***
— Я думал, вы ездили на поезде, Ингвар. — Стоило пейзажу за окном наконец остановится, Митя решил обратить внимание на то, каким по-детски радостным было лицо Ингвара, пока они были в дороге. Как ему ещё не успел надоесть однообразный вид на протяжении двух с лишним дней? Митя с радостью взял бы автоматона и отправился бы своим ходом, но не пристало Князю с большой буквы «к» разъезжать верхом как бедному паломнику. Лучший вагон в новеньком поезде больше ему подходил. И его спутникам тоже. Но этот злосчастный поезд и бесконечные рельсы уже позади, потому Митя забыл их как страшный сон. Ингвар, натянувший шапку чуть ли не на глаза, фыркнул. Он уже потянулся к багажному вагону, но Митя вовремя схватил его за рукав и остановил. — Извозчик заберёт наш багаж, — прошептал Митя ему на ухо. Ингвар ожидаемо напрягся и бессильно выдохнул. Митя отлично знал это чувство, то, что Ингвар сейчас испытывает. Митя воспитывал в себе отказ от мещанских привычек, когда стал больше времени проводить с родственниками матери. Пришлось учиться тогда всему и сразу. Митя до сих пор помнит насмешливые взгляды Николая, которые он любил ему посылать. И сейчас тот себе не изменял – так же едко усмехнулся, когда увидел, как Ингвара порывало забрать багаж. — Экипаж уже ждёт, пойдёмте, — Митя потянул Ингвара с перрона, чтобы тот не искушал себя видом багажного отсека. У развилки экипажи разделились, и тот, в котором сидели Митя и Ингвар, поехал совершенно по другой дороге, той, которая не вела к самому Петербургу. — Простите, но... куда мы направляемся? — Дядюшка Алексис любезно согласился нас принять в своем имении, пока все дела не будут улажены. — Митя пытался уснуть в дороге, но сон как назло к нему не шел. Поэтому он решил смотреть в окно на бесконечные снежные поля. Того очарования дороги, о котором что-то говорил ему Ингвар, он так и не ощутил. — Улажены? — Есть... некоторые формальности, которые требуют, чтобы их решили. — Почему вы не говорите, какие именно формальности? — Ингвар прищурился, скрестив руки на груди. — Потому что меня в них не посвятили, — пробубнил Митя крайне обиженно. — Не посчитали нужным. Возможно, отец с дядьями готовят почву для представления меня как Истинного. — В кругу остальных Кровных? — И в семейном в том числе, — Митя выдохнул так, будто сдулся. Ингвар лишь вскинул бровь, и Митя посчитал это сигналом к продолжению: — Мы едем в имение Алексиса для того, чтобы... подготовиться к семейному ужину. И вас подготовить тоже. — Это же ваш семейный ужин? — Но вы ведь не останетесь у Алексиса в компании тишины? — Митино лицо явно выражало то, как он разочарован таким глупым вопросом. — И вам там быть тоже придется. Вы не будете обделены вниманием, как и я. — Вы... так их боитесь? — Я? Нисколько, — Митя нахмурился, чтобы ясно дать понять, как это замечание его оскорбило. — Они держат на расстоянии меня. На этом семейном ужине будут все Моранычи, но даже издалека они смогли ощутить мою силу. Вы не обладаете и каплей божественной крови, потому не можете почувствовать это, но... эта сила поистине ужасающая. — Вы хотели сказать «будут все Белозерские»? — Митя был искренне благодарен Ингвару за то, что он не стал цепляться за другие его слова. Меньше всего сейчас хотелось спорить. — Белозерские – главный род, и от него расходится множество ветвей. — Меркуловы – тоже ветвь? — Да, — Митя кое-что вспомнил и улыбнулся. — «Семья-то большая, да два человека, Всего мужиков-то: отец мой да я…» Вот и в моей ветви так же. Ингвар приподнял уголки губ в невеселой улыбке, и Митя понял, что то же самое можно сказать и о семье Ингвара. Тоже из двух человек... — Тогда почему ваш дядюшка так сказал? — Что вы имеете в виду? — Сергей Михайлович сказал на следующий день после своего приезда: «А мы как-нибудь за тобой» или что-то в этом роде. — Ах, это... — Митя скривил губы. — Знаете, как бывает? Иногда взрослые слишком полагаются на детей, полагая, что они справятся. Вот и здесь так же: стоило мне стать Истинным Князем, как меня возвели до мессии. Думают, что я решу все их проблемы. Не зря же я родился и все прочее... Своих амбиций они думают достигнуть через меня. — Почему вы так думаете? Это же ваша семья, — Ингвар нахмурился. Конечно, он знал, не бывает идеальных семей, но семья Мити казалась... по-своему счастливой в определенные моменты. — Да, но есть одно небольшое «но», — Митя почувствовал, как в носу защипало, и отвернулся к окну. — Никто в семье моей матери не интересовался мной, пока я не пробудил силы в тринадцать лет. Я был своего рода... для своего рода белой вороной. — Из-за... вашего отца? — Ингвар был мрачнее туч, из которых сыпал снег. — Не из-за него. — Юноша помотал головой. На отца и его происхождение он больше не злился. Конечно, та бессильная ярость навсегда останется в его памяти, но поделать с ней ничего нельзя. Остаётся лишь принять ее в своем сердце. — Из-за его происхождения. Из-за моего происхождения, из-за воспитания. Если вы думаете, что я всегда был заинтересован в нарядах и светских раутах, то ошибаетесь. Такие вещи меня заинтересовали, когда я... стал больше времени проводить с родственниками матери. — Так и знал, — Ингвар радостно улыбнулся, и вся его напряжённая фигура расслабилась, развалившись на противоположном сидении кареты. — Люди никогда не рождаются плохими. — Вы думали, что я таким родился? — Митя усмехнулся на такое жестокое замечание. — Умоляю, я хуже, чем все, что вы обо мне думаете. — Зачем вы такое говорите? — Ингвар выглядел по-настоящему удивлённым. — Вы же хороший человек. Эти простые слова кольнули куда-то глубоко в сердце, и он даже испугался своей реакции на такой простой комплимент. — Самый приятный комплимент чаще всего самый незаслуженный. — Ой, я не буду вас переубеждать, — отмахнулся Ингвар. — Просто не... Не думайте так. Ваше «превращение» – так его обзовем – вас не изменило. Вы все тот же, кем были до этого. Не стали от этого плохим, грязным или ещё каким-то не таким. Вы это все ещё вы. Хотя... вы всё-таки изменились, и в лучшую сторону. — Уж спасибо, — Митя сделал дугу глазами со снисходительной улыбкой, но в самом деле его румянец не был наигранным. — А вы как были, так и остались. Ингвар покраснел от злости, как часто с ним бывало, и снова напрягся, защищаясь скрещенными на груди руками как щитом. — Не дождешься от вас доброго слова. — Вы просто не расслабляйтесь. Вам ещё все правила этикета заново учить. — Ах, вы!.. — Учить вас буду не я. Я был бы слишком мягким учителем, — Митя с нарочито скучающим лицом стал разглядывать свои отполированные ногти, будто нашел в них, таких идеальных, какой-то изъян. — Вас будет готовить самая жестокая школа этикета. Ингвар быстро свернул все свои обиды, потому что они спрятались за волну страха за свою дальнейшую судьбу в доме дядюшки Алексиса. Ингвар громко сглотнул. — И кто же... это будет? — Женщины. — Митя не смотрел на Ингвара, но ощущал его заполошно бьющиеся сердце будто под своим ухом. — Жена и дочь Алексиса. — У вашего дядюшки есть жена?.. И дочь?.. — Ингвар выглядел как испуганный кролик. При любом упоминании женщин из света он сразу тушевался. Конечно, это ведь не Лидия, вспомнилось Мите, как он себя вел на губернаторском балу. — Хотите сказать, мы будем жить... в доме с двумя женщинами? — Вы же как-то уживались с моей тётушкой и кузиной. Так и здесь так же – мои тетушка и кузина. — Но это!.. Это на порядок выше Людмилы Валерьяновны и Нины, согласитесь? — Ингвар взялся за голову с лицом, полным первобытного ужаса. — Как же мне себя вести?! — Вас научат. Это нормально, что вы можете ошибиться в начале. За это вас никто не накажет. По крайней мере, в доме моего дядюшки. А вот на балу что может приключиться... тут я знать не могу. — Боже, почему вы раньше не сказали? — Ингвар начал раскачиваться из стороны в сторону как душевнобольной. Мите даже стало его жалко, но всего лишь чуть-чуть. — Как же быть... Как же быть?.. — Простите, а чего именно вы боитесь? Мои тетушка и кузина – прелестные женщины. Ингвар на слове «женщины» неожиданно для Мити расслабился и выдохнул. — То есть, ваша кузина старше? — Разве я так сказал? Настасье пятнадцать лет, — Митя искренне не понимал такой его резкой смены настроения. А потом понял... — Ах... Вы стесняетесь того, что моя кузина – наша ровесница-а... Митины губы растянулись в такую довольную улыбку, что Ингвар подумал, что тому отлично подошли бы дьявольские рога. Юноша побледнел. — Вы садист, — Ингвар опустил голову. — Почему вы раньше не сказали? — Не посчитал нужным. Я совершенно не догадывался, что это вас так... взволнует, — ох, Митя обожаю это слово. Волнение... Ах, как звучит. — Вы наконец встали на путь истинный. Наконец забудете о Лидии. — Забыть о Лидии?! — Ингвар покраснел, и Митя не мог быть уверен, от злости или от смущения. Юноша был так обижен, что Митя даже усомнился, может ли тот ясно мыслить, когда кто-то произносит «Лидия». — Я вас предупрежу на случай того, что вы меня обвинили в том, что я вам ничего не рассказываю, — Митя скрестил руки на груди с таким оскорбленным видом, – он был уверен – что Ингвар точно должен был почувствовать вину, — жена моего дядюшки – Лельевна. И их дочь, пусть и пошла больше в отца, тоже... ослепительной красоты. Так что могу вам посоветовать держать себя в руках... и в штанах.***
«С выражением «ослепительная красота» Митя не ошибся...» — эта мысль ещё успела проскользнуть в голове Ингвара, прежде чем в ней стало совершенно пусто. Митя дал ему исчерпывающие инструкции: «Входите, снимаете верхнюю одежду и обувь, тщательно, я повторяю, ТЩАТЕЛЬНО причесываетесь и успокаиваетесь. Тетушка и кузина встретят нас за обеденным столом. Входите в обедню – поклонитесь. Не говорите с ними, я вас представлю». Ингвар честно повторял его слова как молитву, но чем ближе была обедня, чем меньше оставалось ступеней до второго этажа, тем меньше уверенности Ингвар в себе чувствовал. Имение Алексиса и его семьи было небольшим, и Ингвар бы назвал его уютным, если бы не это... странное чувство. На него будто смотрели миллионы глаз, хотя горничные здесь были ниже травы тише воды, и все остальные слуги были милы и исполнительны. — Согласитесь, не то, что Леська или Маня, — удовлетворенно хмыкнул Митя, когда одна из горничных семенила перед ними тонкими ногами, пока провожала их до обедни. — Вот что называется настоящий service... — на этих словах Митя недвусмысленно посмотрел на те самые тонкие ноги. Ингвара мутило. Он думал, что от противных ему Митиных взглядов на горничную, но потом до него дошло... Дело было в аромате духов, которые разносились по всему дому. Они были самыми разнообразными: сладкими, глубокими и очень цветочными, будто это было не поместье, а большая оранжерея с весенними цветами. Ведь как ещё объяснить, что здесь пахло цветением и пробуждением посреди зимы? Вот и Ингвар не знал. Они вошли в просторную залу, где в сером свете зимнего дня раздавался новый запах: крепкий чай с заморскими травами. На самом краю длинного стола сидели две... девушки. Ну никак язык Ингвара не мог повернуться назвать их женщинами. Он знал, что одна из них, должно быть, жена Митиного дядюшки, но которая?.. — Митенька! — одна из девушек подняла глаза от чашки и уже подалась навстречу, но Митя сам подошёл ближе и расцеловал ее щеки с ласковой улыбкой, которая расцветала на его лице всякий раз, стоило ему оказаться окружённым женским вниманием. Ингвар почувствовал укол разочарования – эти нежкые белые щёчки с ямочками целовал не он. — Как дорога, дорогой? Как добрались? Присаживайся, я попрошу накрыть обед, — стоило девушке поднять взгляд на горничную, она заметила и Ингвара, и взгляд незнакомки послал удар током, что прострелил его тело до костей. Ее темные карие глаза были бездной, куда бы он с радостью упал, но она вновь заговорила, и Ингвар обратился в слух, чтобы уловить каждое слово, сказанное ее нежным голосом. — И представь нам своего друга, пожалуйста. — Ах... — Митя разогнулся из своей неудобной нависающей позы и даже успел послать Ингвару понимающую улыбку. Он уже не стал его поддразнивать. — Штольц Ингвар Карлович, мой дорогой друг и часть моей свиты. Ингвар, это моя тетушка, Валерия Олеговна, — глаза Ингвара стали как две большие монеты: так это тетушка?! Ему показалось, что дочь... Тем временем Митя продолжал... и указал на девушку, сидящую рядом с Валерией Олеговной, — а это Настасья, моя кузина. Ингвар почувствовал, что плавится не только его мозг, но и он сам. Такое количество убойной женской красоты на одну комнату зашкаливало. Девушка, не женщина, встала из-за стола и сделала реверанс, достойный поистине королей и королев, а не всяких Ингваров Штольцев... Таким этот жест был идеальным, как и она сама – черные Алексисовы волосы, карие материнские глаза, аристократичная бледность. Безупречные прическа и платье. Выражение изысканной томности на лице и приподнятые уголки губ, будто Ингвар был правда этого достоин... — Очень... — его голос превратился в хрип, и он быстро прочистил горло. — Очень рад знакомству. Спасибо за ваше гостеприимство. Митя, даже не дышавший все это время, наконец выдохнул. На его лице отразился триумф – значит, Ингвар сделал всё правильно. Он торопливо поклонился в ответ, чуть не забыв об этом, и стоял истуканом в дверях обедни. Митя, заметив его напряжение, тихонько вздохнул и, кивнув тётушке, подошёл к Ингвару, взявшись за его плечо. — Пошли к столу. Не садись, поцелуй руку сначала тётушке, а потом кузине. — Поцеловать?! — Митя видел слезы смущения, которые выступили в уголках глаз Ингвара. Они уже подходили ближе к концу стола, Ингвар волочил ослабевшие ноги. — Будьте спокойны, это всего лишь вежливость, — Мите искренне стало Ингвара жаль, он так волновался из-за этого... Работает ли на нём очарование крови Леля или он просто так себя ведёт с любой женщиной высокого статуса?.. Митя думал, что здесь всё-таки замешана их божественная красота. Но винить Ингвара он не смел – сам ведь чувствовал, как сердце колотится при одном только взгляде на кузину... Он помнил ее совсем маленькой девочкой. Они, наверное, виделись раз или два на каких-то семейных праздниках, потому он не сильно ее запомнил. Но сейчас... Атмосфера дядюшкиного дома, нежный запах цветов и масляных красок, теплый свет свечей в сером зимнем воздухе... и четвероюродная сестра, такая прекрасная даже в повседном зимнем платье. Митя надеялся, что будет держаться, но и внимание тётушки было нелегко перенести. Он чувствовала себя таким маленьким перед ними двумя. Ингвар, когда они подошли поближе, отработанным движением наклонился и легко коснулся губами ладони прекраснейшей из женщин (тётушки), а потом и второй прекраснейшей из женщин (кузины), не задерживаясь ни на одной, чтобы случайно не прильнуть губами теснее. Слезы смущения уже вскипели у него в уголках глаз, но он поднялся из поклона, и ему совершенно нельзя было показывать, как он восхищен. — Ах, — тетушка блаженно выдохнула и села на свое место, таким образом приглашая сесть и всех остальных. Она расправила складки своего платья и сделала маленький глоток из своей чашки. — Наконец все не имеющие смысла церемонии окончены. Расскажите, что же такое, из-за чего вас направили на отбывание наказания к нам? — Что вы такое говорите, тетушка? Какое наказание? — Митя лёгким движением расстелил салфетку у себя на коленях, когда несколько горничных внесли блюда. Ингвар осознал, что его рот наполнился слюной ещё до того, как он посмотрел на еду. — Алексей так ревнует дочь, что не отпускает ее на балы, — тетушка описала такую широкую дугу глазами, какую даже Митя сделать не мог. Настасья, сидящая напротив него, дернула уголком губ и спрятала недовольную гримасу за ободком чашки. — Подождите. Алексей? — Ингвар вскинул брови, непонимающе переводя взгляд то на Митю, то на Валерию Олеговну. — Да, — она ответила ему так же непонимающе. — Имя моего мужа. Или вы не знаете, у кого гостите? — Ингвар-р, — Митя раздавил носок его туфли под столом. — Алексис и Алексей – одно и то же имя. — Ой, — только и пискнул Ингвар, старательно сдерживаясь, чтобы не поморщиться. — Простите, я... Все называют Алексиса на французский манер... Простите, я совсем не подумал... Валерия Олеговна, до этого неприязненно сморщившаяся, хихикнула совсем как девчонка, даже не прикрыв рот салфеткой или рукой. Ингвар пару раз моргнул, чтобы убрать слезы и выразить ещё большее замешательство. — Я шучу. Это так забавно, не правда ли? — А... Да, — он неловко улыбнулся. За столом никто не смеялся: Митя дёрнул губами и приступил к еде, а Настасья... Ее глаза, до этого равнодушные, заискрились смешинками на краткий миг. Тот миг, что Ингвару удалось это увидеть... Он мечтал продлить его на вечность. Боже, о чем он только думает?! Ни одна девушка не могла влиять на него таким образом, даже Лидия... Всему виной красота Лельевных, не иначе. — Что насчет балов? — спросил Митя, поднимая взгляд на кузину, которая снова стала молчаливой и как можно более незаметной. — Ах, Митя... — лицо тётушки приобрело задумчивое выражение. Она даже постучала пальцем по подбородку, что ещё больше поразило Ингвара. Такая женщина, и совсем не соблюдает правил приличия. — Настенька уже в том возрасте, когда противоположный пол начинает волновать юное сердце... — Маменька! — девушка надулась, отчего стала ещё очаровательнее. — Разве это не так? — тетушка притворно удивилась, даже руку на сердце положила. — Самое время. Так вот, а Алексей... Поймите, Настасья – наша единственная дочь, и, что важнее, наш единственный ребенок. Алексей не хочет ее отпускать. Он просто не может смириться с тем, что наша девочка совсем скоро станет взрослой, самостоятельной... Ах, это так тяжело. Вашим родителям было сложно вас отпустить в Петербург, Ингвар? Ингвар не ожидал, что его спросят. Он слушал ее речь чуть ли не с открытым ртом и даже смутился, когда она обратилась к нему. Ее карие глаза были полны сочувствия и любви, когда она говорила о дочери, что до глубины души его тронуло. Он и не знал, какой любящей может быть женщина... какой любящей может быть мать. — Кхм... Мой старший брат с удовольствием меня отпустил. — Ваш брат остался в Екатеринославе? — Да... — Ингвару было немного неловко говорить о том, что родителей у него нет, и надеялся, что Валерия Олеговна его поняла. И это правда было так: она не стала задавать лишних вопросов о его семье и понимающе улыбнулась, от чего в груди стало легко и приятно, будто сердце больше не тяготило желание родительской любви. — Хорошо... Так вот, — тетушка хлопнула в ладоши и потерла их с заговорщической улыбкой, в которую растянулись ее полные красивые губы. — Я надеюсь, когда дела будут улажены, когда пройдет семейный ужин, и вы не сочтете за труд... Я хотела бы, чтобы вы сопроводили Настасью на детский бал и побыли там какое-то время с ней. Алексей совсем не хочет ее отпускать, а сходить ей не с кем. Да и вы... подходящего возраста: ещё не слишком взрослые, но уже и не маленькие. — Конечно, тетушка, — Митя охотно кивнул, и Ингвар даже поразился его силе воли: как он не закивал как китайский болванчик? Взгляд Митиных глаз переместился на Настасью, и увидел в них Ингвар что-то такое, что посчитал сугубо личным, и оттого расстроился. Он знал такой Митин взгляд: всегда он так смотрел только на тех девушек, которые ему нравились, что сделало эту ситуацию ещё напряжённее. В груди разлилась ревность, будто Лидия снова уделила ему меньше внимания в пользу Мити, и Ингвар подозрительно сощурился. — Вот и решено! — тетушка весело захлопали в ладоши, и разговор плавно перетек дальше, оставляя эту тему. — Митя, — Ингвар, скрестив руки на груди, шагал за ним по коридору поместья, куда их направили к покоям отдыхать после долгой дороги и вкусной еды, — что вы себе позволяете? — О чем вы, Ингвар? — спросил он, даже не обернувшись. — О тех взглядах, которые вы посылаете, на минуточку, своей кузине, — Ингвар ужасно смущался, когда начал этот разговор, но назад дороги не было. — Прошу прощения? — Митя вскинул брови и даже остановился, оборачиваясь на своего собеседника. — Какие взгляды? — Такие, которыми вы смотрите на Лидию, Зинаиду и вообще хоть сколько-нибудь красивую девушку в вашем поле зрения. — Хоть сколько-нибудь красивую? Ингвар, я не знал, что вы думаете, что я такой неразборчивый. — Я не это имел в виду! — Ингвар начинал злиться. Митя ухмыльнулся, предчувствуя скорое веселье. — Она же ваша сестра. Вы с ней... флиртуете? — Вам стоит проверить зрение, Ингвар, — Митя изобразил чопорную холодность и презрение на лице такое, что Ингвар даже поверил. — Настасья – моя четвероюродная сестра, а ещё девушка поистине неземной красоты и прилежного воспитания. Боги знают, может быть, я женюсь на ней? Стоит подумать над этим... Ингвар чуть не задохнулся от возмущения. Кажется, ему нужно было на что-то опереться... Он прислонился к стене как громом пораженный этими словами. Он пребывал какое-то время в прострации, глупо моргая, пытаясь это переварить. Митя уже ушел дальше по коридору в поисках отведенной ему комнаты. Заметив, что собеседник исчез из его поля зрения, Ингвар подхватил остатки своего здравого смысла и припустил за Митей по коридору. — Жениться?! Почему вы так говорите? — Ингвар ухватил Митю за плечо как раз в тот момент, когда тот взялся за ручку одной из дверей. Ручка в ладони Мити хрупнула с тоненьким скрипом; юноша медленно обернулся и с совершенно непроницаемым для эмоций лицом спросил: — Что? — Вы не расслышали? — Ингвар насупился и отпустил его плечо. — Вы говорите, что хотите жениться на своей, на минуточку, сестре? — Уберите из своего лексикона фразу «на минуточку», — голос Мити свистел от раздражения и как-то совершенно неуловимо... изменился... В очертании его лица проступила белая кость черепа, и Ингвар, икнув, сделал шаг назад. — Я не говорил, что хочу этого, но признаю, что она могла бы быть достойной партией. На будущее. В том, что она моя четвероюродная сестра, и я высказал такое предположение, нет ничего зазорного. И вас, тем более, это не касается, Ингвар-р, — как обнаженный череп мог рычать без намека на язык и мягкие ткани, Ингвар не знал и знать не хотел. — Не будите лихо, пока оно тихо, вот что я вам скажу. Оставьте меня в покое, я устал. И вам советую отдохнуть. И дверь его покоев гулко хлопнула, отрезая Ингвара от дальнейшей возможности распросить. Сердце билось где-то в глотке только от одного взгляда черных провалов. От греха подальше Ингвар решил запереть этой ночью дверь своей комнаты.***
Митя услышал шаги горничной ещё до того, как она открыла дверь. Не подумайте, горничная шла тихо, но стучала каблуками туфелек по начищенному полу так, будто она ходила прямо над его ухом. Митя перевернулся на другой бок, когда горничная бесшумно открыла дверь его спальни, прошла мимо кровати и распахнула шторы. За окном было ещё темно, но горничные не спали, значит, доходил шестой час, рассудил в полусне Митя. Горничная ушла, и он снова остался в полной тишине и мраке комнаты, не освещаемой солнечным светом. Только когда тот стал пробиваться в окно, Митя вывернулся из теплого кокона одеяла. В воздухе все так же витали ароматы, но сейчас совсем другие, что были вчера. Митя чувствовал любой оттенок весеннего благоухания, мог отличить по запаху любой цветок в этом море... Он открыл глаза. Зрачок сомкнулся до точки. Митя понял, что видит все так... необычайно четко. После сна он ещё долгое время тер глаза, зевал, стонал, когда спал на новом месте, но сейчас он чувствовал себя, будто... родился заново. Звук, запах, цвет – все стало таким ярким, словно он пробудился после долгого сна. Даже в животе просительно заурчало – а Митя ведь давно не испытывал по утрам такой невыносимый голод. То ли на него так подействовало новое место, то ли магия Лельевных-хозяек дома, то ли ещё что... Но Митя не собирался сейчас об этом думать, ведь слишком был погружен в ощущения. Даже тело ощущалось... по-новому. Оно прекратило быть неподъемным, как было с ним в последние месяцы. Море стало по колено и небо пополам. За окном светало, и слышались шаги горничных за дверью. Он поймал себя на мысли, что не знал, вернулись ли вечером дядюшка и отец; он сразу уснул, стоило его голове коснуться подушки. И был благодарен, что случилось это быстро, и спалось ему без сновидений. Митя потянулся так, что в спине приятно хрустнуло, и поднялся с постели. Даже горничная ещё не пришла его разбудить, что говорило о том, что до завтрака было ещё как минимум два часа. Значит, сейчас только шесть утра... Будучи таким соней, Митя сам себе удивился. Все эти странные случайности сливались по-немногу в один большой ком подозрений, и Митя, подойдя к шкафу, где уже были развешены его сорочки и жилеты, приложил согнутый палец к губе. — Мама? — спросил он у абсолютной пустоты комнаты и для верности оглянулся. — Что со мной произошло? Ответом была лишь тишина. «Ну конечно», — закатив глаза, подумать Митя. — «Ответа можно было и не ждать». «А что ты хотел услышать?» — такой знакомый голос, обычно без тени эмоций, был лишь чуточку насмешлив у него в голове. Митя вздрогнул и запрыгнул в кальсоны так быстро как никогда прежде. — «Мой маленький мальчик стесняется?» — Мама... — прошипел Митя, краснея. Он уже застёгивать сорочку. — Я уже большой. — Конечно-конечно, — теперь голос не звучал у него в голове. Митя огляделся, но комната была абсолютна пуста в зимнем полумраке. — Что же ты хотел узнать? — Ты не знаешь? И так ведь читаешь мои мысли... — пробубнил Митя. Его глаза цеплялись за любое движение в комнате, но он видел лишь пылинки, проплывающие в узкой полоске света. — Я не читаю их. У тебя должно быть право на личную жизнь. — Как великодушно. — Митя бросил свое занятие и побежденно выдохнул, выбирая, какие брюки надеть к завтраку. — Мне снились... сны. Необычные. Сюжеты из жизни мертвых. — Ответа не последовало, поэтому Митя без запинки продолжал: — Я, признаться честно, чувствовал себя ужасно после финальной стадии своего «превращения». Мне было плохо. Он нарочно остановился, чтобы мама хоть как-то высказала свою оценку, но она молчала. Митя все ещё чувствовал ее незримое его глазу присутствие, и, вздохнув, продолжал. — А сейчас... стало так хорошо. Даже лучше, чем со мной было. Я уже и забыл, каково это – ощущать всю полноту чувств. Запахи, цвета... Я надеюсь, и мое вкусоощущение вернулось. Комната будто выдохнула. Митя понял, что звук материнского голоса шел отовсюду, а не из-за одного конкретного места. Это открытие заставило волосы на его руках встать, и не от холода. Юноша поскорее принялся застёгивать жилет. — В жизни каждого человека, будь то юноша или девушка, начинается процесс... Хм... Ах, да, пубертат. Так вот... — Мама! — Митя вскрикнул и снова заозирался, но не нашел, куда нужно смотреть. — Я знаю, что это такое!.. Воздух в комнате хихикнул совсем по-девчачьи. — Ты недомогал из-за того, что твой организм изменялся, когда только начался твой пубертат. Сейчас ты уже в завершающей его стадии, но как полубог ты... развился гораздо позже из-за непринятия своей сущности. Потому ты испытывал все эти ужасные чувства. Это время кончилось, и ты можешь расслабиться. А кошмары... Что ж, наверное, ты перестал их видеть, потому что тебе... стало все равно? Они достаточно однообразны и совсем не интересны, признаться честно, — голос приобрел скучающие нотки. — Так бывает, когда убиваешь сотню виталийцев... Все сюжеты как один похожи. — Ты с такой лёгкостью в голосе об этом говоришь, — Митя фыркнул и повернулся к зеркалу, чтобы проще было заколоть шейный платок той самой булавкой с навершием в виде полумесяца, — будто это крошечное неудобство – сотня виталийцев. — Тебя ожидают и более легендарные подвиги, сын мой. — Что? — Митя пораженно оглянулся, но комната была пуста, как и все это время. Голос исчез. — А вот и вы. — Только Митя хотел выйти из полумрака коридора, как руки, конечно, сильные, но не в сравнении с его, утянули обратно. — Ингвар, — Митя чуть не застонал при виде шейного платка, который пять раз перевернулся и был больше похож на узел удавки, чем на элегантное дополнение к образу молодого человека. Ингвар, судя по выражению лица, и сам это понимал. — Вам пора уже научиться завязывать платок. Неужели вы хотели так пойти на завтрак? — Я ждал, пока вы выйдите из комнаты... — Ингвар хлюпнул носом, и Митя покачал головой. Он даже и не мог предположить, что кого-то безобидный галстук может довести до слез. — Я искренне вам сочувствую, — Митя развернул его, и они зашагали обратно в направлении комнат. — Показывайте, где ваша комната. — Вот здесь... — Ингвар открыл одну из дверей, которая находилась не так далеко от Митиной. Отличались они лишь цветом мебели, и то не сильно. Митя остановил Ингвара возле зеркала и дал ему карманный платок. Он звучно высморкался. — Неужели вас расстроила такая малость? — Митя, стараясь не кривить губы, принял платок обратно. И аккуратно оставил его на полке шкафа. Платок безвозвратно испорчен. — Не совсем... Просто из носа течет, — Ингвар посмотрел на Митю сквозь зеркало, и взгляд его был похож на побитого щенка. — Вы простудились? — Нет, тут... очень много цветочных запахов. Они раздражают нос. Вы не замечаете? — Тогда вам стоит носить два платка с собой. — У меня ведь уже один на шее? — Вы понимаете, им сопли вытирать нельзя. Ингвар покраснел. Снова. Митя уже устал гадать, что это выражало: злость, смущение или возмущение. Юноша сделал шаг к нему, принявшись развязывать узел, который этот горе-gentleman сотворил у себя на шее. Оказывается, справиться с ним было не сложно. Распутав несколько узлов, Митя вновь принялся завязывать его платок. — Вам нужно срочно научиться этому. — Завязывать платок? — Конечно, Ингвар, — Митя для верности узла похлопал по нему и передал Ингвару расчёску, чтобы он и волосы привел в порядок. — А как вы будете, если меня рядом не будет? Я понимаю, вы женитесь, и вам жена завязывать будет... Но я вам не жена! Прекратите пользоваться моей добротой. Ингвар скукожился, но ни одного звука не проронил. Митя выдохнул: ну хоть здесь у него получается лучше, чем с галстуком – уже не хрюкает от смеха. Стоило расчёске коснуться тумбочки, Митя круто развернулся на каблуках своей домашней обуви и вышел за дверь. — А вы... не боитесь, что нас не отпустят с Настасьей... Алексеевной? — немного смущённо, немного возбужденно спросил Ингвар, когда шел сзади него. — А почему бы нас не отпустить? Настасье будет всяко лучше с нами, чем когда на нее будут заглядываться пожилые господа, — Митя хмыкнул на его такое поведение. Никогда ни об одной ещё девушке Ингвар так не говорит, как об его кузине. Обычно он обращался только к женщинам старше с отчеством, а тут... Как сказала бы тетушка: «Забавно, не правда ли?» — Пожилые... господа? — лицо Ингвара вытянулось. Даже когда они упокаивали души, он не был так напуган. Сколько ещё о светской жизни не знает этот юноша... Ах, наивное летнее дитя... — Да. Но не сказать, что седые старцы... мужчины, ищущие невест помоложе. Иногда девушек разбирают даже раньше, чем они дебютируют в свете. — Разбирают? Вы говорите о них, как о... Не знаю – о пирожках на ярмарке! — Ингвар был поражен; Митя поглядел на него ласково – ну что за прелесть. — К сожалению, Ингвар, в нашем обществе ещё распространены браки, где у супругов большая разница в возрасте. Вы не знаете, но мой отец познакомился с моей матерью на ее дебютном балу в ее семнадцать лет. — А Аркадию Валерьяновичу сколько было? — Ингвар поглядел на него так... осуждающе, будто перед ним стоял Митин отец, а не сам Митя. — Ему было двадцать четыре. — Сколько?! — вскрик разнесся по пустому коридору, через который они шли до обедни. — Ингвар... Избавьтесь от привычки повышать голос, когда вы возбуждены, — проворчал Митя, морщась от звона в ушах. С сегодняшнего утра его слух стал гораздо острее, и звучали крики Ингвара не в пример громче обычного. — Это просто... немыслимо! — Ингвар активно жестикулировал. — У меня нет слов, чтобы выразить глубину своего потрясения! Это же надо было... — Вы забываете, что моя мать всё-таки богиня смерти. Она все равно старше моего отца, так что можно сказать, что это немыслимо со стороны моей матери – выходить замуж за мужчину двадцати четырех лет. Почитай, за младенца. Ингвар замолчал. Он обдумывал, с какой стороны это более возмутительно – со стороны Мораны или со стороны Аркадия Валерьяновича. Митя был ему благодарен за то, что рассуждал его собеседник не вслух. Они уже подходили к дверям обедни. ...К столу они подошли самыми первыми. Горничная даже еще раскладывала приборы, когда они заняли свои места. Стол был длиной во всю комнату, совсем не как у них в поместье на Тюремной, что немного смущало. — О. Юноши повернули головы на двери, где стоял Аркадий. Мужчина вошёл в обедню, не сдержав сонного зевка. — Вы так рано проснулись, — он занял место рядом с сыном. — Не спалось, — только и произнес Митя. Вскоре все остальные подошли к столу: во главе вошёл Алексис, после вплыли ласково, точно по волнам, тетушка и кузина. Мужчины встали, как положено по этикету, и после сели только вместе со всеми. Прошло некоторое время, пока Алексис не заговорил: — Вы будете сопровождать Настасью на детский бал? — голос его как всегда звучал отстранённо, и было не ясно, говорит ли он с кем-то или же просто сам с собой. — Детский? — Аркадий выгнул бровь и взглянул на Митю и Ингвара, и в глазах у него отразилась... насмешка. Митя почувствовал, как загорелись щеки. — Вы уже взрослые для детских. — Аркадий Валерьянович, это я их попросила, — Валерия Олеговна посмотрела на отца так жалобно, что Митя готов был броситься ей в ноги, сделать все, что она хочет, чтобы стереть это выражение с ее лица. Митя тряхнул головой и снова обратился к еде, чтобы победить эти противоречивые чувства. — Алексей не хочет отпускать ее! Поэтому я попросила Митю и Ингвара, чтобы они сходили с ней, приглядели... и они любезно согласились. — И что они там будут делать? — Алексис скептически воззарился на супругу. — Невест выбирать, — будничным тоном произнес Митя, ножом отмеряя, сколько масла ему следует намазать на хлеб. Вкус был потрясающим! Он чуть не застонал от удовольствия. Он понял, как ему не хватало этого множества вкусов и запахов. Желание попробовать за завтраком все чуть не пересилило вместительность его желудка. — Не кажется ли тебе, что ты ещё маленький? — Аркадий поднял брови и улыбнулся так, будто Мите должно быть стыдно за то, что он «маленький». — Я лишь надеюсь, самая младшая из княжон Трубецких будет, — Митя вздернул нос и отпил из своей чашки так, будто пил расплавленное золото, а не кофе. — О, как огромна ваша голова, брат, она сейчас взорвется, — Настасья скрыла улыбку за чашкой, и Алексис, лицо которого обычно не выражало ничего, нахмурился. — Не слишком увлекайтесь, — только и сказал он. Что это значило, понятно не было. Митя решил не придавать этому значения и продолжил наслаждаться блюдами. Он был готов расплыться в удовольствии, каждый укус приносил ему это. Будто переродился, проскользнула у него эта мысль и так же быстро исчезла. Стоило тем немногочисленным женщинам за столом их покинуть, Алексис распорядился об ещё одной порции чая. Наевшись до отвала, – по-другому это назвать язык не поворачивался – Митя сполз по спинке стула ровно на два сантиметра и блаженно прикрыл глаза. Он ещё никогда не чувствовал себя таким живым. И довольным. Он обожает жить. Хотя бы ради вкусной еды. — Поговорим о делах насущных, — чай был разлит по чашкам, в Митиной – вторая порция кофе, и сама атмосфера за столом стала деловой и серьезной. Алексис сложил пальцы домиком, и впервые на его лице отразилось что-то, кроме безэмоциональной неприступности. — Новый год на носу, а с ним и императорский бал. До его наступления нужно всерьез заняться манерами и внешним видом. Митя, в тебе я не сомневаюсь. А вот в вас, Ингвар... сомневаюсь. Как только настанет время обеда, Валерия и Настасья вас всему начнут обучать. Ингвар тяжело сглотнул чай, будто тот стал приносить ему неудобства. Он сжал губы и кивнул. Митя видел испуг, который отразился где-то в глазах Ингвара, и с удовлетворением подметил, что учить придется не так уж много. — Так же нужно составить график посещения портного для каждого из вас. Имею в виду вас всех – всем нужен безупречный наряд. На этих слова Митины глаза засверкали драгоценными камнями и губы сложились в лёгкую улыбку. Знаете, когда человек с закрытыми глазами сидит, улыбается? Он представляет новые сорочки от «Калина» и перчатки от «Генри». Митя даже облизнулся – новое платье всегда любимая его часть. Отец и Ингвар его удовольствия не разделили. — И, полагаю, нужно задуматься о беседе с государем-императором, — Алексисовы брови сомкнулись в раздумьях. — Это правда самая важная часть, — Аркадий посмотрел на Митю. — Ты не пойдешь с ним говорить в одиночку, но все же... именно тебе придется объяснить, что происходило в губернии. — А вы, батюшка, расскажите о тайне моего рождения? — плотный завтрак сделал Митю бессмертным. Отец кашлянул в кулак и даже смутился! — Ну уж если Александр Александрович спросит, то что делать?.. Придется ответить... — Это шутка, Аркадий Валерьянович, — Ингвар надул губы и пнул Митю под столом. — Не делайте такое лицо, Ингвар, — Митя весело улыбнулся. — На куриную попку похоже. — Митя! Что с тобой сегодня? — Аркадий скрестил руки на груди, делаясь очень строгим, но Митю не обманешь – он видел искорки смеха в его глазах. — Пыльцы надышался, — в уголках глаз Алексиса сложились веселые морщинки, но общий вид его лица даже не дрогнул. — Кстати о ней, — Ингвар потёр нос, который все ещё был красным. — Это нормально, что здесь так пахнет... весной? Цветочные запахи повсюду. — У вас аллергия? — Нет, но, кажется, скоро будет... — Хм... Я ничего не ощущаю. — Но это правда, дядюшка, — Митя серьезно закивал. — Здесь пахнет так, будто... не зима сейчас. — Сразу видно, что близко к княжнам Трубецким ты не подходил, — Аркадий хмыкнул. — Лельевичи обладают волшебным образом наполнять окружающее пространство запахами весны. — Тогда причем здесь масляные краски? — голос Ингвара звучал даже обиженно. Наверное, из-за того, что рядом с какой-нибудь княжной Трубецкой ни разу не находился. — Валерия и Настасья пишут картины. — Пишут картины? — Ингвар снисходительно улыбнулся. Ха, а был готов этим женщинам поклоняться. — И они хороши? — Ингвар, — Алексис улыбнулся, и была эта улыбка жуткой. Мужчина никогда не улыбался. — Для того, чтобы писать картины, хер не нужен. — Алексис, — Аркадий вздохнул, будто одно это маленькое слово могло что-то сделать с неокрепшими умами Мити и Ингвара. — Не сквернословьте при детях. — Я в их возрасте стихи Пушкина и Лермонтова читал с такими словами и знал их наизусть. Они между собой точно так же разговаривают, Аркадий, — Алексис фыркнул и ещё раз посмотрел на Ингвара, но уже не по-доброму. Митя злорадно улыбнулся своему кофе. Он-то был готов боготворить тётушку и кузину постоянно.***
— У вас дрожат руки, Митя, — подметил Ингвар, когда другой не мог завязать платок... уже пять раз подряд. Митя стиснул зубы и хряснул булавкой по комоду. Та самая булавка с навершием в виде полумесяца, которую дарил дядюшка Сергей на прошлое Рождество, разломилась с тихим звоном. Митя разозлился ещё больше и кинул булавку на пол, для верности притоптав ее ногой. — Вы точно нервничаете, Митя... — Да вы что, Ингвар? — Митин голос звучал очень спокойно. ОЧЕНЬ спокойно. Он закрыл глаза и принялся считать: один, два, три, четыре... Когда счёт дошел до десяти, Митя открыл глаза и достал из ящика комода новую булавку, уже не такую нарядную, как подарочная с родовым символом, но тоже хорошую. — Как мы удивительно поменялись ролями, не правда ли? Теперь вы мне завязываете платок. Ингвар сделал шаг вперёд, ловким движением закрепив булавку на сложном узле. Митя с удовольствием скользнул по своему компаньону взглядом. Все новое и идеально подходящее Ингвару, и Ингвар сам причесанный, не краснеющий вечно по любому поводу. Тетушка и кузина придали огранку этому алмазу. И он сам тоже руку приложил. — Спасибо, — выдохнул Митя и снова отошёл к зеркалу. Настала самая тяжёлая и самая важная часть – прическа и укладка. — Вам страшно. — А вам разве нет, Ингвар? — Митя хмыкнул – нашелся храбрец. — Да, но не так сильно как вам, — легкая улыбка коснулась его губ, и Митя фыркнул: ещё и подражает ему во всем. — Вы боитесь, что вас не примут в свете? — Ха, да куда ж они денутся? — Митя тщательно расчесал челку и только потом убрал ее на одну сторону. Не наклоняясь, чтобы не дай бог не испортить идеальную прическу, Митя зачерпнул из баночки хорошую порцию мусса. — Раньше я и правда этого боялся – что в свете принимать не будут. А теперь меня не то, что в свет примут. Они меня за сам свет примут. — Как любит говорить Настасья: как же огромна ваша голова. — Моя голова соразмерна телу, — Митя старательно причесывал волосы пальцами. — Вы не представляете, как хорошо я себя чувствую. Как думаю о том, что там все будут смотреть мне в рот и ловить каждое мое слово. Каждый мужчина захочет со мной поговорить, каждая девушка захочет, чтобы именно ей одной я улыбнулся. N'est-ce pas charmant? — Чувствуете себя... отомщенным? — Какое хорошее слово вы подобрали, Ингвар, — Митя посмотрел на него через зеркало, наконец последний раз причесав волосы. — «Месть» сюда отлично подходит. Ещё бы князю Волконскому... Ах, мечтаю посмотреть на его лицо. — Месть – не дело достойного человека, — Ингвар посмурнел, скрестив руки на груди. — Так вы же сами знаете, Ингвар. Я хуже, чем все, что вы обо мне думаете.***
Вдоль набережной выстроилась колонна экипажей, и она только увеличивалась. Бал начинался в шесть часов, в глубокой темноте извозчики погоняли своих лошадей, покрикивая по сторонам. Митя думал, что когда он окажется в шаге от Владимирского дворца, то будет поражен его великолепием и знатными гостями, но он лишь хотел... есть. Просто есть. И умыться – пот стекал у него по спине. Кто ж знал, что в бекеше так жарко? Или это с ним что-то приключилось? Мама назвала это пубертатом, так почему же он еще не закончился?! Живот затянулся умирающей трелью; Митя благодарил всех богов за то, что это звучало не громко. В дороге нельзя было есть и пить... Но когда дорога длится два с половиной часа, это уже слишком! Митя вышел из экипажа первым и понял, что если ему не положить сейчас в рот даже тарталетку, он начнет жевать кого-нибудь живого. Ближе всех стоял Ингвар, который с открытым ртом ловил снежинки, пока смотрел на Владимирский дворец. Его глаза восхищённо блестели, щеки покраснели от холода и весь его вид был таким непринужденным, будто он совсем не волновался о том, что стоит им войти в эти двери, их разорвут на куски. Митя убедился, что увековечил это мгновение в своей памяти и вошёл в открытые перед ними двери. Глаза, привыкшие к полумраку, заслезились. — Боишься? — отец в нужный момент оказался у него за спиной, когда они поднимались по лестнице на второй этаж. — Только дурак не боится, — Митя подавил широкий зевок нечеловеческим усилием воли и огляделся по сторонам. Люди, стоявшие у входов в приемную к бальному залу, разом обернулись на него. Каждый здесь человек был Кровным или обладал капелькой божественной силы, и этой капли было достаточно, чтобы учуять запах мертвечины, исходившей от него. Он мешался с ощущением невероятной силы в воздухе и был таким плотным, что можно было обхватить его руками и сжать в объятиях. Митя очаровательно улыбнулся и заглянул в каждое лицо. Он шел до бального зала через приемную без остановок, хотя принято было задержаться немного и на лестнице, и на входе в приемную, и в приемной, но когда ты такой важный гость... все эти формальности не нужны. Митя честно пытался себя сдержать, чтобы его оскал не становился шире с каждым шагом, что он делал в сторону государя-императора. — Я буду говорить первым, — отец взял его за локоть и чуточку придержал, выходя вперёд, будто хотел защитить. — Батюшка, сегодня я покорнейший из сыновей, — Митя хотел театрально поклониться, но подумал, что это было бы слишком. — Надеюсь, ты им останешься до конца приема, — Аркадий потянулся уже потереть переносицу, но вовремя одернул себя, стоило им приблизиться к Александру Александровичу. ...Отец с государем беседовали долго, а Митя все стоял рядом, меланхолично оглядывая зал. Великие князья и княгини Белозерские, тоже приглашенные на бал, уже растворились в толпе, даже Ингвар, так не хотевший оставлять Митю даже на секунду, – не потому, что боялся за него, а боялся за себя – все-таки ушел. Хорошо хоть, пинками прогонять не пришлось. — Разрешите откланяться... — уставши терпеть, Митя поклонился государю-императору и своему отцу, ведь это был сейчас не его отец, а первый Великий князь Меркулов. — Ах, молодость... никого не ждёт, — Аркадий извиняющееся улыбнулся и снова его лицо приобрело серьезное выражение. Ох, они бы говорили ещё долго... — Вот вы где, — Митя легко нашел Ингвара среди целого зала Кровных – он был словно белое пятно. Ингвар боязливо жался к Санечке, но внешне ужас, переживаемый им, был практически незаметен. — Митя... — Ингвар счастливо выдохнул, и сразу его плечи расправились, спина выпрямилась и он стал выше тех многих, что стояли в их кругу. — Dimitri... What a pleasure to see you here. — Митя дёрнул плечами, вздрагивая. Он наконец перевел взгляд на того, кого хотел заметить в последнюю очередь. — Вы знакомы? — Санечка вскинул брови, переводя взгляд то на кузена, то на альвийского подданого. Митя поджал губы. Идеальный сюртук, кипельно белая сорочка, уложенные черные волосы... — Эдмунд. — Митя кивнул ему, стараясь сохранить оставшуюся крупицу достоинства. Но не смог. Сделал несколько шагов вперед, заглянул Эдмунду в глаза и заключил в крепкие объятия. — You cannot imagine how much I have miss'd you. — Dimitri, you are so beautiful, when tears are falling down your cheeks. — I am not crying, you!.. — Митя фыркнул ему в плечо и наконец отстранился, посмотрев в лицо Эдмунда. Как и все альвийские подданные, он был красив. Даже слишком – такой юноша мог разбивать сердца одним лишь взглядом. — О чем они говорят? — Ингвар, пораженный Митиным альвийским, наклонился к Санечке. Вот вроде ходили к мисс Джексон одинаково, а только у Мити слова от зубов отскакивали. — Не имею ни малейшего понятия, — Санечка смотрел на это с умиленным лицом. Митя и Эдмунд ещё очень долго говорили на альвийском, чем Ингвар был глубоко смущен. Он практически не понимал, о чем была речь, но Митя выглядел странно довольным и даже... смущенным? Никогда улыбка Мити не была такой ласковой, с кем бы он не говорил, и только этот незнакомый Ингвару альвийский подданый смог его покорить. Ингвар убеждал себя, что ему было просто необходимо знать, о чем они говорили. Вокруг них уже собиралась компания слушателей, некоторые из которых тоже были альвийскими поддаными. Спросите, как их отличить? Они были неотразимы и сияли ярче тысяч свечей на люстрах. Ингвар счастливо выдохнул, когда их диалог прекратился, и, Эдмунд, послав какой-то нечитаемый взгляд Мите, удалился. — О чем вы говорили? — Эдмунд сделал комплимент моей техники гребли, — Митя был счастливее всех на свете. Ингвар пожевал губу, чтобы по старой привычке не насупиться. Вдруг Митя снова начнет шутить про «куриную попку», а такого на балу допускать никак нельзя. — На соревнованиях по гребле наша команда выиграла кубок первенства, а команда Туманного Альвиона, точнее, их смертных подданых отстала буквально на долю секунды. После этого... Кхм... Как бы помягче выразиться... Братья Хулиганы решили «преподать урок» «зарвавшимся смертным». — И что же дальше? — ахнул Ингвар. — Ну... Преподали, — Митя неловко улыбнулся и пожал плечами. — Потом подружились. У мальчиков всегда так, не так ли, Ингвар? Сначала ссорятся, а потом мирятся. — Меня больше поражает, с каким удовольствием ты принял его комплимент, дорогой брат. — Николай сделал шаг к их кругу. — Он звучал... достаточно влюбленно. — А ты не знал, Николя, Дамы и Господа Полых Холмов к подобному... достаточно мягко относятся? — Алексис, которого Ингвар боковым зрением посчитал за тень, подал голос. Ингвар чуть не подпрыгнул от неожиданности и передислоцировался Мите за спину. — Не зовите меня так, — Николай скрестил могучие руки на груди так, что рукава сюртука опасно заскрипели. Заслышав этот звук, юноша сразу же изменил позу, но лицо – нет. — Так вот... — продолжал Алексис как ни в чем не бывало, будто совсем и не услышал его протеста. Смотрел он теперь на Митю, — это вот когда Владимир решил всю Русь крестить, тогда и гонения пошли, а в язычестве к такому спокойно относились. Ну как, спокойно? Просто не казнили и в тюрьмы не заключали, так, чуть-чуть фукали как на собак, но это всяко лучше смертоубийства. — Простите... — Ингвар прочистил горло и наконец вышел из своего укрытия в виде Митиной спины. — Но о чем вы говорите? — О мужеложстве, — Алексис звучал удивлённо, будто по сказанным ранее слова нельзя было догадаться, что он имел в виду. Уши Ингвара покраснели. — Что? — глупо переспросил он, заглядывая в каждое лицо в кругу: Алексис, Николай, Санечка, Митя... и ещё несколько присоединившихся слушателей, судя по одежде, очень знатных фамилий. — Для вас это нечто необычное, Ингвар? — Митя притворно загляделся на свои ногти. — Так уж бывает, когда только мужчина может понять другого мужчину. К сожалению или к счастью. Согласитесь, ни одна женщина, даже самая прославленная Дановна, признанная мастерица своего дела, не оценит по достоинству ваши навыки гребли и управления лодкой? В таком случае это может сделать только другой мужчина, так же прекрасно управляющийся с веслами. И Эдмунд, мой давний друг, как раз из таких. Не вижу ничего зазорного в том, что он, может, совсем чуточку испытывает что-то за гранью дружеских чувств. — Ингвар уже хотел открыть рот, чтобы задать новый вопрос, но Митя его опередил: — И отвечая на ваш следующий вопрос: нет, я не собираюсь ничего предпринимать. Он должен остаться наедине со своими чувствами. А вы как думаете, Николай Михайлович? О, и вы, Александр Михайлович? — Митя в такой нужный момент перевел глаза на младших князей Волконских, который стояли прямо перед ним, но он все равно сделал вид, что заметил их в последнюю очередь. — Ох, а что ж я вас спрашиваю? Александру всего четырнадцать лет, положено ли рядом с ним вести такие разговоры? — Митя сделал очень задумчивое лицо, будто его это правда волновало. — Ох, положено ли ему вообще быть... на взрослом балу? Или нянечки не нашлось? — Николай? И Александр? — Ингвар поглядел на них, будучи воплощением чистой невинности и, что не мало важно, честной. — Это самые популярные имена? Ох, как же Ингвар хорошо умел! Когда не хотел. Ну ничего, скоро такие тонкие оскорбления будут из него сыпаться. — Видимо, ваша свита манер не разумеет, — прошелестел Николай, который Волконский, и расправил плечи, пытаясь удовлетворить чувство собственной важности. — Не представитесь ли, сударь? Все, что оставалось у Волконских, это их манеры. В такой-то ситуации, сраженные наповал непрекращающимся огнем из подколок, им оставалось лишь на них и надеяться. Заметив Митин неприязненный взгляд, Александр, Сандро Волконский, встал старшему брату за спину. А Ингвар молчал. Он смотрел на Николеньку Волконского с лёгкой улыбкой и от скуки стал даже перекатываться с пятки на носок, посвистывая. Волконский покраснел, понимая, что провести незнакомца не удалось. — Ингвар Штольц, мой близкий друг и часть моей свиты, — как и положено, представлять должен был именно Митя. Волконский поджал губы, но, быстро смекнув, что Митя не назвал Ингвара дворянином, решил нажать на эту больную мозоль посильнее: — Мещанин? — Дворянин, — Митя даже не скрыл своей улыбки. — Сам сделал. Ох, что было бы здесь, если бы и Йоэль с ними согласился ехать? У всех бы челюсти отвисли, стоило им увидеть серебряные волосы и остроконечные уши альва, точнее, еврея. — И каким же это правом? — нос оппонента сморщился, хозяин его едва сдерживал смех. — Правом Истинного Князя, — Митя прекратил так явно улыбаться, и его глаза выразили нужное ему жуткое выражение, что оба Волконские сделали шаг назад. — Так это вы... — пробормотал Николай; его глаза цеплялись за окружение, лишь бы не смотреть Мите прямо в глаза. Он не сомневался, что они стали полностью черными. — Приятно, когда узнают, — Митя моргнул, и вся чернота из его глазных яблок вытекла, будто была жидкой. Он лучезарно улыбнулся и повернулся к Ингвару, которому кивнул. Тот отчётливо распознал этот жест. — Счастливо оставаться, Николай... и Александр... И он развернулся и ушел вместе с Ингваром, будто мог так легко это проделать с Великими князьями, пусть и младшими. Но и он теперь тоже был Великим князем, величайшим из князей. Перевалило уже за полночь. Все блюда попробованы, танцы отплясаны, но вечер был в самом разгаре. Ингвар задумчиво поглядывал на фигуристые часы на одном из комодов в коридоре, зевая. Спать хотелось неимоверно, и даже несколько бокалов шампанского, которые он украдкой выпил, не помогали ему избавиться от желания сомкнуть веки. Хорошо хоть, клозет у них был не на улице... А то как-то неловко было бы уснуть в сугробе. Ингвар с наслаждением прогуливался по сумрачным коридорам, разглядывая в тусклом свете свечей бесчисленные картины и статуэтки. Оглянувшись, пока никто не видит, он потёр глаза от неприятного ощущения и шагнул в новый коридор, но стоило ему увидеть, как кто-то в его темноте прижимается к стенам, он тут же продрал заспанные глаза и сделал шаг назад. Аккуратно высунув голову из своего укрытия, Ингвар зажал рот рукой, чтобы подавить удивленный вскрик. В полумраке коридора, прислонившись к стене, стоял Митя... и тот самый альвийский подданый! И свет луны падал на них так удачно, будто в сказке. Или это присутствие Эдмунда делало этот момент таким? Они стояли у самого конца коридора, где тот выходил на лестницу для прислуги; Ингвару было тяжело услышать, о чем они говорили, даже когда он напряг слух. Да и альвийский язык пониманию их разговора не способствовал. Честному германскому юноше не положено было подслушивать, как какому-то... сплетнику, но поза, в которой стоял Митя с тем самым Эдмундом, не вызывала у него доверия. И Ингвар оказался прав! После нескольких минут ожидания ему довелось стать свидетелем того, после чего он должен был сразу же развернуться и уйти. Но остался. Они поцеловались. Прям... Прям поцеловались. Ингвар отчётливо это видел, а он привык верить своим глазам. И этот странно волшебный лунный свет падал именно в то место, где Эдмунд поцеловал Митины губы! И что ещё больше смущало Ингвара, так это то, что Митя даже не отстранился, оплевываясь, и не ругал Эдмунда так отборно, как не в каждом захолустье и не от каждой крестьянки услышишь, а просто... положил ладонь на чужой затылок и прижал теснее. Ингвар почувствовал, что лицо горит. Пах – тоже. Но взгляда не отвел и даже не моргнул, чтобы чего-нибудь случайно не пропустить. А Эдмунд тем временем времени не терял – его руки так любезно вытащили сорочку Мити из брюк, что Ингвару казалось, этот парень проделывал такое много раз. Митя отстранился от него, что-то бормоча в его губы тихо и смущённо, и в ответ получал такие же смущённые, но решительные слова. Эдмунд снова поцеловал Митю, и тот с охотой отвечал; руки альвийского подданого пристроились за кромкой Митиных брюк. Брови Ингвара вскинулись вверх, когда Митя издал очень сладкий звук в губы Эдмунда. Ингвар даже мог почувствовать эту сладость на языке, будто сам там стоял, а не этот Эдмунд... Боги, о чем он думает?! Ингвар тряхнул головой и медленно начал отступать дальше по коридору, едва не срываясь на бег. Митя и Эдмунд были оставлены наедине друг с другом, а он, едва дойдя быстрым шагом до клозета, сразу же плеснул в лицо ледяной водой из стоящего там таза и несколько раз умылся. Ингвар посмотрел в зеркало. Лицо было красным, глаза блестели, тело горело.***
Стоило лишь одному балу отгреметь, начинался следующий. Только Митя был приглашен на новогодний бал, а теперь его звали на все званые ужины, на все светские рауты, на все прогулки на лодочках. Трубецкая младшая! фрейлина Ее Величества! танцевала с ним второй свой танец! И Митя даже не обиделся, что не первый, ведь первый она танцевала со свом женихом. Если бы она танцевала первый с Митей, то не значил бы этот невинный танец нечто большее, чем есть у фрейлины со своим будущим мужем? Он понимал, и она понимала, что это было бы не слишком comme èl faut. — Снова в дороге... — закрыв шторку экипажа, Ингвар недовольно скуксился. Круги от недосыпа за последние пару дней он замаскировал пудрой, которую любезно одолжил у самого Мити. У Мити теперь всегда были круги под глазами, высыпался он или нет. Новогодние посиделки во всех светских гостиных Петербурга плохо влияли на сон, из-за чего Мите впервые стало жалко, что он так мало спит. Он стал волноваться, как бы ему пораньше лечь, ведь в постели надо быть уже в десять вечера, проснуться надо было вообще в шесть, чтобы привести себя в порядок... — Вы не против, если я... прилягу? Митя, моргающий глазами как сонная сова, перевел взгляд на Ингвара и собрал силы, чтобы нахмуриться. — О чем вы говорите?.. — какой ужас! Митя совсем забыл напомнить, что в дороге нельзя спать, но было поздно: — Вот сюда. — Ингвар положил ему голове на плечо и закрыл глаза. Митя нахмурился еще больше. — Ах, ну что за чудесная картина, — Аркадий, до этого сидевший молча напротив них, скрестил руки на груди и ухмыльнулся. — Сюда бы фотоаппарат. Я бы хотел запечатлеть этот момент. Митя покраснел. Он спрятал лицо в копне Ингваровских волос и не заметил, как сам уснул. — Бабушка!.. — стоило Мите войти в гостиную, как его заключили в крепкие объятия. — Как же я рада, что ты в порядке, — бабушка, которой шел восьмой десяток, подскочила со своего места как сайгак и сжала Митину шею своими старческими руками, и силы в них было больше, чем, кажется, в его собственных. Обычно она, такая строгая и сердитая женщина, которая, конечно, не была лишена юмора и ласкового голоса, но все равно никогда не позволяла себе лишний раз обнять его даже при людях, никогда бы не стала... Митя быстро заморгал, прогоняя слезы. Он на секунду задержал лицо в ее черных как смоль волосах и вдохнул успокаивающий запах, надеясь, что на этот момент слабости никто из присутствующих не обратил внимания. Бабушка его любила! Бабушка правда его любила не меньше всех остальных внуков, и каким же он был глупцом, когда думал, что он недостоин ее любви... — Скажи же хоть что-нибудь, виристави! — Что? — Митя отстранился от нее и сделал шаг назад, поклоняясь, как положено перед Великой княгиней. Она неожиданно засмеялась тонко и по-девичьи и сама присела перед ним в реверансе. — Кланяться мы теперь будем тебе, чэмо. — На этих словах Митя обвел глазами гостиную. В самой крупной, что было в родовом поместье, сидели все Моранычи, которых он знал и не знал. Всех цветов глаза сошлись на нем, и никто не глядел на него даже в меру так же по-доброму, как это делала бабушка. От каждого здесь несло мертвечиной, разрытыми могилами и терпкой зимней ночью, и ощущение Крови здесь было запредельным, что ему даже тяжело удалось выпрямиться в полный рост. Интересно, могло ли его полубожественное присутствие сравниться хотя бы с долей той силы, которую он ощущал сейчас стоя здесь? — Кхм... — дядюшка Сергей, до этого сидевший в одном из кресел, поднялся и... низко поклонился Мите. За дядюшкой с насиженных мест встали каждый Мораныч и каждая Морановна, поклоняясь и приседая в реверансах. Митя сжал зубы, надеясь, что это поможет ему не покраснеть. Было странно стыдно и неловко от осознания того, что все эти люди, не ставящие его когда-то ни во что, теперь должны поклоняться перед ним. Не перед Митей Меркуловым, а перед Истинным Князем. Чего уж он точно не ожидал, так это то, что даже отец и даже Ингвар присоединятся к всеобщему поклону. Ладони вспотели. — Я полагаю, можно начинать? — Что начинать? — Митин голос охрип, и он прочистил горло, смущаясь даже такой мелочи. Он занял место на одном из диванов, все из которых удобно стояли в кругу. С таким же успехом можно было провести эту встречу за ужином в обедне, и Митя правда надеялся, что ужин будет... Живот затянулся голодной трелью, достаточно тихой, чтобы ее никто не услышал. Или же он просто выдавал желаемое за действительное – Ингвар на него укоризненно посмотрел, будто говорил взглядом, что они обедали перед самым отъездом. Но Митя проголодался в дороге! – растущий организм, как-никак. — Пожалуй, первый и самый важный вопрос... — начал дядюшка Сергей, и Митя обратился в слух, — ...это наша новая стратегия в ближайшем будущем. — Не лучше ли тогда это было обсудить на военном совете? — отец, сидящий рядом, приподнял руку. В руке уже была чашка с чаем. Митя поразился тому, как отец себя чувствовал. Он думал, что он будет хоть чуточку стесняться общества маминой семьи, но он вел себя удивительно спокойно, будто бы... был дома. — Это разговор не о войнах, которые нам предстоят. А о наших союзниках среди Кровных родов. Стоит отметить, что нужно отдельно благодарить Митю и его красноречие за то, что младшие князья Волконские решили жаловаться своему папеньке... — Жаловаться? — Ингвар, забившийся до этого к самому углу дивана, осмелел. — «Жаловаться своему папеньке» – они маленькие дети? — Судя по всему, маленькие, — основательно кивнул Митя, и они с Ингваром обменялись жестокими улыбками. Ах, какое это было удовольствие – унижать одному совсем не интересно, а вот когда есть компаньон... — Это же мальчишки, чего ты от них ожидал? — Николай, тот самый, который дядюшка, а не кузен, посмурнел, но только для виду, продолжаясь строить из себя сурового военного. Его черные глаза весело сверкали. — От Волконских, признаться, ничего. А вот от вас, Митя... и от вас, Ингвар... — по одному только взгляду Сергея было ясно, чего он ожидал, и улыбаться как нашкодившие мальчишки они сразу прекратили. Где-то на одной из соф, за пределами Митиного взгляда тихо хихикнула Настасья, и Мите стало стыдно. Не перед дядьями, а перед ней. Глянув краем глаза на Ингвара, понял, что над его самообладанием надо ещё поработать – он ведь тоже слышал ее смех, и уши его покраснели! Надо срочно это исправлять. Но пока что было важнее самому сохранить те крупицы достоинства, что он предал, когда решил посмеяться над Волконскими в тесном семейном кругу. — Я буду честен и признаюсь, что кое-чего не могут понять, — Митя сразу принял чинное положение на своем месте, складывая пальцы домиком. — Зачем среди Кровных родов выбирать, кто нам союзник, а кто враг? Все рода подчиняются государю-императору и служат ему верой и правдой, так зачем же друг с другом ругаться? Наверное, я чего-то не понимаю... — Митя положил палец на подбородок, делая невинное лицо, какое ему ещё было под силу с полудетским видом. Кто-то из рядом сидящих пожилых членов рода раздражённо вздохнул, и гул этого всеобщего вздоха пронесся над гостиной, но Митя не испугался и не отступил. Сергей, сдвинув густые светлые брови, занялся объяснением: — Некоторые главы Кровных родов могут подумать, что таким образом мы укрепили свои позиции во всех сферах государственного управления, из-за чего связи с ними могут... истончиться. — У знати что не род, так кровная вражда, — отмахнулся Митя и, подумав, решил едко добавить: — Может, кто-то из родственников подумал, что я гарантирую своим появлением защиту от недоброжелателей из других семей. Так вот, решать личные проблемы каждого из членов семьи я не собираюсь. Николай, который кузен, который, кстати, сын дядюшки Николая, фыркнул, подпирая собой подлокотник одного из кресел. Митя поймал его недовольный взгляд и ласково ему улыбнулся. Он ведь знал, какие столкновения Перунычи и Моранычи имели в армии, потому и сразу «ушел в отказ». Он видел то, как омрачились лица многих его родичей: что у самых маленьких, и что у самых старых. Они не могли ему и слова лишнего сказать... Ах, Мите нужно было где-то спрятать свою улыбку, и он протянул руку к отцовской чашке на серебряном подносе. Аркадий посмотрел немного недовольно, но совсем немного. Его тоже забавляла эта ситуация. — Ну раз мы лишились твоей протекции, Митя... — когда Сергей говорил «мы», он всегда имел в виду всех. На его обычно неподвижном лице проскользнула тень, но его голос оставался ровным и даже... безжизненным. Будто бы итак не-живой Мораныч был мертв. — То нам нужно обсудить еще один важный вопрос. Налаживать отношения ты не хочешь с союзниками... — Но и усугублять их – тоже, — подметил он, напряжённо вскинув брови. Он боялся, что дядюшка заговорит о... — Поэтому у нас и возник закономерный вопрос: а из какого рода ты собираешься взять жену? Митя почувствовал, как между лопаток скатилась капелька пота. Все и так смотрели на него, но сейчас взгляды стали... весёлыми. Он хотел надавить на возмутительность этого вопроса, но рот не открывался. Ну вот как можно о таком говорить прилюдно? Ладно уж, если бы они с дядюшкой были наедине, а тут ведь все Моранычи сидят в несколько рядов как в теаре и смотрят на него. Митя подумывал, что дядюшка всё-таки спросил об этом специально. Но на помощь пришел отец: — Мите только недавно исполнилось шестнадцать. Не считаете ли вы, дорогой шурин, что ещё рано думать об этом? Митя посмотрел на него страдальчески. Не рано, папа, не рано. Надо было думать об этом уже сейчас... — Аркадий, у юношей на уме только одно – девушки, — бабушка, которая как и все сохраняла молчание, вдруг заговорила, и Митя почувствовал, что краснеет. Ингвар, чьего лица он не видел, тихо хихикнул у него за плечом. А в этом ведь не было ничего смешного! И Митины слова о том, что он ещё маленький, не помогут. — Лучше озаботиться этим сейчас, помолвить... — Не хотелось бы выяснять, кто байстрюков настругал, — добавил кузен Николай с гаденькой ухмылочкой, и Митины ладони сами собой сжались в кулаки. — Ну что ты такое говоришь, Николя? — дядюшка Константин, едва не смеявшийся в голос ото всей этой ситуации, лениво помешивал сахар в своей чашке. — Мы нисколько не должны сомневаться в воспитании, которое оказывает Аркадий. За Митей неподобающего поведения, в конце концов, не замечалось. Митя вздохнул. И вот семейные посиделки превратились в смешивание его с грязью. Все так и норовили его чем-нибудь задеть. Он вроде должен был уже привыкнуть, но к унижению привыкнуть невозможно. Да ещё и к такому изощрённому. Он ведь даже защититься никак не мог: стоило Алексису пролить свет на недвусмысленные виляния Леськи вокруг него, что всем все стало ясно. Ещё и будут напоминать ему об этом до седых волос. — Я говорила про помолвить... — бабушка кинула неразборчивый взгляд в сторону сына и внука, от чего оба стушивались и улыбки с их довольных лиц стёрлись. Она повернулась... к Настасье. — Я считаю, наилучшим вариантом будет женить Князя на «своей». Митя должен быть радоваться такому событию – все взгляды переключились на Настасью, которая выглядела так, будто хотела исчезнуть в спинке диванчика. Но он был не рад. Ещё и Ингвар возмущённо вздохнул, уже открыв рот. Предостерегая скорое развитие событий, Митя больно лягнул его по ноге, из-за чего Ингвар прикусил язык и часто-часто заморгал, сдерживая слезы. — А т-так... разве можно?.. — всё-таки тихонечко удалось пробормотал ему, пока он хватался за обожженую болью ногу. — Не думаю, что это хорошая идея, — отец сразу «встал в позу», и Митя искренне обожал эту упертость, которая у него была. — Как я говорил, Мите всего лишь недавно исполнилось шестнадцать, а Настасье Алексеевне, насколько мне известно, всего пятнадцать лет. И они в близком родстве. — Четвероюродные брат и сестра – это не близкое родство, — возразила бабушка, и ее слова поддержал гул согласных голосов. — Может быть, вы соизволите спросить, что об этом думает моя дочь? — Алексиса Митя впервые видел таким... грозным. Он стоял за спиной у сидения дочери, и его высокая по меркам Моранычей фигура возвышалась над всеми зловещей тенью. Митя готов поспорить, но в гостиной стало ощутимо холоднее, и это не от камина – его все время подбрасывали слуги. Отцовская чашка, что Митя до сих пор держал в руке, быстро начала остывать, и чай в ней стал горьким от холода. Алексис, который несколько мгновений гипнотизировал всех присутствующих своими острыми голубыми глазами, повернулся к Настасье, и лишь тогда его взгляд чуточку растаял. Настасья, опустив голову, комкала ткань своего платья. Митя понимал ее волнение, и сам чувствовал, как по спине катится пот. Любой ее ответ осудят: она откажется – будут спрашивать, зачем отказывалась, она согласится – буду спрашивать, зачем согласилась. Это лишь иллюзия выбора. Если бабушке взбрело в голову помолвить их – она этого добьется. — Я... Кхм... Митя – мой брат. Я не могу выйти замуж за своего брата, — она подняла свои оленьи глаза на слушающих, и в Мите что-то всколыхнулось... Нет, это было не расстройство или разочарование, вообще не что-либо плохое... Он определенно поразился ее смелости. Всё-таки, если он сейчас скажет, что согласен с бабушкой, ее слова будут весить как пух. — Моя вера... не позволяет. А я... не готова предать веру. Ух, как хорошо она завернула! Митя скрыл улыбку за ободком пустой чашки. В Кровных Родах не было и грамма веры. Она была лишь на словах, хотя все упорно игнорировали то, что часовни, венчания, религиозные праздники никого из них по-настоящему не волнуют. Митю, конечно, они тоже не волновали, а уж Настасью – тем более. Но некоторые из их кружочка вздохнули, женщины, которых было гораздо меньше, положили рука на грудь. Вообще, Митя решил осмотреться. Женщин и правда было немного... Да и судя по их платьям, многие были невестами-Дановными, в нарядах которых даже после замужества использовался родовой орнамент. Встречались ещё и жены-Живичны, но поменьше. Все-таки род Живы-Жизни тоже был немногочислен. Большей частью присутствующих все ещё являлись мужчины, и совсем не потому, что женщин не посвещали в дела рода, а потому что.... они просто редко рождались. Вот у Митиной бабушки ни одной родной внучки, например. Девочки рождались очень редко: либо у рожениц были осложнения при родах, либо младеницы умирали ещё в утробе... Мертворождённые дети были в порядке вещей у Моранычей, но женщин-Морановных было критически мало – будто сама природа говорила им не размножаться. Митя поджал губы из-за опасений, что у него детей должно быть как минимум пять, чтобы этот разрыв хоть чуточку сократить... Пять детей... Такого ни одной женщине не пожелаешь. Это вот у каких-нибудь Мокошевичей столько рождается... ну или у Шабельских в погоне за дочерью-ведьмой. — Вопрос о женитьбе сам собой разрешится... В таком деле стоит обождать, — Митя тщательно подбирал каждое слово, будто ходил по тонкому льду. Нужно, чтобы его слова звучали согласно, но все-таки выражали его мнение. — И что же ты так не торопишься? — Аркадий поразился в смене поведения своего сына, хоть и понимал, с чем это связано. Не каждый день решают, с кем ты проведешь остаток жизни. Интересно, собирала ли теща такой же семейный совет, когда Рогнеда изъявила желание выйти за него замуж? — Это не должно быть поспешное решение, — Митя фыркнул и скрестил руки на груди, приняв очень строгий вид, что Аркадий даже поразился его актерскому мастерству... или он не играл? — Это должна быть женщина, которая не просто будет любовью всей жизни или милой подругой. Это должна быть женщина, готовая выйти замуж не за меня как за мужчину, а за... титул. Ведь именно она станет Великой княгиней, женой Истинного Князя – от ее успеха будет зависить все. И когда я имею в виду «успех», я говорю не только о выдающихся знаниях, манерах и нарядах. — О. — Все присутствующие разом выдохнули так, будто и не ожидали от мальчика, которому только исполнилось шестнадцать, что он будет мыслить так... практично. Митя не изменился в лице, но про себя очень широко улыбнулся. А я и так могу, думал он, довольный собой. Конечно, все его слова были правдой, он говорил то, что думал об этом. — Неожиданно... разумные суждения, — глаза дядюшки Сергея даже расширились от удивления. Он, удовлетворённый ответом, откинулся на спинку своего кресла. — Я очень рад, что ты придерживаешься этого курса, Митя, но чтобы его осуществить, надо и правда быть на короткой ноге с представителями Кровных фамилий. Только среди них найдется та, которая будет достойна. — Нужно, чтобы и я был достоин ее, — Митя потёр и так отполированные ногти о лацкан своего сюртука. — За время, проведенное в губернии, мне так и не довелось... нанять домашних учителей... — на этих словах он взглянул на отца, надеясь его смутить, — ...поэтому я считаю необходимым озаботиться и образованием Истинного Князя. — Митя, одно лишь слово, и ты будешь зачислен в Пажеский, — обнадежила его бабушка, и Митя подавил рвущееся наружу желание расцеловать ее в обе щеки. — И Ингвара тоже можно туда устроить... если он пожелает. Митя уже для себя все решил: как раз середина года, а уж Истинному Князю и его бабушке точно не откажут в зачислении в Пажеский. Юноша обернулся на Ингвара, который меланхолично разглядывал орнамент на обоях, склонив голову на бок. — Кхм-кхм... — Да? — Ингвар повернулся и посмотрел так недоуменно, что Митя даже подумал, что он не играет «глупого Ингвара». — Вы что-то хотели? — ...Если вы хотите, Ингвар, я могу устроить вас с Митей в одно очень престижное учебное заведение, — бабушка наклонилась к уху одной из пожилых дам рядом с собой и тихонько ей прошептала: — Он глухой? Или просто... медлительный? Конечно, Ингвар все слышал и понимал, что ему сказали. Митя тоже использовал часто подобную тактику: вовремя нужно сделать вид, что не расслышал, выиграв время на подумать. Взгляд Ингвара стал... уязвимым на краткий миг, и этого мига хватило, чтобы Митя все понял. Он боится. Ну ничего, бояться вместе всегда веселее. Митя надеялся, что его приподнятые уголки губ обозначали именно это, и Ингвар выдохнул. — Вы очень великодушны, и я останусь у вас в неоплатном долгу за это, — его рука, сжимающая колено, дрожала. — Зачем я только согласился... — сокрушался Ингвар, хватаясь за голову. Служанка родового имения Белозерских провожала их до покоев, и Митя думал о том, чтобы сказать ему не обсуждать личные проблемы при посторонних, но, кажется, эту служанку он уже считал за родную. Митя фыркнул. — Почему вы смеётесь? — Не над вашим горем. Шутка вспомнилась, — Митя скрыл смех за кашлем в надежде, что Ингвар не станет спрашивать, что за шутка. И он не спросил – так был поглощён раздумьями. — Какие тут могут быть шутки... — пробормотал Ингвар, обнимая себя за плечи. Глубоко внутри него осталась та половина, которая не была дворянином ни по духу, ни по крови, но она выходила лишь в редкие минуты присутствия рядом с ним Мити. Не подумайте, Митя глубоко это ценил. Все, о чем он просил Ингвара, тот всегда исполнял, и в такие моменты в груди теплело. Никогда он ещё не чувствовал подобного, и он сделает все, чтобы эти чувства сохранить. В конце концов, Ингвар – его первый самый настоящий друг. — Дорогая, оставьте нас. Мы сами найдем дорогу, — Митя обратился к служанке, которая без лишних разговоров поклонилась и быстро ушла по коридору, пока их шаг замедлялся. Мите хорошо был знаком этот этаж и этот коридор: всё-таки здесь находились его комнаты, когда он гостил у Белозерских. Где-то здесь висел и семейный портрет... Ах, вот он. Митя сделал несколько шагов по коридору и остановился. На картине были изображены трое: отец, мать и сын. Отец стоял за спинкой кресла, положив на него ладонь, пока мать сидела в нем, держа на коленях маленького мальчика лет трёх. Что у матери, что у сына были черные как ночь глаза. Митя быстро поморгал, надеясь прогнать не только слезы, но и боль в груди. — Кто эти люди? — Ингвар, наконец отвлекшись, поднял голову на портрет. — А... Дайте угадаю, это вы? А вы, оказывается, были пухлячком в детстве. — Уберите из своего лексикона слово «пухлячок», — Митя смущённо надулся. — Все дети выглядят так в этом возрасте. — Сколько вам лет тут? — Три... Этот портрет заказали на пятую годовщину свадьбы. — Вам, наверное, было тяжело усидеть на одном месте на время, пока рисовали портрет. — Я был осознанным ребенком, и для меня это не составило труда, — Митя долго разглядывал материнское лицо. Если ему на этой картине три года, то мама должна будет умереть всего за полтора после ее написания. И ведь было незаметно на портрете, как жизненная сила ее тела постепенно угасала. — Вам не кажется, что это картина должна храниться в каком-нибудь музее? — Художник, конечно, постарался на славу, но я бы не сказал, что ему место в музее рядом с такими художниками как... — Я имею в виду, что это зарисованное лицо Владычицы. — У нее может быть множество лиц — на то она и Владычица, — Митя хмыкнул и обернулся. — Сегодня ночью не покидайте своих покоев. Что ещё лучше, не покидайте своей кровати. — А что сегодня за ночь? — Ингвар усмехнулся, скрещивая руки на груди. — Ничего особенного. Лишь помните, что вы гостите в родовом поместье старейшего Моранычьего рода, а здесь... ночью происходят такие вещи, о которых даже подумать страшно. — Пф, и что же это может быть? Ходячие мертвецы вроде вас и вашей семьи меня уже не пугают. — Раз уж вы такой смелый, то скоро узнаете, — Митя странно ему улыбнулся и, коснувшись тени, отбрасываемой шифанером, растворился в ней, будто его и след простыл. — Счастливо оставаться. — М-митя?..***
— Вы не думаете, что оказаться среди... детей... как-то неловко? — спросил Ингвар, стоя у стены. Митя задумался, обводя взглядом хороводы танцующих. Юноши и девушки, точнее, мальчики и девочки кружились в танцах, веселились и общались... Митя много раз был на детских балах, но сейчас, когда он уже побывал на взрослом, для него это развлечение стало скучным, пусть и детский бал имел много общего со взрослым. Хотя им уж точно не стоит присоединяться, они всего лишь сопровождают Настасью. Митя взглянул на часы, которые стояли сбоку на тумбе. Близилась середина бала, а обычно к этому времени подъезжали господа... Митя сжал зубы, чувствуя, как вздрагивает от отвращения. Он уже поклялся себе, что никогда, будучи взрослым мужчиной, не заглянет на детский бал за невестой. Он бы не хотел жениться на девушке, которая годилась бы ему в дочери. И надеялся, что ничто не позволит ему предать эту клятву. После его слов на семейном ужине от него отвязались с предложениями о сватовстве, и Митя был искренне этому рад. Но чем старше он будет становится, тем настойчивее будут родственники и окружающие. Митя подавил зевок и скучающе вздохнул, прикрывая глаза. Он облокотился на стену, хотя при ином случае и в другом месте никогда бы себе такого не позволил – воспитанный джентльмен никогда не будет подпирать стенку. — Бьюсь об заклад, вам никогда не представлялось возможности побывать на подобных мероприятиях. Что ж, это ваш первый опыт. Конечно, нам с вами тут и правда делать нечего, но, кто знает, в будущем, когда вы будете уже достаточно взрослым, когда у вас будут жена и дети, вы приведете на подобное празднество и своего ребенка... Посмотрите, как тут все устроено: тот же взрослый бал, только игры детские. — Митя кивнул в сторону стайки барышень возраста тринадцати-четырнадцати лет, которые гадали на чайных листьях в своих пустых чашках и иногда смотрели в сторону Мити и Ингвара, а потом отворачивались, взвизгивая, когда их удостаивали взглядом, и увлеченно шептались. — Как много ваших размышлений связаны с семьёй в последнее время, — Ингвар фыркнул, и губы его сложились в такую гримасу, при которой Митя всегда упоминал «куриную попку», но в этот раз обстановка и настроение не располагали. — Подходящее время и место, не находите? — Митя хихикнул, предчувствуя, какой будет реакция Ингвара. — Не присмотрели еще никого? Некоторые девушки здесь по правде милы. Ингвар покраснел до кончиков ушей, как и было предсказано. Он сыто улыбнулся – шалость удалась. — Ч-что вы такое говорите? — Ох, Ингвар, не паникуйте. Просто я смотрю в будущее, — на этих словах Митя потянул свое веко, показывая мрачный отблеск в своих черных глазах. Человеческих пока что, а не в провалах лысого черепа. — Вы теперь дворянин, Ингвар. И я советую вам задуматься о том, какая женщина будет стоять за вашей спиной. Не надеетесь ли вы, что это будет Лидия? Глаза Ингвара рассерженно сверкнули, и он уже собирался открыть рот, не в первый и не в последний раз желая начать изливать всю правду о его преданности Лидии, что у Мити возникло желание заблаговременно закрыть уши. Но подошедшие к ним господа, вокруг глаз которых собирались морщинки, избавили его от этой пытки, и Митя даже хотел их поблагодарить после того, как они представяться, но это желание пропало, когда они заговорили. — Можно ли поинтересоваться у вас, юноши, почему вы не присоединяетесь к польке? — один из мужчин с явным немецким акцентом и лысеющей макушкой обратился к Мите, и его губы против воли сложились в лёгкую презренную улыбку. — Вокруг столько юных девушек, а вас волнует, почему к польке не присоединяются именно юноши, господин? Господин сразу же смутился и прикусил язык, но за него продолжил его более расторопный товарищ уже без немецкого акцента. — Ваш язык остр как меч, сударь, но им вы защититься на дуэли не сможете. — Мне и не нужен меч, — Митя заинтересовался своими ногтями, надеясь показать собеседникам, насколько они его не волнуют, — если меня вызовут на дуэль, я прикачу артиллерийскую пушку. Второй господин задохнулся от возмущения и открыл рот, но потом, видимо, пораскинув мозгами, решил всё-таки сказать: — Почему вы не представитесь? — Почему вы считаете себя выше меня по происхождению? — Это очевидно, — фыркнул мужчина, и лишь самообладание ему не позволило вздрогнуть под взглядом Митиных глаз, которые в нужный момент, ровно на мгновение, стали черными. — Хорошо, я представлюсь. — Митя отстранился от стены и поклонился. — Меркулов Дмитрий Аркадьевич, а это – мой компаньон, Штольц Ингвар Карлович. Можно ли узнать ваши имена, благородные господа? — Так-то лучше... — пробурчал второй, который не немец, и уже громче произнес: — Виктор Геннадьевич Баранов и Иоганн фон Магнус. — Вот и познакомились. А теперь прошу вас, оставьте меня и моего друга наедине. Мы и не собирались присоединяться к танцам. Виктор Геннадьевич свёл седеющие брови в переносице, будто это было несусветной чушью – юноши на детском балу не собираются танцевать. Что-то новенькое. — А что вы тогда здесь делаете? Выбираете невест? — фон Магнус, отойдя от шока, усмехнулся, и его серые глаза, так похожие на Ингваровские, засмеялись. Все немцы были блондинами с серыми глазами? Митю правда интересовал этот вопрос. — Уж не женихов, как некоторые, — Ингвар, наконец решивший подать голос, всегда умел делать такие замечания очень метко. В Мите зародилось липкое беспокойство по поводу его слов, но он не мог никому показать своего замешательства. Ингвар уж точно не мог знать, куда Митя пропал после полуночи на новогоднем балу. — Вам правда лучше оставить нас, — вкрадчиво начал Митя, устав от этого бессмысленного разговора. — Вы определено начали обмен колкостями первым, — Виктор Геннадьевич поморщил нос, будто сейчас не Митя должен был фыркать от отвращения. Он устало вздохнул и сделал шаг вперёд, моргая в нужный момент. Мужчина отшатнулся, когда из Митиных глаз потекла темнота. — Это будет последним, что вы скажите. Вы что-то говорили о дуэли, не так ли? У меня нет меча или паро-беллума, но я мог бы вырвать вам язык и обвернуть его вокруг вашей шеи. Если вы, конечно, не изволите меня оставить. — Виктор Геннадьевич... — его компаньон ухватился за локоть и заставил его сделать ещё несколько шагов назад. — Простите, прошу вас, примите извинения от меня и моего друга. Мы совсем вас не узнали, Дмитрий Аркадьевич, простите ещё раз... — Хорошо, что хоть у одного из вас с памятью на лица все в порядке, — Митя улыбнулся; невидимая аура силы, что окружала его, исчезла, и маленькие дворянчики опустили напряжённые плечи. — Запомните хорошенько это лицо, чтобы в следующий раз так не ошибиться. Потому что следующего раза может и не быть. — Брат! — Настасья, из прически которой выбилось несколько локонов и чья белая шея блестела бисеринками пота, вспорхнула к нему, беря под локоть. Ее глаза блестели, и она дышала часто-часто – полька только кончилась. — Пойдёмте к экипажу, я устала. — Так быстро? Это всего лишь третий танец, — Митин голос стал таким нежным и ласковым, стоило лишь сестре обратиться к нему. Всё-таки он не мог так просто противостоять Лельевским чарам, да и не один мужчина не смог бы устоять перед этим очарованием, даже если она их не использовала. А Митя уже принял за обязанность считать себя мужчиной, а не мальчиком. — Может, ты хочешь отдохнуть на диванчике? Думаю, тот милый юноша расстроится, если ты так быстро уйдешь Стоило Настасье надуть губки, как Митя зажмурился, надеясь сбавить прилив жара в груди. — Хорошо, тогда мы можем отправиться домой... — Подождите-подождите! — Иоганн фон Магнус, чьи глаза масляно заблестели, как, в принципе, и глаза Ингвара, и Виктора Геннадьевича, но именно голос обрусевшего немца показался ему мерзее всех. Хотя Митя тоже мало чем отличался. — Можно ли узнать, как вас зовут, Fräulein? — Белозерская Настасья Алексеевна, — она сделала реверанс с лицом, полным скуки и пренебрежения, но так выглядела ещё милее Митиному сердцу, что он даже поджал губы, чтобы не улыбнуться. — Брат, прошу вас, идёмте. — Не смею больше задерживаться.