Черные Кудри | Белые Ромашки

Глаза наливаются свинцом, как после тяжелой попойки. Мысли путаются, гудят и врезаются в сознание острыми пилами. Если бы женщины были мыслями, то только такими. – Знаешь, с кем точно нельзя спать? – насмешливый голос Драко. – С гриффиндорками. От них одни проблемы. Теодор чувствует, как боль отдает в виски, но все же открывает глаза. Сердце бешено качает кровь, яркий свет ослепляет, а голоса и звуки отдают превращаются в шум. – Мерлиновы яйца, паршиво выглядишь, – усмехается Пенси. – Я говорила, что ему нельзя увлекаться огневиски? Паркинсон и Малфой смеются, а Нотт силится разобрать их силуэты. Девушка сидит рядом на койке, платиновые волосы друга мелькают над кроватью, но очертания размываются. Черта с два он еще хоть раз будет так много выпивать… чего? Понимание возвращает его в реальность, и теперь Нотт прилагает немало усилий, чтобы вернуть себе зрение. Он стонет, пытаясь подняться, но падает обратно. – Где она? – получается сипло и неестественно. Он все еще не видит, где находится. – Где она? – Полегче, дружочек, – Пенси укладывает его обратно. – Тебе нужен покой. – Несправедливость, – жалуется Драко, – значит, переодеваю и помогаю отмывать его я, а ему подавай… – Где? Она? – требовательнее спрашивает Нотт. Невозможно, чтобы он жил – это против правил клятвы, и он это знает. А значит, либо он все же погиб, либо случилось нечто страшное. Он не чувствует родного присутствия рядом, он опасается, что больше никогда не… – Я здесь, – звучит тихо, но твердо. Знакомый голос полнится обидой, горечью и… Нотт решил бы, что это нежность, если бы нежность была уместна. Силуэт Гермионы показывается в просвете – он узнает ее по ореолу из кудрей вокруг головы. На лоб ему ложится горячая повязка; пахнет мерзко, но боль утихает, и зрение, наконец, возвращается. Теодор переглядывается с Драко, кивает Пенси и пытается поймать взгляд гриффиндорки, но она упрямо избегает его: уходит менять воду, возвращается с лекарством, говорит, что забыла закрыть склянки и снова исчезает. Она маячит рядом, но не приближается; не прикасается к нему. – Мы, наверное, пойдем, – говорит Паркинсон и выжидающе смотрит на Малфоя. – Я вернусь позже, принесу тебе книг, – говорит последний и косится на Грейнджер. Она, словно неприступная стена, смотрит холодно и безэмоционально. У нее на щеке красуется глубокая ссадина, а на лбу темнеет синяк – последствия удара после проклятия. Нотт сжимает челюсть, и головная боль тут же возвращается. Когда шум чужих шагов стихает, Грейнджер продолжает стоять у его кровати и смотреть в пустоту перед собой. – Гермиона, – неуверенно зовет Нотт, но она реагирует не сразу. Она молчит, сдерживается, думает – решает, стоит ли говорить о прощении. Нотт знает: будь он на ее месте, отказался бы от себя еще после первого раза. Наконец, Грейнджер оттаивает; головы не поворачивает, но произносит: – Дафну Гринграсс заключили под домашний арест за использование непростительного проклятия на порабощение разума другого волшебника. Ей хотели дать срок, но ее отец быстро подсуетился и решил вопрос, – она делает паузу. – Драко и Астория официально помолвлены, в частности, для смягчения наказания старшей сестры. Я поражаюсь стойкости Пенси, – последнюю фразу она добавляет невзначай. Нотт хочет перебить ее до того, как отчет превратится в тираду, но передумывает. Он все еще не верит в то, что жив. – Дафна Гринграсс так же была обвинена в лжесвидетельствовании против тебя, – продолжает Грейнджер. – Она заявила, что ты являешься убийцей Фреда Уизли, но суд постановил факт недействительным, а обвинение – ложным. – К-как? – Теодор искренне удивляется: новость приводит его в ступор. – Рон… Рональд выступал в суде в твою защиту, в числе прочих свидетелей, – Грейнджер глубоко вздыхает – успокаивается. – Он, как жертва проклятия империо заявил, что Дафна Гринграсс использовала его в личных мстительных целях и что она выдумала историю с Фредом Уизли для того, чтобы защитить свою репутацию. Гарри, Джини, Драко и Пенси поддержали признание Рона. И Астория, она тоже выступала против сестры. Теодор сглатывает – во рту постоянно сохнет, но Гермиона не торопится подносить ему воды. – Рон? – хрипит Нотт. – Он жив? Грейнджер – впервые – бросает на него беглый раздраженный взгляд. – Жив, – отвечает. – Он раскаивается за содеянное и просит передать, что его выступление против Дафны – извинения перед… – она не может договорить «тобой», потому что сама винит Теодора. Грейнджер задета до глубины души, но гордость не позволяет ей раскрыться. – Официальная версия событий такая: Дафна Гринграсс, убитая горем расторгнутой помолвки, использовала Рональда Уизли в личных целях. Она околдовала его, а затем зачаровала руны, чтобы создать вокруг места дуэли непробиваемый барьер. – Гермиона. – Рональд развязал дуэль, в которой ты, конечно же, – она смирила его очередным взглядом, – участвовать не хотел. Рональд тебя вынудил, угрожая тем, что причинит боль мне, и ты не смог отказаться. – Гермиона, пожалуйста. – Астория узнала про планы сестры, предупредила Пенси и Драко, а они – меня, Гарри и Джинни. Благодаря командной работе нам удалось найти руны, ослабить барьер и остановить дуэль. Все получили по заслугам и могут жить дальше. – Гермиона… – Что? – в ее вопросе – пустота. – Как ты поняла, где именно пройдет дуэль? Она сглатывает, поджимает губы, но держится твердо. Она уже все решила. – Мы говорили об этом, – сдержанно отвечает. – Ты сказал, что предпочел бы умереть только там, – ее голос ломается. – Я не была уверена. – Мне жаль, – выдыхает Нотт. Он не лжет – удивительно, но факт; он устал лгать. – Тебе жаль, – со смешком повторяет Грейнджер и пожимает плечами: – Что же поделать. Она вдруг пропадает из поля его зрения. – Гермиона? Гермиона! – Теодор подрывается с места, и голова идет кругом. Он падает, удаляется о кровать рукой и протяжно стонет – Успокойся, – слышится со стороны. – Мадам Помфри вернется с обезболивающим в течение десяти минут. – Пожалуйста, – просит он, – не уходи. Я умоляю тебя. Слышится копошение, застегивается замочек сумки, тяжелый вздох и стук каблуков. – Гермиона! – выкрикивает Нотт, и кашляет. – Герми… Ему не хватает воздуха, и он сползает по подушкам на кровать. Хочет зажать грудную клетку руками, но сил не хватает даже на это. – Чего ты хочешь? – вдруг выкрикивает она, и это первая эмоция за все время, что он в сознании. – Не уходи, умоляю тебя, – сквозь хрипы просит Нотт. – Почему нет? – он не видит ее лица, но знает, что теперь она плачет. – Почему нет, Теодор? Она подходит ближе и смотрит ему в глаза: – Ты ведь ушел. На какой-то безумно короткий промежуток времени они смотрят друг другу в глаза. Нотт чувствует, как девичья боль наполняет его раны, и у него ноет в груди. Он морщится, но не отводит взгляд; он знает, что виноват, но не знает, как исправить эту ошибку. – Я не могу сейчас говорить об этом, – Гермиона качает головой. – Я к этому не готова. Отдыхай. Безжалостная, беспощадная, беспринципная, – она отворачивается, но головы не поднимает. Теодор слушает, как стихают шаги, и каждый стук отдает ножевым ранением в сердце. Что ты наделал, идиот?    – Я попрошу вас помнить, что финальные экзамены не определяют вас, как личностей, – поясняет МакГонаглл. – Но успешная сдача – оружие в ваших руках. Вы сами в праве распоряжаться своей жизнью после того, как наберете достаточное количество баллов. Теодор почти не слушает речь директрисы. Он сидит на задней парте и качается на стуле, смотрит прямо перед собой. Пенси несколько раз оглядывается, чтобы подарить ему тревожные взгляды; жалость ему не нужна, поддержка – тоже. Нотт больше не хочет слышать ни слова сожаления, ни пожелания здоровья. Он вдруг слышит тихий смех и одними лишь глазами находит источник: Гермиона улыбается, пока Рональд шепчет ей на ухо. Затем она кивает, заправляет за ухо прядь волос и вздыхает. Уизли отворачивается, чтобы пересказать шутку Поттеру, а Гермиона замирает – чувствует на себе чужой взгляд. Она сглатывает и отворачивается. И эта пытка продолжается уже неделю. Неделю подготовки к экзаменам, с тех пор, как Нотта выписали из лазарета, он созерцает одну и ту же картину: Грейнджер – недоступная, непокорная – делает вид, что живет дальше; она не гуляет под руку с Джиневрой и редко появляется в чужой компании в библиотеке; но она проводит время с друзьями за обедами, ужинами и во время уроков. Она всеми силами избегает Нотта, и он ее за это не осуждает. Он просто не знает, как справиться с дырой, которая стремительно разрастается у него в груди. Он засыпал бы ее могильной землей, если бы у него была лопата. Но покойники сами себя не закапывают. Жаль. Урок заканчивается, за ним – следующий; потом пролетает обед, учеба в библиотеке и ужин. Теодор вяло ковыряется вилкой в тарелке. – Я сказал ей, что я хорош не только в классике, – хвастает Грегори. Прошлой ночью Лайза Турпин спала в его постели. – Ты дашь мне доесть или нет? – бесится Блейз. Над столом прокатывается волна смеха. – Завидуй молча, – поддевает Пенси. – Да чему тут завидовать? – Забини морщится. – Тому, что в постели Грегори спала Лайза, а не ты, – отвечает Винсент, и слизеринцы снова заливаются. Драко кладет ладонь Теодору на плечо, и Нотт улыбается ради приличия. – Ты не поел, – замечает Малфой. – Я не голоден. – Прекращай это, Нотт, – Блейз больше не улыбается. – Ничего удивительного в том, что гриффиндорцы всегда защищают своих. Теодора злят подобные разговоры: разумеется, официальная версия истории не пошла ему на пользу. В ней он – пусть и из лучших побуждений – сражался с Рональдом Уизли. А еще, довел Дафну Грингасс до истерики и заработал в копилку слухов обвинение в убийстве. Ни Винсента, ни Грегори, ни Блейза – да вообще почти никого из студентов – не удивил тот факт, что Гермиона Грейнджер приняла сторону гриффиндорцев и разорвала отношения с виновником общей суеты. – Это не важно, – отвечает Теодор и встает. Его тошнит от голода, но он не хочет смотреть на еду. – Куда ты собрался? – тревожится Пенси. – Прогуляться, – отвечает Нотт и на всякий случай добавляет: – Я справлюсь сам. Далеко уйти не получается, и Теодор садится на лестничный пролет перед общим залом. Он не хочет больше никуда уходить; хочет, чтобы люди перестали шуметь, смеяться и любить. Он хочет покоя и тишины. Совершенно случайно – а может, так с ним шутит судьба – он замечает Гермиону. Она осторожно выскальзывает из столовой, на миг задерживается под свечами, а потом исчезает за поворотом. Нотт понимает, что не хочет идти следом; Нотт не отдает себе отчета. Какая разница, если она снова прогонит его? Оскорбит? Проигнорирует? Разве может все стать еще хуже, чем уже есть? Он следует за ней тенью вдоль по коридорам, по лестничным пролетам, потом по улице – Гермиона уходит от замка быстрым шагом, и теперь Теодор понимает, что она следует плану. Останавливается Грейнджер только у берега Черного Озера. Она не поворачивается, но обнимает себя за плечи. Теодор неторопливо подходит к ней со спины и замирает в паре шагов. – Ты мог подвергнуть опасности кого угодно, – твердо говорит она. – Рона, Джинни, даже меня. Нотт не понимает, к чему она клонит, но слушает молча. От звуков родного голоса мурашки разбегаются вдоль его позвоночника. – Знать, что непреложный обет – почти суицид, и все равно пойти на это? – наконец, она оборачивается: – Как ты мог? Теодор молчит, виновато опускает глаза. –После всего… – Гермиона подавляет всхлип. – После всего, через что мы прошли, ты рискнул пожертвовать собой? Зная, что обрекаешь меня скорбеть? Зная, что я до конца жизни буду носить траур из чувства вины? В ее голосе звучит обида, упрек и мольба. Грейнджер умоляет его признать вину. – Как ты мог так со мной поступить? – почти шепотом заканчивает она. – Если бы я убил Рональда, ты бы тоже меня не простила, – он фальшиво усмехается, потому что ему некомфортно. Ему вообще не комфортно в последнее время, не только разговаривать с людьми – даже дышать. – Думаешь, время для шуток? – она хмурится. – Думаю, нет. – Как я могу снова доверять тебе, Теодор? Он ненавидит этот звук – свое имя. – Никак, – отвечает. Грейнджер шмыгает носом. – Значит, мы закончили, – говорит она, и звучит это как приговор. Тот самый, который он так долго боялся услышать. Нотт жалеет, что не получил вердикт в зале суда в прошлом году; возможно тогда он разучился бы переживать. – Ты уйдешь? – выскабливает из себя он. В прошлый раз он на коленях умолял ее остаться. Но прошлую Гермиону он знал, и знал хорошо. Теперь же перед ним стоит другая, холодная версия нежной девочки, которую он привык называть своей. Она одета в черную мантию и темный свитер, ее волосы перетянуты широкой лентой. Она – Гермиона – затянула бы эту ленту на шее Теодора, если бы не была такой безжалостной; но она молчит, и Нотт отсчитывает секунды до того, как земля уйдет у него из-под ног. – Прости, – отвечает она, когда на ее щеках сверкают слезы. Она растворяется в ночи почти сразу, его мечта, но Теодор продолжает стоять у воды и смотреть, как разбегаются по воде блики. Он больше ничего не чувствует.   Нотт Мэнор встречает хозяина тишиной. Теодор неторопливо проходит в большую гостиную и проводит рукой по пыльному столу. Обрывки диалогов и чужой смех; воспоминания, которые никогда не потеряют свою ценность. Старый эльф выходит ему на встречу, выказывая недовольно. – Хозяин Кантанкерус гниет в Азкабане, хозяин Теодор о нас даже не вспоминает. – Ты мог бы покинуть поместье вместе с остальными. Никто не просил тебя оставаться. – Хозяин Теодор знает, что не мог. Дом не отпускает эльфа, долг не отпускает эльфа. Нотт молчит. Затем он обходит эльфа стороной и идет дальше, к лестнице, ведущей на верхние этажи. – Хозяин Кантанкерус был бы недоволен, – продолжает бубнить домовой, но Теодора эти слова почти не задевают. Ему уже не больно. Дни, которые раньше безбожно пролетали мимо, теперь превращаются в его личный кошмар – они тянутся, как старая жвачка, и липнут к стенам дома плесенью и пылью. Нотт не стремится возвращать поместью былое благородство и не стремится возвращаться сам. Он разгуливает по пустым серым коридорам, рассматривает обиженные портреты и представляет себя через много десятков лет. Таким же безжизненным и бесконечно одиноким. Он проживает дни в этом одиночестве, упивается пыткой, подпитывает собственное безумие; проживает каждую из своих ошибок перед тем, как закрыть глаза. Он наказывает себя так, как никто и никогда его не наказывал. Очередное утро начинается со стука в дверь. – К хозяину пришли гости, – недовольно объявляет эльф. Нотт хмурится. Когда он спускается в гостиную, то впервые за долгое время что-то чувствует: ярость покалывает легкие. – Она со мной, – поспешно оправдывается Драко и прячет Асторию за спиной. – Я пришла, чтобы извиниться, – мямлит она. Как всегда ухоженная, одетая в дорогой костюм, окутанная лоском – она отличается от старшей сестры разве что типажом лица. Нотт фыркает. – Извиняйся, – он складывает руки на груди и выгибает бровь. – Полегче, – пресекает Малфой. – Поменьше спеси. Теодор не подает виду. Он не ждал гостей. – То, что сделала с вами Дафна… я осуждаю ее поступки, – Астория спотыкается, подбирает слова. – Она поступила… плохо. – Плохо? – Тео кривит губы в издевке. – Скверно… – Скве-ерно, – теперь он широко улыбается. – Да, думаю скверно лучше описывает ситуацию, – ловит косой взгляд Малфоя. – Прости, Тори, продолжай. – В суде… я выступала против нее, в твою защиту… – Благодарю, – протягивает Нотт. – И я хотела сказать, что Дафна больше не представляет угрозы, – на одном дыхании заканчивает Астоия. – Она наломала дров и будет за это расплачиваться. Но ты не обязан рушить свою жизнь. Теодор поджимает губы и понимающе качает головой. Делает глубокий вдох, чтобы не сорваться. – Чего ты хочешь? – спрашивает. – Чтобы я стал твоим вторым мужем? – кивает на Малфоя. Драко осуждающе щурится, но молчит. – Наш отец в качестве извинений предлагает тебе место в Министерстве Магии, – Астории удается удивить Теодора, но он не меняется в лице. – Отец считает, что никто не справится лучше, чем ты. – Плясать под дудку твоего отца? – ехидничает Нотт. – Никаких обязательств, вы даже пересекаться не будете, – спешит заверить она. – Это абсолютно независимая должность, обещаю. – С чего мне тебе верить? – Мне верит твой близкий друг, – Астория касается руки Малфоя. – А близкая подруга – не особо, – припоминает Нотт. – Если ты о сигаретах Пенси, то это было не моих рук дело, – спешит оправдаться младшая Гринграсс. – Я была готова разорвать ее, но не травить. Так низко могла опуститься только Дафна. Нотт понимающе кивает. – С чего вдруг такая щедрость? – возвращается к обсуждению он. – Потому что ты заслужил, – теперь язвит Драко. – Хватит разыгрывать из себя отшельника. Пора обратно в Хогвартс. Нотт разрывается между сарказмом и грубостью. Отвечает сдержанным: – Нет. – На носу финальные экзамены, чертов ты упрямец, – Малфой злится. – Все, что от тебя требуется, набрать гребаные баллы и наконец забыть школу, как ночной кошмар. – Я неплохо справляюсь, – Нотт раскидывает руки, выказывая гостеприимство. Пыльные канделябры с ним не согласны. – Я, наверное, пойду, – Астория тяжело вздыхает и гладит Драко по плечу. – Подожду снаружи. Пока, Теодор. Нотт молчит, провожает ее раздраженным взглядом. – Теперь она знает, где я живу, и ее сестра может перерезать мне глотку во сне, – паясничает он. – Всем и так известно, где ты живешь, – Малфой закатывает глаза. – В чем дело? – Как дела у Пенс? – Она передает привет. – Мило с ее стороны, – Нотт кривит губы. – Передавать приветы через тебя и Асторию. – Прекращай. – Я не вернусь. – Потому что Грейнджер перестала читать тебе сказки на ночь? Замечание попадает точно в цель, и Нотт стискивает зубы. Он не хочет признавать поражение, но ему не оставляют выбора. – Какой в этом смысл? – он меняет тактику. – Хочешь, чтобы я надел костюм, галстук и пошел работать в министерство? Раздавать кофе? – Не обязательно в министерство. Хотя бы к нам вернись, – искренне просит Драко и застает Теодора врасплох. – Вместе будет проще, – добавляет Малфой. – Так нужно. Нотт смотрит на друга и чувствует, что ему становится немного легче. Наверное глупо было убегать, но он не мог иначе. Ему нужно было время и хороший пинок, чтобы прийти в себя. – Мне нужно немного времени, – наконец отвечает он, и в глазах Драко сверкает удовлетворение. – Нужно пристроить домового эльфа в новую семью, – отшучивается Теодор. Малфой усмехается, подходит ближе и хлопает друга по плечу. – Не задерживайся, – просит он, и Тео молча кивает. Он, правда, ничего не может обещать, но ему не хочется, чтобы Драко продолжил давить на жалость слезливыми речами.   Нотт сидит у могилы матери, пока солнце лениво клонится к закату. Вокруг расцветают дикие цветы, и плющ ревностно обвивает могильный камень, закрывая собой имя и дату смерти. Теодор думает о том, что ему было бы легче, если бы он не помнил эту информацию наизусть. Вдалеке отзываются раскаты грома, и ветер морозит кожу. Нотт не расчищает растения, просто наблюдает. В последнее время он вообще только и делает, что наблюдает: за мелкой пылью в просветах солнца, за своим размытым отражением; за тихими мыслями, которые почти не посещают его голову. Ему нравится, что думать больше не нужно. Когда он возвращается через заднюю дверь, эльф недовольно фыркает. – К хозяину пришли гости, – оповещает он. Теодор потирает лицо руками – гости ему уже надоели. Он выходит в гостиную, но она оказывается пуста. Он хочет вернуться обратно и переспросить у домового, но вовремя замечает: на запыленном столе красуется небольшой букет белых ромашек. Он подходит осторожно, недоверчиво хмурится, берет цветы в руки и какое-то время разглядывает свежие лепестки. Сознание давно уже делает вывод, но Теодор отказывается внимать. Он смотрит на цветы. Когда же сил терпеть не остается, он срывается с места и выбегает на улицу через главную дверь. Замирает на пороге, когда сердце бешено подпрыгивает в груди. Дышит глубоко, но рвано, и не осмеливается двигаться дальше. Гермиона Грейнджер стоит поодаль, последние лучи заходящего солнца подсвечивают ее кудрявую шевелюру, подобно ореолу. Она тоже не решается сделать шаг, но выражение ее лица меняется с уверенного на испуганное. Она словно не понимает, зачем пришла. Теодор неспешно спускается с крыльца, подходит первым и поджимает губы. Гермиона пытается улыбнуться, но у нее не получается – она снова смотрит на него так, словно видит впервые. – Зачем ты здесь? – решается спросить Нотт. Он бы хотел спросить, как она себя чувствует и что ела на завтрак; почему не набросила куртку на открытую футболку, ведь вечер обещает быть прохладным. Но он не спрашивает. Гермиона опускает глаза – осторожничает – и только потом признается: – Я не дала тебе возможности оправдаться. Мне стоило тебя выслушать. Извини. Теодор подавляет внутреннее ликование – не признается, что готов прыгать на месте. Эмоции захлестывают его с головой, но он держит себя в руках. Боится, что спугнет наваждение; боится, что она передумает. Он знает, что Гермиона не из тех, кто быстро меняет решение, но все равно боится. – Ты пришла поговорить? – все с тем же снисхождением продолжает он. Она смотрит на него с легким укором – осуждает его снисхождение. Она ждет, когда он даст волю эмоциям; а может, она просто скучала. Он ведь скучал. – Да. Я пришла поговорить. – Хорошо, – это действительно хорошо. – Говори. Внутри Гермионы вдруг ломается деталь, и она тихо смеется. – Нет, – на выдохе отвечает она, – ты говори. Если хочешь. Если тебе есть, что сказать. Теодор сглатывает. Он подходит еще ближе и тянется рукой к ее лицу; мнется еще мгновение, а потом убирает со лба кудрявую прядь. Грейнджер задерживает дыхание, неотрывно смотрит ему в глаза. – Ты красивая, – признает он. Получается плохо. Гермиона качает головой: не так, Теодор. Иначе. Он приближается вплотную и лбом касается ее лба. Вдыхает любимый аромат, чувствует, как кружится голова. Он носом задевает кончика ее носа и сдерживает дикое желание коснуться родных губ. – Прости меня, – шепчет он ей в губы. – Я был эгоистом. Думал только о себе. Гроза приближается внезапно, и яркая вспышка озаряет поместье. – Я сделал тебе больно, – говорит Теодор. Он еще много чего хочет сказать, но не может – слова застревают у него в горле, а паника – в груди. Он прикрывает глаза, он ждет, что холодный ветер унесет наваждение, и Теодор Нотт больше никогда ее не увидит. Гермиона сдается первой и целует его – ласково, осторожно, чувственно. Так, будто целуется впервые; так, словно боится его сломать. Нотт протяжно стонет – в его груди торжество переплетается с отчаянием. Он обнимает ее спину и притягивает ближе к себе; пальцами пересчитывает ее ребра и зарывается в девичьи волосы. Первые капли дождя падают на землю, стекают по разгоряченным лицам, но ни Гермиона, ни Теодор не обращают на это внимания – они греются друг об друга, и греют друг друга томительной лаской. Он скучал. Мерлин, как же сильно он по ней скучал.   Позже тем же вечером они сидят в гостиной, греются у огня, попивают мятный чай, вслушиваются в звуки ливня, который буйствует за витражным окном. Гермиона сидит тихо, укутавшись в одеяло, и наблюдает за огнем. Теодор обнимает ее плечи и наблюдает за выражением ее лица. Беспечное, спокойное; такое красивое, что ему хочется запечатлеть ее на картине. Любоваться каждым подрагиванием пушистых ресниц, каждой морщинкой в уголках карамельных глаз. – Я не находила себе места, когда ты ушел, – вспоминает она. – Я не сразу поняла, что произошло, когда ты не пришел на завтрак. Но когда ты пропустил руны… Нотт усмехается. – Я не мог оставаться рядом с тобой, – это его признание. – Рано или поздно, я бы не смог держать себя в руках, но ты дала мне понять, что все кончено. – Все кончено, – Гермиона тяжело вздыхает. – Я думала, что это так. Но я не могла уснуть ни после дуэли, ни после того, как ты исчез. Мне было проще злиться, пока ты оставался рядом. – Мне было проще уйти, – он прижимается головой к ее голове и теперь смотрит на огонь. – Я не знаю, как исправить эту ошибку. Грейнджер молчит какое-то время; размеренно бьется ее сердце – как старые часы в родительской комнате. Теодор закрыл эту комнату под замок. – Расскажи мне, – наконец просит она. Он судорожно сглатывает. – Убийство Фреда… – пытается. – Это сложно на самом деле. Я не знаю, с чего начать. – Я пойму, – уверяет она. Дает обещание, и Нотт ей верит; у него причин сомневаться. – Убийство Фреда сломало меня. После того, как отец выбрал сторону Темного Лорда смерть Уизли стала для меня последним ударом. Этот груз… – он сжимает зубы. – Я все силы приложил, чтобы не думать об этом, не вспоминать. Я называл это несчастным случаем. На войне все чем-то жертвуют. Гермиона берет его за руку и подносит холодную ладонь к своим губам. Нотт продолжает: – Но потом появилась ты, и этот груз вернулся. Он никуда не пропадал на самом деле, я всегда чувствовал вину за то, что случилось. Но рядом с тобой это чувство обострилось в сотни, в тысячи раз. Я хотел, чтобы ты видела во мне только хорошее, – он делает глубокий вдох. Выдыхает. – Я так и не смог себя простить. – Дуэль с Роном, – Гермиона берет инициативу в свои руки. – Твоя попытка обрести спокойствие. Ты решил, что если Рон отомстит тебе за брата – ты сможешь себя простить. Гениальная, восхищается Теодор. Вспоминает, как однажды называл ее своей. – Я решил, что это важнее. – Важнее, чем мы, – заканчивает она за него. – Я понимаю. Ты не смог бы иначе. – Это глупость, – возражает он. – Я не могу без тебя. Гермиона поднимает на него глаза и вдруг улыбается. Проводит пальцами по его щеке, берет его лицо в ладони. – Что еще? – спрашивает. – Еще? – удивляется Нотт. А что еще он может сказать? Ему не хватит ни слов, ни жестов, чтобы передать все то, что он чувствует. Его грудь рвет на части, сотни холодных игл врезаются в сердце. Он хочет спросить, останется ли Гермиона на ночь, но боится. Он не переживет, если снова ее потеряет. Точно сойдет с ума. – Почему я не умер? – вдруг спрашивает он. Грейнджер сначала удивляется, а потом качает головой. – Потому что тебе хватило ума уточнять слова клятвы, – отвечает она. – Как там было? Буду хранить тайну молчания до дня справедливой дуэли? – Ты знаешь? – он отстраняется. – Конечно, – на ее губах расцветает улыбка. – Я вытрясла из Рона каждое слово, когда ты… когда мы тебя потеряли. Ты был ранен проклятием кровотечения, потерял сознание, потому что некоторые органы начинали отказывать, – она хмурится, словно ей тяжело вспоминать. – Но твоим последним словом было «обет», а потом ты начал бредить. Я думала, что тоже умру там, рядом с тобой. Не нужно умирать, говорит Нотт, но про себя. Он проводит пальцем по морщинке у нее между бровей. – Ты остался жив, – с облегчением произносит она. – Но я не должен был, – перебивает Теодор. – У клятвы была и вторая часть. Я поклялся, что не причиню тебе боли, но отразил проклятие. – И что? – И оно попало в тебя, из-за меня, – настаивает он. – Ты оказалась на том чертовом поле из-за меня. Гермиона прерывает его жестом. – Ты выжил, – повторяет, – потому что ваша дуэль не была справедливой. Нотт открывает рот в изумлении, но не может придумать возражение. Он пытается понять, где ошибся, но видимо стоило лучше слушать на уроках. – Ты виноват в смерти Фреда лишь отчасти, – поясняет Гермиона. – Но у Рона не было права на месть. Он не судья и не палач. И никакой справедливости в том, на что вы пошли, не было. Она говорит мягко, терпеливо, вкрадчиво – так она зачитывала отрывки из учебников перед экзаменами. Теперь Теодору кажется, что это было в прошлой жизни. – Тео, – вдруг зовет Гермиона, и Нотта накрывает волна мурашек. Она снова это делает – произносит его имя так, что ему хочется жить. – Что? – Поцелуй меня, – не требует, просит она. Ты только не уходи, думает Нотт. Смотрит на нее с этой просьбой, потому что озвучивать такое снова не решается. – Я никуда больше не отпущу тебя, – дает слово она, и камень спадает с его шеи. Я люблю тебя, Гермиона Грейнджер, проносится у него в голове. Гермиона отвечает взаимностью, и сахарный поцелуй остается на его губах привкусом молодой осени.