I’m gonna make you mine

      Воля пыли — единственное, что богу контрактов не подчинилось. Пыль — та же стихия, что и песок, но Амон знает, пыль мягко падает на землю и без воли чужой ни за что с неё не поднимется, так же, словно песок. Он знает, срок отмерен подруге его недолгий, как и ему самому, но разве это имеет сейчас хоть какой-то смысл?        Амон вздыхает, пусто поглядывая на ликующего и счастливого властелина камня, что нежится под боком богини. Он усмехается, видя в этом почти невинном действии себя самого. Чистого, незапятнанного тоскою и отчаянным желанием вернуть одну-единственную жизнь, одну, супротив множества других, на костях которых он возводит лестницу к мечте. Амон подсаживается сбоку, и заглядывает куда-то за спину богини пыли. Он знает, что там никого и ничего нет, знает, что взор его нечитаемый и никто не станет беспокоить его почём зря. Он поднимет уголки губ, и склонит голову на бок, всё же сползая взглядом по лицу богини. Она такая хрупкая, особенно на фоне Моракса, что лежит у неё на колени.        И божество ластится к ней под руки, вжимается головой в её бёдра, и Амон едва сдерживает смешок.        Руки богини пыли почти невесомо оглаживают чужое лицо, и Амон знает, он бы поступил точно так же, будь он на её месте. Вздыхает и в то же самое мгновение гонит прочь любой намёк на зависть или ревность из собственного сердца. Нельзя так, это совершено не... по-человечески. Он вздыхает, и мысленно смеётся с такой аналогии. Они не люди, а значит, по логике вещей, не должны подходить под понятия норм и всего остального, что удерживает людей от хаоса.        Удерживает, как смешно и самонадеянно. Нет, не удерживает, скорее тормозит их бесконечно долгое падение в бездну греха, от которого небеса поручили своим посланникам их охранять.        Ни он, ни богиня пыли, не подчиняются ни небу, ни людям... Значит ли это, что для них нет места ни на небе, ни на земле? Хочется рассмеяться, но он снова замолкает, смотря за тем, как руки чужие ведут по груди его, как сжимаются в районе сердца, и срывается она, такая хрупкая и ласковая на смех, разогревая сердце властелина камня. Она смотрит счастливо, и едва Моракс поднимется, тут же набросится на него с объятиями, самыми крепкими, на которые она только способна.        Зависть царапнет где-то глубоко под рёбрами, и тут же подавится, ослепнув от счастья, исходящего от них. Рядом с ними тепло, словно под солнцем, но он себя одёргивает, всё-таки поднимаясь и более не глядя на дуэт плавленного золота и озорной лазури. Ему хочется улыбнуться, побыть подле них ещё немного, ведь эти двое... Совершенно не реагируют на присутствие посторонних поблизости. Ни на его самого, ни на хранительницу облаков, ни на кого-либо ещё из адептов, что спокойно смотрят на них, почти не реагируя.        Моракс бы этого не позволил, он видит чужие искры злости, но сдерживается, ради милой Гуй Чжун, что сидит рядом с ним и лучезарно улыбается. Он отворачивается окончательно, выискивая место где-то подальше, ведь... Лицезреть собственную ошибку так неприятно, а понимать и видеть конец ещё хуже. Он вздрагивает и закрывает глаза, пытаясь не притуплять радость чужую от чувств самых светлых, что могут только существовать.        А потом она умирает. И Амон со страхом смотрит на то, как мрачнеет Моракс. Но без воли его не подходит, смотрит спокойно, с сочувствием, и прекрасно понимает, что никакие слова не залечат раны его. Он падает рядом, заглядывая в глаза его, осторожно приобнимет и дрогнет, едва почувствовав, как руки чужие в него вцепятся.        Амон улыбнётся, зная, что уйдёт точно так же, как и она.