Цунами

По подоконнику стучит

Холодный дождь

      Стук каблуков гулким эхом разносится по пустому лестничному пролету. Сквозь него хорошо слышно, как по крыше и оконным стеклам барабанит дождь. Надрывно, прикладывая усилия; опять в городе будет потоп. Варя поднимается на третий этаж – ей срочно нужно покурить, но выходить на улицу в такую погоду не очень-то и хочется. Есть в этом что-то подростково-бунтарское: курить в туалете. Пусть даже тебе 27, и ты – оперативный сотрудник МВД. А сюда никто и не сунется, туалеты на первом и втором недавно отремонтировали, да и рабочих кабинетов на третьем нет.              Варя заходит в слегка мрачное и пыльное помещение, в котором местами отвалилась и потрескалась плитка, окна и зеркало не мыли, наверное, с момента открытия здания. И боже упаси, сколько всего могут рассказать эти стены.       Туалет третьего этажа девушка приметила еще в первый день работы в Санкт-Петербургском отделе. С тех пор это её тайное место. Покурить, поплакать, выпить, потрахаться с будущим бывшим мужем.       Варя прислоняется затылком к холодной стене и затягивается, готовая уже съехать на плиточный пол, как вдруг деревянная дверь с треском, словно выражая жалобный протест, распахивается.        — Вспомни солнышко, — бормочет под нос, через него же выпуская дым. Войтовский с порога пышет яростным непониманием и отчаянной жалостью. К себе, к Варьке, возможно к двери. — Ты, блять, серьезно? — подходит в два шага, толкнув дверь пяткой. Та, снова скрипнув петлями (господи, да сколько можно так делать), захлопнулась с мягким треском постаревшей древесины: — Какого хера я самый последний узнаю о твоем переводе в Пермский отдел?

Убегай, убегай, убегай

И быстрее забывай, забывай

Будто не было совсем меня

      Девушка снова молча затягивается, буравя взглядом то ли лоб, то ли переносицу молодого человека. У Войтовского под кожей заиграли желваки – дурная примета.        — Прости, — криво улыбается, превращая красивое лицо в инсультную гримасу, — Так вышло. Я правда хотела тебе сказать, но сначала проверка, потом этот Чистяков и… — Войтовская, не беси, — перебивает, сделав еще шаг навстречу. Варвара ощетинивается и делает два. Назад. — Я больше не Войтовская, — чеканит каждое слово сквозь зубы, — Если у тебя проблемы с памятью.       Влад нервно улыбается. Да что там улыбается, лыбится, как Чеширский кот, хотя тут очень хочется плакать. Серо-зеленые глаза хаотично очерчивают каждую черту лица напротив, силясь узреть что-то знакомое и родное, но тщетно: последняя ниточка оборвалась под подписью на заявлении о разводе. — Будто не было совсем меня. Нас. — Лучше бы и правда не было, — слова эхом разлетаются по помещению, рикошетят от стен ртутными шариками, разбиваются о кожу, отравляя организм изнутри. Варя случайно задевает плечом бывшего мужа, покидая туалет; оставляет за собой шлейф духов, гранатовый запах электронной сигареты и бесконечное желание впиться кому-нибудь в глотку.

Чтобы там тебе не говорили

Я в одинокого залит в квартире

      У Влада потихоньку начинает съезжать крыша и чесаться кулаки. Слишком много действий, эмоций и голосов вокруг каждый божий день. Не выдерживает. Колотит по барабанам, в попытке отыскать мотив, способный заглушить внешний фоновый шум, отсечь его от реальности и позволить спокойно уснуть. Нашёл. Схватил. Вот оно. Вот сейчас всё лишнее в голове заглохнет, и он сможет подумать о действительно важных вещах.        Телефонная трель. Да твою мать.       Влад ускоряет движение, увеличивает силу; барабан начинает нервно потрескивать полотнищем – вот-вот треснет, как и всё вокруг в последнее время трещит. Жалобно, по швам, и остановить это нельзя. Влад сжимает барабанные палочки ещё сильнее, колотит яростнее, громче, надеясь переорать рингтон. Борется с отчаянным желанием выкинуть телефон в открытое окно и броситься в воду следом.       Звонящему плевать, и не для него правила приличия писались, мол «раз не отвечают поле шести гудков, вам тут не рады, катитесь на все четыре по выбору». Влад коротко вздыхает, больше похоже на задушенный всхлип, откладывает палочки и принимает входящий вызов.              Когда он превратился в мальчика для битья и на побегушках для каких-то там агентов из интерпола под прикрытием? Тоже мне, блять, придумали. Войтовский отнимает телефон от уха, сдерживая желчь и ярость, топчется на месте, словно не может найти себе места. А есть ли ему здесь вообще место? Да хоть где-нибудь?              Разговор приводит к взрыву, нервному срыву и обломкам ни в чем не виноватой гитары на полу. Влад мечется из угла в угол, силясь прибиться хоть куда-нибудь, где его эта сломанная карусель из всего, что только можно придумать, не найдет. Зарывается пальцами в волосы (а хотелось бы в мозги), вылетает на улицу и облокачивается на перила. Прохладный ночной воздух, ещё холоднее от воды кругом, мигом остужает тело, от чего тонкая белая футболка облепляет крепкую спину. Войтовскому тошно от самого себя.        В кого ты, Владик, превратился?       Сжимает ладонями загривок и глухо рычит в сомкнутые локти. Сейчас бы Варю сюда – она умела успокоить. Словами, маленькой ладонью на спине, сексом. Она умела смолчать, когда Войтовский вымещал на ней злость, плохое настроение, упадок сил и агрессию на весь мир. И, наверно, это хорошо. Потому что Варя, которую он знал, любил, ломал и внаглую пользовался давно умерла. У Войтовского по спине пробежал холодок.        Ты в неё превратился, Владик. Что посеешь, то и пожнешь.       Влад оборачивается, окидывая взглядом пустую комнату. Ему чудится осуждение в обломках сломанного гитарного грифа. Сам виноват, что она ушла, чего теперь бесишься, недомерок?        Прибирая бардак, силится понять, когда всё переебнулось кверху дном(?).