***
В обедне к завтраку заканчивались последние приготовления: служанки в накрахмаленных передничках расставляли приборы и тарелки, выносили блюда и подносы с кухни, двери которой открывались с паром и жаром. Вот спустились к завтраку и пане, заняли свои места, но к еде не притрагивались, пока все остальные не подошли. Леська с притворной застенчивостью накручивала на пальчик кончик русой косы, когда Митя показался на лестнице. Он посмотрел таким взглядом, будто на нее сквозь черные глаза барчука глядел не человек, а раненый зверь. После такого взгляда варяги в страхе бежали и спотыкались. Митя был в последнее время сам не свой – холодный, отстранённый, задумчивый. И пока думал, по его лицу и в глазах пробегали такие выражения, ужас которых описать Леська не могла. Но и она тоже не лыком шита. Ну и что, что Князь Истинный, зато красивый какой и галантный, и воспитанный. Да, грустный в последнее время, но от этого, Леська считала, мужчины ещё красивее. И Митя был не просто мальчиком. Широкоплечий, сильный и гибкий, пусть, конечно, и невысокий, но от ветра ломается большое дерево, а не короткий прутик, верно? Вот и Леська так думала, когда вильнула кокетливо завязанным бантом на фартуке, ставя на середину стола блюдо с яйцами и помидорами. К расстройству милой девушки, Митя, погруженный в свои мысли, смотрел на что угодно, только не на нее. За столом стояла гробовая тишина. Точнее, не стояла, а сидела будто рядом, задевала всех и сразу, обволакивала, забивалась в нос и в рот. Никто не осмеливался начать разговор за завтраком. За столом сгрудились группки по интересам: тетушка и Ниночка на одном конце стола, дядюшка Сергей и Белозерские расположись в другой его части, лишь они вчетвером сидели неприкаянные – отец, Свенельд Карлович, Ингвар и он, Митя. Лица он решил не поднимать от тарелки, чтобы круги под глазами заметными не были, но обеспокоенные и тревожные взгляды, которые он замечал, пока на него смотрели все глаза за столом, нервировали. Было так тяжело от них и тошно, что ни вздохнуть. — Что-то вас волнует? — Митя не обращался ни к кому конкретно, но как-то смог почувствовать, как плечи сидящего с ним рядом Ингвара поджались. Не нужно было даже смотреть, чтобы понимать, как они напряжены. Чем именно, Митю особо не интересовало, но явно это было что-то, связанное с ним. Вкус тишины, которая повисла после его вопроса, был особенно горьким. — Будем честны, выглядишь ты неважно, — произнёс Санечка, бывший, по-видимому, самым смелым среди них, задумчиво ковыряя шпажкой оливку, которая истекала соком на краю его тарелки и показывала свои зелёные внутренности. — Даже цветы завяли. Митя удивлённо вскинул бровь, наконец поднимая лицо. И правда, завяли. — ...И птицы за окном не поют. — Санечка, уже зима. На этом разговор сошел на нет, не успевши начаться. Санечка, явно смущённый замечанием Алексиса, стушевался и прокашлялся, тяжело сглатывая, будто сердобольная оливка застряла у него в горле. — Как цветы могут зависеть от чужого настроения? — Ингвар звучал так, будто тявкал маленький дворовый щенок. В детстве, Митя помнил, маленькие щенки были такими милыми, что их хотелось задушить. Ингвара он милым не считал, но задушить хотелось неимоверно. — Власть над чужой жизнью и смертью, — князь Сергей, тяжело от чего-то вздохнув, подозвал одну из служанок, чтобы она убрала букет, стоящий по середине обеденного стола. Красные маки, последние, которые вообще можно было сорвать в этом году, сморщились и почернели, листья покрылись гноем и желтизной. А ведь эту красоту легко погубили его эмоции... Митя вздохнул так виновато, как мог. Его щеки стыдливо покраснели, но извиниться силы воли не нашлось. Да и открыть рот лишний раз тоже. Язык... Язык был какой-то распухший, будто болячка на нем соскочила, и двигать им было тяжело, как если бы он был неподъемной бетонной плитой. Митя очень любил яичницу с овощами. Помидоры, зелень, чуть-чуть тёртого сыра сверху, и обычное блюдо превращалось в произведение искусства, которое было достаточно простым и достаточно вкусным, чтобы питаться им каждый день. Сладкий вкус даже без единой песчинки сахара достигался легко за счёт помидоров, зелень приятно оттеняла этот вкус своей горечью, а плавленный сыр сверху смягчал послевкусие и украшал вид блюда. От одного воспоминания об этом вкусе на кончике языка рот Мити наполнился слюной. Он положил вилку в рот, в надежде прочувствовать это ещё раз, но вкус... как-то неуловимо изменился. Помидоры не казались такими сладкими, зелень – не такой горькой, сыр вообще был похож на то, будто он пытался жевать резину. Будто язык обжёг, и ничего не чувствуешь. Митя тихо выдохнул, стараясь не показать своего огорчения, и положил вилку на край блюда. Леська, уже знавшая это жест, вспорхнула бабочкой перед ним и наполнила его чашку ароматным кофе только что из кофейника. То же она проделала и с чашками тех, кто тоже желал кофе. Надеясь, что кофе, горький как весь этот день, сладит с будто бы онемевшим языком, Митя сделал глоток. И расслабленно выдохнул. Кофе был таким же нестерпимо горьким. Хоть что-то остаётся неизменным. Пока Митя наслаждался той минутой в своем «райском уголке», Алексис задумчиво следил за тем, как Леська выкатила грудь точно петух и стреляла глазками в сторону Мити. Мужчина не выказал своего недовольства только благодаря тому, что спрятал нижнию половину своего лица за чашкой. Когда девчонка скрылась за дверями кухни, Алексис убрал чашку от лица. — И что это было? — все повернулись к нему. За время, что Белозерских гостили в Екатеринославе, все уже поняли – Алексис говорил реже и меньше всех. На лицах Митиных родственников и самого Мити отразилось нескрываемое удивление – от Алексиса можно было услышать буквально два слова за весь день. — О чем вы, дядюшка? — Горничная. — Что горничная? — Не прикидывайся дурачком, Митя, — Алексис задумчиво нахмурил брови, но в его голосе не было ни упрека, ни недовольства. — Горничная. Смотрит так. Будто ты в костюме жалованья за шесть месяцев. — Прошу прощения? — Спасибо вам, Аркадий Валерьянович, — Санечка, доселе сидевший тихо, ласково улыбнулся сначала отцу Мити, а потом ему самому, — за то, что так хорошо сына воспитали. Даже не понимает, что дядюшка имеет в виду. — А ты будто много понимаешь? — Николай вскинул бровь. На его лице не отразилось и тени насмешки, но она была слышна в его словах. — А что тут непонятного? — сказал Санечка и театрально хмыкнул, до замечания ему нет дела. — Вы уже с ней целовались, Митя? За столом воцарилась гробовая тишина. Митя почувствовал, что краснеет. Вот сейчас он покраснеет ещё больше, и всем все сразу станет ясно... Митя молил всех богов, чтобы провалиться ему сквозь землю. Вот уже прошло полминуты, но ни один бог не услышал его молитв, и ему стало жарко от стыда. Резкий скрип разнёсся по всей столовой – тетушка и Ниночка вышли из-за стола. Мужчины встали и кивнули, как положено по этикету, и такие же смущённые заняли снова свои места. — Что молчишь? — Аркадий подтолкнул его локтем. В его глазах плясали смешинки. Митя почувствовал, как его губы против воли сложились в напряжённую улыбку. Сам он был натянут как струна. — Правда ведь, — Ингвар, тоже весь красный, не ясно, от неудовольствия или же от непотребства всего этого разговора, поковырял ещё немного свою порцию вилкой и воззарился на Митю так, что тот должен был от стыда сгореть. Но оставался на месте, спасибо Предкам, что Ингвар не какой-нибудь Локисон из управляющих огнем, а не промышляющих пакостями... — Вы с ней целовались, так признайте это. — «Это» это что? — голос Мити звучал глухо и был совсем не похож на его. Наверное, из-за ужасного смущения, что не давало его челюсти раскрыться достаточно для изложения слов. — Свою вину, конечно же! Скомпрометировали бедную девушку, воспользовались своей привелегией хозяина!.. Вам должно быть стыдно! Ладно, если бы это было один раз! Но это было дважды! — Дважды? — брови Сергея, сохранявшего невозмутимое молчание, пораженно подскочили вверх. — Если целуешься с одной девушкой дважды, это уже серьезно, — Николай переглянулся с дядюшкой. — Да что ты такие говоришь? Всем известно, что один раз поцеловаться – это вежливость, — Санечка помотал головой. — А если два раза? — пробормотал Митя, сам не понимая, почему он так смущен этим глупым разговором. — Это значит, что ты был очень вежлив, — Санечка обнажил свои клыки в веселой ухмылке. — Очень вежлив. — Так вот чем измеряется вежливость в наши дни... — доселе молчавший Свенельд Карлович вытер губы салфеткой. — Наверное, стоит закончить этот разговор. — Да... Время завтрака уже подходит к концу... — попытался выкрутить Митя, активно поддакивая Свенельду Карловичу, лишь бы чтобы вырваться из-за стола и из оков смущения. — Ты ведь так ничего и не поел? — цепкие пальцы отца ухватили его за локоть, и Митя с лицом попавшего в капкан зверя остался сидеть. — Тарелка полная, ты только кофе выпил. Растущему организму нужно хорошо питаться. — Правда, ведь я не имел в виду, что следует закончить трапезу, — Свенельд Карлович как-то странно измял салфетку в руках. — Я хотел объявить... кое о чем... — он прокашлялся, явно набираясь смелости. — Анна Владимировна... и я... Мы... Мы приняли решение сойтись. Сегодня был день открытий. Не только для Мити, но и для всех за этим узким семейным столом. Ингвар уронил вилку, Аркадий отпустил плечо Мити, но тот уже не хотел уходить. С одной стороны, он был рад, что предмет разговора переменился, а с другой... Он видел, как побелели костяшки Ингвара на ручке чашки. — Она шлюха. Эти два слова разорвали тишину в клочья. Все обернулись на Ингвара, который покраснел так, что мог соперничать с раскаленным мотором автоматона. Санечка поджал губы, Николай скрыл за тенью челки улыбку, Сергей очень медленно и грузно свёл светлые брови в переносице, Аркадий приоткрыл рот, а Митя вжал голову в плечи. Ой, не к добру это, не к добру. Отмерев, Свенельд Карлович сказал: — Ингвар, что ты себе позволяешь? — Что вы себе позволяете?! — вскричал он и даже привстал, нависая над братом. Теперь Ингвар казался старшим, что отчитывает младшего. — Она ни дня в своей жизни не позаботилась о вас, ни дня в своей жизни не позаботилась о своем имуществе, ни дня в своей жизни не позаботилась о своей репутации! У нее, как и у других дворян такой же породы, есть потребность только в нарядах, развлечениях и светских вечерах! Имейте честь, дорогой брат. Не смейте ей помогать, не смейте ей потакать, не смейте брать её в жены. Снова. Она и мизинцем не пошевелила за все время вашего брака, променяв вас... — Ингвар мельком взглянул на Митю так отчаянно, и он понял. Ингвар же все знал о том, что случилось с Лаппо-Данилевским старшим и младшим, — ...на богатого муженька, который ни в чем не ограничивал ее бессмысленные траты. И предателя Родины, продавшего город виталийскому ярлу из-за каких-то бельгийских заводов. — А вы, Ингвар, посвящены в такие подробности? — Аркадий, как на допросе, сложил пальцы домиком и откинулся на спинку стула. В его глазах загорелся азарт – вдруг Ингвар в пылу ярости ещё что-нибудь выдаст. Например, про акции, про железо с варягского драккара... Расследование ведь не закончено. Митя понимал, что нужно остановить его, пока локомотив с таким грозным названием «Ингвар» не разгонится. — Ингва-ар, — притворно лениво протянул Митя и положил ему руку на плечо, медленно опуская обратно на стул. — Не судите ее строго. Она совсем не шл... не та, коей вы ее назвали. Мне ее даже жаль. У мужчин, обнищавших дворян, есть выбор пойти служить и дослужиться до звания, до наград, но у женщин, которые так долго и так хорошо жили в роскоши, могут возникнуть проблемы... Всё-таки куда ей ещё идти? Ее должно быть жаль. Она как курица без головы – бегать будет еще какое-то время. — Почему вы позволяете себе говорить такие слова о моей супруге, Митя? — лицо Свенельда Карловича было не злым, даже не раздраженным, просто... уставшим и даже смиренным. Он же все и сам понимал о ней. — Бывшей супруге, — Митя неодобрительно поглядел на него и для пущего эффекта погладил Ингвара по плечу. Ну а что? Все средства пригодятся – нужно имение спасать! Свенельда Карловича Анна Владимировна сейчас как к рукам своим приберет, к поместью своему... Снова он на нее работать будет. А этого допустить никак нельзя, Свенельд Карлович клятву хирдманна давал отцу! И кто будет помогать Мите с бумагами на его имущество?! — Конечно, никто из нас не смеет вам запрещать, вы уже взрослый человек. И осознанный. Но подумайте ещё раз... или два. Уж про то, как это скажется на отношениях с братом, Митя добавлять не стал. Передумал. Вдруг перегнет. Искусство дипломатии, оно такое. Шаг влево, шаг вправо, и человека уже нельзя будет убедить в своей правоте. Ингвар стряхнул руку Мити со своего плеча, вытер губы салфеткой. Со скрипом отодвинулся его стул. — Спасибо, — так холодно и так бесстрашно, как он мог сейчас сказать, произнес Ингвар и на негнущихся ногах вышел из столовой. Через мгновение он сорвался на бег и взлетел по лестнице так, что она жалобно заскрипела. — Пожалуй, я тоже пойду... — Митя засуетился и, поклонившись не слишком низко, тоже покинул свое место. В столовой воцарилась тишина вот в который раз за это утро. Митя, в отличии от Ингвара, не стал топотать по лестнице, а тихо и бесшумно поднялся, скользя по мягкому ворсу ковра тенью. Подождав у двери его комнаты несколько минут, он постучал. Ответа не последовало. — Ингвар? Прошу, откройте. В ответ только тишина. Митя подождал ещё, и после услышал из-за двери слабое ворчание: — Войдите. Медленными шагами Митя пересекал комнату, будто подходя к опасному зверю как укротитель в цирке. Ингвар сидел на кровати, отвернувшись к окну, упрямо пытаясь что-то разглядеть за плотными шторами, которыми оно было занавешено. От злости даже не подумал шторы открыть. Он остановился в нескольких шагах и впервые в жизни почувствовал неловкость в компании Ингвара. Хотя нет, второй. Первым разом был разговор про высшую нежить... Молчание длилось несколько минут. Уши Ингвара все ещё были красными из-за гнева, но Митя его не торопил. Иногда нужно переживать в одиночку. Ну или, как минимум, первое время. — Спасибо. Митя пребывал где-то в своих мыслях далеко отсюда, поэтому не сразу понял, что Ингвар заговорил. Юноша посмотрел на него и столкнулся с тем, чего увидеть бы не хотел никогда в жизни. Нет, не мужские слезы, а хуже – глаза Ингвара в этот момент. Они говорили обо всем, и слез в них не было как таковых, только злые и чуточку смущённые. Наверное, всё-таки присутствие Мити его стесняло. — За то, что сказали там. Вы... правы. Во всем. — Знайте, — Митин голос звучал хрипло из-за затяжного молчания. Он прокашлялся, — я на вашей стороне. Всегда. — Спасибо, — Ингвар поджал губы и, стараясь быть незаметным, вытер уголки глаз. И снова насупился. Мите уже порядком надоело стоять и, так и не дождавшись разрешения от хозяина комнаты, он присел на стул рядом с кроватью. Они ещё помолчали каждый на своих местах. — Вы знаете... Я не могу его понять. Зачем ему все это? — Наверное, ваш брат... — Митя старался быть по возможности более деликатным. — Наверное, он питает особые чувства к Анне Владимировне. Я выскажу опасения: она, возможно, нет. — Вот и я считаю, что она нет! — как удалось Ингвару так звонко это прошипеть, Митя не знал. Он и не знал, как успокоить его. Впервые в жизни его так взволновало чужое горе, не свое... Хотя свое, конечно, тоже, но меньше, чем его. Он скользящим шагом пересёк крошечное расстояние между стулом и кроватью, сел на нее и положил руку Ингвару на плечо. — Я понимаю. — Эти слова подействовали как заклинание – плечи Ингвара бессильно опустились, и он плюхнулся на кровать спиной, закрыв лицо, все ещё немного красное. Митя вернулся к созерцанию орнамента на обоях. День был безвозмездно испорчен ещё с того момента, как он проснулся ночью, а после заснул тревожным сном. Потом завтрак, потом эти злосчастные разговоры. У него сегодня намечается важное событие, а тут такие потрясения... Митю осенило, и он упал на спину, повернувшись лицом к Ингвару, который встрепенулся и даже подпрыгнул от неожиданности. — Мне нужна ваша помощь. — С каким делом? — пробормотал Ингвар, глядя на него сверху вниз. Ничего хорошего воодушевление Мити не сулило. — Мне нужно кое-куда съездить по одному важному делу. — Если вы к Йоэлю за пальто, то мне до этого дела нет... — Ингвар хотел уже отмахнулся, но Митя поймал его руку и сжал пальцы. — Мне правда очень нужно. — ...Сопровождать на вылазку в дом Шабельских, чтобы вы пять минут поцеловались с Зинаидой, я не буду! — Ингвар дёрнул свою руку, но Митя держал крепко. Тогда юноша наконец решил обратить внимание на его лицо: оно и правда было серьезным. И взгляд... грустным, и очень. Ингвар сразу же смягчился: — Рассказывайте. — Мне нужно кое-кого похоронить.***
— Зачем я только согласился?.. Надо было отказать, пока вы меня не схватили... — Ингвар трясся в седле автоматона позади Мити и всем своим видом выказывал отвращение к тому, кого он сейчас обнимает за талию, чтобы с этого автоматона, который скакал галопом, не упасть. — Я бы не смог появиться тут... один... ещё раз... — прошелестел Митя слабо. Вот как бывает – открываешься человеку, а он все оплевывается. — Почему с отцом не поехали? — Даже не знаю.. Может, потому что не хочу с ним говорить об этом?.. — Хотите сказать, ему не нужно знать о том, что вы чувствуете? Митя помолчал. Ингвару тоже до конца не стоит знать, что он чувствует. Он запахнул ворот пальто потуже, укрываясь от мелкого снега, который летел за шиворот. — Не в этот раз. — Это здесь? — Ингвар спрыгнулся с бока паро-коня и огляделся. Вокруг были только посыпанные снегом, как пудрой, степные поля и черная полоса с лужей по середине уездной дороги, расходящейся в четыре стороны. Рядом с ней рядел желтыми листьями перелесок. Ингвар не услышал ответа и обернулся на Митю, но, смутившись, отвернулся. — Вы... плачете?.. — Я же уже все вам объяснил... — Митя вытер уголок глаз, постоял чуть-чуть, а после по-армейски, через левое плечо обернулся к автоматону и вытащил из-под его седла мешок... с принадлежностями. — Но это ведь не ваша вина, что их убили, — Ингвар скрестил руки на груди и почувствовал, как тысяча ледяных иголок впивается в затылок в ту же секунду. Он обернулся, но за его спиной никого не было. Только чёрные стволы обвивал дневной туман. — Мне здесь не по себе... — Конечно, не по себе. Тут ведь целых два призрака и один мертвец. — Мертвец?! — Да, Ингвар, мертвец, — Митя поднял голову от своего дела, которое он раскладывал у дороги в лёгком снегу. — Я. Не забыли? Мертвец – это я. — Ну вы ведь не тот мертвец, который живых ест... — смутился Ингвар и сунул в карман отвёртку. Он ее достал, думая, что сможет защититься. — А этого я ещё не проверял. А вдруг? — Митя легко улыбнулся ему и хихикнул, когда Ингвар испуганно икнул. Страх – великая сила, что заставит молчать даже Ингвара. Удовлетворенно хмыкнув, Митя вернулся к своему делу. Он выкопал в снегу маленькую ямку. После вытащил из мешка... две веревки, странно заплетённые в узлы. На каждой было ровно по три. Они уже были готовы для ритуала, потому что он озаботился об этом заранее, хотя всем домочадцам сказал, что собирается к Йоэлю за пальто. Ну и что, что соврал? К Йоэлю он все равно заехал, чтобы мерки снять, они даже чаю попили. Из того же мешка Митя достал коробок спичек и, обернувшись, позвал Ингвара. Тот, что ожидаемо, вздрогнул и, оглядываясь, направился к нему. — Ну что вам надо? — Зажги спичку, пока я держу, — он на вытянутой руке поднял верёвку над ямкой в лёгком снегу. — Не «тыкайте» мне, — пробурчал Ингвар, но послушно сделал все, о чем просили. ...Спички не зажигались одна за другой. Вот уже в ямке их лежало три, потом пять, потом десять. — Ах, дайте мне. — Митя выхватил у него коробок и приказал держать верёвку. — А это обязательно? — Ингвар с просто необоримым ужасом взял верёвку кончиками ногтей. — Вам в затылок два призрака смотрят. Как думаете, что хуже? — Правда?! — Ингвар заозирался, испугавшись ещё больше. Ветер выл над равниной. В четыре стороны, в которые расходились две дороги, не было видно ни одного проезжего экипажа, телеги или даже людей. Было страшно. — Митя... — Не волнуйтесь, они не причинят вреда, — фыркнул он и наконец поджёг первую верёвку, глядя куда-то Ингвару за спину. Тот уже был готов расплакаться от ужаса. — Будьте мужественны. И берите вторую верёвку. — Митя... — Ну что? — он чванливо поморщился, от чего у носа и бровей залегли морщины. Ингвар прикусил язык и взял вторую верёвку. Ритуал они закончили в полной тишине. На том месте остались только зола и снег. — Не было похоже, что вам правда нужна была помощь, — прогундосил Ингвар. Он хотел уже отвернуться, но, вспомнив, что за ними наблюдают, упрямо смотрел только в лицо Мити. — Поверьте, у вас была наиглавнейшая роль, — Митя сложил мешок за пазуху и поднялся. — И какая же? Держать верёвку? — Быть моей опорой, — Митя сказал это каким-то слишком ласковым тоном, и лицо его было почти нежным. Если убрать бритвой лёгкий пушок у него на щеках и под носом, так вообще бы получился по нежности заварной крем. — Спасибо. Вы не испугались. Ингвар даже смутился. Он отвёл взгляд, и как-то так вышло, что он зацепился им за перелесок и... заорал. Черная как смоль тень отделилась от ближайшего ствола дерева и направлялась к ним. — Ну почему вы так... громко орете, Ингвар? — ковыряя пальцем в ухе, к ним подошёл Константин. Черной тенью было его пальто, которое странно расползалось за его спиной как полотно Морфея. И оно, припорошенное снегом, сверкало им, будто звёздами. — Он умеет, — точно оглохнув на левое ухо, Митя скинул чужие потные руки с плеч и оттолкнул Ингвара от себя. Момент их связи прошел или, вернее сказать, был вероломно испорчен пришествием Константина. Неужели Митя тоже так выглядел, когда прятался в тенях штор и коридоров в петербургских гостиных?.. — Что вас привело сюда, дядюшка? — Хотел проведать. — Насмешили. — На обед зовут. — Константин сделал вид, что его очень интересовали носки его зимних сапог. — А ещё что? — На обеде и расскажут. — Ясно. — Митя развернулся на сто восемьдесят градусов и, дойдя до автоматона, запрыгнул в седло. — Ингвар, садитесь. — А для меня местечка не найдется? Митя вздохнул. — Залезайте. — Митя... — горячий шепот ударил ему в место за ухом. Митя вздрогнул. Автоматона повело влево, но он дёрнул несколько рычагов, и конь снова заскакал бодрой рысью. — Что? — А вы тоже... так умеете? — Ингвар прижался к нему потеснее. Митя себя успокаивал тем, что германцу было просто холодно и страшно перед Константином, который мастерски делал вид, что рассматривает снежную степь. — Как? — Ну... Из тени... выпрыгивать? — На такие большие расстояния не пробовал, — Митя насупился, надеясь показать выражением своего лица, как ему неприятно, что Ингвар дышит в затылок, но потом понял, что Ингвар все равно его лица не увидит. — Можете не прижиматься ко мне так тесно? Вам холодно? — Нет. — Вам страшно. — Да, — Ингвар сжал кольцо из рук на его талии сильнее и уткнулся лицом тому в плечо. Неслыханная и невиданная дерзость! — Такое чувство, будто за мной все время наблюдают. — Так ведь будут, если будете себя так вести, — Константин сказал это так, будто они обсуждали, как прошел день. — Страх приманивает нечисть лучше крови. — Вы были очень страшным!.. — Ингвар поджал плечи под острым взглядом черных Константиновых глаза. — Да, вы были очень страшным, — с каким-то даже благоговением в голосе произнес Митя и воспрял духом. Если не красивым, то страшным быть тоже хорошо. Страх лучше обожания. — Я так же выгляжу, когда в тени прячусь? — А то. Демон, — Константин усмехнулся, из-за чего Ингвара прошибла испуганная дрожь. — Кажется, стоит прибавить пару. Ингвар дрожит, наверное, простыл. — Наверное... — Митя пожал плечами. Холод давно поселился глубоко внутри него, и он привык к этому ощущению. Земной холод ему уже был нипочем. — Ну ничего, крепкий чай и одеяло быстро его выходят, — Константин хлопнул Ингвара по плечу, от чего тот чуть не заскулил. — А вот и вы, — Аркадий ждал всех троих в прихожей со скрещенными на груди руками, — оболтусы. — Папа... — Митя сделал дугу глазами и позволил Леське забрать у него пальто и взять сапоги, стоило ему их только снять. Она, словно кошка, прогнулась в спине, из-за чего ее тощая угловатая фигура вышла даже сколько-нибудь привлекательной. Мите было неловко признавать, что это на него подействовало, и он упрямо отвернулся. В прихожей остался только он и отец, остальные быстро ретировались. — Где вы были? — лицо Аркадия стало ещё резче, но Митя знал, что тот лишь пытается показать раздражение. Он был обеспокоен, это читалось в его взгляде. Митя подумал, что стоит всё-таки сказать... Зачем хранить тайны? Тем более, дело сделано. — Я попросил Ингвара помочь мне с одним делом. — К Йоэлю сопроводить? — Нет. Призадумавшись, отец предположил: — ...К Зинаиде? — Тоже нет, — вздохнул Митя и перекатился с пятки на носок. — Души Гриши с отцом упокоить. Лицо отца сразу стало ещё смурнее, зелёные глаза на несколько тонов потемнели. Не из-за злости, а от боли. Всё-таки Ингвар был прав, что надо было съездить туда с отцом. Он... Наверное, он тоже хотел проститься. Кажется, горечь достаточно отразилось на уже привычно безэмоциональном лице Мити, что отец даже сделал шаг к нему и обнял. Было очень приятно. Митя обнял его в ответ, утыкаясь в плечо, чтобы незаметно сморгнуть непрошенные слезы. — Почему ты не позвал меня? Митя открыл уже рот, чтобы ответить, но понял, что голос осип от комка в горле. Он закрыл рот. Ответа у него и так не было, лучше промолчать. Тем более, момент такой хороший выдался... Так и хочется поплакать. — Пошли обедать, — Аркадий отстранился от него и похлопал по плечу. Митя, стараясь незаметно вытереть глаза, отвернулся. — Все будет хорошо. Эти слова вернули к нему воспоминания, от которых хотелось плакать ещё больше. Мама так говорила в детстве каждый раз, когда он обдирал себе коленку или ладони, пока играл. Сколько нежности было в этих словах и в ее обсидиановых глазах... Вот что за напасть такая? Ревёт точно барышня... — Пап... — Да? — Аркадий уже развернулся и был на пути в столовую, когда он его окликнул. — Я люблю тебя, — Митя поджал губы, будто в этих словах было что-то стыдное, будто не между отцом и сыном, а какими-то незнакомцами. Но сейчас Митя понимал, что отец чувствует то же самое, что и он, и это придавало ему сил. — Я тоже тебя люблю, — он улыбнулся, но ему, видно, тоже было неловко. — Давай говорить это друг другу чаще. — Хорошо. — Митя наконец утер все жалкие слезы и направился в сторону лестницы. — Я спущусь чуть позже. — Ну конечно, тебе ведь ещё марафет наводить. — Папа! — Митя всбежал по лестнице с гневным лицом, Аркадий засмеялся. На самом деле, Митя смеялся тоже. — Так что же это за важная новость? — О, можно я расскажу? Можно я расскажу?! — Санечка даже запрыгал на своем стуле от радости, потирая ладони. Ответа никто дать не соизволил, точнее, никто даже и не успел, потому он продолжил: — Нас приглашают на бал! — за столом стало тихо. Санечка, поняв, что никто не разделяет его воодушевления, продолжал: — губерна-аторский. Вот тогда все и зашевелились. Ушки навострились на макушке у Ниночки и тётушки – пришел черед выгулять их новые платья. Митя тоже чуточку оживился и уже с заинтересованным лицом пил кофе. Еда все ещё вызывала отвращение. — Ниночка, — Митя с горестным видом (а это было для него не сложно) вздохнул. — Это бал для взрослых. Вы туда не пойдете. — Как так? — глухо, как из бочки, прозвучал голос Людмилы Валерьяновны. — Это правда. — Аркадий кивнул. — Ниночке придется остаться дома. — Или дожидаться, пока дадут детский губернаторский бал, — Санечка скрыл смешок за ободком чашки, после чего Алексис, сидящий рядом, кажется, сделал что-то под столом, из-за чего первый подавился. — Вы останетесь с гувернанткой и mesdemoiselles Шабельскими... — Митя сложил брови, выражение глаз и рот в идеальную в своем коварстве картину скорби такую, что даже от настоящей скорби, которую он испытывал, не отличишь. Но свою настоящую скорбь он уже показал больше, чем одному человеку, поэтому всем остальным знать о ней не нужно. Отец ему отдавил носок домашних туфель. Кажется, хрустнули его пальцы. Боль пронзила ногу, будто кости в ней раскрошились в пыль, но лицо Мити не изменилось. Было больно, но терпимо, правда, ходить он некоторое время не сможет... Он впервые за весь день потянулся к еде только за тем, чтобы остаться за столом подольше – нужно было время на регенерацию. — Тогда кто же пойдет? — Людмила Валерьяновна бросила на Митю осуждающий взгляд, но, столкнувшись с его непроницаемыми черными глазами, быстро опустила голову. — Персональное приглашение в нем есть для Мити, — Санечка помахал над столом уже распечатанным конвертом с письмом. — С гонцом доставили. От самой Леокадии Александровны. Говорит, что очень ждёт его, Ингвара и... некоего Йоэля... Альш... Альшванга. Аркадий Валерьянович, вы, Людмила Валерьяновна, Свенельд Карлович, и мы все тоже приглашены. — Значит, не идёт лишь одна Ниночка... Какая досада... — Митя самозабвенно потягивал кофе. На фоне сухих, как перекати-поле, овощей оно казалось нектаром, питьем богом. Что стало с его восприятием вкуса?.. Отец, увидев, что с ним ничего не случилось после отдавленной ноги, лишь косо поглядел на него и покачал головой. Он вздохнул. — И когда же бал? — В эту пятницу. Начало в шесть. — Утра? — Вечера, Ингвар, — Митя сделал дугу глазами, обратив на него внимание будто впервые за весь день. Он удивительно молчал всю трапезу и даже не поднимал головы. Наверное, чтобы не пересекаться взглядом с братом. Оба Штольца сидели мрачнее тучи. — Нине нужна гувернантка, — Аркадий многозначительно посмотрел на сестру, и она тут же закивала, соглашаясь. — Это немного... Хм... Немного неправильно, что она слишком часто остаётся в компании барышень Шабельских под предлогом того, что она с ними дружна. — Но, Аркадий, это ведь правда, — Людмила Валерьяновна нахмурилась в непонимании. — Правда, но девочке нужна гувернантка. Хорошая гувернантка. Желательно, немка, — Сергей, который обычно был немногословен так же, как и Алексис, заговорил. — Из этих женщин всегда получаются хорошие гувернантки. — Три волшебные «к», — добавил Алексис. — Что... Что это значит? — Людмила Валерьяновна, смутившись своего незнания, по привычке комкала краешек салфетки в ладонях. — Kinder, Küche, Kirche, — объяснил Константин, но понял, что должного эффекта его слова не возымели, поэтому незаметно вздохнул, чтобы не обидеть, и произнес: — Дети, кухня, церковь. Ингвар прыснул, его плечи бесшумно тряслись, пока он вытирал салфеткой чай, который пошел у него из носа. Хорошо, что это увидел только Митя, который сидел рядом, и больше никто не стал свидетелем его позора. Если честно, его реакция несколько смутила Митю, но он решил не акцентировать на этом внимания. Пути либерал-демократов неисповедимы.***
— Этот предмет одежды точно обязателен? — пропыхтел Ингвар, дергая на своей шее платок. Ещё чуть-чуть, и задушится, подумалось Мите. Ну а если не задушится, то Митя ему поможет. — Принимайте себя в новом качестве, Ингвар, — Митя сделал шаг к нему и больно шлёпнул его по рукам. — Давайте я сам завяжу. Вы прямо маленький ребенок – одевать вас надо. Ингвар незамедлительно покраснел. Митя надеялся, что ему было настолько стыдно от того, что он не мог самостоятельно завязать галстук. Сам же Ингвар считал, что исключительно из злости. Они стояли в прихожей у зеркала; Митя был уже одной ногой в сапоге, а другой все ещё в носке, и вот ему приходилось сейчас вместо того, чтобы одеваться, помогать Ингвару. — Я не маленький ребенок... — проворчал Ингвар, отвернувшись. — Я просто люблю свободу. — Сопли вытрите, — Митя вскинул бровь на то, как Ингвар повернулся к зеркалу с лицом, полным ужаса – вдруг и правда сопля висит. Но понял, что Митя просто над ним шутит, и глядел в него через зеркало уже строго, будто это он тут капризничает. — Вы мерзавец. — Ну вот и все, — делая вид, что он не расслышал, хотя Митя стоял даже как-то непозволительно близко к Ингвару, он похлопал его по груди, будто так платок будет выглядеть лучше. — А вы хныкали над этим платком. Посмотрите на себя в зеркало, ну что за красавец. Жених. И правда ведь, Ингвару очень был к лицу его новый (а главное – первый) сюртук. Митя смотрел на него, будто был гордым отцом. Всего его он сделал своими руками, вылепил точно из глины. — Что за непотребства вы говорите? Жених? Пф... — Ингвар взглянул на себя в зеркало и отвёл взгляд, смущённо поджимая губы. Он в смятении. Почему-то его никогда так не волновал внешний вид (да и сейчас не волнует!), но, наблюдая за стараниями Мити и Йоэля, он растерял весь свой запал и гордость и поддался их пагубному влиянию. — Но ведь это чистая правда! Взгляните в зеркало ещё раз для верности, — Митя взмахнул рукой на его отражение. — Неужто вы чем-то недовольны? — Вроде нет... — Так и хватит, прекращайте. Просто отпустите все свои страхи и получайте удовольствие в этот вечер. Это ведь губернаторский бал! Пойдёмте, экипаж ждёт только нас. Ингвар ещё раз вздохнул с таким видом, будто его ведут на повешение. Он последний раз взглянул на себя в зеркале и отвернулся, чтобы надеть верхнюю одежду. Зима была близко, и ночь стала накрывать окрестности своим пологом рано. Ингвар, по обычаю мерзший, как только вышел из экипажа, натянул ворот пальто повыше и выдохнул на свои руки горячим дыханием. — Нынче необычайно холодная зима будет, как думаете? — Аркадий повернулся на Белозерских, вышедших из второго экипажа. Они все как один посмотрели на зятя так, будто он нес несусветную чушь. — Хорошая же погода, Аркадий Валерьянович? Даже жарко, — вздохнув полной грудью, Санечка счастливо улыбнулся. Пуговицы его пальто были расстёгнуты, обнажая лацканы сюртука. Глаза Аркадия, который это увидел, можно было назвать в этот момент дикими. — Правда, папа, — закивал головой Митя, поддерживая своеобразное веселье. — Ещё снежок такой и ветерок, ах, благодать. Снежком и ветерком он обозвал метель, которая едва не сносила Ингвара, тощего, как глиста в корсете, с ног. Глаза отца стали шире. — Видимо, простудились, — добавил ещё сверху Алексис, который был... без пальто вообще! И сорочка его выглядела очень уж тонкой... — Пойдёмте скорее внутрь, отогреетесь. Полностью ошеломленные, Аркадий Валерьянович и Свенельд Карлович ещё какое-то время стояли, когда группа этих морозостойких gentlemen прошли мимо вместе с Ингваром, который на одубевших ногах чуть ли не проваливался в снег. Бальный зал сиял тысячами свечей, из-за чего казалось, что за окнами ещё день. Натёртый с воском паркет из четырех сортов дерева приятно скользил. Митя легко подстроил свой шаг, а Ингвар... Пришлось схватить его за локоть, когда он ещё в первый раз едва не навернулся на мраморной лестнице точно слон в посудной лавке. — Как ходить по такому скользкому полу? — прошипел он, видимо, никому конкретно не адресуя свой вопрос, но Митя посчитал своим долгом ответить: — Это научит вас положенным изяществу и грациозности. — Я боюсь, я не смогу этому научиться, если сверну себе шею. — Не волнуйтесь, я буду придерживать вас на лестнице. — А на паркете? — А на паркете держитесь за руку барышни, любая из них крепче вас стоит. Пусть каждая и в туфлях на каблуках... — Митя ехидно улыбнулся и на этих словах обвел взглядом бальный зал. Не удивительно, что все глаза были прикованы в этот момент к ним. Компания стольких gentlemen, да ещё и всех поголовно Кровных!.. Он чувствовал, как в маленьких женских сердечках кипит кровь и разгоняется в венах. И нет, это не было сказано для красного словца, он... Он правда ощущал чужие сердцебиения. Если закрыть глаза, то звук станет ещё чётче. Он думал, что это просто его сердце забилось так сильно у него в ушах в предвкушении, но он был не прав. Он мог ощутить венку, которая билась на запястье у Ингвара, сердца отца и Свенельда Карловича, которые отошли в сторону поздороваться, он мог чувствовать, как медленно бьются сердца всех Белозерских... Хм, даже медленнее обычного. Неужели его сердце звучит похожим образом? Тяжело, надрывно и будто бы... со всхлипом? Какое ужасное сравнение, подумал про себя Митя и тряхнул головой. — Я... поражен... вашей дерзости, — пропыхтел ему в лицо Ингвар, и Митя сморщился. — Настоятельно рекомендую вам освежить дыхание. С вами ни одна барышня не захочет разговаривать. Ингвар покраснел, как лист клена, который растет у Дурново на территории, и уже открыл рот для гневной тирады, но его быстро прервали: — Митя! — вихрь юбок застил обзор и превратился в Лидию, которая деликатно устроила свои нежные руки на его так своевременно согнувшемся локте. — Как я рада вас видеть сегодня, — она несколько мгновений смотрела на него своими прекрасными большими голубыми глазами так влюбленно, как только могла она эту влюбленность сыграть. Взгляд ее нежный омрачился в ту же секунду, когда она решила, что стоит выразить внимание и Ингвару: — И вы... Ингвар... тоже здесь. Ингвар при брошенном на него взгляде Лидии вытянулся в струнку, отпустил наконец локоть Мити и незаметно поправил сбившийся сюртук на груди да так, что невооруженному глазу было тяжело заметить ловкость и точность его движений! Митины глаза стали похожи на сердечки, от вида этой картины даже в груди потеплело. Ну если уж не для себя, то для любимой женщины даже такой мужчина как Ингвар способен на подвиги. — Добрый вечер, Лидия, — юноша кивнул с лёгкой улыбкой, став на кого-то очень похожим... Митя поджал губы, чтобы подавить гневный вскрик. Ингвар копировал его! Какое нахальство! И больше омрачало настроение Мити то, что получалось у него весьма и весьма... неплохо. В груди снова разлилось нежное чувство: эта немецкая колбаса выбрала себе достойный пример. Подражание, пожалуй, высшая форма восхищения. Митя счастливо вздохнул и совсем не обиделся. В конце концов, Ингвару ещё пригодится все, чему он научится у него здесь. В Петербурге на приеме у государя-императора учиться будет некогда, а в уездном городишке с какой-нибудь такой провинциалочкой он и отточит свое мастерство. — Прошу меня простить... — он, будучи настоящим мужчиной, принял решение отойти в сторону. Ингвару Лидия подходила все же больше, чем ему. — Я вас оставлю... Он хотел уже развернуться и уйти к компании мужчин, где стояли Белозерские. Судя по голосу Санечки, у них там было очень весело. А в веселье Митя себе отказывать не собирался. — Митя... — слабым голосом произнесла Лидия. Он обернулся на нее и встретил глаза, которые готовы были осыпаться слезами. Ингвар стоял рядом с ней, не показывая своего раздражения, и лицо его выражало полную уверенность, потому Митя без зазрения совести ушел. Нельзя же быть Ингвару вечно в его тени. Когда он подошёл, за жаркой дискуссией Санечка и Потап Михайлович, хорунжий, не заметили его приближения. Митя встал за их спинами совершенно бесшумно и наблюдал. — А вы... — Потап Михаилович, нависающий над тонкой фигурой посмеивающегося Санечки, вдруг заметил Митю и совершенно не по-мужски задушенно пискнул: — Дмитрий... Аркадьевич... А вы... что здесь делаете?.. Митя сделал вид, что задумался, и даже постучал себя пальцем по подбородку прежде чем ответить: — Пришел на бал. По приглашению. Хотите проверить его наличие? Потап Михайлович, до этого каким-то образом выведенный из себя Санечкой, чего Митя, к сожалению, не застал, а очень хотел, уже покраснел от злости. Его пудовые кулаки сжались, и, кажется, он хотел уже опустить один из них на голову Мити, но он вовремя сдержался и даже как-то стушевался, убирая руки за спину. — Было бы неловко у такого знатного господина проверять наличие приглашения... Как это говорят в заграницах, не comme èl faut, — Санечкины губы растянулись в злую улыбку и Митины губы тоже. Ох, ну что же здесь за веселье. — Да... Точно... — пробормотал Потап Михайлович и, на последок бросив ещё один недовольный взгляд на своего оппонента, откланялся. Стоило ему покинуть их общество, состоящие из ещё нескольких офицеров, Санечка удовлетворенно хмыкнул. Не прошло и минуты разговора, когда в их сторону приплыла грациозная, что для такого телосложения удивительно, фигура Леокадии Александровной Дурново. — Ах, Митя, вы пришли... — ее улыбка была такой сладкой в предвкушении новых сплетен, что Митя даже почувствовал сладость на языке. Ее взгляд переместился к Санечке и стал настолько сахарным, насколько это возможно. — И привели с собой почтенных гостей. Я видела, как вы расправились с младшим Потапенко, Александр Леонидович, и я изумлена. Прежде чем Санечка успел вздуть грудь как напыщенный индюк, Митя замолвил словечко за него... особым образом: — Да, Леокадия Александровна, таких отъявленных, беспринципных... мерзавцев, — видно, что он хотел выбрать немного иное слово, — ещё поискать. Санечку нисколько это замечание не смутило. Он лишь застенчиво улыбнулся той улыбкой, которая была доступна ему как ещё юноше, но и уже мужчине: невинно и обольстительно одновременно. — А вы, Александр Леонидович, не сочтите за грубость, кем приходитесь Мите? — Хм... — выражение глубокой задумчивости отразилось на лице Санечки... Он даже принялся считать на пальцах. — Получается... троюродный брат. Очень дальний. — У нас общий дедушка. У меня – по материнской линии, а у Санечки – по отцовской. — Вот как... — Леокадия Александровна задумчиво перебирала жемчуг на своей белой груди. — А матушка у вас кто? Митя увидел, что Санечка тщательно сдержал губы, чтобы они не растянулись в хищную улыбку. — Эвелин... Цепеш, — выдержав драматичную паузу и с довольством услышав ах хозяйки, произнес Санечка. — Цепеш, говорите? Неужели?.. — Да. Мой дедушка, Влад Цепеш, более известен под прозвищем... Графа Дракулы, — в их маленьком кружке воцарилась изумленная тишина. Переговаривающиеся в полголоса офицеры, как громом пораженные, замолчали. Один из них даже по-простецки разявил рот. Митя хихикнул в кулак, маскируя смех под чих. Ему всегда нравилось наблюдать за реакцией людей, которым Санечка сообщал эту информацию. — Это тот самый? Который вампир главный? — офицер, ещё совсем молодой, едва старше Санечки, подал голос. — Да-да, тот самый, — активно закивал он и обнажил клыки в улыбке. Офицеры и Леокадия Александровна сделали шаг назад. — У него много имён. Сын Дракона... — он уже хотел пуститься в перечисления, начав загибать пальцы, но Леокадия Александровна его прервала: — Сын... Демона. Санечка остановился в своем занятии и поднял на нее взгляд, глубокий и непроницаемый для солнечного света, как толща воды. — Да. Демона. Из самого Пекла. — Так вы, получается, тоже... вампир? — Конечно. — Но как же так? — Леокадия Александровна свела свои густые брови в переносице так, будто то, что вампир, такой знатный, что-то делает на ее балу, было возмутительным. Ещё чуть-чуть, и как баба деревенская уперла бы руки в бока. — Как ваш отец женился... Простите, на такой, как ваша мать? Она же... Ей же... — По любви. Горячей даже после стольких лет брака, как самый глубокий котел Пекла. — А вам... Простите, сколько лет? — Мне? — Санечка хихикнул. — Мне всего лишь девятнадцать лет. Человеческих. Я поздний ребенок. — Но вы ведь... тоже... вампир? Чем же вы питаетесь? — встрял в такой размеренный разговор один из безымянных офицеров. — Как чем? Кровью. — Вы людей, получается, едите как... как говядину?! Санечка рассмеялся, ударив Митю по плечу. Смех его был таким заразительным, что и Митя тоже присоединился. Отсмеявшись, юноша ответил: — Не делайте вид, будто не знаете. — О чем? — Что у женщин идёт кровь раз в месяц, — сказал Санечка просто. — Хотя, может, вам это и неизвестно... Офицер залился краской и промолчал. Наверное, и правда было неизвестно.***
За окном мягко падал снег, и свечи бросали отсветы в сером воздухе. Было пасмурно, солнце не выглядывало из-за тяжёлых облаков. В единственный свой выходной день Аркадий Валерьянович сидел в кресле, накрывшись пледом с чашкой чая и книгой в руке. Так приятно было хоть на минуту забыть о расследованиях, о назначениях, о восстановлении губернии... Мысли мельтешили в его голове подобно снежинкам, которые гнал ветер. Аркадий взглянул в окно и довольно выдохнул: как хорошо, что он внутри дома, а не снаружи. День обещал быть замечательным... Входная дверь хлопнула, раздался мужской гогот и дом наполнился голосами. Аркадий раздражённо вздохнул, но вовремя себя остановил: он горячее красное летнее солнышко, и ничто не испортит атмосферу этого дня. Его единственный выходной не пострадает. — Папа. — Его единственный выходной пострадает. Митя, красный от холода и со странно блестящими глазами от чего-то другого, в припорошенной снегом бекеше, ввалился в гостиную и плюхнулся на диван. Митя был весь в снегу, и на диване остался мокрый след. Извалялся где-то по дороге, подумал Аркадий, пораженный этим происшествием, и отложил книгу, приготовившись слушать. — Да? — Зинаида... Мы с ней сегодня поцеловались, — Митино лицо стало таки-им довольным, что Аркадий даже не нашел, с чем сравнить. Он такого восторга никогда не видел. Аркадий в задумчивости нахмурился. — А вы разве с ней до этого не целовались? — Нет, ты не понимаешь! — по нему было видно, что он хотел вскочить с дивана, но лишь подпрыгнул на нем и уселся. Аркадий с жалостью посмотрел на диван. — Это было... — он остановился, пытаясь подобрать слова. — Как? — ...по-взрослому, — сказал Митя. Аркадий клялся, таких разговоров он ещё не был готов вести с сыном. Конечно, он становился уже взрослым, его волнуют женщины и отношения с ними... Ох, он не готов говорить с ним о том, что делают муж и жена в первую брачную ночь. «О боже», — глаза Аркадия при мысли об этом расширились. Неужели его ребенок уже?.. О нет, он не хотел об этом даже думать. Только не его маленький мальчик, только не сейчас. — ...И что же это было? — аккуратно спросил Аркадий. Митя взглянул на него так, будто у того выросла вторая голова. Он наконец соизволил снять верхнюю одежду, повесив ее на спинку кресла. — У тебя такое лицо, будто я тебе собираюсь рассказывать о каких-то непотребствах. — ...А ты разве не об этом мне хочешь сообщить? — Нет, — Митя оскорбленно вздохнул и скрестил руки на груди. Аркадий счастливо выдохнул. Сегодня его сын не стал мужчиной, время ещё не пришло. — Что с твоим лицом? — Ну... Красавец-папа, красавица-мама, сам понимаешь... — Папа! — фыркнул Митя и улыбнулся, и от этой улыбки в груди Аркадия осталась дырка – он забрал его сердце. — Я всего лишь захотел поделиться с тобой этим. — Чем? — Своими чувствами! — И что ты чувствуешь? — Чувствую себя замечательно. — Я рад, что ты рад. — Спасибо, — Митя улыбнулся ещё раз и откинулся на спинку дивана, потянувшись к его чаю. Предатель, подумалось Аркадию, но жадничать он не стал. Чего только не пожалуешь сыну. — А ты как проводишь этот воскресный день? — Пью чай, — упрекнул его Аркадий за распитие чужого чая, но он совсем не злился, — читаю, наслаждаюсь покоем. Ингвар и Йоэль пришли? — Да, они в столовой. — Они тоже все в снегу как ты? Митя насупился, его лицо помрачнело. — Ингвар толкнул меня в снег. — А ты что? — Я хотел его убить. Но передумал. Механик мне ещё нужен, — Митя высокомерно хмыкнул и задрал нос, Аркадий не смог сдержать смешок. — Что ты смеёшься? Я потом его в снегу закопал. Аркадий хрюкнул, сделав вид, что просто чихнул. Такое времяпрепровождение ему нравилось. Простой воскресный день, чай, книга, лёгкая беседа с сыном. Чего ещё можно пожелать? — Ты какой-то грустный. — Я? — Да, — серьезно ответил Митя и подпёр щеку рукой. Он сделал глоток чая, а потом тихо спросил: — Ты... счастлив? — Думаю, да, — не задумавшись ни на секунду, ответил Аркадий. — Правда? — Хочешь засомневаться? — Просто ты такой старый. Сидишь тут в кресле, под пледом. Дедушка уже. — Да, а ты, стало быть, младенец. — Ха! — Митя откинулся на диване и сложил губы в жалостливой усмешке. — Я молод и бессмертен. На этих словах стеклянные дверцы шкафов задребежжали, свет за окном будто потемнел и страшные тени заиграли в уголках гостиной. Аркадий спрятал губы за ободком чашки, чтобы не выказать своего испуга. Что мать, что сын... Подобные проявления Силы в жене, а теперь и в сыне, его пугали. Но как же его может испугать собственный ребенок? Это его милый сын, так почему же вокруг него летает флер опасности? В этом Митя, так нисколько не походивший на свою мать, был очень на нее похож. Она была миниатюрной женщиной с утонченными манерами и прекрасным воспитанием... Кто бы мог подумать, что она богиня? Не просто богиня, а Богиня. Аркадий надеялся, что на его лице не отразилась скорбь. Как она могла их оставить? Ладно, подумал он, могла. Занятая женщина всё-таки, сама Смерть... Воспоминания о жене остались у него только самые светлые, но, признаться себе самому честно, Аркадию становилось жарко, когда он думал о ней не только как о своей возлюбленной жене, а ещё и как о... Смерти. Хотя она ничем не отличалась от обычных человеческих женщин, точнее, от обычных человеческих Кровных княжон. Кажется, Аркадий достаточно тесно сжал книгу в руке, чтобы ветхая обложка затрещала. Митя вернулся к нему. — Я попросил Маняшу подать чаю. — А что же не Лесю? — Папа... — конечно, Митя знал, что папа обо всем знал, и почему-то любое слово о Леське заставляло юношу краснеть. Она же служанка, право слово... — Что папа? — Аркадий умел в нужный момент притвориться «глупым папой», и получалось это у него отлично. Митя рассерженно отмахнулся и сел в кресло напротив, уставившись в окно то ли обиженно, то ли задумчиво. Аркадий хотел вернуться к своим мыслям, но его опередили: — Что ты думаешь о маме? — К чему такой вопрос? — Хотел узнать, связывается ли она с тобой? Аркадий медленно, как сова, моргнул. Потом ещё раз, потом ещё несколько. Отложил книгу и поудобнее устроился в кресле, ведь предстоял серьезный разговор. По-настоящему серьезный, а не обсуждение, с кем там целовался его сын. — А она может? — Может, — Митя перевел взгляд на него, и Аркадий увидел раздражение, даже злость, но она была направлена не на него. — С тринадцати лет ее голос периодически всплывал в моей голове. — Воспоминания? — Нет, настоящий. Она что-нибудь говорила. Сначала я не придавал этому значения, потом начал отвечать, но диалог никогда не продолжался. — Со мной такого не было... — пробормотал Аркадий. Маняша будто мышкой вошла в гостиную, поклонилась, поставила поднос с чаем на стол и уже потянулась налить, но Митя рукой ее остановил. Густо покраснев от единого прикосновения к руке, Маняша что-то пикнула и, как рак на заднем ходу, убежала. — Что же тебя все горничные шугаются? — Боятся влюбиться, — Митя разлил чай по чашкам, его лицо не выражало веселья. Аркадий взял из его рук чашку и сделал большой глоток, будто опрокидывал в себя алкоголь. — И каким образом мне... поговорить с твоей мамой? — Думаешь, это возможно? — А почему нет? Алтари строили, чтобы говорить с богами. — Нет, я имею в виду другое, — лицо Мити было ужасно сердитым. — Может, она... просто не захочет говорить? — Со мной? — Да. Она, может быть, чувствует вину? — За что? — Аркадий усмехнулся, но, встретившись с ещё более хмурым взглядом, прекратил улыбаться. — Она бросила нас. — Говоришь так, будто она не умерла. Срок ее смертного тела вышел. — Нет, папа, она нас бросила, — Митя спрятал нижнию губу за чашкой, чтобы отец не видел, как она дрожит от злости. Бессильной злости. — И что же теперь? Не любить ее как прежде? — Я люблю ее, — Митя сделал дугу глазами – «Ничего ты не понимаешь, папа», — но столько же и ненавижу. Сам посуди, она отняла у сына мать. У мужа – жену. У братьев – сестру. У матери – дочь. Кто она после этого? — Богиня, — Аркадий нахмурил брови. — Предвечная и Изначальная. У нее было право так поступить. — И откуда у нее это право? — в голосе Мити проскользнула... слеза? Аркадий вскинул бровь – голос его такого маленького, но такого взрослого сына стал плаксивым. Он вздохнул. — Я не знаю. Не суди строго. — И не судим буду? — хохотнул Митя и откинулся на спинку дивана, едва не пролив почти полную чашку. — Ты ведь и сам хочешь поговорить с ней, получить ответы на все вопросы... — Я очень многое хочу с ней обсудить, но если она не хочет... то, боюсь, я ничего не могу поделать, — величина горечи стала неподъемной, из-за чего Аркадий даже ощутил ее на языке. Или это чай был таким горьким? — Алтари же все ещё существуют. — И сколько же до ближайшего ехать? — На паро-коне два дня... — Вот видишь, — вздохнул отец. — ...но всегда можно сделать самому. — Правда? — Да, — Митя оживился и придвинулся к самому краю дивана. Аркадий немного волновался за его чай, который так и просился вылиться из чашки. — Будет как... как красный угол. — Красный угол? — Ты ведь не всегда ходишь в церковь, так и здесь ходить необязательно. Боги вездесущи, — Митя отставил чашку, так и не притронувшись к ее содержимому, и возбуждённо потёр ладони друг об друга. — Так, сначала тебе нужно найти укромное место... — В доме? — Да. Можешь сделать в шкафу, — Митя задумчиво потёр подбородок. Аркадий внимательно пригляделся, замечая, что он... выбрит. Его сын стал бриться и даже не попросил научить! — Тебе понадобится... Хм... Чучело? — Как в Юрьев день? — Нет, такое не надо... Вообще не надо. Будет слишком официально, а ты всё-таки... близкий. — Уж спасибо. Митя не обратил на его саркастический тон внимания. Его глаза продолжали бегать в раздумьях. — Думаю, засушенные растения подойдут... Асфодели, маки, конечно же. Гранат или просто его зерна. Золото. У тебя осталось что-нибудь золотое? Из маминых украшений, например. — Аркадий понял, что если он сейчас ничего не ответит, то Митя его живьём съест за них – такой был злой у него взгляд. — Шкатулка осталась у твоей бабушки, — Аркадий покачал головой, но развязал шейный платок, залез рукой под ворот сорочки... и достал кольцо на цепочке рядом с крестиком. Митины глаза расширились. — Ее кольцо... — Поближе к сердцу. — Аркадий взглянул на крошечное обручальное кольцо из золота с черным аметистом посередине. Такое же, только большое, было до сих пор у него на безымянном пальце. Он ещё немного посмотрел на зловеще черный камень и сунул цепочку обратно за воротник. — Аметист же подойдёт? — Да, однозначно да... — Митя, пораженный этим открытием, поморгал несколько раз. Аркадий решил не акцентировать внимание на каплях в уголках его глаз и повязал шейный платок обратно. — Асфодели, гранат, аметист, золото... Свечи, конечно же. — А портрет надо? — А у тебя есть? — В кошеле есть, — Аркадий приподнял уголки губ, когда увидел, насколько удивился сын. — Нет, не стоит. Ты ведь не духа вызывать собираешься. — Тогда как мне к ней... обратиться? — Полагаю, что с молитвой, — Мит усмехнулся и, встретив непонимающий взгляд отца, добавил: — на коленях. — Ты думаешь, для меня это трудно? — Не знаю, но звучит весело, — Митя как-то странно хихикнул, но после его взгляд стал серьёзен. — Только делай это, когда никого дома не будет. — Почему? — Па-ап, — Митя страдальчески застонал и закрыл лицо руками. Он надеялся, что ему точно не придется такое объяснять. Кажется, он немного покраснел. — Вы ведь, ну... давно не виделись. — И что ты хочешь этим сказать? — Аркадий подозрительно сощурился. — Ну... — Митя никогда не думал, что его голос будет дрожать перед отцом, но в жизни всякое бывает. — Вдруг вы... ну... захотите побыть наедине? — Я? С твоей мамой? Наедине? Что может случиться? — Аркадий задумчиво постучал себя пальцем по подбородку. Митя подозревал, что тот искусно над ним издевается. — Ах, это... Кхм... Хорошо, я учту. Повисло неловкое молчание. Митя скрылся за своей чашкой чая, хотя он вряд ли поможет ему остудить горячие щеки, но он хотя бы спрячется. Отец неловко глядел куда-то сквозь него, задумчиво кусая нижнюю губу. Ну или просто делая вид, что думает. — На алтаре... К алтарю... ещё жертва... прилагается, — Митя гипнотизировал глазами чаинки, плавающие на едва различимом дне чашки. — Свинья? Теленок? Вороны? — Никакой крови. Ты не будешь зарезать свинью, — Митя энергично покачал головой. — И вороны, кстати, да! Но не туши, вороньи перья собери. Морриган Темная – Королева Воронов, и мама... столько же Королева Воронов. Если положишь тушу птицы, то это будет оскорблением. Аркадий серьезно кивнул. В его голове светился список покупок, будто он собирался на рынок. Хотя на рынке таких ингредиентов днём с огнём не сыщешь... — Тогда что же должно быть жертвой? — Самое дорогое, что у тебя есть, — произнес Митя и на вопросительный взгляд отца всплеснул руками: — но не я. — А что тогда ещё дороже, что у меня есть, если не мой родной сын? — Аркадий спрашивал так, будто жертвоприношение сына – обычное дело. — Нет ничего дороже жизни, — Митя насупился, скрещивая руки на груди как щит. — Алтари Мораны никогда не были про кровавые жертвоприношения. Разве что у каких-нибудь Дам и Господ из Полых Холмов это считается допустимым. — Мой вопрос остался без ответа. — Твоя жизнь, — пробормотал Митя и отвёл взгляд. — Для аудиенции с божеством нужно что-то поистине... сто́ящее. — Готовность... принести себя... в жертву? — Аркадий нахмурился, когда Митя снова покраснел. — Или что ты хочешь сказать? — Просто... Кхм... Чтобы все получилось... на всякий случай... разденься, — голос сына совсем сел, когда он закончил фразу. — И откуда тебе известны такие подробности? — Аркадий скрестил руки на груди, будто собирался сына отчитывать. — Я читал, — пробубнил он, — про обряды. А там, знаешь... всякое написано.***
Чиркнул кончик спички, и очертания комнаты расплылись в зловещих тенях. Мужчина поочередно зажёг концы свечей, и комнату озарило как при свете дня. На прикроватной тумбочке, которую он сдвинул в угол, за шкаф, был уставлен причудливый набор предметов: заморские асфодели, вороньи перья, разрезанный на две половинки гранат, истекающий красным как кровь соком. — И последний штрих... — Аркадий вытащил цепочку из-под ворота сорочки и снял кольцо с нее, положив в центр тумбочки, будто венчал ее короной. Взглянул на свою ладонь, где на безымянном пальце было его собственное кольцо, подумывал его снять, но оно уже не снималось. Оглядев все это смущающее непотребство из бессмысленных надежд и несбыточных мечтаний, он вздохнул. — Может, зря это все... Он оглядел комнату, будто кто-то мог за ним подглядывать. За окном была глубокая зимняя ночь, все в доме уже спали. Дверь заперта, шторы задернуты. Так почему он чувствует на своем затылке чей-то взгляд?.. Покрывшись мурашками то ли от страха, то ли от холода, Аркадий стянул полурастегнутую сорочку через голову и после – брюки. Он много раз на всех этапах своей подготовки испытывал смятение, и сейчас оно достигло апогея. Уже было поздно отступать, потому Аркадий поудобнее устроился перед тумбочкой на коленях со сложенными на груди в молитве руками. В голову как назло не приходило ни одного слова, достойного молитвы, потому Аркадий начал сначала: про их совместную жизнь, про Митю, про то, какая жизнь стала после ее ухода. Мужчина крепко зажмурился, чтобы прогнать противное ощущение того, как в носу щипет. Обжигающий холод лизнул его спину и плечи, и Аркадий напрягся, но позы не сменил. Из его тени выросла вторая прямо в высоту. Морана, увидевши эту картину, вскинула тонкую бровь. Она оглядела импровизированный алтарь, сооружённых ее мужем... бывшем мужем. Асфодели, черные перья, гранат... Гранат. Уголок тонких губ дернулся. Она сделала шаг, и ее каблук приземлился на деревянный пол с оглушительным звуком. Женская фигура приблизилась к алтарю, бледная сухая ладонь обхватила половинку граната. — Как бы я хотела разделить с тобой этот сладкий плод, вобравший в себя страсть... и кровь, — ее шепот звучал холодно и безэмоционально, и мурашки забегали только сильнее, — чтобы его сок стекал по твоим губам и рукам... — Какие вещи вы позволяете себе говорить вслух, Владычица, — Аркадий взглянул на нее исподлобья и застал любопытную картину: его жена, какая была она в тот раз, когда они последний раз виделись, нисколько не изменившаяся, держала в руке половинку граната и с крайне задумчивым видом пыталась его распробовать. Одного зернышка, видимо, не хватило, и она отщипнула ещё. — Или мне стоит звать вас по-другому? — Не будь таким официальным, дорогой, — от этого привычного обращения и такого родного голоса в груди заныло сердце. — Встань. Аркадий кашлянул в кулак, на мгновение смутившись, и неловко поднялся, выпрямившись в полный рост напротив нее. Рогнеда или же, правильнее сказать, Морана скользнула по нему взглядом и... — О. Вот как. Так... радикально. — А не нужно было? — Что? — Все это? Или только раздеваться не нужно было? Уголки ее губ приподнялись, в чернильных глазах вспыхнул весёлый огонек (или это был просто блеск свеч) и она засмеялась. Мурашки путешествовали по телу Аркадия уже далеко не из-за страха и холода. Она прекратила смеяться так же неожиданно, как и начала. Положила гранат обратно на блюдце и взглянула в глаза напротив совсем... кротко и смущённо, будто она стояла перед ним как в первый раз. — Я столько хочу тебе рассказать, — начала она, комкая волан своего сногсшибательного черного платья. — Прости за все, что я сделала... Я так виновата и... Аркадий наклонился и поцеловал ее губы. Они были кислыми из-за гранатового сока, но это нисколько не испортило момент. Морана положила ледяные ладони на его плечи, и он притянул ее ближе к себе, углубляя поцелуй. — У нас мало времени, и меньше всего я хочу тратить его на разговоры.