505

Режим сна Кадзухи не сбивался уже как несколько лет: его организм сам медленно переключался на режим энергосбережения часам к десяти, а затем неторопливо будил хозяина от, разочаровывающего отсутствием вырисованных подсознанием фильмов, сна спустя ровно восемь с половиной часов. Обычно он просыпался, если не полным энергии и счастливым, то, хотя бы, отдохнувшим и служившим эпитомией слова «спокойствие». Будучи совсем неторопливым и последовательным от природы, юноша позволял себе полежать в постели лишние десять минут, чтобы потом не без удовольствия готовить завтрак для себя и для матери, пробежать пару кругов вокруг парка с музыкой и крошечным блокнотом, торчащим из кармана толстовки, и, с таким же спокойным сердцем, сесть за уроки под умиротворяющие звуки Claire de lune. Режим не сбивался. Он поддерживал жизнь, словно кислородный баллон и трубка где-то в районе лёгких, поддерживал ощущение контроля и скрывал за собой скошенный страх изменений и всего того, что твердило: новое есть опасность, новое — пропасть и небытие. Кадзуха хотел вырваться из колеса жизни и смерти, хотел стоять посреди площади и кричать строки Уитмена так громко, чтобы надрывный вопль, вырывающийся из грудины, стёклами врезался в чужие веки; разрывая, разлепляя, кроша на кусочки замерзшие души и покрытые пылью (глазные) яблоки. Хотел, но боялся. Лгал, что не боялся и не хотел. Ему нравился его маленький круг. Ему не нравилось, что Скарамучча разорвал его своим появлением. Стал ли мир шире в момент встречи с усмешкой в его глазах? Расширились ли чужие зрачки в момент недоверия мерзким лапкам тревоги, что, вместо тех самых стекол, лезли под веки? Ответа не было. Был только сбитый режим и полное отсутствие сна, заставляющее нервно ворочаться на постели, то сминая одеяло, то прячась под ним с головой в надежде на вожделенный отдых, что, вместе с «ответом», видимо, растворился в ночи. Кадзуха встал. На часах была половина третьего ночи, а он не смог сомкнуть глаз и просто лежал. Чувствовал, как пальцы колит иголками, а нервы, словно перетянутые струны гитары, отдавали в голове прыгающими словесными образами, с хитрым прищуром грозясь скрыться и навсегда отдать последний салют. Ночник озаряет комнату мягким светом, юноша едва слышно включает Mariage d’Amour и с обидой швыряет на стол блокнот и черную ручку. Закрывает глаза, вслушивается в клавиши пианино, нажатие на которые отбивалось приятным чувством где-то внутри. 

Сократ был прав. 

 Поэзия не открывается первому встречному, но Каэдэхара был по-особому нежен, водя по бумаге и пачкая ее словами, что из неясных пятен перетекали в отрывистые предложения. Строки шли легко, но юноша и не был критичен, пускай и переписывал некоторые снова и снова. Поэзия — высшая форма выражения чувств. Единственная, знакомая Кадзухе. С легкими метафорами, с понимающей улыбкой и дружескими поцелуями в щеку. Слова на бумаге ласкали разум, и юноша улыбался со всей присущей искренностью, перечитывая написанное снова и снова. С изъянами, с кривой рифмой и без капли знания шаблонной теории, которую он даже не пытался понять. Обучать поэзии то же самое, что и учить жизни того, кто хочет её познать — нелепо, неуважительно и до безумия скучно. Все существование блондина и без того было заколочено деревянными ставнями, так пусть хоть одна щелочка света сможет пробиться и дать волю всему, что спрятано и заглушено. После встречи с некогда лучшим другом, юноша ощущал волну негодования, что порослей тонких шипов закалывала каждую клеточку светлой кожи. «Неужели тебя в тебя не осталось?» — чужая фраза никак не хотела покидать головы, и тот Кадзуха, которому она была адресована, снова и снова смаковал её, раскатывал по языку и отчаянно сплёвывал на бумагу, где, наконец, образовался полноценный стих. Почерк у юноши так и остался совсем кривым, строки то падали вниз, то вновь ползли выше, образуя крошечные морские волны, разбивающиеся о берега блокнотного листа. Парень берёт телефон, аккуратно кладёт ручку на стол и делает фотографию, сразу же слегка занижая экспозицию и выдыхая. Атмосфера на фото была что надо. Стопка книг на фоне, приглушенный свет лампы, тарелка с печеньем, которое он принес сюда вечером сразу же после ухода гостей. Каэдэхара любил писать стихи на бумаге, но теперь открыл заметки, чтобы написать что-то еще. Что-то не менее важное.

 « читай между строк. смотри сквозь и придумывай неверные варианты. не спрашивай «о чём», а найди ответ — «обо мне?». если да, знай, что перерождение, в первую очередь, значит смерть. круг разорвется и начнется новый. и там, где некогда были слепые пятна, заблестят вдруг цвета, которые ранее не получалось создать и увидеть. ты взглянешь на них под другим углом и поймешь: вот она — жизнь.»
 На часах было 04:17. Кадзуха заходит в инстаграм, замечает новые подписки и комментарии, обещая себе обязательно прочитать их завтра, и жмёт на плюсик для публикации нового поста. Выбирает фотографию своего стиха, копирует тот самый текст из заметок и нажимает опубликовать, пристально наблюдая за колечком загрузки и делая глубокий вдох после того, как в профиле появляется обновление. Блог был его отдушиной. Местом, где он прятал внешнее и выворачивал внутреннее на изнанку. Библиотекой красивых фотографий окружающих его мест, сборником небольших рассказов, вороха мыслей и редких четверостиший, что тонкими нитками выползали в такие ночи, как эта. Он начал вести его совершенно случайно: опубликовал одно видео, а оно тут же попало в топ, впуская в его маленький мир совершенно разных людей. Тех, кто восхищался написанным, тех, кто смеялся и обзывал его «богатеньким позером». Тех, кто проникался, понимал и в ответ делился тем, от чего скрипели створки души. Мысль об этом отдавала в сердце волнением, и первые несколько месяцев Кадзуха спрятался и совсем ничего не писал. Потом вернулся — просто делился мыслями, делился миром вокруг, публиковал крохотные кусочки своего творчества. Сближался с подписчиками, всегда был искренним и старался не строить из себя того, кем никогда не являлся. Правда, никогда не называл имён, не показывал своего лица и не раскрывал то, что касалось его «настоящей» жизни. Нельзя. Нельзя, чтобы узнала мать, нельзя, чтобы та реальность, в которой Каэдэхара мог чувствовать себя собой, осквернилась чужим присутствием. Он не хотел и был не готов. Может когда-то позже, но сейчас ему нравилось быть в лице незнакомца, раз за разом обнажающего свою душу. У него было девять тысяч подписчиков, и это число постепенно росло. Это и радовало, и пугало. Тем не менее, это было почти единственной частью жизни, которую он ценил. 


***

слепой художник живет в неведении: ищет лучшие краски, но берет гуталин; тот въедается в пальцы и слезами изъеденные трёт он щеки, сидя совсем один. и та, где пели цикады, комната напоминала ему об из детства вечере, где бокалы цветными мечтами наполненные, разливались по лестнице серой вечности; а затем тьма в глазах собой закрыла и сердце, «где я, где она?» – он уже не знал. рисовал любовь, но выходили лишь бедствия; ни чума, ни голод, а пустой пьедестал. и лучшие краски покрылись плесенью: цикады замолкли, был близок финал. слепой художник умер на лестнице, и, обретя зрение, себя не узнал. @kazuhara;

***

Когда небо с взволнованной нежностью покрылось белесо-голубыми оттенками, Кадзуха все еще сидел за столом. Сгорбившись, с ногами на стуле, со все той же смятой бумажкой, зажатой между деревом и мягкой щекой. Спина затекла, ноги гудели от неудобного положения, но заставить себя подняться и перелечь на кровать он никак не мог. Устал. Спать хотелось невыносимо, да и он, наверное, проспал бы еще несколько сотен часов, если бы не строгий голос и тяжелая рука, тормошащая его и без того лохматые волосы. — Каэдэхара Кадзуха, почему ты спишь за столом!?— возмущенный голос матери врывается в сонный обитель, но юноша лишь издает нечленораздельное «мхм..», накрывая голову руками и морщась. вставать не хотелось.— Кадзуха, сейчас же поднимайся! Первый урок начинается через 40 минут, а ты до сих пор не переоделся и не позавтракал. 

 — Я не хочу, мам. Я сплю,— тихое бормотание, кажется, действовало Нин Гуан на нервы. 

— Если не встанешь через 5 минут, мне придётся тебя наказать. — Как?— раздраженный женский голос заставлял все так же едва слышно мямлить, и Кадзуха еле-еле смог разлепить заспанные глаза, щурясь от яркого света. Не поднимая головы, он смотрит на маму и ждёт. Вся жизнь — наказание за чьи-то грехи. Разве он чего-то боялся? — Как? Заберу телефон на неделю и скажу Скарамучче, что занятия отменяются! Скарамучча. Точно. Он уже успел позабыть, о чем именно начал тревожиться прошлой ночью. О чужих словах, о том, что встречаться они теперь будут намного чаще, о том, что понятия не имеет, как нужно преподавать физику тем, кто в ней не разбирался. О том, что его снова назвали «Кадзу», отчего сердце предательски дрогнуло и, кажется, до сих пор не могло вернуться в нормальный ритм. Наверное, это вырвалось лишь по-привычке: темноволосый раньше называл его именно так, словно специально забывая про две последние буквы имени. Но, несмотря на чужой раздраженный тон и различимый укол разочарования в синих глазах, это звучало так по-родному, так по-обычному, что всего на долю секунды Каэдэхаре показалось, что все осталось на своих местах. Все было так, как раньше. Что на двери у лестницы не висел железный замок, что отец не бросил их загнивать от горя, что Скарамучча и не должен был приходить прощаться, потому что никто никогда не покидал этот дом. Почему все должно было пойти по-другому? Вопрос, на этот раз, был обращен только к Высшему. Сам же Кадзуха уже плелся в ванную, слыша мамино ворчание и тихий грохот посуды снизу. Лучше бы не попадаться ей на глаза — мало ли. К счастью, прохладные капли воды сумели снять остатки сна и даже немного взбодрить. Юноша принимает душ, сушит волосы, надевает чистую одежду и совсем недолго стоит перед зеркалом, рассматривая свой наряд. Легкие льняные брюки, белая хлопковая рубашка и вязаная жилетка с крупными ромбами сверху; он не видел смысла в домашней одежде, поэтому просто носил, что хотел. Снова old money? Или какая-нибудь light academia? Конечно же, все это не имело никакого значения, но Каэдэхара не был уверен в том, что ему нравилось то, как он выглядел. Стильно — да. Дорого? Тоже да. Стиль идеально подходил его внешности, вроде как сочетался и с его хобби, да и в целом смотрелся гармонично и притягательно. Однако, что-то в нем было не так. То ли напускная жеманность, то ли пустая вылизанность. Что-то совсем не резонировало с внутренним, и хозяин не маленького гардероба намеревался выяснить что. Только позже. Кадзуха подходит к окну, раскрывает шторы и вдыхает прохладный воздух, что изо дня в день наполнялся осенней свежестью. Новый день. Будет ли он таким, как вчерашний или принесет что-то новое? Станет ли Скарамучча слушать или придет просто по наставлению тётушки Эи? Мысли вновь и вновь возвращались к грядущей встрече, и парнишка понимал почему. Когда сидишь в белой комнате и замечаешь пятнышко синей краски, неосознанно начинаешь ползти к нему. Вот и Каэдэхара полз. Правда, пока только на первый урок, слыша, как учитель уже звонил ему в скайпе. — Сэр, неужели и это связано с нейропластичностью? Это просто невероятно. Каждый урок вы не перестаёте меня удивлять,— вглядываясь в слайд презентации с особенным восхищением, юноша приоткрывает рот в удивлении, рассматривая схематическое изображение мозга. Этот урок был последним. Биология всегда была одним из любимых предметов блондина, в особенности, из-за чудесного преподавателя. Бай Чжу всегда выбирал самый интересный материал, старался сопоставлять его с жизнью и проявлял особое участие к чужой ситуации. Рассказывал немного о психологии, связывал её со строением мозга, а однажды даже провёл урок полового воспитания, заставляя ученика отключить камеру от неловкости и нежелания отвечать на вопросы. Это не спасло — отвечать пришлось. Он даже получил пятерку. — Да, это тоже связано с созданием новых нейронных связей. Мозг совсем не видит разницы между тем, что реально, и тем, что прокручивает воображение. Любая эмоция, любый сценарий в твоей голове. Каждая мысль. Всё это мозг воспринимает за истину. Точнее, реагирует одинаково, смешивая поступающие сигналы. Понимаешь, что это значит, Кадзуха? — Да. Мы можем менять мышление, если верно использовать эту информацию в свою пользу. Удивительно. — И правда. Думаю, именно поэтому некоторые актёры становятся чуточку более сумасшедшими — примеряя на себя сотни разных ролей и вживаясь в каждую, сложно сохранить здравость суждений. Хотя это, скорее, исключение. Иначе все мы, прячущиеся за масками, давно бы сошли с ума.— преподаватель смеётся, и Кадзуха тоже издает тихий смешок, сдержанно кивая и улыбаясь. Урок подходил к концу, вновь оставив юношу наедине с его размышлениями. Бай Чжу прощается и сбрасывает звонок, а парнишка продолжает сидеть на стуле, почти не шевелясь и лишь задумчиво разглядывая рабочий стол. Была половина третьего, мама уехала на рабочую встречу, а его импровизированный ученик должен будет прийти только через тридцать минут. Оставалось время на то, чтобы передохнуть, и морально подготовиться к компании Скарамуччи: чувство легкой тревоги все не хотело отступать, заставляя нетерпеливо ерзать на месте и постукивать пальцами по столу. Он успевает проверить инстаграм, ответить на некоторые комментарии под ночным постом, вновь перечитать свой стих и подумать о том, что получилось вполне неплохо и иногда бессонница могла быть настоящим благом. А виновник чужих переживаний в это время неспешно плёлся по аккуратному тротуару, рассматривая высаженные в ровный ряд циннии, сопровождающие его к дому Кадзухи. Он помнил эти цветы. Пёстрые, пышные, растущие кучками. Каждый бутон - Скарамучча легко мог поклясться - словно навевал паутину воспоминаний, заставляя приподнимать уголки губ и легко качать головой. Он вдруг вспомнил как однажды насобирал целый букет, выдирая цветы прямо с корнями и с особым довольством вручая их другу, что явно смутился, но радостно понёс подарок на кухню, осыпая стол клубнями земли и засовывая грязные стебли в вазу. Нин Гуан была в ужасе: соседи жаловались на полупустую клумбу, а в доме спустя некоторое время развелась целая колония муравьев, умело прячущихся под полками кухни. Мальчики получили нагоняй от взрослых, но совсем не расстроились — скорее, наоборот, этот момент сделал их еще ближе. Каэдэхара сказал тогда, что, как оказалось, циннии означали вечную дружбу. Дружбу, сильную эмоциональную привязанность и воспоминания о дорогом друге, которого не было рядом. Темноволосый вздохнул, шаркая кедами по асфальту и быстро щелкая зажигалкой. Он был слишком груб вчера — не смог справиться с негодованием и возмущением, вызванным тем, насколько сильно изменился тот, кого он когда-то знал чуть ли не лучше себя. Должно быть, Кадзухе пришлось очень несладко. Он думал об этом в самом начале, тогда, шесть лет назад, а после как-то слишком быстро влился в бурлящую подростковую жизнь и решил, что, наверное, их дорогам придётся теперь разойтись. Игнорировал сообщения, не отвечал на звонки, а временами давился пережевывающим все внутренности чувством вины: он не сдержал обещание. Хотел ведь ответить, но почему-то не мог. А вчера внезапно для себя осознал, что и сам приложил руку к такому состоянию друга. Чувствовал, как тот каждой клеточкой кожи кричал о том, что ему тоскливо и одиноко, но отчего-то решил идти в наступление, а не поддержать. Руки вдруг сами тянутся ниже, касаясь крепких стеблей цветов, а спустя пару мгновений Скарамучча уже тычет пальцем в дверной звонок, перекатываясь с носков на пятку. Должно быть, вид у него сейчас был донельзя глупый. Вот только, когда Кадзуха, наконец, щелкнул замком и приоткрыл дверь, встретил его лишь уверенный взгляд и расслабленная осанка. — Эт тебе,— непринужденно засовывая букет другу в руки, старший по-хозяйски заходит в дом и осматривается. со вчерашнего дня ничего не изменилось. вот только Кадзуха выглядел как-то иначе. переоделся, да. а еще..,— Ты чего такой потрепанный? Плохо спал от предвкушения нашей встречи?— Скара беззлобно хмыкнул, рассматривая собеседника, который все еще непонимающе держал букет, кажется, осматривая его на наличие насекомых,— Да нет там ничего, я проверил. Иди в воду ставь, а-то они, смотря на тебя, тоже завянут. — Хорошо. Спасибо,— блондин учтиво улыбается, а Скарамуччу чуть ли наизнанку не выворачивает от того, насколько вынужденной и неискренней была эта улыбка. Неужели он и правда не ждал их встречи? Может, обижался на вчерашние нелестные фразы? Или просто не умел реагировать по-другому? Сложно. Эмпатией старший никогда не выделялся: не умел ни различать чужих эмоций, ни разбираться в собственных, предпочитая о них и вовсе не задумываться. Вчера он ощутил только одно — Кадзуха был другим, и это ему не понравилось. Связывал он это лишь с прошлым событием, ведь этот вариант был до ужаса очевидным..да и в голову больше ничего не приходило. Сложно было прочитать человека, который ничего не говорил и не позволял хоть одним глазком взглянуть внутрь окаменелой грудины. А Кадзуха, бедный Кадзуха, наполняющий вазу прохладной водой, сжимал ее пальцами настолько крепко, что еще чуть-чуть — и развалится. Что значили эти цветы? Безмолвное «я скучал» или обычная глупая выходка, которую провернул друг дабы напомнить о прошлых деньках? Блондин смотрит в сторону из проёма кухонной двери и замечает, что Скарамучча уже неторопливо поднимался наверх. Конечно он не мог забыть, где находилась нужная комната — раньше он практически жил в ней. Юноша выключил воду, срезал нижнюю часть тугих стебельков и аккуратно опустил её в узкое горлышко вазы, стараясь изо всех сил игнорировать то, как гость — все так же бесцеремонно — дергает замок на Двери, задумчиво смотрит в сторону и позже скрывается в тени коридора, оставляя друга в тишине первого этажа. Теплое солнце светило прямо ему на щеки, попадая на бутоны цветов и стекая вниз, по вазе, цепляясь за тонкие пальцы Кадзухи и игриво лаская кожу. Тот снова улыбнулся, кажется, даже с щепоткой искренней радости, и коснулся розовых лепестков, нежно протирая их между подушечками. На кухне их лучше не оставлять. Мама вряд ли оценит такой подарок и, наверное, вызовет дезинфекторов просто на всякий случай. В голову вдруг пришла мысль о том, что ему очень хочется все вернуть. Хочется, чтобы все было как раньше. Или по-новому, но точно не так, как сейчас. Он устал. И не знал, что делать, чтобы эта глупая мысль вдруг стала реальностью. Использовать совет Бай Чжу? Или изо всех сил стараться вновь начать открываться миру и людям в нем? Осторожно открывая дверь комнаты, Каэдэхара проходит внутрь, опуская вазу на стол дрожащими пальцами. Медленно оглядывает лицо юноши, что рассматривал собственное письмо, висящее на стене, и замечает там чуть ли не всю известную себе палитру эмоций: стыд, восторг, вину, разочарование, искреннюю радость и..Боже. Он смотрит в ответ. С той же самой дурацкой насмешкой во взгляде, что цеплялась за ребра и, должно быть, высасывала весь воздух из лёгких, потому что другого объяснения для «кажется, я сейчас задохнусь и умру» пролетевшего в голове у Кадзухи не было. Он тут же отводит взгляд и напряженно садится за стол, открывая заранее приготовленный учебник. Чужое присутствие ощущалось очень тяжелым. На мгновение даже спрятаться захотелось, вот только прятался-то он всегда в комнате, а теперь..бежать было некуда. Да и от кого? — Почему ты до сих пор хранишь это письмо? Оно такое..блин, да это ж кринж какой-то.— возмущенный голос вихрем проносится по комнате, пока его хозяин подавляет желание сорвать аккуратный листок и швырнуть его прямо в окно, чтобы глаза не мозолил. он думает о том, что это лишь стыд за написанные слащавые строчки, и растерянно кладет руки в карман, оглядываясь по сторонам и пытаясь зацепиться взглядом за что-то еще. раньше ему казалось, что комната была больше. да и кровать, ведь они частенько засыпали вдвоём уже после полуночи из-за бессмысленной болтовни и секретного просмотра «утиных историй». еще здесь частенько был ужасный бардак: одежда, игрушки, провода, книги. все лежало в хаотичном порядке, а теперь напоминало квартиру с тем самым «печально-бежевым» стилем. Каэдэхара младший и сам был таким, как вся эта комната. печально бежевый. печально красивый.— Убери его уже, я вообще не знаю, зачем его тогда написал. Снова о письме! Он же собирался сказать про дурацкий цвет комнаты, но никак не мог сместить фокус с не менее дурацкой бумажки, приклеенной прямо в центре доски как бельмо на глазу. Ну написал, ну опозорился, делов-то. Почему тогда внутри было как-то по-особому мерзко? — Достань тетрадь, пожалуйста. У нас не так много времени и я должен успеть объяснить тебе тему. Ма..ой, то есть, Мне нужно еще самому уроки сделать,— блондин решает ничего не отвечать на реплики, касающиеся письма. Все же, у него самого была уйма вопросов, которые он все не решался задать. Лишь неуверенно водил колпачком по столу и не поднимал голову на Скарамуччу, выжидательно напрягая слух, но слыша одно чужое дыхание. — А я не брал тетрадь.— Скара приземляется на стул рядом, двигаясь как-то слишком уж близко, отчего Кадзуха вытягивается, словно тоненький прутик, и напрягается еще сильнее. — Разве ты не был в школе? — Был. Просто я редко туда что-то ношу. Скарамучча хмыкает, ожидая в ответ каких-нибудь наставлений, но лишь наблюдает за тем, как младший достаёт новую тетрадь с ручкой и кладет ее перед ним. Долго мнется, перелистывая страницы учебника, бегает взглядом по стене перед собой, а после, все же, поворачивается и заявляет то, чего темноволосому слышать совсем не хотелось. Какая же скука. — Твоя мама отправила мне список тем по физике, которые вы будете проходить в этом году. Ни одна из них не связана с темами прошлых лет, поэтому..раз уж ты не будешь сдавать экзамен, я подумал, что мы просто могли бы сразу разбирать новые,— Кадзуха молчит в поисках одобрительного кивка, но получает лишь совсем незаинтересованный взгляд и громкий зевок, который тут же забирается в уши и перекрывает любой поток мыслей. Блондин зевает в ответ, прикрывая рот ладонью, отчего Скара глухо смеётся и трясёт головой. — Ты что, тоже не спал? У тебя глаза красные и лицо бледное. Я вот сегодня хорошо поспал на уроках — ничего не слушал. А ты..даже не представляю, что ты по ночам делаешь. Либо читал, либо учился. Дальше без вариантов.— Скарамучча сползает вниз по спинке стула, ясно давая понять, что заниматься он не намерен. Согласен делать все, что угодно, но только не слушать о физике и каких-нибудь..электрокулах. — Они в странном порядке, но я прошел всё это еще в прошлом году, поэтому мы начнем с теории относительности, а потом перейдём к квантовой физике.— Кадзуха не знает, что говорить. Он репетировал свою вводную речь так долго, что в голове кроме неё совсем ничего не осталось. Да и вообще, разве Скарамучча сам не пришел, чтобы учиться? Почему же теперь он лениво переползал на постель и накрывал затылок подушкой? — Кадзу, расслабься. Дай отдохнуть,— тихое бурчание тонет в изгибе матраса, когда незадачливый ученик вытягивает руки и ноги в стороны, лениво потягиваясь и переваливаясь на спину. подушка все еще закрывала его лицо, что вызвало беззвучный смешок у блондина, который развернулся всем телом, наконец, разжав пальцы и отпустив корку учебника,— И вообще, физика не имеет ни капли смысла! Я всю ночь играл в Хогвартс Легаси, так что, еще раз скажешь слово «квантовый» и я запущу в тебя Авада Кедаврой, Каэдэхара. Парень задумался. А ведь и правда, если бы злой волшебник угрожал ему страшной расправой, был бы он против? Ведь в мире, где каждый ощущал себя главным героем красивой истории, ему не досталась даже второстепенная роль. Он мог лишь молча бродить среди безликой массовки и убеждать себя в том, что всё это заслуженно. Да, верно. Он заслужил все, через что ему приходилось идти изо дня в день, и не смел жаловаться. Не смел высовываться, ведь стены вокруг словно начинали шептать, пока еще тихо и неразборчиво, но пробирались до самых костей, высасывая из них последние капли жизни. Кадзуха не придавал значения безобразному склизкому ощущению на кончике языка, не мог разобрать ни одного слова, и игнорировал то, что рано или поздно вырвется из его внутренней преисподней. Он забыл. Он не хотел помнить события шестилетней давности, запирал отсеки памяти на толстый замок, и лишь поэтому не смел осуждать маму за заколоченную дверь в комнату брата. Она тоже не хотела помнить о своём горе. Но они оба были испачканы им настолько, что не отмыться. Кадзуха — сильнее, он чувствовал, пускай и не мог вспомнить причины. — Я бы тоже хотел поиграть в эту игру, но мне запрещают. Отвлекает от уроков,— юноша отрекается от своих воспоминаний, только чтобы заметить свое таинственное перемещение на край кровати, где он сидел, плотно сомкнув колени и возложив ладони поверх. все еще напряжен, но, казалось, будто тело само тянулось ближе, действуя быстрее непрерывно тормозящего разума. взгляд бегает по фигуре, распластавшейся на постели, а после замечает, как Скарамучча отодвигает подушку, заталкивая ее себе под затылок, и смотрит с таким удивлением, словно перед ним и вправду сидел лишь белесый призрак и вовсе не человек. — Терпила,— старший хмыкнул, рассматривая чужой силуэт и на секунду тормозя на шее, обтянутой белым воротничком рубашки. зачем он застегнул её на все пуговицы? выглядит, словно голова растет сразу из плеч,— Тебе все еще нравится вселенная Роулинг? — Да.— тихий голос Кадзухи доносится до чужого слуха не сразу. нет, не тихий. скорее, спокойный, рассудительный - такой, как всегда - и совсем немного безжизненный. юноша поднимает голову вверх и встречается взглядом с опасно-молочными волнами и темнотой штормового неба. в детстве ему казалось, что картина была живой: настолько реалистичными были мазки, словно стекающие сквозь деревянную раму вниз по стене. небесные брызги танцевали по комнате, расшатывая ее, будто корабль; раньше ему думалось, что, родись в другое время, он был бы самым счастливым человеком на свете, путешествуя по миру на большом корабле с группой свободолюбивых пиратов. он бы носил кимоно и строчил хаку прямо на палубе, а еще повидал бы столько всего, что.. Что делает Скарамучча? Время вдруг останавливается, и юноша замечает, что не может вдохнуть, наблюдая за тем, как тонкие пальцы аккуратно хватают его за воротник и расстегивают три верхние пуговицы одну за другой. Кадзуха приоткрывает губы, чтобы возразить, но лишь сдавленно выдыхает, чувствуя нарастающее ощущение тошноты, моментально скрутившей каждый внутренний орган. Тело пронзил вдруг искренний страх, но разум не давал объяснений — чего он боялся? Что было не так? О чем он з а б ы л? Юноша пытается расслабиться, ловит чужой взгляд, чувствует дыхание на своей щеке, и вновь силится делать вдох, видя в синих глазах лишь прежний озорной огонёк. Ничего больше. А чего он вообще собирался увидеть? Вырывающееся откуда-то чувство опасности затихало, и Каэдэхара, заметив, что старший стал отодвигаться, вдруг зашептал: — Грязные приёмчики, Поттер? Скарамучча бросает еще один удивленный взгляд прищуренных глаз, и прыскает со смеху, тут же отсаживаясь назад. Эта фраза была их старой шуткой, забавно знать, что он ее еще помнил и употребил, наверное, в самый подходящий момент из возможных. Чужую реакцию он заметил, но не придал значения — мало ли что. Правда, слегка насторожился. Кадзуха ведь его не боится, правда? — Дурак, рубашку не застегивают на все пуговицы. 2-3 из них нужно оставить так. Выглядит лучше,— темноволосый хмыкнул, мягко стукнув чужое плечо, а затем поднялся с кровати, теперь вновь пересаживаясь на стул,— Я готов учиться, профессор. Оставшееся время тот и правда пытается что-то понять, отвечает на вопросы, с трудом решает задачи и заявляет, что у него нет того особенного мышления, которое нужно для понимания физико-математических дисциплин. Он не умел мыслить абстрактно, а потому сопоставить что-то там про теорию относительности с реальной жизнью у него никак не выходило. Кадзуха не сдавался, объяснял снова, приводил кучу различных примеров, а Скарамучча кивал головой и задавал вопросы. Правда, редко относящиеся к физике. Обычно, это было примерно так: — ..поэтому нам не нужно бояться того, что вся планета окажется в черной дыре и мы исчезнем. Твой вопрос..неразумен. — Ладно-ладно, я понял. Но у меня еще один важный вопрос. — Какой? — На каком факультете Хогвартса ты бы учился? — Но это..это не имеет отношения к Эйнштейну. — Но имеет отношение к Дамблдору. 
— …. — Да брось, Кадзу. Какой факультет? — Ладно. Ну..наверное, Когтевран. — Я тоже так думал, с твоими способностями только туда. А я? — Ты? — Я. — Слизерин. — Почему? — Потому что ты Скарамучча. Кадзуха, как и раньше, долго думал, прежде чем ответить, а Скарамучча терпеливо ждал, наблюдая за тем, как внимательно тот обдумывает слова. Разве обычный разговор может даваться кому-то с такими сложностями? Это удивляло и заставляло задумываться о том, о чем думать совсем не хотелось. Хотелось покурить, да и Нин Гуан только что вновь позвонила уже в третий раз, сообщая, что будет дома через тридцать минут. Встречаться с женщиной он не желал, а потому планировал уйти уже сейчас, сообщая об этом юноше и заранее выуживая сигарету и зажимая ее между зубами. Лениво разглядывая Каэдэхару, он нехотя сует исписанную тетрадь в рюкзак и натыкается взглядом за слегка смятый листок, грозящийся упасть со стола. — Что это?— Скара поднимает бумажку, внимательно вчитываясь в слова. Красиво звучало. Правда, он ни черта не понял. — Стих,— Кадзуха протягивает руку и отбирает несчастный листок, вновь опуская его на стол. Ему бы не хотелось, чтобы кто-то это прочел. И вовсе не из-за смущения. — Ты написал? — Мхм. — Красиво. Но рифма ради рифмы — такая себе штука, не думаешь? — Тебе не нравится? — Я не разбираюсь. Но я считаю, что стих плохой, если в нем нечего разглядеть,— парень небрежно ведет плечами, закидывая рюкзак за спину и готовясь отчаливать. — „Сочинение плохих стихов делает человека намного счастливее, чем чтение самых распрекрасных стихотворений.“ — И какой умник это сказал?
 — Гессе. А в стихе, все же, есть смысл. Просто каждый видит в нем то, что желает. Или не видит..если не хочет видеть. — И о чем же ты его писал? — О себе. И том, что ты сказал мне вчера. — Ну ты даешь,— Скарамучча косится на листок бумаги, цепляясь глазами за мрачность стиля и запутанные метафоры,— Я такого точно не говорил. — Не говорил. Но заставил меня задуматься,— Кадзуха приподнимает уголки губ, отодвигая стул и думая о том, что время пролетело довольно быстро. А говорить под конец стало даже легко, что позволяло чувству внутреннего освобождения растечься по телу волной спокойствия. Слова все еще давались особенно сложно, ведь выражать мысли в речи он не привык — мама редко узнавала о том, что творилось в голове у сына, уделяя куда больше внимания его учебе и внешнему виду. Теперь же слова еле-еле строились в приятные на слух предложения, построение которых занимало чуточку больше времени, чем ему бы хотелось. — Закрой за мной дверь. Сегодня вторник, значит я приду в четверг. Двух раз в неделю хватит,— парень, вдруг начав выглядеть совсем уж серьезным, пропускает «учителя» вперед, а сам шагает за ним по пятам. Взгляд сам непроизвольно остановился на тяжелом замке, переместился на светлую фигурку, шагающую вниз по лестнице, а позже уже разглядывал вырванные цветы на грядке и причитающую пожилую даму-соседку. Цветы всегда могут вырасти заново. Да и дружба, наверное, тоже. Скарамучча улыбается сам себе, когда выдыхает терпкий дым, и еще раз оглядывается на дом, растворяющийся за горизонтом. Новый Кадзуха был не так уж и плох. Точнее, старого в нем осталось куда больше, чем показалось в начале. Просто нужно было его поскорее достать, а это, наверное, не так уж легко. Он готов был стараться. И готов был докопаться до правды. Ведь циннии — цветы вечной дружбы. А смятый листок со стихом, наспех засунутым в карман толстовки — символ того, что намерения были серьёзны. И это — самое главное.