«Необратимый процесс. Кто будет с тобой в самом конце? Брось эти письма в огонь — Смотри, кто запрыгнет с тобой в последний вагон». Немного Нервно — Необратимый процесс
— Слушай, ты прикалываешься? — презрительно фыркнул Николас и звонко поставил стакан на стол. — Ты что, дура, упускать такую возможность? — Раз Уилсон отказался со мной работать, значит, не судьба, — безразлично пожала плечами Свон. — Я не полезу в «Фоли» одна, даже на общую выставку. — Ты идиотка, Эмма, — Роджерс закатил глаза. — В их письме между строк читается, что это твой путь — далеко-далеко, высоко и высоко! Ты ж сама ныла, как мечтаешь о собственной выставке! Ну вот, вперед. Сначала пробьешься со всеми, а потом и не заметишь, как в зал с твоими работами заглянут известные издательства и кураторы. Это же шанс на миллион, а ты выбрасываешь его на помойку! — Ник, ты бессилен, а, кроме Уилсона в Нью-Йорке, не знаешь никого, — обреченно вздохнула Свон. — Одной туда лезть без отзыва, рекомендации и хоть какого-то продвижения в медиа — бессмысленно, провалюсь с треском. Я тебе че, Синди Шерман, а? — Нет, блять, Роберт Мэпплторп, — Николас порылся в подсумнике и с размаху положил перед ней на стол визитку. — Вот твой билет в счастливый конец. Эмма нехотя взяла карточку и напряженно вгляделась в две изящные черные буквы «Р. М.» на лицевой стороне, набранные витиеватой антиквой. Расшифровку инициалов и контакты на обратной она даже не стала читать, молча вернув Роджерсу визитку. Это и впрямь был ее билет в один конец. Только до гроба. — Нет, — удивленно хлопая ресницами, отрезала Свон и подняла руки в знак поражения. — Я лучше буду всю жизнь снимать жратву для ресторанов и работать в студии, чем соглашусь на это. — Скажи, мне тебя сейчас убить, или когда мы отсюда выйдем? — злобно произнес Николас и елейно улыбнулся. — Почему, черт подери?! — Потому что нет, — упрямо замотала головой Эмма. — Все, давай закроем эту тему. Мне очень приятно, что ты в меня веришь, но, возможно, ремесло и есть мое призвание. Я хорошо этим зарабатываю. — Ага, вот только стипендию от Нью-Йоркского фонда искусств ты выиграла не своими фотками очередного десерта или второсортной актрисульки для журнала, — уже спокойнее отозвался Ник, но визитку все же не убрал. — И «Фотовилль» покорила тоже не этим. Ты слепая, если не замечаешь, как хороши твои некоммерческие снимки, — он залпом допил остатки виски. — Проработай уже, наконец, свой страх отвержения. Может, тебе лучше телефон психолога подкинуть вместо куратора? — Ты не понимаешь, дело не в страхе… — невольно поморщилась Эмма, все еще не отрывая взгляда от двух злополучных букв. — А в чем тогда? — Да забей, — махнула рукой она и сделала глоток обжигающего горло коктейля. — Неужели ты ее знаешь? — Николас чуть приподнял густые брови от удивления. — Не знаю, но слышала пару историй, — как ни в чем не бывало соврала Эмма. — Куда уж мне там до нее. Может, у тебя найдутся еще варианты? — с надеждой взглянула она на Роджерса. — А говоришь, не в страхе дело, — убедившись в своей правоте, усмехнулся Ник. — Других я не знаю, а за такой короткий срок хрен кого еще тебе найду. У меня здесь нет власти и связей, а вот у нее, — он указал взглядом на визитку, которая лежала на столе, — полно. — Да кто б сомневался, — губы Свон растянулись в ядовитой ухмылке. — Короче, напиши ей, или так и останешься сидеть в тени, как лохушка, — Николас тяжело вздохнул и полез в карман за бумажником. — Она тетка вредная, заносчивая, с огромным кураторским опытом и знает себе цену. Я с ней лишний раз связываться даже не хочу, но, если тебе удастся ее зацепить, сделает все на высшем уровне. Правда, я в последнее время ничего о ней не слышу, хотя раньше она появлялась везде, где можно. Так что и не знаю, работает ли она сейчас вообще, но проверить стоит. В конце концов, ну развернет она тебя — и что? Умрешь разве от этого? Эмму аж всю передернуло. Знал бы Ник, на какую пытку он ее отправлял, — и в жизнь не посмел бы предложить такой вариант. После выставки в Нью-Йорке, где они с Реджиной встретились полтора года назад, Свон перестала публиковать фотографии с ней. То ли потому, что, наконец, отпустила, то ли потому, что не хотела, чтобы кто-то еще узнал об их знакомстве. Да и за это время она успела сделать кучу других достойных снимков — поэтому корона с головы Реджины мигом упала на дно. Более того, в один прекрасный день Эмма ощутила отчетливое желание сжечь многочисленные подлинники с лицом Миллс — настолько сильно хотелось избавиться от всего, связанного с ней. Даже если придется уничтожить одну из лучших работ, оторванную, как дитя от сердца. С неприкрытым удовольствием Свон остервенело тушила о некогда до невозможного любимые черты лица окурок за окурком и бросала их в огонь. Какой же это оказался исцеляющий опыт! — Ну так вот, если она не работает, то какой смысл писать? — продолжала настаивать на своем Эмма. — Я такого не говорил, — шикнул на нее Роджерс и подозвал официанта. — Я всего лишь сказал, что давно ее не видел. Чего ты так резко на попятную-то пошла? Будто и не знаешь, как все это делается, — уголок его рта насмешливо изогнулся. — Помажь медом письмо, полюбезничай. Скажи, как ты восхищена ее работой, и упомяни пару громких проектов — это точно повысит шансы на успех, если не переусердствовать. — Почему ты вообще вспомнил про нее? — Потому что она часто помогает таким, как ты, — Ник внезапно посмотрел прямо в светло-зеленые глаза напротив. — Молодым, талантливым, скромным и безденежным. Слушай, че ты как в первый раз-то? Полижи ей везде, где надо, да и все. Может, и согласится, ты ж не посредственность какая-то, а таланты она ценит. — Ну надо же! — саркастично произнесла Эмма и коротко рассмеялась. — Прям мать Тереза всей местной тусовки совриска. — В общем, все, ладно, достала ты меня, — с наигранным раздражением процедил Николас и приложил карточку к терминалу, который принес симпатичный молодой человек в белой рубашке. — И, по-хорошему, мне уже пора: завтра рано вставать на самолет. Если все-таки решишься написать ей, то скажи, что от меня, — он встал из-за стола и накинул клетчатое пальто. — Удачи, мое юное отвергнутое дарование. Когда дверь за Роджерсом захлопнулась, Эмма так и осталась сидеть в одиночестве, прожигая взглядом дыру в до боли знакомых инициалах. Все это казалось ей сюром. Нереалистичной, нелепой, абсурдной картиной — цирком шапито, где она снова разделяла участь печального клоуна с размазанным гримом.***
Свон вернулась домой злющая, как собака. Громко хлопнула хлипкой дверью, кинула ключи на тумбу и, пройдя в маленькую комнатку, плюхнулась на продавленный диван. Впрочем, в быту она осталась откровенно непритязательной: есть, где кости бросить и помыться, — значит, подходит. В Нью-Йорке Эмма жила уже месяц после вручения гранта, но, по правде говоря, больше оставаться тут ей не хотелось. Заставило ее задержаться лишь недавно полученное от частной галереи приглашение принять участие в тематической выставке. «Не верится. Скоро заметят», — облегченно выдохнула Эмма, когда Николас прислал контакты Джейкоба Уилсона — своего знакомого, с которым они вместе должны были работать над ее частью экспозиции в «Фоли». Но вот незадача: гребаный Джейкоб отказал ей, потому что, видите ли, «слишком смело и экстравагантно». — Мне кажется, Вы не впишетесь в концепцию выставки — не хочется рисковать. Да и, если честно, я не одобряю такой моральный эксгибиционизм в творчестве, — задумчиво произнес Уилсон, потирая свою хипстерскую козлиную бородку. Консервативный черт во всех отношениях любил послаще и попроще, а на то, что галерея требовала от Эммы ответ до конца недели, плевать хотел. — Простите, но я даже не знаю, кого Вам порекомендовать… Мои коллеги не работают с такими фотографами, как Вы. И вот теперь Эмма сидела одна на окраине Нью-Йорка, совершенно не имея понятия, что ей делать дальше. Упустить на редкость удачный трамплин к долгожданной творческой карьере или же пересилить себя и написать Реджине? Нет, она точно не умрет от того, что не взлетит сейчас. Но, возможно, это ее единственный шанс больше никогда не снимать проклятые бургеры и эклеры, не тратить свой талант на бездушные проекты в дизайн-студии и, наконец, начать постоянно работать с божьей искрой в глазах. Заниматься тем, чем она всю жизнь мечтала. Делать то, что умела лучше всего, и монетизировать это. Но как бы суметь написать той, из-за которой жизнь делится на «до» и «после», что-то вроде: «Привет, я сижу одна посреди большого города с обосранными штанами и не знаю, куда пойти. Можешь, пожалуйста, помочь?». Унизительно. Немыслимо. Эмма ненавидела камбэки. Умерла — значит, умерла, нечего там больше ловить. Но она же и не собиралась возвращаться к Миллс, верно? Свон всего лишь наденет свой любимый костюм арлекина, притворится, что ничего не было, и напишет ей как куратору. Строго, по делу — вышлет все идеи, документы, требования и выставит сухие цифры. Надо вживаться в роль, раз вокруг творится один сплошной театр абсурда. Надо хотя бы попытаться что-то сделать. Свон металась по своей крохотной квартирке из одного угла в другой: почистила раковину, перемыла всю посуду, засунула одежду в стирку, убрала залежи хлама в прихожей и даже навела порядок на рабочем столе. Идеальная чистота магическим образом появлялась вокруг, когда она особенно сильно нервничала. Невероятное чудо! Вдруг телефон завибрировал звонком, отчего Эмма аж вздрогнула. Глянула на экран и чертыхнулась, нехотя поднимая трубку. — Мы встретимся сегодня? Ты обещала, — послышался мелодичный женский голос из динамиков. — Нет, — коротко ответила она, усиленно натирая губкой старую плиту. — Я же предупредила тебя, что не смогу сегодня. Не день, а полный кошмар. — Но ты уже целую неделю переносишь. Почему?.. — печально поинтересовалась собеседница. — Скоро уедешь, и мы еще бог знает когда увидимся. — Потому что я занята работой, — проворчала Эмма, до побелевших костяшек соскабливая въедливое пятно. — С утра до вечера прикована к ноутбуку, а потом разбираюсь с выставкой. — Может, не будешь врать, а? — небрежно спросила та. — Раньше у тебя всегда находилось время. — Черт, Николь! — рявкнула Свон и резко бросила губку в раковину. — Ну что ты хочешь? Мы просто трахаемся, когда я приезжаю сюда, а ты наивно ждешь чего-то большего. — Ходим в кино и театры, гуляем вечерами по набережной, вместе готовим завтраки — это значит, что мы просто трахаемся? — усмехнулась Николь. — Забавно. Больно высокие у тебя требования к любовнице на расстоянии. — Послушай, Ники, — уже мягче отозвалась Эмма и подошла к окну, щелкнув зажигалкой. — Мы же все обговаривали на берегу. Я не могу ничего обещать тебе сейчас. — Тогда нехер было первой выходить за рамки поставленных тобой же условий, — обиженно произнесла Николь и бросила трубку. Свон швырнула телефон на стол и открыла скрипучую раму пошире, запуская в кухню теплый майский воздух. Город внизу гудел, вибрировал и дышал, залитый алыми лучами закатного солнца. Дым снова наполнил легкие до предела, а едкий укол совести острой болью отозвался где-то между ребер. Методы воспитания госпожи на букву Р. давали о себе знать, но все же каждый виток спирали по вселенским законам был заведомо короче. Сейчас Эмме решительно не было дела до Николь и каких-то там ее чувств — разберется с ними позже. Она думала лишь о том, что Реджина плюнет на нее с высокой колокольни и отправит многострадальное письмо одним кликом в мусорку. Или же она все-таки хотела чего-то еще от Миллс, но не осмеливалась себе в этом признаться? Подсознательно Эмма даже надеялась на столь удобное развитие событий — ведь тогда с уверенностью могла бы заявить, что сделала все. Во всех смыслах. Жаль, что у нее уже не получится так легко опустить руки: телефон издал противный писк — на почту пришло новое письмо. «Здравствуй, Эмма. Рада получить весточку от тебя! Смешная ты, конечно. Могла бы просто попросить и написать в мессенджер, к чему этот официоз? Я все посмотрела: ты основательно подошла к процессу. Понимаю твое положение и с радостью помогу, можешь ни о чем не волноваться. Покажи мне все, что ты хочешь выставить, а детали предлагаю обсудить лично. И пиши уже, пожалуйста, не на почту, а то мне как-то даже не по себе».***
Эмма неслась на всех парах в другой конец города — госпожа изящных искусств, само собой, жила близко к центру. Она уже подъезжала на нужную станцию, как вдруг пришло сообщение от Реджины: та сильно извинялась и написала, что сегодня ей пришлось забрать сына из детского сада пораньше. Встречу не отменила, но вместо кофейни предложила увидеться в парке неподалеку и скинула адрес с координатами. Свон, в целом, было все равно, что кафе, что детская площадка, — потряхивало-то ее далеко не от декораций грядущего спектакля. Она уверенно шагала к нужной точке по мелкому гравию в своих тяжелых черных ботинках. Чем ближе Эмма подходила — тем сильнее сердце норовило проломить ребра, но стоило ей заметить знакомый силуэт на горизонте, как она тотчас окаменела. Реджина сидела на скамейке в тени старой ивы с книгой в руках, урывками поглядывая на сына, который что-то увлеченно строил в песочнице. Рядом не было практически не души: пара детей и родителей, полупустая площадка, солнце, пробивающееся сквозь листву, и укромная тень. Но это и неудивительно, ведь нормальные люди в такое время еще едут с работы домой. Как только Эмма подошла ближе, Миллс сразу подняла на нее взгляд. То, как она улыбнулась, Свон запомнит еще надолго. Тепло, трепетно, наивно, едва не прикрывая рот рукой от изумления — как будто искренне порадовалась ее появлению. — Красный больше не в моде? — в шутку поинтересовалась Реджина, с нежностью глядя на Эмму. — Я из нее выросла, — хмыкнула Свон и окинула Миллс оценивающим взглядом. И если еще полтора года назад она могла сказать, что Реджина почти не изменилась внешне, то теперь все обстояло с точностью до наоборот. Вероятно, потому, что тогда Эмма увидела ее на открытии выставки — и все доспехи, грим и прочий театральный реквизит ее сценического образа безукоризненно скрывал то, что есть на самом деле. Но, здесь, сейчас Свон видела перед собой ни больше ни меньше, а скромно одетую, едва ли не выцветшую женщину. Где же госпожа Баленсиага, мадам Диор и Шанель в одном флаконе? Куда же подевались все сумки из последней коллекции Луи Виттон и стойкий шлейф Мон Герлен длиною в километр? Почему все бессчетные цацки от Картье и Тиффани теперь сменились одной-единственной серебряной цепочкой с каким-то странным оберегом? Короткие волосы, собранные в аккуратный хвост, старый бежевый плащ, платок на шее и самые обычные джинсы — все так же стильно, но во сто крат проще. Реджина не запустилась, не потеряла своего цепкого природного шарма, а всего-навсего постарела?.. Взгляд темно-карих глаз потух и теперь не простреливал насквозь, по уже немолодому лицу местами пробежала тоненькая сеточка морщин, заметнее всего собираясь около губ, а в смоляных локонах появилась одна седая прядь, которую Реджина почему-то не стремилась покрасить. С годами Миллс заметно уменьшалась во всех смыслах — казалась все ниже, тоньше, слабее. Подуй на нее порыв ветра — тут же бы снес с ног. Было ли это бессознательным стремлением к смерти или последствиями нелегкой жизни? Свон оставалось только гадать. Реджина скромно сидела на краю скамейки и не отрывала внимательного взгляда от сына. Она вела себя, словно мама-кошка, готовая тут же броситься и расцарапать в клочья, если ему будет угрожать малейшая опасность. Следила за каждым его движением, то склоняя голову набок, то пристально прищуриваясь. — Ты невероятно изменилась, Эмма, — сказала Реджина и убрала книгу в сумку, когда Свон по-хозяйски уселась рядом. И впрямь — вырядилась как не в себя: вся шипастая, колючая, зубастая — ну, до чертиков! Косуха, черные рваные джинсы, несметное количество массивных колец, а линия пепельного каре — прямее лезвия ножа. От кого защищаешься, Эмма? Зачем облачилась в тяжелую кольчугу? Углы в образе — острее осоки, во взгляде — холодная сталь, а в жестах — грациозная небрежность, прямо как когда-то у… Нет! Невозможно, невозможно! Колесо сансары не дало оборот — Эмма что, зря собственноручно разворачивала его столько лет в обратную сторону? Но очевидный контраст суров и беспощаден, и он безжалостно открывал глаза на горькую правду. — Да что ты? — Свон вопросительно изогнула бровь. — Надеюсь, в лучшую сторону? Миллс ничего не ответила на этот ребяческий выпад, а лишь сдержанно улыбнулась, опуская взгляд. И тогда Эмма ощутила то, чего доселе не испытывала рядом с ней ни разу, — власть. Сидела здесь, как королева, и дышала молодостью — весь мир еще у ее ног! Борзая, злая, сильная, а на фоне миниатюрной Реджины со своими бицепсами и внушительным ростом — так натуральная машина для убийств. — Значит, ты знаешь Ника Роджерса? — первой перешла к делу Реджина. — Откуда? — Он курировал выставки в галерее второго универа, где я училась, — ответила Свон и закинула ногу на ногу, скрестив руки на груди. — Стоял, рукоплескал моим снимкам, а потом мы встретились на фестивале — там и подружились. Славный парень. — Зря он дал тебе телефон Джейкоба, — качнула головой Реджина. — Уилсон в основном работает с заказными проектами и крупными единицами — любит быть уверенным в успехе. Неудивительно, что твой душевный стриптиз ему не пришелся по душе. — Неужели? — саркастический смешок вырвался против воли. — А Вам как, мисс Миллс? — А я скажу так: если есть желание, то все можно сделать в рамках оговоренных условий и бюджета. — Ник говорил мне, что ты сейчас уже не работаешь, — произнесла Свон, смотря вдаль перед собой. — Это правда? — Вот позорный сплетник, — иронично отозвалась Миллс. — Да, я почти отошла от дел. Но ради тебя сделаю исключение. — Нет слов, — ухмыльнулась Эмма. — И чем же я удостоилась такой чести? — Эмма, ты… — растерялась Миллс и повернулась к ней, глядя на точеный профиль. — Кажется, пока мы не обсудим кое-что другое, разговора о работе у нас не получится. — Сама проницательность, — ехидно выплюнула Свон. — Спрашивай все, что хочешь, — едва заметно кивнула Реджина, неотрывно наблюдая за сыном, который молниеносно залезал вверх по лестнице деревянного кораблика. — Я знаю, что тебе это нужно. Но на самом деле хотелось не спрашивать, а вцепиться зубами в глотку. Эмма неистово злилась: руки чесались облить Миллс потоком раскаленной лавы без прикрас, ужимок и экивоков. Высказать ей все, что кипело внутри годами, так и не давая покоя. Раз теперь она обладала недюжинной властью, то почему бы ею не воспользоваться? — О, я бы много чего хотела у тебя узнать. — Ну так вперед, — дёрнула подбородком Миллс, посмотрев прямо в светло-зеленые глаза. — Чего уже терять? — И то верно, — равнодушно протянула Эмма и сделала короткую паузу. — Ты ведь тогда уехала не потому… — она прервалась, собираясь с силами, чтобы произнести остальное. — Не потому, что меня повязали? Ты не сочла меня сумасшедшей? Реджина лишь усмехнулась от этого предположения и покачала головой. — Вот уж не мне называть кого-то сумасшедшим, — тяжело вздохнула она и поправила платок на шее. — Нет, Эмма. Я вовсе так не думала о тебе. Ты ведь наверняка уже догадываешься о том, что все получилось намного прозаичнее. — Знаешь, мне бы хотелось услышать подтверждение своих теорий от тебя, — отрешенно проговорила Свон. — Потому что я искренне ненавидела тебя последние несколько лет, до умопомрачения злилась и хотела забыть все, что между нами произошло, как страшный сон, — Эмму, наконец, прорвало, а Миллс лишь коротко кивала ей в ответ на все, что слышала в свой адрес. — Но я не могла. Ничего не могла с этим поделать, пока не обратилась за помощью. Ты вывернула мне всю психику наизнанку, пользовалась мной и постоянно лгала. Ты гребаная лицемерка, Реджина, и я даже не знаю, любила ли ты меня когда-нибудь по-настоящему? — Ты совершенно справедливо хочешь убить меня, — ответила Миллс с горькой улыбкой, — но я искренне любила тебя. Пусть, как могла — извращенно, скверно, ядовито. Потому что не умела по-другому. Вот только жаль, что даже это не служит мне оправданием. — Ты калечила, манипулировала и ни во что меня никогда не ставила, — Эмма выплеснула на нее еще яду, и Миллс терпеливо приняла и его. — Я знаю, что вела себя как полная… — но Свон не дала ей договорить. — Почти целый год трахать малолетку и пользоваться ее слепым обожанием! — воскликнула Эмма. — И ладно бы при этом еще не ебать ей мозги. Ты отвратительна, — мрачно усмехнувшись, добила она, смотря на профиль Реджины. — Единственное, что тебя хоть как-то оправдывает, — это твои финансовые и духовные вложения. Потому что деньги — это энергия. Ты собственной кровью добывала их до изнеможения каждый божий день и щедро тратила на меня, а все то, что ты дала мне как профессионалу, пригодилось в работе. Но я не буду тебя благодарить. Ведь ты отняла у меня несоизмеримо больше. Реджина молча поджала губы и смотрела куда угодно, но не на Свон. Казалось, что она готовилась принять с благодарностью все, до последней капли, добровольно отравиться этой злостью и захлебнуться в белой пене, скорчившись в муках под мантру из бесконечных справедливых обвинений. — Я пыталась тобой заглушить пустоту внутри. Тешила себя иллюзией, будто делаю что-то полезное и правильное, когда помогаю несчастной девочке. Любила и видела в тебе себя, — губы Реджины скривились в печальной полуулыбке, а на лице ее не читалось ничего, кроме презрения. Гадкого презрения к самой себе. — Я достойна гореть в аду за это. Как и за все остальное, что сделала с тобой и с другими людьми. Не было еще никого, кто бы, уходя, не плевался мне вслед. Ни-ко-го, — по слогам, медленно проговорила она. Эмма лишь саркастично рассмеялась в ответ, а в ее светло-зеленых глазах отразилась неподдельная злоба. Она не собиралась останавливаться всаживать в грудь Миллс копье за копьем, озверело прокручивая каждое из них. Без жалости и сожаления пронзать насквозь хрупкую грудную клетку Реджины, лишь бы сделать ей так же больно, как шесть лет назад сделала она. Сильнее, сильнее и сильнее! Да так, чтобы той не кричать, а выть хотелось от нестерпимой боли. Свон раньше и подумать не могла, что у нее появится столь драгоценная возможность. Ах, если бы Ник Роджерс только знал, сколько пользы принес тем, что настоял на столь плодотворном сотрудничестве! — И вот это ты называешь любовью? Ну ты приколистка, ей-богу! — язвительно ухмыльнувшись, отчеканила Свон. — Если честно, я даже сейчас не могу смотреть на тебя без ненависти. И безумно хочу, чтобы ты каждый день видеть не могла своего отражения в зеркале без такой же брезгливости. Реджина еще раз кивнула Эмме и обвела площадку зорким взглядом, убедившись, что сын сейчас находился достаточно далеко от них. А затем повернулась к Свон и ровным голосом, честно глядя ей в глаза, выпалила: — Бей еще. Эмма на секунду опешила и даже слегка отпрянула от нее, обескураженно хлопая длинными ресницами. — Не жалей сил, давай, — Миллс вдруг неприлично близко наклонилась к Свон и дерзко схватила ее за предплечье. — Или ты забыла, как я в один день все дала бедной запутавшейся сиротке, которая так отчаянно нуждалась в любви и ласке, — гримасничая, произнесла она высоким тоном, — а потом все это по щелчку пальцев забрала? Как оставила тебя одну в дурдоме? Хочешь, я расскажу тебе, каково это — приручать людей, а потом выбрасывать их на улицу, как животных? — Заткнись, — прошипела Свон, вибрируя от заряда злости. — Заткнись, заткнись! Какая же ты… — Ну-ну, скажи мне, — закивала ей Реджина и посмотрела свысока, — какая? — На всю голову больная, конченая, мерзкая и достойная самого худшего тварь, — сквозь зубы процедила Эмма и презрительно прищурилась. — Не будь мы здесь, я бы ударила тебя настолько сильно, что ты бы еще долго не смогла встать на ноги. Я ненавижу тебя, черствая ты сука! — тяжело дыша, прохрипела Свон, до боли впиваясь короткими ногтями в ладонь. Но как только Эмма собралась вновь замахнуться острым копьем, выражение лица Миллс вмиг изменилось — она просияла доброй улыбкой, словно несколько секунд назад ее не обвиняли в страшных грехах, не поливали потоком жгучей ненависти и не хотели убить. Свон перехватила ее взгляд и заметила, как к ним стремительно приближался ребенок. Бежал изо всех сил, весело улыбался и держал в грязных руках два ярких цветка. Эмма тут же шумно выдохнула, мгновенно переведя дух. — Мамочка, это тебе! — радостно посмотрел на нее сын, уверенно протягивая подарок. — Ты самая-самая лучшая! — Какая красота! — Реджина наклонилась к нему ближе, с восторгом разглядывая цветок, будто это было самое ценное украшение в мире. — Спасибо, Генри, мне очень приятно. А второй кому? Реджина с интересом посмотрела на сына, когда тот робко протянул Эмме маргаритку. Свон на секунду обомлела, глядя в его глаза — карие, горящие, яркие, отливающие звонким янтарем на солнце — такие, как некогда сияли на лице у его матери. Поразительное сходство. — Мне? — недоуменно отозвалась Эмма, приложив руку к груди. — Ага, — уверенно кивнул мальчуган. — Вы же подруга моей мамы? Как Вас зовут? — Спасибо, Генри, — растерянно пробормотала Свон. — Меня зовут Эмма. И да, мы уже очень давно дружим с твоей мамой, но видимся редко. Реджина, которая все это время не сводила с них глаз, поспешила вклиниться в разговор. — Давай свои ладошки, — она достала из сумки пачку салфеток, аккуратно вытирая руки сына. — Только признайся честно: с клумбы сорвал, да? — Миллс хитро прищурилась и улыбнулась. — Ну да… — виновато протянул Генри. — Так нельзя? — Нельзя, но нет ничего страшного в том, что ты сейчас это сделал, — ласково ответила Реджина и поправила его капюшон. — Ты, правда, нас с Эммой очень порадовал. Блять. Эмма молча отвернулась, не в силах больше наблюдать за этой до одурения сладкой и милой картиной. Вечное противоречие внутри разрывало ее на части: перед ней в одном лице вновь предстали и добрая фея, и жуткое чудовище. Так взяла ли светлая ипостась Реджины верх над темной? И в какую же сторону теперь маятник качается чаще? Ей хотелось верить в то, что Миллс сильно изменилась. Ведь раньше она бы даже не стала слушать все эти упреки, поставила бы жирную точку в конце предложения, развернулась и ушла бы прочь с гордо поднятой головой. Раньше бы она никогда не признала своей вины. Раньше бы она ни за что не позволила никому так сильно себя бить. — Ура! — Генри, очаровательно улыбаясь, положил руки маме на колени и взглянул на Свон. — Эмма, ты очень красивая! Приходи почаще! — напоследок бросил он, прежде чем убежать обратно на площадку. Свон молча проводила Генри задумчивым взглядом: он постепенно отдалялся от них, намереваясь покорить очередную вершину детского кораблика. — Ладно, не гори в аду, — глядя куда-то в сторону, снисходительно сказала Свон. — Тебе есть кому отдавать все свои долги. Он невозможный очаровашка. Реджина лишь тихо рассмеялась и покачала головой. Снова заботливо посмотрела на сына и спустя пару долгих мгновений, рвано выдыхая, произнесла: — Хочешь поговорить о моих долгах? — с усталой иронией поинтересовалась она, а Эмма безразлично пожала плечами, оставляя выбор за Миллс. Потому что горькая складка у ее рта выдавала авансом всю боль, которая крылась в этом вопросе. — Ну, раз так, то, пожалуй, расскажу. — Я не настаиваю, — Свон посмотрела на землю, пиная ногой мелкий камень. — Достаточно уже и того, что теперь ты живешь с моей ненавистью. — Тебе полегчало? — с искренним любопытством спросила Реджина, открыто глядя Эмме в глаза. — Издеваешься? — язвительно выплюнула та. — Я раньше думала, что простила тебя, но оказалось, что нет. Тогда, полтора года назад, я соврала, потому что ошалела, когда увидела тебя с ребенком. Слишком много всего за раз встало на свои места. — Знаешь, закон бумеранга всегда работает, — заметила Реджина и вновь принялась отслеживать все юркие перемещения Генри на площадке. — А в моем случае он сработал феноменально. И я не хочу, чтобы ты думала, будто я беззаботно и припеваючи жила все это время. Мне прилетело за все грехи сполна. — Да? — не без тени радости в голосе переспросила Свон. — И что же с тобой произошло? Эмма строила тысячи догадок и теорий на этот счет до встречи с Реджиной в музее, и только после — перестала. Потому что смогла убедиться в том, что Миллс счастлива. Что у нее все есть. Успешная карьера, муж, сын, куча денег и признание. Чего еще надо-то, Господи? Во всех смыслах она казалась Свон состоявшимся человеком. Эмма не раз представляла их с Робином и Генри вместе и наивно радовалась за нее. Ведь она бы никогда не смогла дать Миллс всего этого. А значит, никогда бы не сделала ее счастливой. С самого начала и по сей день Эмма могла предложить Реджине лишь себя (какая малость!), а этого, увы, было и будет решительно недостаточно для ее потребностей. — Я ведь уехала не только потому, что спасала тебя от себя. Мне предложили долгосрочное сотрудничество с «МоМА», а тебе ли не знать, какая это вершина. Тут-то я и подумала: вот он, знак судьбы о том, что точно пора уезжать из Бостона… — вдруг Миллс осеклась, замечая, как Генри слишком высоко взлетел на качелях. — На самом деле, я давно хотела переехать, ведь нутром чувствовала, что там, где рядом моя мать, которая меня никогда не любила, город, который я не выбирала, квартира, в которой хранится множество ужасных воспоминаний, у меня ничего не получится. — Ты сейчас о ребенке? — Да, но и еще… — Реджина зябко поежилась, сильнее запахивая воротник плаща, хотя майское солнце сегодня нещадно напекало всем головы. — Мне ведь всегда было мало, Эмма. Всегда, — карие глаза пренебрежительно сузились. — Естественно, одним музеем я не ограничилась, и когда чуть более плотно тут обосновалась, то стала курировать проекты и в частных галереях. Словом, ничего не изменилось. Я все так же бесконечно работала, работала, работала, а потом… сломалась. Уголки губ Миллс обреченно опустились, и она мимолетно смахнула слезу, которая покатилась по щеке. — Папы не стало, — на выдохе тихо проронила Реджина, — а я, не в силах с этим справиться, сильно заболела. Организм не дурак, знаешь ли. Сейчас понимаю, что, вероятно, больше ничего не смогло бы меня остановить в той непрерывной гонке за регалиями ниже фамилии и желании изображать из себя ту, кем я никогда не являлась. Это страшно — на рубеже внезапно осознать себя совершенно пустой: ни семьи, ни любви, ни хотя бы собаки. Я всю жизнь безжалостно шла по головам к эфемерным пьедесталам, но так и не сделала ничего достойного. Того, за что меня можно было бы назвать Человеком. Да я даже цветы не смогла нормально вырастить — все умирали, потому что я не находила времени за ними ухаживать. Миллс честно пыталась сдержать подступающий к горлу комок, то и дело прикрывая губы и нос рукой. Эмма смотрела на нее, чуть нахмурившись, и не верила своим глазам: Реджина плакала. Такого раньше никогда не случалось на памяти Свон. В ней словно проснулось что-то живое, пульсирующее и… человечное? А от былой стали, холода и неприступности не осталось и следа. Реджина прямо перед Эммой через боль и слезы вскрывала на себе самые страшные раны и при этом все равно не отводила чуткого материнского взгляда от Генри. Свон ожидала чего угодно, но только не этого: та женщина, что когда-то до безумия калечила ее, сейчас как будто просветлела. — Реджина, ты можешь не рассказывать дальше, если не хочешь, — впервые за все время их разговора Эмма ответила без ноты сарказма и злобы в голосе. — Да нет, мне уже не так больно. Просто видишь, я к сорока двум годам научилась плакать. Хвастаюсь, — поспешно добавила Миллс и коротко рассмеялась, аккуратно вытирая края глаз салфеткой. — И ты не подумай, я не манипулирую. А то ты, зная мое гнилое нутро как никто другой, можешь так справедливо решить. — Я вовсе так не думаю, — Эмма мягко коснулась ее плеча. — Прости меня, пожалуйста, еще раз, за все, — Реджина сделала паузу и, не утаивая слез, заглянула прямо в полные сочувствия светло-зеленые глаза напротив. — Пойму, если ты не сможешь. Я заслужила жить с этим до конца. Миллс вытерла едва заметные черные разводы от туши на лице и осунулась, опустив голову. Она выглядела такой маленькой, хрупкой и беззащитной, словно одна стояла на исповеди перед суровым священником в просторном храме. Но Эмма ничего не ответила — лишь тревожно нахмурила брови, глядя на нее. — Знаешь, во время болезни я поняла, что ничего благороднее в своей жизни, чем для тебя, я не сделала. Ты абсолютно права: меня не за что благодарить, но тогда рядом с тобой во мне многое перевернулось — и это был самый настоящий прорыв. Думала, когда лежала на гребаной больничной койке, что если сдохну сейчас — то хоть с мыслью о том, что вложилась в тебя. Прости… — пухлые губы Реджины задрожали, а ее голос надломился. — То, что я делала с собой все эти годы, в итоге сыграло злую шутку: много пила, ничего не ела, работала на износ, лишь бы прийти домой и отключиться. Я искренне хотела умереть в то время. Не следовала рекомендациям врачей, не пила таблеток, пропускала приемы… — А потом? — тихий вопрос застыл между ними в воздухе. — А потом я абсолютно трезвая встала на край подоконника, — горько улыбнувшись, произнесла Реджина и снова отвернулась, не в силах больше смотреть на Эмму. — Робин снял. Она сказала это с такой легкостью, что Свон захотелось закричать от ужаса. Кинолента из самых жутких кадров мелькала у нее перед глазами, и она не могла ее остановить. Отчаянно хотелось одним резким движением руки вырубить это дрянное кино и оборвать провода, да все никак не получалось, черт подери! Эмма застыла, как мраморное изваяние в вечности, и не могла оторвать от Реджины взгляда, исполненного горькой нежности. Она же не изверг. Ей тоже больно. Злость больше не плясала темными тенями в ее глазах, а желание вонзить в Миллс очередное копье поглубже сменилось на то, чтобы молча обнять ее. — Будь у меня возможность повернуть время вспять, я бы все бросила к чертовой матери: эти гребаные карьерные вершины, атрибуты «успешности» и прочую материальную чушь, — Миллс изобразила в воздухе кавычки и поморщилась. — Уехала бы жить в тот старый дом к океану в Провинстаун для начала на год и занималась бы целыми днями всякой ерундой. Вероятно, и не заболела бы тем, чем в моем возрасте еще не положено. Даже и выглядела бы скорее всего получше, чем сейчас, — криво усмехнулась она и вытерла нос салфеткой. — Не надо, — умоляюще взглянула на Реджину Свон и все-таки робко накрыла ее ладонь своей. — Не наговаривай на себя: история не знает сослагательного наклонения. Ты поступила тогда наилучшим для себя образом. — Спасибо, Эмма, за твою доброту, — она слабо сжала пальцы Свон, не отпуская их. — Я, если честно, до сих пор не знаю, зачем кому-то там, — Реджина посмотрела наверх, — понадобилось меня спасать. Но я постепенно поправилась, а Робин остался. И я все еще не могу найти логичного объяснения тому, что случилось с моим организмом после долгой болезни. Это странно. Но мне уже было совершенно наплевать, когда я поняла, что смогу заново обрести смысл жизни. Реджина взглянула на Генри, который громко смеялся и бежал за таким же маленьким мальчиком, — он изо всех сил старался его обогнать, стремясь скорее покататься на карусели. И за все время своего монолога Миллс, наконец, светло улыбнулась. — Теперь тебе полегчало? — вкрадчиво поинтересовалась она после долгой паузы. Но Эмма лишь стиснула губы и опустила взгляд, не в состоянии больше смотреть в ее покрасневшие глаза, потому что и впрямь: все как рукой сняло. То, что горело и клокотало свирепой бурей внутри, улеглось, словно по мановению волшебной палочки. Мучительная исповедь и искренние извинения Реджины проникли в кровь, побежали по венам, снимая напряжение с каждого натянутого струной нерва. Успокаивали гулкую боль в груди за долгие шесть лет, стаскивали тяжкий груз с сердца и, как долгожданный морфий для раненого, позволяли обессиленно выдохнуть. — А возвращаясь к тому, зачем мы здесь сегодня встретились, — Миллс обхватила ладонь Эммы обеими руками и, глядя ей в глаза, продолжила: — Я дам тебе этот старт, сделаю его фееричным, успешным и громким, а ты знаешь, что я не бросаю слов на ветер. Но только при условии, что ты пообещаешь мне кое-что. Считай это моей кураторской прихотью. — И что же? — зачем-то спросила Свон, сама догадываясь, о чем пойдет речь. — Я знаю, что ты уже многого достигла, — улыбнувшись краешками губ, сказала Реджина с трогательной гордостью в глазах, — и я вижу, как ты безудержно рвешься дальше, выше и сильнее — даже переступила через себя и написала мне! А это, я уверена, было для тебя тем еще удовольствием, — в темно-карих глазах сверкнула грустная усмешка. — Пообещай мне не забывать о том, кто ты есть на самом деле. В отрыве от всего земного и сиюминутного, что не составляет и малой доли тебя. Безусловно важного, но достойного лишь второго места — ведь в этом мире существует что-то намного важнее тела, — Миллс отпустила ее ладонь. — Не превратись в меня, Эмма. Не совершай таких же ужасных ошибок, потому что ты намного сильнее, добрее и умнее, чем я. — Я уже не похожа на тебя, — чувствуя, как хрусталь ломался внутри, ответила Свон. — И никогда не стану — это я точно могу тебе обещать. Эмма видела перед собой уставшую, измученную женщину, погребенную под ворохом медалей и кубков. Женщину, которая всю жизнь отнюдь не занималась чем-то бездуховным и безнравственным — наоборот, проливала свет нетленного на любого прохожего, случайного туриста или студента. Говорила о сложном и высоком легко и понятно, зажигая без огнива и кремня искру любви к искусству в каждом. Но если, кроме миссии, вокруг кромешная пустота, то жестокое время неуловимо ускользает из рук, унося за собой самое ценное — жизнь. Ведь коварный серый кардинал засек таймер в груди на строго определенный срок. Неподалеку раздался детский плач — Свон едва ли не вздрогнула, выныривая из бездны размышлений, и заметила перед собой уже спину Реджины. Генри неудачно скатился с горки и ушиб коленку, а она сию секунду коршуном сорвалась с места и полетела к нему. Миллс присела перед ним на корточки, бережно поднимая его с земли, и ласково обняла, крепко-крепко прижимая к себе. Не кричала, даже не повышала голос, когда он долго не хотел успокаиваться, а терпеливо слушала и осторожно растирала место ушиба, приговаривая что-то утешающее. «Я понимаю, что тебе грустно и больно, но это совсем скоро пройдет, — доносились до Эммы обрывки их разговора, когда Генри стал немного тише реветь. — Поплачь, если тебе еще хочется, в этом нет ничего страшного. А если ты устал, то мы можем пойти домой — папа заберет нас на машине». Эмма не могла оторваться от этой картины, пока в ее солнечном сплетении сквозь старые раны прорастали цветы. Светлой вереницей кружились мысли о том, что она стала свидетелем редкого чуда — того, когда прерываются травмы поколений. Когда чертово колесо сансары больше не дает оборот — и цикл абьюза не становится короче, а прерывается навсегда. Все происходящее печально подсказывало ей, что Кора была отвратительной матерью, и свои бесчестные долги до сих пор не удосужилась отдать дочери. Зато сама Реджина, кажется, совершила невозможное — поставила во всем этом многолетнем кошмаре точку. Конечно, идеальных родителей нет на свете — и Эмма это прекрасно понимала. Но зато есть те, кто по-настоящему любят своих детей и всеми силами стараются становится ради них светлее, чище и здоровее. Свон не знала наверняка, какой матерью была Реджина, и, скорее всего, уже никогда не узнает. Но увиденного и услышанного сегодня ей хватило сполна, чтобы с чистым сердцем поверить в лучшее. Видела она и то, что, когда Реджина перед ней отчаянно посыпала голову пеплом, а после — добровольно клала ее на плаху, тоненькие и хрупкие осколки разбитого зеркала, как по волшебству, собирались в красочный и резной витраж. Местами кривой, израненный трещинами, но зато до дрожи живой, с печальной историей в каждом стеклышке. Эмма больше не отражала ее, и хотя бы одна злополучная спираль в ее жизни с треском обрушилась. А если Реджина смогла переплавить пласты своей боли в сияющее и резное кружево, на которое невозможно было наглядеться, то чем же Эмма хуже? Разве у нее не найдется сил собрать внутри себя все разбитое — в целое? — Так что, мисс Свон, — Реджина подошла к ней ближе и протянула ладонь, — теперь я могу рассчитывать на сотрудничество с Вами? По правде говоря, для меня будет большой честью открыть всему городу Ваш неоспоримый талант. — Ну разумеется, можешь, — коротко улыбнулась Эмма и мельком смахнула слезу, крепко хватаясь за руку Реджины. — Я буду только рада поработать с тобой.