Путь в никуда

      — Вставай, потерянный скиталец, вставай, как грянет гром!..       Эрика стояла, сцепив руки за спиной и высоко подняв голову. Небо над её головой было безоблачным, девственно-голубым. Кругом раздавались аплодисменты: справа, где стояли старики из дома престарелых, их слышалось больше всего. Спереди виднелись размытые серые лица таких же серых зевак. Слева же, где сидели школьники да студенты, звучало тихое улюлюканье. Если кто-то из молодняка и хотел поддержать рифму Эри, то точно не спешил с открытым показом эмоций.       Впрочем, Эрика не переживала по этому поводу. Своя аудитория найдётся на всё. Увы, как показывала практика, люди чем-то напоминали мух в своих гастрономических пристрастиях.       Грудь девушки вздымалась быстро, будто она пробежала большую дистанцию в быстром темпе. Конечно, дело было не в физической нагрузке, а в эмоциях, переполняющих её. Когда Эрика вот так стояла перед публикой, пусть и малочисленной, она чувствовала себя так, словно стоит перед огромным стадионом. Ревущим, вопиющим. Безумным! Таким, которого певец подкупает своим голосом, заманивает в свои сети. Скажи артист в такой момент фанатам пойти и взять штурмом что-то, то, безусловно, кто-то пошёл бы. Эри знала другую толпу, тоже сумасшедшую. Но вовсе не до революции, а до азарта от чужой боли.       Сейчас у Эрики не было настолько ведомой толпы. Были скучающие подростки и не менее скучные старички. Это угнетало. Ведь дело было не в популярности, а в желании что-то донести. Стать тем самым лучом света в тёмном царстве, на который умирающий спешит к возрождению. Потому что свет — это жизнь. Вокруг пока было только голубое небо.       Эрика отмерла и поспешила поклониться. Ещё одно из правил хорошего выступления — это уважительное его завершение. Зрители не любят, когда к ним поворачиваются спиной. Этого не любят короли. Этого не любят хищники.       Подождав ещё момент, ровно столько, чтобы люди поняли, что представление закончилось и начали расходиться, Эрика быстро взяла шляпу, куда кидали деньги. Поспешила к каменному постаменту, близ которого стояли лавочки. На них неприметной кучей валялись вещи Эри: верхняя одежда, рюкзак, бумага и ручки. То, без чего выходить на улицу не имело смысла.       Под внимательным взглядом сурового полководца и его верного коня, Эрика присела под тень деревьев на скамью. Усталым жестом отодвинула вещи, скучающе проследила за тем, как нечаянно скинутая ей ручка укатилась куда-то в сторону.       Как же это было плохо.       Выступление было отвратительным: стих не лёг на публику так, как должен. Звучал скучно, уныло, вторично, а смысл был максималистским. Плохой был стих, ужасный. Кажется, Эрика под конец выступления даже сбилась: слова зазвучали быстро, неуверенно. А ведь лирический герой взывал к победе, к восстанию! Он не имел права звучать как трус. Он должен был звать в бой, а в итоге лишь блеял о стычке. Очевидно было, отчего старики были в восторге от этой лирики, а вот молодняк смотрел насмешливо.       — Простите, мисс.       Чей-то тоненький голосок оторвал Эрику от печальных размышлений. Она приподняла голову, открыла спрятанное в ладонях лицо.       На Эри смотрела пара голубых глаз: маленькая девочка, лет семи, неловко, дрожащей рукой, протягивала девушке упавшую ручку.       — Вы уронили, — голосок неизвестной девочки сбился от волнения. Ребёнок явно не понимал, почему девушка медлит, будто не зная, брать ли письменную принадлежность, или нет.       — Я… — Эрика поспешила взять свою ручку, улыбнулась, — спасибо.       Девочка тут же просияла: вся неуверенность развеялась, в мимике появилось детское любопытство и непосредственность.       — А вы… А вы поэтесса, да? — голос девочки звучал восторженно. Она прижала кулачки к своей груди, подошла к Эрике почти вплотную. — Прямо как Джоан Роулинг!       Эрике стало смешно от этого сравнения. Пример, приведённый девочкой, был слишком лестен, хоть и вряд ли ребёнок понимал разницу между разными жанрами литературы.       — Да, я поэтесса, — Эрика кивнула, не желая разочаровывать детское сердце. Если ребёнку интересна литература, то это отлично. Эрика ведь тоже была такой когда-то: голодной до книг. Сперва азбуки, потом журналы. А в возрасте десяти лет Эри и вовсе добралась до святой святых: бабушкиного старинного шкафа, полного книгами. Всё ещё слишком непонятными для детского мозга, сложно написанными, но такими вдохновляющими.       — Я тоже так хочу! — девочка сложила руки в молитвенном жесте, заканючила, — научите, пожалуйста!       Эрика прочистила горло. Вот что-что, а научить чужого малолетнего ребёнка искусству написания стихов — это точно в планы девушки не входило. Да и разве возможно это было — научить кого-то стихи писать? Нет, конечно, нет. Это ведь не навык, который можно натренировать. Это искра, которая должна всегда, с самого рождения, сидеть в тебе.       — Дженнифер! — к скамейке подошла женщина, выражающая всем своим видом недовольство, — сколько раз я тебе говорила: не смей убегать от меня!       Девочка наклонила голову вниз, губа, на заячий манер, затряслась.       Эри мысленно вздохнула: девушке не хотелось наблюдать прямо перед своим носом чужие разборки. Усталость давила на плечи тяжёлым камнем. После выступлений всегда так бывало: руки трясло, ноги подкашивались. А тут ещё Эрика не выспалась с ночной смены: работа на заправке пусть и оставляла время на написание новых произведений, но уж точно не вдохновляла на что-то поистине мощное. Что там было в этой пирамиде Маслоу? Для удовлетворения высших потребностей сперва нужно удовлетворить низшие? Что же, у Эри с этим почти всегда были определённые проблемы.       — А вы, — женщина резво сменила фокус своего внимания на Эрику. — Господи, да это же вы! Эрика Эвтерп!       Девушка кивнула, не сводя настороженного взгляда с женщины. Безусловно, порой Эрику узнавали люди на улицах: в маленьком городке не так часто встретишь людей, которые каждую предпоследнюю пятницу нового месяца читают стихи собственного написания на главной площади. И всё же, популярность не должна была быть столь докучающей и неловкой. Хотя, раньше она была и вовсе страшной, так что Эрика не жаловалась.       — Да, я, — сухо ответила Эри, в нервном жесте теребя ремень своего рюкзака.       Если эта неизвестная женщина окажется представителем полиции, то…       Полицейские в городе Эрику не любили. Отчасти с чужой подачки, а с другой стороны из-за неё же самой. Иногда Эри в своих стихах писала чуть больше нужного и чуть правдивее, чем было нужно. Конечно, за остроты было не посадить, но припаять какой-нибудь штраф (законный, конечно. У Эрики действительно за многое можно было спросить, но девушка знала, что законность и восстановление справедливости не очень интересует людей в форме) или просто стоять рядом, отпугивая желающих послушать, было легко.       — Я подписана на ваш блог, — женщина присела рядом с Эрикой, с чистым восторгом всматриваясь в черты лица девушки. Молодая ведь, а какой талант! Только шрам большой на пол лица миловидный вид портил. — Вы — изумруд этого города. Пройдёт время и к нам, в Джаспер, будут приезжать за вашими выступлениями.       На секунду Эрика провалилась в воспоминания. Ужасные, гротескные воспоминания своего же прошлого, вызывающие неконтролируемую дрожь по всему телу. Изумруд, да? Нет, она, скорее, камень. Гранитный.       Эрика заторможено кивнула. Бред это был. Кому нужны её стихи? Люди хотели жвачку для мозга, чтобы жевать, жевать и жевать, даже когда весь вкус выветрится. А ещё хотели боли, желательно, чужой. Умные мысли, да ещё спрятанные в переплетение метафор и рифмы, были никому не нужны, даже за бесплатно, не то что за деньги.       Женщину же не смутила отстранённость девушки, а будто даже наоборот, раззадорила.       — А вы никогда не думали, что вам стоит монетизировать своё творчество? — женщина вздрогнула, оборвав себя на полуслове, когда услышала детский плач. Это её дочь, бегая по площади, споткнулась и упала. — Господи, простите, Эрика!.. — и стрелой метнулась к своему чаду.       Эрика, в свою очередь, поспешно поднялась, схватила вещи и кинулась в сторону. Общаться с фанатами не хотелось. Нечего было отвечать неизвестной женщине с ребёнком на вопрос о монетизации. В нынешнем обществе заработать на творчестве можно было только в том случае, если тебе повезло родиться с золотой ложкой во рту.       Эрика от злости саданула кулаком по близстоящему дереву, сдирая с костяшек кожу. Знала она, как решались вопросы авторских прав.       Так хорошо знала, что порой видела свои стихи в сборниках на прилавках. Свои стихи с чужим именем и фотографией на обложке.       Конечно, возможно, проблема была не в обществе в целом, а в личном выборе друзей, но, всё же, факт оставался фактом: те, кто имел средства, имели и мир, и всех тех, кому не посчастливилось здесь жить. Вот так вот грубо и совсем не лирически.       Путь до дома от главной площади города был не близким: нужно было идти к самой окраине. Общественный транспорт ходил туда с систематическими перебоями, впрочем, как и во всём городе в целом.       Джаспер был и оставался местом умирающим. Молодёжь бежала из него, не оглядываясь, желала добраться в большие города. Да хоть до того же Лас-Вегаса! Правда, в городе грехов многие и пропадали. Была там Эри однажды, знала, как людей тянула на дно лишняя партия в карты, да прокрутка в игровых автоматах. А старики, потерявшиеся в бесконечном течении времени, оставались тут, в Джаспере. Тут и умирали. Земля, хорошо припорошенная песком, забирала в свои объятья всё больше и больше с каждым годом.       Эрика, оставаясь здесь, пыталась его оживить. Это не было главной причиной (шрам, пересекающий правый глаз, резко вспыхнул фантомной болью. Шрамы не болели сами по себе, а прошлое, их оставившее, даже очень), но точно являлось принципом Эрики как человека. Если город не спасти, то можно хотя бы скрасить его похороны. И спрятаться там, где никто не будет искать. Не потому что не может: найти Эри через тот же блог было не трудно, а потому, что все те, кто не любили Эрику знали: для такой как она Джаспер — это приговор. Не смертный, но пожизненный. Они ведь сами сделали всё, чтобы Эрика Эвтерп загнулась здесь. Сидела тише травы и не высовывалась.       Эрика не жаловалась. Видит Бог, что её спокойная размеренная жизнь и занятие любимым делом — это божье благословение, не иначе. Другие, как она, либо гнили сейчас в безымянных могилах, либо в скором времени будут там. Жизнь же других, кто не сдох под чужое улюлюканье, была ещё хуже смерти.       В доме у Эри было темно и пыльно. Эрика убиралась часто, но это место будто притягивало к себе грязь. Кажется, это началось после того, как бабушка Эрики — бывшая владелица этого дома, отошла в мир иной, а потом и Эрика была вынуждена покинуть город. Или же дело было в том, что дом стоял на самом краю города, и рядом было большое шоссе. Может, ещё в чём. Денег на смену жилья в любом случае не водилось, а менять единственное место, где можно было спать спокойно, на неизвестность, желания не было.       Эрика пересчитала деньги. Пятнадцать долларов и сорок пять центов. Неплохо и намного лучше прошлого месяца, когда в шляпе не набралось даже доллара. Тогда пришлось уходить с площади в поганом настроении и с голодным желудком. Всё же, лучше было голодать, чем потратить последние накопления на пищу и остаться в полностью обесточенном доме без света, воды и Интернета — по сути, единственных вещей, которые после стихов держали Эрику на этом свете. Конечно, заработок не был проблемой. В любой момент девушка могла обратиться к бывшим знакомым, к любым из них. Каждый бы попросил своё, но деньги бы точно тогда водились.       Эрика прикрыла глаза, сосредотачиваясь на тишине. Это всегда помогало успокоиться, когда плохие мысли приходили в голову. «Тишина вокруг была безопасной, в ней не таились враги», — как мантру повторяла Эрика про себя.       Но порой в тишине слышался тот самый вой обезумевшей толпы. В тишине ночи, конечно, когда Эрика в ужасе подскакивала на диване, падала на пол и судорожно, рваными жестами вынимала из-под подушки большой кухонный нож. Ну же, суки, давайте, по одиночке!..       — Итак, — Эрика начала говорить вслух, хлопнула в ладоши, отгоняя воспоминания. Собственный голос всегда оживлял Эри, заставлял верить, что она ещё существует в этом мире. Что ещё она слышит саму себя, даже если другие не слышали. Не слышали ни сквозь рёв толпы, ни сквозь аплодисменты, ни сквозь паутины собственных предубеждений. — Сейчас обратно на улицу, потом в магазин. И на работу.       Эрика кивнула сама себе, посчитав план удовлетворительным. И всё же, стоило отдохнуть, выпить тёплого чая: голосовые связки после выступлений иногда побаливали, хоть уже и были натренированы.       Быстро заварив себе цветочный отвар, Эрика села на старенький потрёпанный диван. Неприятно, но знакомо скрипнули старые пружины. Нашарив рукой пульт, нажала кнопку включения.       По ящику крутились бесконечные новости, старые комедии и современные любовные сериалы. Телевизор не менялся, как и его наполнение. Говорящие головы говорили, иногда по сути, иногда — нет. И, когда чай уже был допит, Эрика хотела было выключить порядком надоевшую коробку, как ленту вещания прервал экстренный выпуск новостей.       Пульт выпал из ослабевшей руки Эрики.       Она внимательно слушала ведущих, наперебой вещающих о пришельцах и чужой инопланетной войне, слышала на улице завывание сирен.       И не верила.

***

      Лорд десептиконов стоял на командном мостике, скучающе смотрел на голографическое изображение очередного белкового мира. Планета сияла в лучах своего Солнца, манила, как энергоновый кристалл.       Впрочем, в этом сравнении была правда. На планете было много энергона — очень много энергона. Отличный плацдарм для киберформирования.       Мегатрон опустил взгляд на датапад, который сжимал в крепкой хватке. На дисплее ярко-синим светились кибертронские глифы: впервые за очень долгое время Мегатрон вновь вернулся к написанию стихов не пропагандистского толка, а того, о чём здесь и сейчас хотела говорить его Искра. Писать о чём-то таком, о чём хотел говорить сам Мегатрон.       За сотни эонов ничего не изменилось.       Искра Мегатрона продолжала звать к победе.