...потеря дорогого человека способна умножать нас, живых, на два.
«Кис, я готов извиниться». Он тонет в ярости, в ужасном экстазе, который без колебаний сравнял бы мир с землей. Он плывет, но в то же время тонет. Он свободен, но заперт в клетке. Тело Кисы пылает от жгучих, едких эмоций, кулаки сжимаются так сильно, что запястья начинает сводить. Ему хочется ударить Хэнка прямо здесь. Врезать ему по челюсти, чтобы он больше никогда не смог говорить, чтобы он больше никогда не произнес тех слов, из-за которых у них теперь состоится дуэль. Его сердце сжимается, обливаясь кровью от ничтожной ненависти, но это правильное решение. Он убеждает себя, что это заслужено. – Предлагаю классику. Стреляться по команде одновременно. Расстояние – 30 шагов. – Мне все равно, – тихо говорит Хэнк, и жалость в его тоне заставляет гнев в теле Кисы подняться с новой силой. Желчь подступает к его горлу, отвращение побеждает яростную злобу. Он удивлен, осознав, что идея этой дуэли не приносит ему никакого облегчения, только ужас. Киса поднимает пистолет и шагает ближе, дуло всего в нескольких сантиметрах от его лица. Единственный звук на всем пляже – крики доктора, который просит, умоляет их одуматься. Темная ярость охватывает его, как лесной пожар, ярко вспыхивает в глазах и раздувает ноздри. Хватка на пистолете усиливается, на мгновение у него сводит запястье, но он отказывается вздрагивать, и ослабляет руку прежде, чем кто-либо сможет это заметить. Киса кладет палец на спусковой крючок, холодный металл обжигает руку. Он исподлобья смотрит на Хэнка, который стоит недалеко от него, и слегка дрожит – от паники, от затаенной обиды. Желая, несмотря ни на что, сделать другой выбор. Но пути назад уже нет. В животе у него что-то знакомо сжимается: страх. Именно тогда звучит первый выстрел. Сначала воцаряется тишина, потом раздается короткий, сдавленный крик: это Мел. Киса резко поднимает голову и видит, что Хэнк морщится от боли, а на его толстовке проступает тёмное пятно. Его фокус сужается до этой точки. Леденящий страх заставляет Кису застыть на месте и выронить пистолет из рук. Он медленно опускается на землю, чувствуя, как дрожат его колени, и прикрывает рот рукой. Киса сильно прикусывает свою уже покрасневшую ладонь, надеясь, что боль прояснит его разум, уладит охватившее его смятение. Адреналин бурлит в его венах, но все, что он ему дает – это паника. Тошнота подступает к его горлу, и он падает вперед, упираясь руками в землю, чтобы найти точку опоры, прежде чем его тошнит прямо на песок. Поднимаясь, он спотыкается, как новорожденный олененок, когда на ватных ногах доходит до Хэнка. И тут он видит кровь. Ярко-красный на фоне светлого песка. Вытирая рукой рот, Киса опускается на колени. Его собственная рвота прилипает к штанам, тепло просачивается сквозь тонкую ткань. Мел и Гена разражаются негодующей яростью, требуя от доктора, чтобы тот спас Хэнка. Киса ничего не слышит из-за шума собственной крови в ушах, которая кричит ему, чтобы он что-нибудь сделал. Парализованный нахлынувшим на него потоком эмоций, он ничего не может поделать, кроме как смотреть на темное пятно на синем фоне толстовки, от которого не получается отвести взгляда. Когда Хэнк задыхается, его глаза расширяются и становятся стеклянными от слез, а из уголков рта капает кровь, резко выделяясь на фоне бледной, переливающейся кожи. Он бормочет какую-то чушь, но остается спокойным, когда всхлипывает. Киса разрывается на части, его душа, его лучший друг умирают у него на руках, и во всем этом виноват он сам. Если бы он был более бдительным, менее импульсивным, если бы он не был настолько ослеплен своими бессмысленными обидами, ничего бы этого не случилось. Этого не должно было случиться. Но прямо сейчас, не осознавая всей тяжести своего будущего, он одной ладонью держит Хэнка за руку, шепча обещания дрожащим голосом, а второй пережимает рану. Кровь сочится прямо сквозь его пальцы и от этого вида тошнота снова подступает к горлу. Киса не замечает, как крики вокруг постепенно затихают, как все вокруг них перестают мельтешить, и единственным звуком на всем пляже остается его шёпот. Когда собственный голос уже кажется слишком громким, он переводит взгляд со своей окровавленной руки на ребят. Те смотрят на него сверху вниз с щемящей жалостью, вперемешку со страхом. Внутри его собственной груди становится тесно и горячо, но Киса отказывается идентифицировать это чувство. «Он мертв». Сначала Киса чувствует странное спокойствие, блаженную пустоту. Возможно, это шок, а возможно, уверенность в том, что он слушает очевидную ложь. Что доктор, стоящий перед ним и смотрящий своими блестящими глазами, словно с мольбой, врет ему. Затем он чувствует ярость. Гнев бушует в его груди, как горячая буря. Его тело сотрясается от адреналина и страха. Какой он к черту доктор, если даже не может спасти человеку жизнь? Киса отшатывается от Хэнка, его сердце ухает вниз. Тело горит от негодования, даже когда дыхание перехватывает от страха. «Он мертв». Слова эхом отдаются в его голове. Слова, которые он слышит, которые ему еще предстоит услышать, не оставляют ничего, кроме чувства онемения в кончиках пальцев. Киса понимает, что дорога, по которой они пошли, приведет – и привела – к чьей-либо смерти. Он знал. Каждый из них знал об этом с самого начала. Ему снились ночные кошмары о том, как это происходит. Это было неизбежно. Ничто из того, что он мог сделать, не изменило бы того факта, что один из них умрет прямо здесь. Так должно было быть всегда. С самого начала именно сюда вел их путь. «Он мертв». Киса отчетливо видит это прямо перед собой. Слышит голос доктора с такой ясностью, как ничто другое. Видит это так же, как когда-то воспринял слова о том, что один из них однажды ляжет на дно вместе с режиссером и барменом — это произойдет, это уже произошло, это происходит в этот самый момент. Хэнк собирается умереть прямо здесь, в этой части истории, которую они затеяли. В моменты затишья он слышит голос доктора в своей голове, как заезженную пластинку. Агония, выраженная в двух простых словах, не будет давать ему спать больше ночей, чем он осмелится сосчитать. Хэнка больше нет, и Киса не знает, как будет жить с этим позже. Когда уйдет с этого пляжа, когда он не настолько ослеплен шоком, что не может верить в происходящее. Теперь, когда Киса об этом думает, каждый синяк и шрам на теле Хэнка носит его имя. Чтобы это понять, все, что ему потребовалось – это окровавленный и мертвый Хэнк в его руках.***
Следующие недели проходят как в тумане. Он ничего не ест. Он не может уснуть. Каждое мгновение Киса видит перед собой лицо Хэнка: бледное и умирающее, или трепещущее и полное жизни, смеющееся с его очередной тупой шутки. Он вспоминает кровь на его толстовке. Издалека ему показалось, что пятна похожи на краску, которой они изрисовали стену в их мастерской. Неужели это правда было всего пару месяцев назад? Потом он начинает ходить на бесконечные вечеринки. Алкоголь и громкая музыка помогают заглушать поток мыслей, который не оставляет Кису даже во снах. Когда на одной из вечеринок какой-то парень предлагает ему таблетку, Киса без раздумий соглашается, даже не спросив, что это. Внутреннее спокойствие и внезапный прилив энергии, который он ощущает, впервые заменяют голоса в его голове. Голоса, которые словно заезженная пластинка, обвиняют его в случившемся. Мел внимательно следит за ним, все больше беспокоясь о его состоянии, измученном горем. Редкие встречи с Геной по поводу товара сменяются ежедневными. Тот начал шутить, что теперь у Кисы будто появилась настоящая работа с графиком 5/2. Он на это лишь натянуто улыбается, не решаясь рассказать, что половину товара всегда оставляет для себя. Тогда он понимает, что ему действительно помогает, и когда печаль и отвращение к самому себе исчезают, не остается ничего, кроме оцепенения. Но теперь в его голове, в его сердце было так много всего. Это жжёт, разрывая его на части, ему страшно, и это осознание наполняет его чем-то вроде эйфории. Он не уверен, что не летит.***
Киса сидит на диване, уставившись в одну точку. Его тело тяжелое от усталости, глаза опухли. Марафон длится уже пятьдесят два часа. Пятьдесят два часа с тех пор, как он последний раз спал. Он перестал чувствовать прилив энергии около получаса назад и все, что у него сейчас осталось – это чувство пустоты. Его веки становятся все тяжелее и тяжелее. Даже сейчас его голова кажется затуманенной и переполненной. Он мог попытаться заснуть хотя бы на несколько часов, но знает, что это ничего не даст. С утра он снова проснется абсолютно разбитым. Киса хочет просто уснуть и больше не проснуться. Галлюцинации преследуют его, когда он то погружается в сон, то просыпается: пшеничные волосы, сбившиеся костяшки, мягкие губы. Он видит его во снах. Каждую гребаную ночь он видит его в своих снах. — «Хэнк», — шепчет он, сжимая одной рукой зеленую толстовку, которая лежит рядом с ним на диване, надеясь, что когда-нибудь он ответит. Что каким-то образом вселенная откликнется на его молитвы. Так было всегда, когда он позволял себе вспоминать. Воспоминания берут верх, опустошая его внутренности и оставляя лишь разбитой оболочкой самого себя, на то время, пока препараты продолжают действовать. – Тебе совсем хуево? – тихий голос шепчет ему из темноты. Сквозь затуманенное зрение у него получается разобрать силуэт человека, сидящего рядом с ним. Неужели он забыл закрыть входную дверь? Киса видит синюю толстовку, светлые волосы. Глаза отказываются фокусироваться на лице, но когда у него все же это получается сделать – его сердце почти останавливается. Хэнк. Ошеломленный, Киса вскакивает с дивана и отшатывается. Его ноги слабнут, и он валится назад, ухватившись за постель для равновесия. Но его попытка спасения проваливается, и он с мягким стуком ударяется о пол. Киса чувствует, как волна холода накатывает на него, растекаясь по венам и проходя по каждому жизненно важному органу, останавливается, чтобы убедиться, что каждая частичка его тела наполнена осознанием того, что происходит. – Тебя здесь нет. Комната кружится вокруг него, сердцебиение громко отдается в ушах, когда он вцепляется в одеяло, как будто это его спасательный круг. Может, так и есть. Это единственное, за что он может держаться, когда его рассудок ускользает от него все больше и больше с каждым проходящим мгновением. – Ну, было бы странно, если бы я тут с простреленным легким сидел. Киса прерывисто выдыхает, и лицо Хэнка расплывается еще больше, хотя он и пытается сморгнуть охватывающий его сон. Киса придвигается ближе, чтобы убедиться в реальности происходящего. Голос Хэнка тихий и нежный, как легкий весенний ветер. – Тебе нужно поспать. – Да. Нужно, – словно в бреду шепчет Киса, завороженно смотря на него. Его время на исходе. Зрение уже начинает расплываться, сердцебиение отдаваться в ушах все громче. Нить, за которую он держится, истончается с каждым мгновением. – Это не прощание, – сквозь океан страха произносит Киса. – Еще увидимся, да? Хэнк наклоняет голову, тихо посмеиваясь. Киса тоже чувствует робкую улыбку на своих губах. Никогда не исчезай, – остается на кончике его языка, только не снова. – Обещаешь? Судорожно сглотнув, Киса кивает, чувствуя, как больше не может сопротивляться сну.***
Ему снится Хэнк. Так же, как и в каждую другую ночь его преследуют короткие вспышки его светлых волос, мимолетные звуки его смеха, которые не будут давать ему покоя в часы бодрствования, но на этот раз все ощущается слишком реально. Киса гоняется за ним по всей их базе. Невидимые стены постепенно сжимаются, прижимая их все ближе к друг другу, но Хэнк всегда остается недосягаемым. Он часто оглядывается на Кису и смеется, что тот не может поймать его. Когда ему все же удается это сделать, Киса прижимается к нему, зарываясь носом в волосы на его затылке. Хэнк снова смеется, словно это игра. Розовые губы приоткрываются, и Киса сдавленно бормочет, как в бреду: – Не уходи. Останься со мной. – Вань, – шепчет в ответ Хэнк, все еще улыбаясь. Он никогда не называл его по имени, по крайне мере в реальной жизни, но это все, что он говорит здесь, в его сне. Киса просыпается со сдавленным вздохом, резко выпрямляясь. Его грудь тяжело вздымается. Холодный пот выступает у него на лбу, и он оглядывается, чтобы еще раз убедиться – Хэнка здесь нет.***
Сердце Кисы сжимается от свалившейся на него тяжести меланхолии, угрожая утащить на дно моря, когда он смотрит на лежащего рядом Хэнка. – Я не могу смириться с твоей смертью, с тем, что тебя больше нет. Я принимаю таблетки, чтобы видеть твою фальшивую версию, чтобы говорить с тобой. Я делаю это, чтобы не сойти с ума, понимаешь? – Звучит так, будто ты уже сошел с ума. Киса смеется, запуская пятерню в свои волосы. Какого хрена Хэнк пытается вразумить его даже в его собственном воображении? Все это ощущается слишком реалистично, и Киса готов поклясться, что чувствует тепло в месте, где они соприкасаются коленками. Он поворачивает голову, переводя внимание со светодиодной ленты на профиль Хэнка. – Я смотрел наши фотки, засыпал в этом тупом зеленом «трэшере», который смог украсть из твоей комнаты, ходил по набережной, по пляжу – везде искал твои следы, просто потому, что не мог запомнить их на длительное время. Киса долго смотрит на него, пытаясь зацепиться за каждую черту лица, пока Хэнк не открывает рот, в попытке ответить. Однако Киса опережает его, сморщив лицо от страха и обиды. – Я знаю, что ты ненастоящий. Но давай просто притворимся, что… У него не хватает смелости закончить предложение, слова встают в горле комом, но Хэнк словно все и так понимает, поэтому просто кивает. Ничего из этого реально. Не совсем. Его собственное размеренное дыхание – ничто иное, как воспоминание, которому предопределено закончиться где-то в другом месте. Возможно, на том самом пляже. Независимо от того, чего он желает для себя – это уже не имеет значения. Киса хочет остаться здесь навсегда, в этой комнате, с нежными фантомными кончиками пальцев, которые касаются его лица. Сонный, он приоткрывает веки. Некогда голубые, а теперь холодные серые глаза смотрят на него в ответ. Хэнк обхватывает ладонями его щеки, прежде чем сократить между ними расстояние. Киса задерживает дыхание и следующее, что он помнит – как проваливается в сон, в надежде, что утром Хэнк все еще будет рядом с ним. За исключением того, что, когда он просыпается, Хэнка уже нет. Его присутствие всегда ощущается как затянувшиеся обрывки сна. Киса теряет его снова и снова. Бывают дни, когда он даже не знает, что происходит. Сбитый с толку тем, где находится – потерянный из-за того, кто он, и что с ним происходит. Это абсолютная агония – проводить дни, прибитым к своей постели, не в состоянии даже двигаться или говорить. Просто надеяться, что очередная доза поможет снова вернуть Хэнка. Почему она не помогает?***
– Ты че так резко из дома меня вырвал? Случилось что ли че? Гена подходит к их базе спустя ровно десять минут после сообщения Кисы. Его недовольный тон говорит о том, что он правда сорвался и приехал, испугавшись за состояние друга, но увидев, что с ним все порядке, понял бессмысленность своей поездки. Киса кажется нервным, его лицо бледное, но от него волнами исходит стальная решимость. – Слушай, Геныч, нужно что-то посильнее. У тебя ведь есть, правда? – Ну, есть. Только ты все еще не заплатил мне за прошлый раз. Извини, конечно, но я не благотворитель, Кис, ты это знаешь. Тем более отцу в доме надо крышу перекрыть. Киса чувствует, как его сердце колотится так сильно, что у него может случиться сердечный приступ. У него болит в груди. Ему нужна доза, и как можно скорее. – Да-да, знаю. Я все знаю. Просто… Я заплачу, ты же знаешь. Мне просто нужно кое-что прямо сейчас. У него перехватывает дыхание. Все болит. Прошел весь день и вся ночь с тех пор, как он последний раз видел Хэнка, и он больше не может ждать, прежде чем его тело впадет в гребаный шок. – Пожалуйста, бро, мне просто нужно кое-что. У меня нет наличных, но я верну тебе деньги сегодня вечером, клянусь, – умоляет Киса, и это кажется унизительным, но это не имеет значения, пока у Гены есть то, в чем он так отчаянно нуждается прямо сейчас. Гена наклоняет голову, его взгляд становится растерянным, когда он заглядывает в глаза напротив. – Кис, все нормально? Ну типа, ты в порядке? – Я буду. – Это последняя, ладно? – Да-да, последняя. Спасибо большое, Геныч, очень выручил.***
Киса сидит перед стулом рядом с письменным столом, уставленным банками от энергетиков и прочим мусором. Маленькие огоньки светодиодной ленты мягко мерцают таинственным красным оттенком. Колени уже начинает сводить от слишком долгого контакта с твердым полом, а в глазах все плывет. Киса то и дело жмурится, пытаясь убрать эту пелену, которая так мешает равномерно разделять ровные дорожки по зеркалу. – Знаешь, что меня недавно разъебало? – М-м-м? – тянет ленивый голос откуда-то с постели. – Я начал забывать, каковы твои прикосновения. Хэнк прыскает. – Наши самые длительные прикосновения были во время драк, – насмешливо произносит он, отчего у Кисы по спине пробегает холодок. Его рот кривится в презрительной усмешке. В этом предложении, во взгляде, которым оно сопровождалось, есть что-то смущающе осуждающее. Выдержав долгий отстранённый зрительный контакт, Киса отворачивается, уставившись перед собой. Быстро наклонившись и вдохнув порошок, он прикрывает глаза, чувствуя, как эйфория начинает охватывать все его тело. Ему нужно продлить этот момент, ему нужно задержать Хэнка рядом с собой как можно дольше. Почему-то это кажется другим. Они с Хэнком сотни раз оставались наедине, и он был одним из немногих людей, которые по-настоящему понимали его. Хэнк спокойно относился к его слепой ярости, но всегда умудрялся его усмирить. Он часто становился жертвой его гнева, который извергался ядовито из его рта, поражая первую попавшуюся цель. Но сейчас внутри Кисы поднимается другое, неприятное чувство. Он встает с пола и на полусогнутых ногах доходит до дивана, забираясь на него на четвереньках, словно кошка. Ложась на бок, он подпирает щеку рукой и продолжает смотреть на Хэнка. – Тогда на пляже… Ты бы выстрелил в меня? Хэнк поворачивается к нему, и его глаза полны правды и сожаления. – Не знаю. Но наверное… Мне пришлось бы. Киса кивает, не ожидая другого ответа. Это была дуэль, кто-то из них должен был умереть. – Прости. – Кис. Хэнк шепчет его имя, и он резко втягивает воздух. – Можно… Я могу обнять тебя? – Попробуй. Его дыхание становится прерывистым. В горле стоит комок, из-за которого невозможно дышать, когда Киса прижимается к нему. Он прячет лицо у него на плече, судорожно вдыхая, пытаясь уловить знакомый запах. Руки Хэнки держат его за затылок, просто позволяя ему развалиться на части. Киса отчаянно вцепляется в него, пытаясь запечатлеть это ощущение на кончиках своих пальцев. Если на этот раз я буду держать его крепче, он останется? Если я продолжу держать его рядом, он больше не исчезнет, да? Пожалуйста, я сделаю все, что угодно. Я бы отказался от всего, если бы это означало, что он будет жив. Так было всегда. Когда этот момент закончится, Хэнк выскользнет из его объятий. Не в силах вымолвить и слова, Киса мысленно молит его о прощении. Его руки оглаживают спину Хэнка, ощущая кончиками пальцев его ребра и позвонки, как будто он может почувствовать, где оборвал его жизнь. Киса изо всех сил борется со сном, желая лишь остаться здесь как можно дольше. Но он уже может чувствовать, как Хэнк утекает у него сквозь пальцы, словно песок. На следующее утро Киса просыпается абсолютно разбитым, понимая, что спал всю ночь, обнимая зеленую толстовку.***
– А еще… А еще помнишь, как мы у бати Мела спиздили удочки, чтобы поехать на рыбалку? И как мы в итоге даже не порыбачили, потому что напились у моих теток на хуторе. Хорошо, хоть они тогда здесь на квартире были, к маме в гости заезжали. Его смех заразительный, а улыбка такая широкая, что, кажется, причиняет боль. Киса чувствует себя таким живым, сидя здесь – в своей комнате у открытого окна, выкуривая сигарету и вспоминая самые яркие моменты из их прошлого. – Да, было круто, – криво улыбается Хэнк. Он опускает голову, и Киса не может понять – блеск в его глазах ностальгический, обвиняющий или что-то среднее. – Надо будет повторить как-нибудь, да? Поедем летом на хутор, там же охуенно. Интересно, а мы по улице как в фильме «Приведение» будем идти? Его взгляд мечется в сторону постели, потому что глядя на Хэнка, он почему-то чувствует себя в безопасности. Он не может до конца прочитать выражение на его лице, но улыбка Хэнка постепенно угасает, между его бровями образовывается морщинка. – Кис. – Ну типа я тебя вижу, а все остальные нет. Ты главное со мной не разговаривай, а то подумают, я дурачок какой-то, – насмешливо произносит Киса, делая еще одну затяжку. – Кис. – А, че? – Тебе надо отпустить меня. Киса замирает, его мысли начинают скакать от одной к другой. В животе все переворачивается, ужасная уязвимость заставляет его почувствовать себя обнаженным и незащищенным. О чем он только что его попросил? – Нет. – Кис. – Нет. Его взгляд кажется диким, словно у загнанного в угол животного. Увидев это, Хэнк горько вздыхает и отворачивается. – Это не может продолжаться вечно. Ты понимаешь, что это билет в один конец? Хочешь со мной там рядом лечь? – А что, если да? Какое у меня еще может быть будущее? Я человека убил. Я тебя убил. – Тебе нужно поговорить об этом с кем-то. Ты больше не можешь переживать это один. Внутри него так много печали и всепоглощающего, набухающего горя, что он не знает, как с этим бороться. Хэнк просит его об этом, потому что видит в кого превращается Киса. Потому что все это превращается во что-то, чему ни один из них не осмеливается дать название. Киса понимает, что даже если это причиняет ему боль – это не имеет значения. До тех пор, пока Хэнк здесь. Рядом с ним. – Хватит, – рычит он, выходя из комнаты. Дело не в том, что Киса не хочет остаться. Тоска по Хэнку так сильно притягивает его, что у него возникает искушение просто поймать первую попавшуюся попутку и доехать до того самого пляжа. Спуститься к морю, чтобы в последний раз увидеть закат. Он хочет, чтобы его здесь похоронили. Иногда ему кажется, что он уже там, задыхается во влажной почве, наполняется грунтовыми водами, как гнилые корни сломанного дерева. Он разлагается таким же образом? Неужели рыбы нашли его? Неужели личинки заползли в его пустые глазницы, пачкая небесно-серую радужку морским налетом? Киса содрогается при этой мысли, идет в другую комнату и закрывает дверь.***
Он опустошает свой рюкзак, ящики стола, шкаф, книжную полку. Ищет, ищет, но ничего не может найти. Его руки трясутся так сильно, что он едва может держать телефон двумя руками. На экране высвечиваются куча непрочитанных сообщений, большинство из них от Мела, но он их игнорирует. Он не может читать все это прямо сейчас, просто не может. Ему нужна доза, сука, как же она ему нужна. Киса набирает номер, который сможет пересказать наизусть посреди ночи. Пару секунд никто не берет трубку, и у него начинают потеть ладони. Возьми трубку, Гена, возьми трубку, возьми, твою мать, трубку. – Привет, Кисуля, – приветствует Кису веселый голос. – А че ты звонишь так рано? Опять прогуливаешь? – Да, Геныч, – его голос дрожит, и он буквально чувствует насмешку в голосе друга. – Слушай, у тебя еще осталось? Как в прошлый раз? На другом конце провода повисает пауза, которая, кажется, длится вечность. Киса сопротивляется желанию ерзать, ожидая, молясь, чтобы Гена продал ему снова. – Не, братан, это была последняя. Это клокочет у него на языке – разочарование, гнев, которые ощущаются так остро, будто укол отказа. Он прищуривает глаза. – Хватит мне затирать, Гендосина. Эти сказки для кого-нибудь другого оставишь. Я же знаю, что у тебя всегда есть. – Кис, извини, но нет. Это зашло уже слишком далеко. Я не хочу становиться причиной, по которой тебя найдут передознутым где-то за гаражами. – Блять, да пошел ты. Дрожащие от ярости пальцы сбрасывают вызов, после чего телефон летит куда-то на пол, ударяясь о тумбочку. Внутри него так много гнева, и он больше не знает, куда его направить. Первое, что попадается Кисе на глаза, это стопка учебников, которая успешно летит вниз. Книги падают на пол с резким грохотом, но удар кажется недостаточно громким, что мало успокаивает его. Поэтому он хватает настольную лампу и швыряет ее в стену, и озлобленный зверь в его груди начинает удовлетворенно мурлыкать, когда она разбивается вдребезги. А потом он уже не может остановиться. Все, что попадается ему под руку, подлежит уничтожению: книги, горшки с цветами, осколки хрупкой керамики – все это разбросано по его комнате. В какой-то момент Киса не понимает, как у него начинается истерика. Он не может дать определение тому, что чувствует, кроме черной, бездонной ярости. Это поглощает его целиком, ослепляет. Киса смотрит на свою комнату так, будто находится здесь впервые, его грудь вздымается от тяжелого дыхания, все его тело дрожит. Киса вцепляется в свои волосы, задыхаясь. Издав болезненный всхлип, он опускается на пол, прижимаясь спиной к дивану, подчиняясь прихоти своих яростных эмоций. Киса грубо вытирает мокрое лицо ладонью, оглядывая комнату, чтобы еще раз оценить произведенный им беспорядок. Судорожно сглотнув, он смотрит на свою руку и видит кровь. Кровь, которая покрывает ее, преследовала Кису в кошмарах, в его сознании, в том прошлом, которое, как он обещал, не сбудется. Он встает. Осторожно переступает через зазубренные осколки разбитых горшков и направляется к своему шкафу. Достав свитер, который сможет скрыть порезы от осколков на его руках, он решительно натягивает его и направляется к выходу из квартиры. Ему нужно проветриться, успокоить свой разум. Ради своего же спокойствия. Для себя самого.***
Он ходит по городу час, второй, когда его начинает пронимать мелкая дрожь, и он направляется на их базу, не решаясь идти домой. Устроенный им беспорядок лишь напомнит о случившейся истерике, а он пока не готов возвращаться к этому. Киса толкает дверь, включая обогреватель в розетку, прежде чем направиться к дивану. Все, о чем он может думать – это то, как сильно скучает по Хэнку. Возможно, проходит еще несколько часов, когда Киса слышит тихий стук шагов. Он опускает голову, чтобы не смотреть на пришедшего человека, но краем глаза замечает знакомую синюю рубашку. Увидев его, Мел замирает на пороге, не решаясь пройти дальше. – Не знал, что ты придешь. Мел вглядывается в его лицо, спрятанное за длинной челкой, пытаясь уловить хоть какую-то реакцию. Киса шмыгает носом, на его губах расползается ухмылка. Широкая и саркастичная, но в то же время удивленная. – Если бы знал, то не стал бы заходить? – Кис, не неси херню. Мел снимает рюкзак с плеча, оставляя его на столе рядом с выходом и медленно подходит к дивану. Он аккуратно садится рядом, будто Киса – добыча, которую можно спугнуть. – У тебя все нормально? – Давай ближе к делу. Тебе Гена звонил? – озлобленно выпаливает Киса, не глядя на него. Повисает тишина, и на мгновение он думает, что Мел проигнорирует его, но затем он кивает в знак согласия, и Киса не уверен, что в этом случае предпочел бы. У Кисы сдавливает грудь. Он не знает, что ему ответить. Все это ощущается как предательство. – Да, Мел, у меня все нормально. Лучше всех. – Мы переживаем за тебя. – Нихуя, – он усмехается, не в силах сдержать яда в своем тоне, – Если бы вы правда переживали, то обсудили бы это, сука, со мной, а не вдвоём в крысу. Внезапный гнев разгорается у него внутри, как лесной пожар, лишая здравого смысла и прощения. Он крепче сжимает кулак, пытаясь успокоить себя. Этот бессмысленный диалог похож на «морской бой», главная цель которого – меткими выстрелами уничтожить все корабли противника. Какое счастье, что в этой игре Киса всегда был лучшим. Именно поэтому все «выстрелы» Мела летят мимо. – Тебе нужно обратиться за помощью. Так больше не может продолжаться, ты ведь так долго не вывезешь. Мы не можем потерять еще и тебя. Кис, может обратиться в реабилитационный центр? Мимо. Угроза миновала. Киса устало прикрывает глаза, облизывая губы. Его так заебали эти разговоры про рехаб. На этом он мог бы прекратить диалог, зная, что это ни к чему не приведет. Непрошено в его голове снова вспоминается последний разговор с Хэнком. «Тебе нужно поговорить об этом с кем-то. Ты больше не можешь переживать это один». Это крутится в его сознании снова и снова, почти одержимо. Он делает короткую паузу, собираясь с мыслями, руки дрожат, когда из самых темных уголков его сознания выплывают вещи, о которых он поклялась никогда никому не рассказывать. Вещи, которые убьют его, отнимут у него Хэнка, покончат с ними обоими. – Я вижу Хэнка, – он прерывает Мела с таким напором, что чувствует, как это поглощает его. Слова Хэнка эхом отдаются в его черепе, заглушая все другие мысли. – В смысле ты его видишь? – В прямом. Прямо как ты Спилберга тогда в пещере. Как я сейчас вижу тебя — четко и ясно. Я не могу слезть, понимаешь? Не сейчас. Мел молча смотрит на него, выражение его лица становится обеспокоенным. Киса сжимается под его взглядом, внезапно ощутив себя слишком обнаженным, слишком беззащитным. Кулак продолжает сжиматься и разжиматься на коленях, пока его не сводит судорогой, и крохотные бисеринки крови снова не начинают проступать через ткань свитера. Он может видеть, как вращаются шестерёнки в голове Мела, как он приходит к решению: либо помочь, либо навредить ему. Наконец, Мел выдыхает. – Кис, Хэнка здесь нет. Ранил. – Что? – Хэнка здесь нет, – он будто специально делает эти паузы между словами, вот только от этого каждое слово ощущается, словно выстрел, – Он умер. Ты не можешь его видеть, это все не по-настоящему. Убил. Что ж, в этой партии «морского боя» выигрывает Мел. Кису пробирает смех, но ему не смешно, это скорее истерическое. Что он, блять, вообще несет? Думает, Киса не знает, что Хэнка больше нет, что все это его галлюцинация? Нахуя он сейчас пришел и поломал его шаткий мир, который Киса еле выстроил из осколков своей вины? Когда щеки и губы начинает что-то щекотать, а в приоткрытом от смеха рту появляется соленый вкус, Киса понимает, что не заметил, как начал плакать. Он хочет сделать вдох, но вместо этого из груди вырывается только всхлип, заставляя почувствовать свою ничтожность. Руки Мела притягивают его к себе, крепко сжимая, пытаясь унять дрожь, которая заставляет все тело ходить ходуном. – Ты же никому не расскажешь, правда? – хрипло произносит Киса, – Пожалуйста, Мел, ты не можешь. – Не расскажу. Все, что Киса может сделать, это кивнуть, цепляясь за Мела, как за спасательный круг. – Кис, ты же когда-нибудь... Он знает, что Мел хочет спросить: остановится ли он когда-нибудь. Если он когда-нибудь сможет отпустить его, пока жив. – Я не могу. Мел медленно кивает, ожидая этого ответа. Он ничего не говорит, не смеется над ним, не кричит – просто обнимает. Мел прижимает его голову к своему плечу, и лицо Кисы утыкается в его шею. Он хватается за него, позволяя Мелу вытирать свои слезы – даже если тот знает, что они не прекратятся еще какое-то время – и бережно убирать со лба влажные волосы, прижимая его к себе в успокаивающие объятия. Больно, блять, как же больно. Его сердце разрывается от вины, страха и гнева. Спустя столько времени он все еще чувствует себя совершенно, абсолютно никчемным.***
Когда он вечером возвращается домой, в квартире тихо. Киса осторожно входит в свою комнату и видит светловолосую женщину, стоявшую среди беспорядка, который он устроил. Он замирает, его желудок ухает вниз. – Когда это снова началось? – шепчет она, глядя на него испуганными глазами. Киса прекрасно понимает, о чем она, потому что это был не первый его нервный срыв на фоне отходняков, но первый – в таком масштабе. Он уже не хочет скрывать это от мамы, не когда она поймала его на месте преступления. Сейчас нет смысла врать, и, в некотором смысле, он рад, что кто-то узнает. Когда он начинает говорить, негодование обрушивается с новой силой, подкрепленное чувством горя. – Три месяца назад. Лариса втягивает воздух сквозь зубы, морщась от его ответа. Киса подходит к ней, его ноги волочатся по полу, но в конце концов ему удается встать рядом, взяв ее за руки. Вблизи он замечает, как ее глаза широко раскрыты от шока, а на темных ресницах блестят непролитые слезы. – Вань… Он отводит взгляд, чувствуя, как его охватывает стыд. Киса умер в тот день на пляже три месяца назад, и существо, стоящее сейчас перед его матерью, было тем, во что превратило его горе. – Ты же обещал, Вань. – Знаю, знаю. Я просто… Я не мог по-другому, – хрипит он. – Почему? – Я не могу… Мам, я… Я не могу без него. Лариса отпускает его ладони и прерывисто вздыхает. Медленно, нерешительно она обнимает сына, и его голова опускается ей на плечо. – Мне жаль, Ваня. Милый, мне так жаль. Его плач приглушен ее одеждой, но она держит его дрожащее тело, проводя теплыми руками по его спине в попытке успокоить. Она шепчет, что все в порядке, что она понимает, что она любит его, и какая-то отдаленная часть его воспринимает все это в штыки и бормочет, что все это ложь. Она всего лишь пытается утешить его, но ужас, должно быть, прожигает ее насквозь, как кислота. Только из-за слабой остаточной любви мама сейчас утешает его, потому что возможно она потрясена чудовищем, в которого превратился ее сын – или это только то, что он думает о себе? – Мам, прости, – выдыхает он. – Все хорошо. У нас все будет хорошо. Киса почти забыл другую часть того, почему этот разговор происходит. – Мел рассказал тебе? – О чем? В ее глазах читается беспокойство, и Киса не понимает, она действительно ничего не знает или хочет услышать правду из его уст. Вот только он никогда не признается ей в том, что убил человека. В том, что разговаривает с тем, кого больше нет. Ему уже хватает ярлыков, которые теперь висят на нем словно ёлочные игрушки. Добавлять к ним звезду в виде статуса «сумасшедшего» он не собирается. – О том, что я употребляю, – врёт он. – Нет. Я не виделась с ним. Судорожно сглотнув, Киса кивает. Она замирает, выдыхая и внезапно снова втягивая его в объятия. Прижимая к себе так, словно никогда не собирается его отпускать. В глубине души он надеется, что она этого не сделает, что он мог бы просто остаться в ее объятиях навсегда.***
Следующие несколько дней смешиваются в один бесконечный мутный сон. Всё тело горит и чешется, хочется содрать с себя кожу и повесить на вешалку до тех пор, пока все кровоподтеки от его ногтей не заживут. Организм будто отказывается воспринимать эту реальность без Хэнка. Спустя три дня он решается взять телефон в руки. Открывая диалог с Мелом, Киса игнорирует предыдущие тридцать пять сообщений и отвечает на последнее – «все нормально, я просто заболел». Не в силах долго держать глаза открытыми, он откладывает телефон, сильнее кутаясь в одеяло. Звонок в квартиру заставляет его приподняться в постели, настороженно вслушиваясь. В коридоре раздаётся мужской голос, слишком тихий, чтобы понять кто это. Мама из коридора негромко сообщает, что к нему пришли гости. Через пару секунд дверь комнаты открывается, и Мел входит с мрачным выражением на лице. – Привет. Киса кивает в ответ. Закрыв за собой дверь, Мел прислоняется к ней. – Ты же знаешь, что я ничего не говорил твоей маме? Ты же знаешь, я бы этого не сделал, правда? – Мел смотрит на Кису, боясь, что его друг подумает, что он предал его. – Знаю, – хрипит Киса, пытаясь смотреть куда угодно, только не на него, слова Мела мрачно напоминают о сложившейся ситуации. – Мне жаль, что так получилось. Еще один медленный кивок. Киса встречается взглядом с водянисто-голубыми глазами Мела. Не в силах выдержать зрительный контакт, Мел отводит взгляд, осматривая комнату. Внезапно его глаза расширяются. Киса прослеживает за его взглядом и видит рядом с собой скомканную зеленую толстовку. Горячий приступ стыда охватывает его, и заставляет сердце сжаться. Он хватает её и прижимает к себе, будто в попытке скрыть, чтобы ее не отняли. – Кис. – Не надо, ладно? Я знаю, как это выглядит и кем ты меня считаешь. – Неужели ты думал, что сможешь просто жить так вечно? – Чего? – Ты бы просто продолжил постоянно разговаривать с ним? Я имею в виду, разве тебе не нужно… – он замолкает, прежде чем прошептать, – Разве тебе не нужно постоянно употреблять, чтобы удержать его здесь? Киса поднимает рукава, показывая ему красные руки, исполосованные его собственными ногтями. – Ты правда думаешь, что меня это пугает? Рот Мела слегка приоткрывается, когда Киса не выдерживает. – Я бы так и сделал, – рычит он, – Я бы удерживал его здесь каждую ебаную секунду своей жалкой жизни, потому что мама не даст мне умереть. Не важно, как сильно я хочу, она не даст мне умереть, и я не могу… – его голос срывается, разбиваясь вдребезги от правды, и он позволяет тяжелому молчанию давить на него, скручивая изнутри, – Я не могу жить без него. Мел в отчаянии снова начинает говорить, его слова спотыкаются друг о друга, собираясь в кашу. – Послушай, Кис, я… мы все любим тебя, и не хотим, чтобы ты умирал. Я жалею, что не смог это предотвратить. Жалею, что мы просто позволили этой дуэли состояться. Я бы хотел, чтобы Хэнк сейчас был жив. Киса втягивает воздух сквозь зубы. – Но он мертв. – Бумерангу нужна почва, сдобренная виной. Не подпитывай её. При этих словах Киса замолкает, у него перехватывает горло. Как всегда, он отворачивается первый, давая понять, что разговор закончен. Мел вздыхает и отходит от двери, хватаясь за ручку. – Я просто пришел проверить, как ты. Выздоравливай.***
Киса сидит на холодном песке, перебирая в руках электронку. В воздухе пахнет осенью, солнце стоит высоко и сияет над ними, согревая их лица. Это самое близкое к земному раю, что он мог себе представить, но эта мысль вызывает горечь. Его спокойствие похоже на предательство. Киса должен бушевать, кричать, колотить кулаками по стене и надеяться, что что-нибудь сломается – желательно, он сам. Он не думает, что ему позволено быть счастливым. Вокруг него тишина – покой. Больше, чем кто-либо другой, он знает, что это ненастоящее. Свободно летящие чайки, мягко ласкающий его ветер, – все это лишь воспоминание, альтернативная жестокая реальность, в которую, он знает, что скоро вернется. Это только вопрос времени, когда они снова расстанутся. Осознание пронзает Кису насквозь, как выстрел в грудь. Он даже не может больше найти в себе силы для чувства вины. – Здесь всегда был охуенный вид. – А я не фанат. Сам понимаешь. Даже на ветру ему тепло, когда он слышит знакомый голос. Киса замечает, как солнечный свет отражается от волос Хэнка, и румянец окрашивает его щеки. – Я уже месяц чистый. – Я знаю. Хэнк улыбается. Киса не хочет говорить с ним прямо сейчас, но, тем не менее, его присутствие успокаивает. Он затягивается электронкой, его лицо инстинктивно искажается, когда сладкий вкус вишни попадает на язык. Настоящему Хэнку, наверное, было бы что сказать по этому поводу. – Прошло уже сто пятьдесят три дня с тех пор, как я в последний раз видел тебя. По-настоящему видел. И двадцать один день с тех пор, как я перестал пересматривать наши фотки. Может, ты и думаешь, что это одержимость, но я считаю это самоконтролем. На мгновение Киса замолкает, просто глядя на него. Он не уверен, что мелькает в глазах Хэнка, но нежная улыбка касается его губ. Воспоминания причиняют боль. Время, проведенное без него, причиняет боль. Осознание того, что он может продолжить удерживать его с собой, причиняет боль. – Я пиздец, как буду скучать. – «Кем мы стали друг для друга, если не тем, что друг с другом сделали?» Хэнк закатывает глаза, заметив, как Киса нахмурился. – Это из книги. «Лишь краткий миг земной мы все прекрасны». Можешь почитать, тебе понравится. Киса безучастно кивает, не совсем уверенный, что еще сказать. К счастью, сегодня Хэнк достаточно разговорчивый, чтобы говорить за них двоих. – Нет, правда. Ты испугался своих действий, поэтому я стал для тебя галлюцинацией. Это было твое бегство от реальности. А я не могу найти покой, потому что ты привязал меня к своим ногам, словно тень. Через мгновение Киса глубоко вздыхает и поднимается на ноги, медленно направляясь к берегу моря. – Память – это ведь выбор? Голос Хэнка низкий и нежный. И снова Кисе кажется, что мир уходит у него из-под ног, увлекая в бесконечное свободное падение. Он несколько минут стоит молча, просто дыша. Втягивает воздух, выдыхая его снова и снова, пока мир вокруг него не перестает кружиться. Зажмурившись, Киса говорит себе, что спокойно достанет таблетки из кармана, выбросит их в море, а затем уйдет. Он сделает то, о чем просил его Хэнк, и обретет свой собственный покой, отдельно от него. Потому что так было лучше для них обоих, для него же самого. «В конце это всегда было для него», — постоянно напоминал себе Киса. Дрожащей рукой и с желчью в горле Киса запускает руку в карман и достает таблетки. Он смотрит на них как на что-то из прошлой жизни. Будто те моменты, которые они принесли, происходили не с ним. Не колеблясь больше ни секунды, он кидает их в море. Когда таблетки касаются ровной поверхности, утонув в воде, Киса чувствует покой, которого у него никогда не было раньше. Есть что-то электризующее в этом освобождении. Но свобода все равно причиняет боль. Это по-прежнему кажется ему предательством. Был бы Хэнк богом, он бы знал, что память – это потоп.