Вы, 12:24:
Да
А что?
Сынмин не ждет скорого ответа, поэтому отходит, умывается и с минуту рассматривает в зеркале свое опухшее лицо. Да, все-таки хорошо, что его соседей не было в комнате. Зрелище не очень-то приятное. На завтрак сил уже не остается, и вместо кухни Сынмин плетется обратно в серую комнатушку, вновь хватаясь за телефон. Прошерстить твиттер, послушать музыку, посмотреть на котов на ютубе и забыться. Примерно этим он собирается сегодня заниматься. Но рушит его план очередное сообщение. Ким Чонсу, 12:28: Не против сходить куда-нибудь? Сынмина коротит, он пытается собрать мысли в кучку, но ни черта не получается. Чонсу разве сейчас не у родителей? Сынмин сомневается, что в общаге остался кто-то, кроме него самого, потому что тишина и правда гробовая. Да и Чонсу бы, наверное, не стал ему писать, если видел, как он спал на диване в гостиной, если слышал, как он проснулся и шумел в ванной комнате. Да? Сынмин хмурится и качает головой. Те ли это вообще вопросы, которые он должен себе задавать?Вы, 12:37:
Куда?
Ким Чонсу, 12:37: Не знаю В музыкальный магазин? В кафе какое-нибудь? Просто погулять?Вы, 12:38:
Ладно-ладно, на месте разберемся
Сынмин честно не чувствует в себе сил выходить куда-то сегодня. Но почему-то даже не думает отказывать. Единственное, что его настораживает во всем этом, — это полное непонимание того, почему Чонсу продолжает с ним возиться. Нет, им определенно стоило сблизиться, учитывая, что плывут они в одной и той же лодке с пробитым дном, но после того, что было вчера… Сынмин уверен, что неизбежно тащит за собой весь груз сломанных надежд и напоминает Чонсу о том, что у него многое отобрали, одним лишь своим лицом, на которое никак не лезет улыбка. Но с Чонсу будет куда комфортнее, чем одному под натиском четырех стен. Даже если их встреча в итоге выйдет неловкой.***
— Океанариум? Серьезно? — голос Чонсу повышается, удивленный и совсем немного возмущенный. — Хочешь на рыб посмотреть? — Ага, рыбы классные, — отвечает Сынмин спокойно, а сам уже открывает карты на телефоне и ищет, как добраться до этого места. — У тебя же не включится кошачий инстинкт? Ты их не съешь? Сынмин смотрит серьезно, а Чонсу даже теряется на мгновение. — Ты меня сейчас котом назвал или что? Сынмин хихикает в ответ, улыбаясь, кажется, впервые за последние сутки. Он пожимает плечами, оставляя Чонсу без ответа, и крутит телефон в руках, пытаясь понять, в какую сторону им нужно направляться. Он не задумывается, когда протягивает Чонсу руку и зовет его наконец сдвинуться с места. Все, что Сынмин говорит за весь не очень далекий путь, — шутка о том, что он хоть одну свою мечту исполнит. Но с Чонсу комфортно и в тишине, разбавленной шумом проезжающих рядом машин, поэтому молчание вовсе не напрягает. Чонсу, хоть по началу и выглядит не очень довольным идеей, как угрюмый отец, приходит в настоящий детский восторг, стоит им только очутиться внутри. А Сынмин продолжает держать его за руку, потому что иначе он точно навернется, засмотревшись на проплывающего над головой ската. Может быть, это немного неловко, но это абсолютно точно жизненная необходимость и вообще элементарная техника безопасности. Сегодня воскресенье, поэтому всюду шныряют люди — в основном, семьи с маленькими детьми, и Сынмин смотрит им вслед с улыбкой. Посреди этой толпы их сцепленные замком руки кажутся неуместными, но он не обращает на это никакого внимания. Ему просто нужна передышка — и он ее получает. Океанариум большой, даже, скорее, огромный, и проходит достаточно много времени, прежде чем они заканчивают с доскональным осмотром каждого аквариума. Это не так скучно, как может показаться, даже если Чонсу считает своим долгом прочитать каждую табличку с кучей не очень интересной информации. Глаза раздражаются от яркого света снаружи и объекты вокруг будто продолжают плыть по течению. Чонсу мило щурится, ослепленный и сбитый с толку. Сынмин не долго думает перед тем, как тянет его вверх по эскалатору в маленькую кофейню. Сегодня он вообще мало думает, но это даже хорошо.***
Неделя начинается с хлесткой пощечины. Не в прямом смысле, конечно. Сынмина никто не бил, хотя от отчаяния самому хотелось поколотиться головой о синтезатор, стол, стену или любую другую поверхность. Сынмин чувствует себя попросту неспособным. Особенно когда за каждым движением его пальцев внимательно наблюдают. Ему не делают замечаний, но он сам понимает, что это совсем не то, как должна звучать мелодия. Кажется, что он играет еще хуже, чем раньше. Пальцы не слушаются и будто тоже не хотят этим заниматься. Сынмин уверен, что все идет из головы, поэтому если он сможет убедить себя в том, что это ему надо, то он сможет без ошибок сыграть то, что от него требуют. Но убедить себя в этом не так уж и просто, потому что сейчас это кажется ему абсолютной неправдой. Ему это не надо, он не хочет этим заниматься. Он хочет петь, танцевать. Что угодно, но не это, черт возьми. Он знает, как это работает. Нужно не меньше усилий, чем на танцы, но в итоге это окажется интересным куда меньшему кругу зрителей. Боже, если они вообще будут! Это действительно беспокоит Сынмина так же сильно, как и тот факт, что с таким отношением с ним могут легко распрощаться. Компания не любит, когда ты занимаешься чем-то кроме музыки и танцев. Компания не любит, когда ты не отдаешь всего себя на практиках. Компания любит только безропотных, послушных трейни, из которых потом старательно вылепливают айдолов. В конце концов, компания не любит Сынмина.***
Расписание меняется, подстроиться сложно, но времени на отдых все так же катастрофически мало. Чонсу продолжает общаться с Сынмином, и это хоть немного спасает. Он подлавливает его на обеде и внимательно смотрит, пока не убедится, что все в порядке, рассказывает что-то своим спокойным глубоким голосом и смеется иногда, забавно приоткрыв рот и быстро-быстро жмурясь. Рядом с Чонсу Сынмин думает, что еще не все потеряно, что он еще может бережно собрать крупные осколки и склеить обратно, оставив трещины гордо сверкать золотом. Разбитая посуда — это грустно, но кинцуги — это искусство. Это будет сложно — превратить свою боль в искусство, но они должны справиться. Возможно, это не совсем то, чего он хотел. Возможно, это не тот путь, по которому он должен идти. Но теперь он должен сосредоточить все свое внимание на инструменте, которым до этого занимался не чаще раза в неделю, корпеть над ним сутками напролет, чтобы на ежемесячной проверке не облажаться слишком сильно. Или, может быть, ему все же стоит показать самую ужасную игру, на которую он только способен, чтобы там, сверху, поняли, что эта идея определенно провальная, ужасная и иррациональная, чтобы ему позволили вернуться обратно к танцам и чтобы его «попытка» закончилась на этом. Или… А что, если после такого с ним и вовсе распрощаются? И снова он здесь. В конце концов, что лучше: синица в руках или журавль в небе? Что ему делать? Сынмин не знает. Этот вопрос продолжает его тревожить. Раньше в изматывающих танцах Сынмин топил все свои тревоги, но оказалось, что синтезатор утомляет не хуже физических нагрузок. Он дается тяжело, от долгой игры запястья сводит тупой болью. Но зато в перерывах у Сынмина не остается сил думать ни о чем, кроме собственных ошибок и быстрого маршрута до аппарата с кофе. Но не в этот раз. (Жить в стабильности — это не его конек, правда?) В этот раз в коридоре он слышит голос, который точно ни с кем не спутает — слишком уж хорошо он запомнился, звучащий в ночной тишине общежития. Чонсу. Сынмин не знает, что это за песня: инструментал вообще едва слышно через дверь, но слова все на английском, насколько он может разобрать. Наверное, Чонсу готовит ее для проверки. Сынмин не знает, почему проходит чуть дальше по коридору, так, чтобы сквозь узкую стеклянную вставку на двери было видно темную макушку, почему останавливается, продолжая слушать. Ему нравится голос Чонсу, то, как он поет, но едва ли бы он остановился и стал слушать другого трейни. Зачем ему это? У него своих забот полно, тоже нужно готовиться… Внезапно песня останавливается, Чонсу ворошит волосы на затылке и, кажется, вскрикивает. Сынмин пугается всего на мгновение, потому что не ожидает, потому что Чонсу всегда серьезный и собранный, потому что кажется, что он просто не может реагировать так, потому что кажется, что у него всегда все получается… Но он просто человек, с такими же неудачами и потерями, с такими же эмоциями и переживаниями, которые пусть он и не показывает прилюдно, но они у него все же есть. И Сынмин должен признать, что это все совершенно нормально, что это делает Чонсу только ближе и понятнее, потому что за сегодня Сынмин как минимум трижды точно так же вскакивал из-за синтезатора и злился, что ничего не получается. Он горько усмехается, и дверь бесшумно отворяется. Теперь Сынмин пугается чуть сильнее, неосторожно сминая в руке бумажный стаканчик. Его будто застали за чем-то неприличным или нелегальным — или и то, и то, вместе взятое. Он чувствует потребность в том, чтобы начать объясняться, говорить, что он вообще мимо проходил, он не специально, ничего не видел и не слышал. Но Чонсу не просит у него оправданий, удивление мелькает в его глазах всего на долю секунды и сразу же забывается. Он выходит из репетиционной уже спокойным, но все еще немного подавленным. — Хочешь сыграть вместе? Это звучит так легко и непринужденно, будто Чонсу просто поздоровался, увидев знакомое лицо. Сынмин сначала так и думает, прежде чем смысл сказанных слов до него доходит. Он может только нахмурить брови и посмотреть на Чонсу вопросительным взглядом. — Не хочешь? — Чонсу бросает в ответ такой же наполовину удивленный взгляд. — Хочу, — вздыхает Сынмин. Он врет. Он уже не знает, чего хочет. Но отказываться — это глупо и безрассудно, к тому же, наверное, хорошо, если он сможет попрактиковаться с кем-то. С кем-то, кто лучше него. Сынмин не слышал, как Чонсу играет, но он рассказывал, что играл раньше, еще до того, как вообще попал в агентство. Поэтому Сынмин делает справедливые выводы. Сынмин играет всего год — с тех пор, как стал трейни. Этим приходилось заниматься, и он не чувствовал, что делал какие-то особые успехи. Он просто не придавал этому большого значения, а сейчас весь его мир должен вращаться вокруг клавиш. И, честно говоря, он просто боится оплошать перед кем-то, кто очевидно разбирается в этом лучше. Но без позора нет прогресса, поэтому, входя в чужую репетиционную, он думает, что это может быть хорошей идеей. Комната практически такая же, как и та, в которой он почти безвылазно занимается последние дни. Только под деревянными балками справа стена другого цвета. По центру стоит синтезатор, большой и наверняка ужасно дорогой. Он один, и Сынмин думает, что ему стоит вернуться к себе и притащить свой. Собственностью тут не пахнет, конечно, совсем. Сынмин просто по инерции называет этот синтезатор и репетиционную своими. Они все так же принадлежат компании, там нет ни его денег, ни его души, но так просто удобнее. В любом случае, Сынмин не успевает развить мысль о втором инструменте дальше, потому что Чонсу уже закрывает за ними двери, отрезая путь назад. Сынмин смотрит на него потерянно, но ничего не говорит, переминаясь с ноги на ногу. Он не знает, что ему делать, он просто смотрит на Чонсу, который проходит вглубь комнаты более решительно, тянется за круглым стулом и ставит его подле точно такого же у синтезатора. Он садится за инструмент и переводит заинтересованный взгляд на Сынмина, похлопывая по мягкой обивке. Сынмин неуверенно проходит в репетиционную и присаживается на предложенное место. Он может только неловко смотреть вперед, на черно-белые клавиши, которые уже приходят к нему по ночам в кошмарах. Он складывает руки на коленях и жмется в плечах, стараясь занять как можно меньше пространства. — Играл когда-нибудь в четыре руки? Сынмину приходится отвлечься от клавиатуры. Он смотрит на Чонсу, с искренним интересом чуть склонившим голову вбок. Он снова такой спокойный и собранный, слегка улыбается уголками губ, словно не торчит здесь сутками напролет, словно не устает от этого всего. Сынмин только качает головой в ответ на его вопрос. — Хочешь попробовать? Это весело. — Чонсу улыбается шире, прикрывая глаза. — Мы с мамой раньше любили так играть… пока пианино не продали. Чонсу усмехается, но не горько. Он вспоминает об этом, как о чем-то старом, давно прошедшем и хорошем, о чем-то, что он бы, возможно, хотел вернуть, но по чему не собирается долго горевать. — Я паршиво играю, — признается Сынмин, опуская голову. Зачем он вообще согласился? Он же сейчас обязательно облажается так, что потом Чонсу будет смотреть на него, как на идиота, до конца его жалкой жизни. — Я же не предлагаю что-то сложное играть, просто какой-нибудь блюз… В четыре руки легко. — Чонсу обиженно дует губы. — Необязательно быть профи, главное — чувство ритма. И у тебя оно точно есть: я слышал, как ты читаешь. Это… Чонсу вдруг замолкает, не сумев подобрать нужное слово, поднимает глаза куда-то к потолку и явно пытается перебрать все возможные варианты в голове, чтобы наконец найти тот самый. Сынмин роняет печальный смешок. — Плохо? — подсказывает он. Сынмин хочет согнуться пополам и сползти на пол под несчастный синтезатор, но по затылку прилетает удар, мягкий и почти неощутимый. Он не понимает, почему Чонсу бьет его, пусть и несильно, но не то чтобы Сынмин сильно этим возмущен. — Круто! — недовольно поправляет Чонсу. — Красиво, восхитительно, прекрасно… — продолжает он, и с каждым словом его голос становится все тише. — Я не понимаю, почему ты так говоришь о себе. Ты в одном из крупнейших агентств страны, это ведь уже что-то значит? Тяжелый вздох вырывается из груди непроизвольно. — И они сказали мне взять в зубы синтезатор вместо того, чтобы продолжать, — говорит Сынмин тихо, осторожно обнимая себя за плечи и сжимаясь еще сильнее прежнего. — И что? Это же не значит, что ты будешь просто молча тыкать на клавиши. — Чонсу недовольно хмурит брови. — Ты только представь: мы будем делать музыку. — Он поднимает ладони и крутит ими из стороны в сторону, но Сынмин этого не видит. — Вот этими самыми руками! Разве это не круто? Будем как DAY6-сонбэнимы! Сынмин снова вздыхает. — Я не знаю… Точно ли это то, чего я хочу? И все, что мы делали до этого… зря? Сынмин только на последнем слове замечает, как у него ломается голос. Он крепче кутается в собственные объятия и поджимает дрожащие губы. Чужие руки ложатся под лопатки, и Сынмин вздрагивает, не ожидая прикосновений. Чонсу просто безмолвно гладит его по спине, и тишина заполняет комнату до краев, пока ножки стула не шкрябают по полу. Чонсу придвигается ближе, вплотную, обнимает одной рукой его за плечи, а второй мягко гладит по голове. — Мин-а, я не знаю, что тебе сказать, правда, — шепчет он обеспокоенно. — Мне тоже было трудно принять это, трудно сейчас вспоминать, как играть на этой штуке. Тебе, наверное, еще тяжелее, но… Но если тебе нравится хоть немного, то просто дай этому шанс. Рука Чонсу перестает гладить его голову, плавно спускается на плечо и остается там. Чонсу внимательно смотрит на его лицо, и Сынмину неловко смотреть на него в ответ, он опускает взгляд на его шею и просто наблюдает за кадыком, который начинает дергаться, когда Чонсу снова говорит. — А то потом мы станем самым популярным бэндом в Корее и ты будешь локти кусать. — Сынмин краем глаза видит, как губы Чонсу дергаются в улыбке. — Но если совсем не нравится, то правда, лучше не мучить себя. Чонсу замолкает, Сынмин тоже молчит, не в силах сказать хоть слово и даже посмотреть в глаза, пока его не заставляют сделать это. Чонсу аккуратно перемещает свои ладони на щеки Сынмина — очень, очень горячие ладони, от которых щеки тоже начинают гореть. — Тебе нравится хоть немного? Ты радуешься, когда получается сыграть без ошибок? Любишь просто бездумно тыкать в клавиши, пока не получится что-нибудь красивое? — Хён… — выходит жалобно и позорно, будто Сынмин прямо в этот самый момент заплачет. — Твои вопросы слишком сложные, — вздыхает он. — Я не знаю, понравилась ли мне лапша на обед, а ты… — Это простые вопросы, Сынмин-и. Просто ответь, не думая, — серьезно говорит Чонсу, стараясь поймать взгляд, но Сынмин упрямо не хочет смотреть ему в глаза. — Тебе нравится играть? Сынмин разочарованно выдыхает, опускает голову, и ладони соскальзывают с его щек. Он заменяет их своими, скрывает под ними надломленные брови и грустные глаза. Чуть ниже легких, где-то на диафрагме, раскачиваясь, как на батуте, просачивается дрожь. Она неприятно отдается по всему телу, руки начинают редко трястись, и Сынмин боится, что если ответит, то будет звучать жалко. — Большую часть времени — нет, — говорит он тихо, из-за прижатых к лицу рук выходит вообще едва слышно. Просто «нет» — на самом деле ужасное преуменьшение. Большую часть времени Сынмина просто тошнит от синтезатора. — Когда получается что-то, радоваться — это естественно, разве нет? Независимо от того, нравится тебе этим заниматься или нет. Я бы так же радовался, если бы играл на гитаре или пек торты. — Сынмин делает паузу, низко и надломленно стонет, вороша волосы резкими движениями. — Я никогда не думал, что окажусь здесь. Может быть, мне и нравится, но все равно сложно привыкать, когда снова все так резко меняется. Чонсу ловит его ладони в свои, и Сынмин снова вздрагивает. — Ты прав, — произносит Чонсу, приободряюще поглаживая его руки. — Это тяжело. Но это может стать первым шагом на новом пути. Ты прошел через многое, чтобы сейчас быть здесь. Ты можешь считать неудачей или разочарованием то, что мы вообще повернули в этом направлении, но это твоя сила, твой опыт. Все, через что ты проходишь, — это драгоценный опыт. Твоя жизнь просто становится еще более разнообразной, понимаешь? Сынмин слабо кивает в ответ, но сказать ничего не получается. Слова застревают даже не в горле, а уже где-то в мозгу, не способные сформироваться в цельное предложение, имеющее хоть какой-то смысл. — Я не знаю, что еще могу сказать. Я просто хочу дать тебе заботу и поддержку, которые ты заслуживаешь. Просто… Знай, что ты не один в этом, хорошо? Знай, что я всегда здесь, рядом, готов выслушать и помочь, чем смогу. Чонсу снова приобнимает его за плечи одной рукой, притягивает ближе к себе, и Сынмин практически падает на его колени безвольной куклой. — Я думаю, у нас все получится. У тебя все получится. Сынмину хочется заплакать в тот же момент. — Ты быстро учишься, — улыбка в голосе Чонсу слышна слишком ярко. — У тебя быстрые пальцы и хорошее чувство ритма. Сынмин хочет спросить, когда Чонсу успел это все заметить, правда ли он видел, как он играет, или это были лишь пустые слова, чтобы утешить его сейчас. — Но как бы сильно ты ни старался, не забывай отдыхать, хорошо? Если будешь только работать сутки напролет, то выгоришь быстрее лампочки в общаге. Так что… пойдем домой?***
— Ты правда думаешь, что это хорошая идея? Вопрос давно вертится на языке, но теперь, когда он тихо озвучен посреди темной комнаты, Сынмину кажется, что он неуместен. Чонсу поворачивает к нему голову — Сынмин не знает, что написано на его лице, смотреть в глаза слишком неловко, да и если бы он попытался, все равно вряд ли бы разобрал хоть что-то в темноте. — Хотя, знаешь, неважно, — лепечет Сынмин и крутит головой, будто пытаясь самого себя убедить в сказанном. — Послушай… — начинает Чонсу, вздыхая. Сынмин чувствует, как вокруг запястья обвиваются чужие пальцы и настойчиво тянут за собой. Он слепо плетется за Чонсу и вместе с ним падает на диван в гостиной общежития. Чонсу крепко прижимается к нему со спины, тяжело дышит в шею и смыкает ладони на животе. Сынмин чувствует себя маленькой плюшевой игрушкой в его руках. — Я уже сказал все, что думаю, — шепотом говорит Чонсу. — Все получится. Обязательно. Не знаю, как скоро, но получится. Сынмин согласно кивает, хотя этой уверенности он не разделяет, сколько бы Чонсу это ни повторял. У него на самом деле нет никакого желания продолжать этот разговор, и у Чонсу, скорее всего, тоже, но Сынмин не пытается подняться с дивана и тихо скользнуть в свою комнату, он просто продолжает сидеть в объятьях Чонсу, вглядываясь в темноту перед собой. Спокойно. Чонсу прислоняется лбом к его плечу, носом тычется куда-то над лопаткой, но Сынмин не чувствует от этого никакого дискомфорта. Руки лежат на животе мягко и аккуратно — Сынмин даже не чувствует их веса и только накрывает поверх своими холодными ладонями, сразу же обжигаясь. Всегда горячие руки так подходят Чонсу, отчего-то думается Сынмину. Мысли путаются в голове, точно наушники в кармане, пока не затихают совсем, оставляя после себя гудящую пустоту. — Мин? — раздается вместе с грохотом двери. — Снова здесь спать будешь? Сынмин ощутимо вздрагивает, когда голос его соседа по комнате бьет по ушам, а яркий свет — по глазам. Сердце застревает где-то в горле и не дает сказать в ответ ни слова, пока он жмурится, опускает голову и вновь открывает глаза, постепенно привыкая к свету и разглядывая, как в складках ткани и его собственных ладонях утопают маленькие и теплые руки Чонсу. Сковывающий страх прилипает к легким, и Сынмин сам не понимает, чего так боится. Он пытается анализировать, — ситуацию, свои чувства — но за него все равно отвечает Чонсу. Слышатся чужие тихие извинения, еще какие-то слова, в которые Сынмин не вникает, и новый щелчок по выключателю. В комнате снова темно, Чонсу на ухо говорит о том, что нужно идти спать, что нужно хорошо отдохнуть, а Сынмину так не хочется выползать из его объятий и идти в свою серую комнату. Зеленый неон часов показывает чуть больше двенадцати, и Сынмин думает, что давно не ложился так рано — и вряд ли быстро уснет, ворочаясь на холодных простынях, но если бы он только остался здесь, с Чонсу, если бы только Чонсу продолжил шептать все эти слова поддержки под ухо, если бы только не отпускал своих рук… тогда бы Сынмин точно уснул без всяких проблем.