Ледяные буквы

Ночи в Петербурге всегда казались ему чарующими: лунный свет растекается по водным артериям города, причудливо играя на гладкой поверхности, изредка пробирается в не прикрытые шторами окна, перекликаясь с тёплым светом уличных фонарей. После полуночи город затаивает дыхание и по каменным набережным и тонким улочкам расползается блаженная нега. Спокойствие и тишина, взявшись за руки, обволакивают каждый парк и сквер, накрывают куполом дома и погружают Санкт-Петербург в умиротворение. Тихо бьющиеся о гранитные стенки канала воды главной водной линии города успокаивают штормящие мысли. Когда его родители покупали квартиру в доме у Невы, он думал, что это глупо. Двенадцатилетнего мальчика осведомили о нескольких вариантах нового жилища, и именно к этому он отнёсся максимально скептично: как могут влюблённого в одиночество юного пианиста не сбивать постоянно проплывающие мимо судна и катера, гомон гуляющих по набережным туристов и перманентный шум боя воды о гранит? Учитывая его усталость после школы и тренировок на катке, занимавших всё свободное время, которое он в глубине души мечтал посвящать именно музыке, эти факторы были критическими. Он долго просил родителей подумать ещё, однако только в этом доме были разрешены занятия музыкой. Смирившись, юный пианист-фигурист, поджав губы, грустно смотрел в большое окно своей новой комнаты, по левую сторону от которого расположился его любимый инструмент. Он с раннего детства был таким – не спорящим со взрослыми, а особенно с родителями, покладистым, редко показывающим свои эмоции и молчаливым. Бурным эмоциональным всплескам он предпочитал несколько часов за фортепиано, где вкладывал свои чувства, терзающие его юную душу, в каждую ноту. Мама и отец никогда не делали ничего, что могло бы его даже слегка расстроить, не говоря уже о том чтобы разочаровать или сделать мальчику больно, поэтому он безоговорочно верил родителям – если они сказали, что эта квартира – лучший вариант, значит так и есть. Возможно, вскоре он это поймёт, а пока важно лишь то, что можно играть на фортепиано. Он никогда не злился на них, поскольку даже если в их отношениях мелькали обиды, он бросал один взгляд на покрытую волнами солнечных бликов лакированную чёрную деревянную поверхность фортепиано, вспоминал, как мама ходила с ним в первые годы на занятия в музыкальной школе, сидела рядом, когда он играл дома и помогала понимать теорию, а отец упорно изучал материалы по настройке и ремонту капризного инструмента, чтобы сын мог играть в любое время, в которое он захочет, поддерживал после неудач и находил нужные слова, и сердце затапливало щемящей нежностью по отношению к самым близким людям, которые всегда делали для него всё. Мама сопровождала его на все отчётные концерты и экзамены, и каждый раз, слыша его игру, плакала – произведения, рождающиеся нажатиями пальцев сына на клавиши, пробуждали в её душе что-то столь глубокое и неземное, что она не могла сдержаться. Отец предпочитал ждать их за пределами учебного заведения, наслаждаясь записями – мальчик знал, что он слишком сильно переживает и боится сбить своими эмоциями его настрой. Силу родительской уверенности в его способностях и их поддержку он впервые ощутил, когда попал в стены тогда ещё неприветливой музыкальной школы. Ему было четыре года, когда, щёлкая каналы по телевизору, мама невольно оставила на экране трансляцию какого-то музыкального конкурса. В центре большой сцены стоял массивный рояль, играющий роскошью в свете софитов. Сидящий за ним пианист выглядел натянутым, как струна, до тех пор, пока его пальцы не легли на клавиши – всё его тело превратилось в единое чувство, которое он передавал каждому зрителю, и в зале, и перед экраном телевизора, через, казалось бы, такое простое действие, как нажатие на клавиши. Маленький мальчик выпустил из своих рук машинку, которая шумом своего падения привлекла внимание матери. Женщина вошла в гостиную и застыла при виде этой картины: её четырёхлетний сын замер у телевизора, а его маленькие пальчики двигались, словно пытаясь повторить движения музыканта за роялем. – Сыночек, тебе нравится, как играет этот молодой человек? – Тихо спросила женщина, дождавшись, пока музыкант на экране завершит выступление и примет свои овации. – Да, мамочка, – не отрывая взгляд от телевизора, ответил мальчик. – Ты хочешь научиться играть на фортепиано? – Да. В том же жарком августе она отвела малыша в музыкальную школу, где её едва не развернули, услышав, что мальчику четыре года. Однако малыш, пока она разговаривала с заведующим музыкальным отделением в попытках доказать, что её сына должны хотя бы посмотреть, как и всех других детей, благоговейно смотрел на кажущийся ему громадным рояль, стоящий посреди стоек со всеми иными инструментами, игре на которых учат в этом заведении. Не дожидаясь разрешения и ничего не спрашивая, он забрался на стоящую у рояля скамеечку и невесомо провёл пальчиками по клавишам, вдыхая аромат музыки – он витал в каждом уголке помещения, однако здесь ощущался особенно сильно и приятно. Белые клавиши блестели в свете ярких ламп, на некоторых из них виднелись карандашные линии и какие-то цветные точки. На отогнутой крышке, чуть выше его глаз, на небольшой подставке возвышались белые листы с непонятными чёрными точками и закорючками. Малыш нахмурился, рассматривая их, но решил не думать об этом, а впервые прикоснуться к тому, к чему так тянулась его детская душа – к искусству. – Послушайте, я понимаю, что Вы, как и любая мама, видите в своём ребёнке талант и потенциал, но правила одинаковы для всех! – Едва сдерживая крик и брань, в который раз твердил покрасневший от негодования мужчина, вытирая пот со лба рукавом своего пиджака. – Дети принимаются только с семи лет, а вашему сыну лишь четыре года, поймите, дети в этом возрасте в музыке абсолютно ничего не… Его прервал негромкий звук со стороны рояля. Ошеломлённый мужчина замолчал и повернулся к инструменту, за которым сидел маленький мальчик и усердно нажимал пальчиками на клавиши, словно изучая их звучание. Он растерял свой пыл, хотя уже хотел было прогнать мальчонку, когда тот внезапно прикрыл глаза, кружа пальчиками по клавишам, а затем взглянул на бело-чёрные ступени и поочерёдно нажал на определённые клавиши, создавая настоящую мелодию. – Могут... – выдохнул мужчина, когда мальчик начал повторять мелодию, с каждым разом нажимая на клавиши всё увереннее. – Сколько ему лет, говорите? – Четыре, – улыбаясь довольному сыну, сказала мама. – Честно? – Абсолютно. Мужчина подошёл к мальчику и присел перед ним на одно колено. – Привет, малыш, – мягко сказал он, заглядывая во внимательные и немного напуганные голубые глаза. – Скажи, а откуда ты знаешь эту мелодию? Тебя кто-то научил? – Нет, – ответил мальчик, покачав головой. – Дядя в телевизоре играл её, я просто запомнил. – Ты слышал, как это произведение играли и просто подобрал нужные ноты? – Изумился мужчина. – Это же совсем не сложно, – нахмурился мальчик. – Вы так не можете? – Так могут очень и очень не многие, – с улыбкой покачал головой он. – Скажи, как тебя зовут? – Петя. Петя Гуменник, – гордо ответил мальчик. – Тебя ждёт великое будущее, Петя Гуменник. Эта фраза преследовала его на протяжении всего творческого пути в музыкальной школе. Первым годом обучения стал подготовительный класс, с чем согласились родители и сам Петя, которому объяснил, что он талантливый, но всё же очень юный, поэтому нужно немного позаниматься перед тем, как сесть за инструмент и начать изучать основы и теорию музыки. Детские игры на узнавание темпа и ритма, хоровое пение и самые любимые дни для мальчика – занятия по специальности, где его учили играть несложные детские мелодии, – стали главными героями его рассказов в детском саду. Мама не могла нарадоваться горящим глазам сына, отец – наслушаться его историй из музыкальной школы. Преподаватели по специальности каждый раз удивлялись ребёнку, который в свои пять лет, исполнившиеся ему перед тем, как он официально пошёл в первый класс, мог запомнить произведения на одну-две страницы и с первого прочтения сыграть пьесу двумя руками сразу. Он легко играл мелодии на подбор, схватывал штрихи и композиторские пометки, изучал рукописи, доступные в электронном формате, чтобы уловить изначально заложенные мысли авторов текстов, с удовольствием исследовал новое. Природному дарованию зачастую было скучно повторять одно и то же, особенно когда уровень усвоенного оставался далеко за спиной, а новое не давали, пока не продемонстрируешь уже выученное на экзамене, имеющем чёткую дату – раз в четверть. Ещё одним триггером было огромное количество домашних заданий по предметам, которые он считал ненужными и слишком объёмными для непрофильных общеразвивающих курсов. Из-за совокупности всех этих факторов, Петя частенько ленился и не играл каждый день, как от него требовали преподаватели, а садился за инструмент за неделю перед экзаменом и получал свою заслуженную пятёрку. – Я не знаю, как Петенька это делает, но у него «отлично», – из раза в раз классная руководитель начинала звонок в вечер после экзамена именно с этой фразы. – Спасибо Вам за сына, жду его на занятиях на следующей неделе! Шли годы, и в определённый момент Пете наскучила монотонность его занятий. Все термины он уже знал, техника его игры была совершенна в десять лет, чувственность, с которой он играл, была неподражаема, что не раз отмечали педагоги и жюри всевозможных конкурсов, однако в музыкальной школе, помимо специальности, были ещё хор, сольфеджио и история музыки, которые мальчику были откровенно не интересны. Историю музыки он изучал самостоятельно, а на занятиях они больше смотрели балеты и слушали оперы, что его усыпляло, сольфеджио добивало шелухой ненужных знаний, которая сорила в горсти семян того, что он уже усвоил, а петь в хоре в один голос с другими он не хотел – ему всегда нравилось солировать, что не подразумевали занятия здесь. Учёба в последних двух классах очень тяготила его – количество ненужных предметов увеличилось в пять раз, вместо пары лишних часов за инструментом ему приходилось учиться завязывать галстук тремя разными способами для экзамена по «Этике», писать реферат по «Истории и культуре Санкт-Петербурга» и учить на слух двести пятьдесят фортепианных и оркестровых произведений для зачёта в формате викторины, который является допуском к экзамену по «Истории музыки». В то же время начались проблемы со специальностью – на одном из занятий поздней весной Петя понял, что напрочь забыл выученную ещё в начале года сонату на семь страниц, темп в этюде перестал соответствовать задумке композитора, а пьеса потеряла свой нерв. Его преподавательница, кажется, впервые была такой молчаливой, как в тот день, лишь попросила его пару дней отдохнуть и затем попробовать заново всё выучить – до первого экзамена оставалось две недели. Дома тринадцатилетний Петя бился головой о собственный инструмент и горько плакал, понимая, что пальцы отказываются играть. Скамеечка казалась неудобной, кости ныли, мышцы сводило судорогой, хотелось выбежать из-за инструмента и спрятаться от его угрожающего вида. Фортепиано, доселе видевшееся другом, приняло обличие врага, который возвышался над ним и грозился навредить. Магия исполнительного искусства испарилась, появилось отвращение к собственной страсти. Внутри больше ничего не кричало о своей любви к музыке, и то самое профессиональное выгорание, о котором он слышал на катке, кажется, начало обретать форму. Отвлекаться помогало фигурное катание, неожиданно для Пети, всегда утверждавшего, что ничего важнее музыки в его жизни не будет, занявшее огромный пласт в его сердце. Лёд стал вторым другом, соперником и музой – рисунки, изображаемые его коньками на льду, переходили в сплетения нот, которые вечером создавали его пальцы. Работа на катке охладила жгучую волну ярости и ненависти к инструменту, подарила блаженное хладнокровие, позволившее трезво оценить всю ситуацию и прийти к нужным выводам – он не может без фортепиано. На льду он набирался тех эмоций, которые затем выплёскивал в очередную сонату, возрождая в себе любовь к музыке. Это дало свои плоды – диплом об окончании музыкальной школы он получил в тринадцать лет. Этот период мальчик переживал, как что-то катастрофичное – несмотря на упадок сил и любви к своему искусству, сбивший его с ног в последний год обучения, тоска об окончании беззаботных дней, наполненных разнообразными частичками музыки, чувствовалась очень остро. На дворе июль, на полке с наградами гордо возвышается диплом, рядом на книжной полке пылятся горы нот и сборников, но внутри пусто. Что-то там, за грудной клеткой, где раньше билась своими крыльями птица-мечта, замерло. После этого вновь наступил резкий спад – едва вернувшись с церемонии вручения дипломов, Петя бросил грустный взгляд на фортепиано и ушёл гулять с друзьями с фигурного катания. Инструмент больше не внушал того желания прикоснуться к прекрасному, как было пару дней назад, пальцы не жгло необходимостью выучить новое произведение, душа не рвалась к музыке. Петя вновь попал в то состояние, из которого едва выбрался полгода назад, но тогда перед ним была цель – получение отличных оценок и диплома. Сейчас цели не было. Родители видели состояние сына, но не знали, что делать. Мама пыталась покупать билеты на фортепианные концерты, отец приносил всё новые распечатанные ноты, однако ничего не помогало вернуть сына в исходное жизнерадостное состояние, заражающее всех вокруг вдохновением и воодушевлением. Петя словно погас, и зажечь его не мог никто, да и сам мальчик к этому не стремился. Вскоре эта проблема проявилась и на льду – Петя не мог отыграть ни одну историю, которую ему ставили, даже не старался поработать над персонажем своей программы и выполнял только механическую работу. Вместе с родителями теперь за головы хватались и тренеры. Алексей Николаевич много и долго разговаривал с мальчиком, однако дело не сдвигалось с мёртвой точки, лишь раскапывая землю под ногами сильнее. И тогда в жизнь семьи Гуменник нежданно-негаданно и абсолютно ошеломляюще вошла новый тренер. В обычный сентябрьский вечер дверь квартиры распахнулась, впуская прохладный ветерок и взбудораженного мальчишку. – Мама, ты не поверишь, что случилось! Елена вздрогнула, услышав голос своего четырнадцатилетнего сына. Счастливый голос. – Мама, в нашей команде появилась новый тренер, и она чудесная! – Забежав на кухню и крепко обняв маму, протараторил Петя. – Она работает совершенно по-другому, вообще не похоже на Алексея Николаевича, и я сегодня прыгнул четверной, мама, потому что она объяснила мне! – Я очень рада, дорогой! – Счастливо улыбнулась женщина, чувствуя разливающееся внутри тепло. – Как её зовут? – Вероника Анатольевна, – сразу ответил мальчик. – Мама, я хочу тренироваться с ней всю свою карьеру! Я чувствую, что вместе с ней я возьму все золотые медали! С ней я поеду на Олимпийские игры! – Сынок, подожди. Ты хочешь уйти от Алексея Николаевича? – Насторожилась Елена, слегка отстраняя от себя сына и заглядывая в его искрящиеся, но серьёзные глаза. – Да. Я чувствую, что так нужно сделать. На кухне повисла тишина, прерываемая лишь тяжёлым дыханием Пети. Елена закусила губу. – Петя, ты не думаешь, что ты торопишься с выводами? Вы с Алексеем Николаевичем столько вместе прошли, он учил тебя всему, что ты сейчас имеешь, вкладывался в тебя долгие годы, а ты хочешь вот так сразу всё это вычеркнуть? Петя нахмурился и посерьёзнел. – Мама, я не вычёркиваю Алексея Николаевича и всех специалистов, которые со мной работают, – покачал головой мальчик. – Я вписываю новое имя и хочу доверить его обладательнице главную партию, потому что так всё заиграет новыми красками. Я верю в это и прошу поверить тебя. На минуту в комнате повисла тишина. Женщина судорожно обдумывала желание сына, кажущееся импульсивным и слишком резким – всё же прошла только одна тренировка, а он уже настойчиво просит сменить тренерский штаб. И то не ясно, работает ли эта неизвестная ей пока тренер со своими группами или является просто приглашённым специалистом по прыжковой работе. В голове слишком много мыслей и разногласий, но все её сомнения отметает эта тёплая улыбка и уверенный взгляд, которые она всегда видела на лице сына, когда он стоял на пороге нового достижения в музыке. Быть может, это станет хорошим сигналом и в спорте? – Ты говорил с ней об этом? – Да, мама, – кивнул Петя. – Я сказал ей, что мне очень нравится её подход и я хотел бы работать с ней. – А что сказала Вероника Анатольевна? – Тебя ждёт великое будущее, Петя Гуменник, – процитировал тренера мальчик, и Елена поняла причину его решения – эти слова были действительно значимыми для её сына и всей их семьи. Петя не упомянул об этом, но Вероника Анатольевна разбудила в нём что-то, задремавшее после окончания музыкальной школы – ту искреннюю частичку творческого гения, которая делала его особенным на льду. Ту самую часть души Пети Гуменника, которая вдыхала жизнь в каждый его образ, преображала мальчика на льду и помогала ему творить. Ту самую любовь к искусству, которая родилась за большим чёрным роялем на прослушивании в музыкальную школу. Она стала его новой Музой с первого взгляда, и он не хотел терять контакт с таким важным человеком. – Хорошо, я позвоню Алексею Николаевичу, – выдохнула мама, – но только если после месяца работы с ней ты останешься при своём мнении, хорошо? – Ты лучшая, мам! *** Турнир шоу-программ «Русский вызов», 18 марта 2023 года Рояль на льду выглядит самым гармоничным, что он видел в своей жизни. Две любимые вещи наконец встретились лицом к лицу, сливаясь в идеальный аккорд, который, он уверен, принесёт ему как минимум положительные эмоции, как максимум – победу в турнире шоу-программ. Эту идею предложила Вероника Анатольевна. Петя позвал её на один из отчётных концертов, и она с удовольствием приняла приглашение. Он впервые увидел слёзы, блестящие на щеках тренера, когда она подошла к ним с Дарьей после концерта для того, чтобы поздравить, и тут же, едва высказав своё восхищение, предложила эту идею – сделать номер, в котором они смогут показать зрителям фигурного катания ещё один талант Пети. Вероника Анатольевна уверяла, что это не оставит равнодушным ни одно сердце, а для самого фигуриста это будет выход из зоны комфорта, который поможет преодолеть некоторые трудности, возникшие с мотивацией после не самых удачных стартов в сезоне. Чуть позже к этому добавилось серебро Чемпионата России, подорвавшее уверенность Пети в себе, но взрастившее – в идее Вероники Анатольевны. Продюсеры шоу первоначально покрутили пальцем у виска, когда уверенные в своей идее тренер и спортсмен заявили, что рояль должен быть настоящим, поскольку фигурист исполнит произведение сам. Предложение о фонограмме было мгновенно отвергнуто – Вероника Анатольевна сразу заявила, что будет отстаивать права своего спортсмена хоть перед самим начальником канала, но её подопечный сыграет «Болеро» в завершении своей программы. Петя не надеялся, что всё получится, и предпосылок к этому была масса, однако он искренне верил, что их идея обретёт успех, и подготавливал произведение к живому исполнению. Вероника Анатольевна тщательно отслеживала каждый этап подготовки, включая инструментальное звуковое сопровождение, которому уделялось двадцать минут в конце каждого прогона – они хотели добиться идеального исполнения даже после физической нагрузки, которая вносит свои коррективы в игру. «В нём сочетаются колоссальный упорный труд и талант, я бы даже сказала, природный дар. Я верю и знаю, что он добьётся абсолютно любой цели, которую перед собой поставит. А я помогу ему всем, чем смогу. Почему мы так уверены в своём успехе? Знаете, у кого-то туз в рукаве, а у нас… рояль в кустах» – сказала журналистам Вероника Анатольевна, когда её вновь спросили о своём ученике за несколько дней до турнира шоу-программ. Журналисты тогда ничего не поняли, а Петя едва сдержал смех и лишь выдавил улыбку, помня о наказе не говорить ни единого слова про программу. С этим они с Вероникой Анатольевной справлялись пока идеально. – Так, на сегодня со льдом всё, иди порепетируй, я подойду через десять минут, нужно обсудить пару вопросов с главными, – хлопнула в ладоши тренер, завершая тренировку. – Всё было отлично, запомни каждое движение и свои мысли, которое ты в него вкладывал, и выдай именно это завтра, договорились? – Да, мэм, – с улыбкой кивнул Петя, принимая олимпийку из рук Вероники Анатольевны. – Где рояль сегодня? Они оба легко рассмеялись – организаторы мероприятия почему-то упорно каждый день меняли место локализации инструмента и несчастным тренеру и спортсмену приходилось проходить настоящий квест, состоящий из разговоров со всеми подряд, начиная от председателя федерации фигурного катания, заканчивая уборщикам, которые направляли их один к другому и обратно, чтобы узнать, в каких кустах на этот раз спрятали несчастный рояль. – Не поверишь, в раздевалке, – с улыбкой ответила Вероника Анатольевна. – А в какой? – А вот это, мой юный гений, тебе и предстоит выяснить, – она показала ему экран телефона, где ответом на «Добрый день! В какой раздевалке рояль?» значилось «Добрый! Без понятия, найдите сами, думаю, с поиском такого огромного инструмента проблем не возникнет». – Они в курсе, что рояль могли засунуть не только в выделенные нам раздевалки, но и в любое другое помещение, на двери которого написано «раздевалка»? – Интересуется Петя, тяжело вздыхая – таких комнат в «Мегаспорте» порядка сотни. – Думаю, нет, но понадеемся на благоразумие тех, кто постоянно его перетаскивает, и отправляйся-ка в ваши раздевалки, – хлопнула его по плечу женщина. – Вы какое-то странное слово сказали, на «б», уверенны, что оно им подходит? – Наигранно задумался Петя. – Иди уже, чудо в перьях, время не резиновое. Петя отбил тренеру «пять» по их давней традиции, одел чехлы на коньки и отправился на поиски своего рояля. Когда лёд остался за дверью, с хлопком закрывшейся за его спиной, Петю наконец укутала в свои объятия тишина – каток во время тренировок обустраивали для завтрашнего мероприятия и шум монтажных работ сильно сбивал спортсменов. Тренер говорила, что некоторые даже не слышат свою музыку, а слишком громко её включать было запрещено – твоя великая тайна выйдет на авансцену из-за занавеса, и соперники сразу всё узнают. Петя считал такую конспирацию слишком глупой. Зачем скрывать свой номер, если он поставлен и утверждён? Никто уже ничего не может поменять и переделать, костюмы и реквизит каждого участника готовили слишком долго для того, чтобы в последний момент отказаться от него и всё изменить, да и никто не позволит, а тогда в чём смысл? Подумать об этом ему помешал ответ на вопрос о местонахождении рояля. Вернее, фортепианная мелодия, тихо льющаяся из-за приоткрытой двери раздевалки. Петя огляделся – коридор пуст и тих, а значит ничто не помешает ему выяснить, кто же раскрыл его номер и решил воспользоваться его реквизитом. Почему-то сердце в груди забилось чуть быстрее, дыхание затаилось, подобно ему у двери, за которой спрятался таинственный пианист. В голове закрутились мысли о том, кто может находиться за инструментом, однако на его памяти никто из фигуристов, которые представлены в турнире шоу-программ, не владеет навыками игры на фортепиано. – Кто же ты? – Едва выдохнул себе под нос Петя, стараясь увидеть фигуру сидящего за роялем, однако с этой точки обзора его взгляду был доступен лишь сам инструмент. Он вслушивался в каждую ноту – мелодия была простой и абсолютно детской – он играл её в качестве развивающего упражнения в семь лет, однако из-под этих рук она лилась как-то совершенно иначе. Не выдержав давление интриги, он осторожно вошёл в раздевалку, предварительно постучав. – Я прошу прощения, но мне необходим рояль… – Привет, – смущённо улыбнулась Камила. Она прекратила играть как только услышала скрип двери, и потянулась тонкими пальцами к волосам, прибирая выбившиеся пряди, переживая, что её застал кто-то из организаторов. Показавшийся в дверях Петя был добрым другом, которого она пусть и не ожидала увидеть, но никак не боялась. – Привет, – удивлённо ответил Петя, подходя на шаг ближе. – Извини, я не хотела отнимать твоё время за инструментом, просто не смогла сдержать, чтобы не попробовать вспомнить те базовые вещи, которые умею, – оправдалась девушка, не сводя тёплый карий взгляд с молодого человека. – Я надеюсь, что не расстроила его, эта мелодия – верх моего мастерства, да и то меня Морис научил, когда мы… – Были в Таллине на Европе в прошлом году, – продолжил за неё Петя, копируя мягкую улыбку. – И ты очень хорошо играла для человека, раньше не занимавшегося. – Ты смотрел влог? – Округлила глаза девушка. – Да, и это было очень увлекательно. В комнате повисла тишина, на удивление обоих – комфортная. Петя думал обо всём и ни о чём, Камила пыталась не поддаться смущению на тему того, что её поймали за её маленькой шалостью. – Спасибо за комплимент и… скажешь что-нибудь насчёт моего исполнения? – Вдруг произнесла Камила, вспомнив про вторую часть его высказывания. – Сыграешь ещё раз? Девушка кивнула и развернулась к инструменту, стараясь не сбиваться из-за нахлынувшего страха перед профессионалом. Она, разумеется, знала о том, что Петя окончил музыкальную школу по классу фортепиано, слышала о его отчётных концертах и выступлениях и пару раз получала пригласительные, но никак не могла на них попасть в силу загруженного графика, поэтому довольствовалась лишь записями, которые Петя скидывал ей после концертов. Пальцы застучали по клавишам, иногда соскальзывая и сбиваясь с ритма, но она упорно продолжала играть, стараясь соблюдать не только темп, но и музыкальные акценты, переходы пиано в форте, крещендо и финальное затухание мелодии. В раздевалке повисла тишина. Камила не убирала пальцы с клавиш, уже не нажимая, но словно напитываясь энергетикой инструмента, которую он же у неё только что и отобрал. Вердикт Пети был желанным, пусть и волнующим, но он никак не желал его озвучить, отчего Камила начала нервничать. – Сколько раз ты играла эту мелодию прежде? – Спросил Петя, увлечённо глядя за нервно перебирающей пальцы Камилой. – Пару раз, не больше, – отозвалась она. – Что скажешь? – Что у тебя определённо есть данные, но для меня это не секрет – я же видел тебя на льду, – с улыбкой сказал он и подсел к девушке. – Ты умеешь чувствовать музыку, прекрасно справляешься с тем, чтобы пропустить её через себя, тебе не хватает лишь одного – умения отпустить своё волнение и не просто почувствовать, а прожить каждую ноту. – Что ты имеешь в виду? – Ты зажата, особенно сильно в плечах… если позволишь, – он протянул руки к её плечам, но замер в десятке сантиметров от её тела, ожидая разрешение. Камила кивнула, и Петя положил руки на её плечи, несильно массируя. – Когда ты играешь, в произведение должно быть вовлечено всё тело. Твоя пластика – это отражение твоих чувств, угол наклона пальцев – сила твоей эмоции. Это как катать программу – ты можешь просто её проехать, но каждый малый акцент, фигурное движение руками или интересно выполненный твиззл могут абсолютно полностью поменять смысл и посыл, если ты в них вложилась. И без этих штрихов картинка не будет полной, поскольку ты не прожила каждую секунду музыки, а лишь отыграла. Музыка не терпит фальши. Он убрал руки с тела Камилы, улыбаясь кивающей его словам девушке. – Но ты правда большая молодец, я очень советую тебе подумать над тем, чтобы начать брать уроки игры на фортепиано, потому что это – прекрасная медитация. Уверен, тебе подойдёт. Камила кивнула и тепло улыбнулась. – Надеюсь, ты никому не скажешь, что я была здесь, – неловко прокашлявшись, начала она. – Не хочу, чтобы… – Тебя отругали и ввели какие-нибудь санкции? Камила улыбнулась и тихо рассмеялась, затрагивая струны души Пети, скрытые под такой же массивной крышкой рояля, как у инструмента, рядом с которым он стоял. Пальцы закололо сильным желанием прикоснуться к клавишам и наиграть ту же мелодию, что играла Камила, и Петя не мог объяснить себе такую внезапную реакцию – давно он не испытывал такую острую нужду в игре. Возможно, дело в том, для кого он хочет сыграть? – Ты забавный, – прошелестела Камила, вновь поправляя волосы. – Прости ещё раз за беспокойство, я, наверное, пойду, у меня скоро лёд. Она поднялась со скамеечки, разгладила свою юбку и начала протискиваться между ним и шкафчиками, когда на её запястье слегка пугающе, но непременно осторожно, опустилась рука Пети. – Ты не хочешь остаться ненадолго и послушать, как я репетирую? – Тихо спросил он, вглядываясь в глубокие карие глаза, особо выделяющиеся на фоне поалевших щёк. – Ты уверен, что так можно? Я… – Не переживай, это будет наш маленький секрет. Петя подмигнул и отпустил её руку, предоставляя девушке выбор – уйти или остаться. Камила пару мгновений подумала и, кивнув ему и себе, присела на ближайшую к ней лавочку. – Ты научишь меня играть что-нибудь после твоей репетиции? – Спрашивает Камила, устраиваясь поудобнее. – Всё, что пожелаешь. – Чудно, тогда я готова сидеть здесь даже до ночи, – она тепло смеётся, растягивая этим звоном губы Пети в улыбке. – Оценю все сыгранные тобой шедевры! – Спасибо, мне правда нужен взгляд со стороны, – улыбнулся девушке Петя, присаживаясь на ставшее родным место. Мягкая, но в меру твёрдая скамеечка, привезённая из квартиры в Санкт-Петербурге, не давала утонуть в мыслях о том, что что-то может не получится – на ней он разучивал произведения в разы сложнее, и делал это успешно. Инструмент пах особенно приятно, и это навевало детские воспоминания о занятиях и экзаменах в музыкальной школе – занимался он всегда на фортепиано, но все экзамены сдавались на таком же роскошном рояле. Был у инструментов этого рода такой тонкий, но привлекательный для него нюанс – запах. Аромат, в котором смешались ноты гордого дерева, металла струн и пластика клавиш с добавлением капли старины бумаги нот – о, это сочетание стало любимым ещё в четыре года и не покидало свой пост даже тогда, когда сбегало желание играть. Камила молчала и не двигалась, наблюдая за тем, как Петя влюблённо оглядывает клавиши, невесомо проводит по ним пальцами и устанавливает ноги на педалях – каждое движение выглядело отточенным и профессиональным, что невольно заставляло затаить дыханием и дожидаться первых нот. Она не знала, какое произведение он будет играть и будет ли это вообще включено в номер, как они с постановщиками обыграют рояль и ещё многое-многое-многое, что хочется спросить, но желание послушать, как он играет, в разы сильнее. Она вздрагивает, когда по раздевалке проносятся первые ноты, – это произведение Камила узнает в любом исполнении. «Болеро» заставляет сердце в груди неприятно заныть, отдавая тупой болью в виски. Едва возобновившееся дыхание сбилось, лишая её почвы под ногами, хотя она сидит на скамейке, опираясь спиной на шкафчики. Камила упорно твердит себе дышать и слушать, потому что тонкий голосок внутри кричит о том, что пора преодолевать себя, и именно этот момент кажется переломным – она чувствует в исполнении Пети что-то, дарящее надежду. Спустя несколько аккордов ситуация улучшается, и она начинает дышать, одновременно вслушиваясь в произведение – в эти мгновения в раздевалке «Мегаспорта» оно начинает открываться с совершенно иной стороны. Аккорды боле не кажутся грозными, музыка перетекает из одного такта в другой не грубо, а обволакивающе и гипнотизирующе, она притягивает и заставляет вслушаться. Аккорды и переходы воспринимаются интересными и завораживающими, каждая нота поёт о чём-то своём, сливается с другими и рождает нечто удивительное. Это – не то болеро, которое ассоциируется с падением, оно возвышает и несёт к вершинам. Камила впитывает каждое движение Пети – он весь живёт в этой музыке: изгибы тела, меняющиеся в акцент мелодии, плавные, но точные нажатия на клавиши, мерно отбивающая ритм свободная от педали нога – сейчас перед ней не фигурист, а самый искусный пианист из всех, кого она видела. Это завораживает. Музыка завершается финальным аккордом, которому предшествовала кульминация произведения с идеально выдержанным крещендо. Петя отпускает правую педаль, когда последние отзвуки завершающих нот растворяются в воздухе, и опускает руки вниз, слегка встряхивая ими. Голова опускается, глаза закрыты, мыслей нет. Он всей душой любит ощущение полного опустошения после исполнения произведения, которое, что удивительно, спустя некоторое время наполняет так сильно, что в это даже не верится. Сердце в груди спокойно, дыхание слегка сбито, пальцы горят огнём – это исполнение определённо было удачным. Он уже хочет взглянуть в глаза своей немой слушательницы и узнать её мнение, когда до него доходит, что и для кого он сейчас играл. – Камила, прости, я совершенно забыл! – Восклицает Петя, оборачиваясь к неподвижной девушке. Она не моргает, смотрит мимо него, кажется, в клавиши, и едва заметно дышит. Пете становится не по себе – он чувствует, что сделал больно подруге, которую хотел погрузить в мир, который ей интересен и который он по праву считает своим, но, кажется, вместо Рая он вернул её на девять кругов Ада. – Камила, – аккуратно зовёт её Петя, легко прикасаясь к подрагивающим пальцам. – Почему «Болеро»? – Не отводя пустой взгляд от клавиш, спрашивает хрипло она. – Из-за тебя. Камила трижды моргает и переводит взгляд на него. Петя глубоко вдыхает и уверенно смотрит в пытливые глаза. – Когда я впервые увидел твоё «Болеро», я был поражён. Это был предолимпийский Чемпионат России, и этот прокат, наверное, я смело отнесу в список тех, которые я готов назвать великими. Не потому, что ты исполнила сильный технический набор или отыграла свою роль, не из-за оценок или поистине великой музыки, а из-за того следа, который эта программа наложила на меня. Я не знаю, как это объяснить, но в моих глазах ты стала олицетворением этого произведения. Я смотрел множество вариантов балетных постановок, видел программы под «Болеро», танцы, однако ни одна солистка и ни один солист не смогли передать то, что заложил в эту музыку Морис Равель. – Что же? – Силу. Настоящую силу и непоколебимость свободного духа, которые пронзают твоё тело кинжалами, но не убивают, а насыщают чем-то немыслимым. Он вдохновлялся испанским танцем, и ты смогла показать жгучую смесь эмоций, необходимую для его идеального исполнения. Сам Равель говорил, что пишет музыку, в которой нет формы в собственном смысле слова, нет развития и нет модуляций, болеро – это повторяющаяся множество раз ритмическая фигура, на фоне которой повторяются две темы с постепенным введением всё новых инструментов. Это не особенная музыка, она – фон для особенного исполнения. И для меня этим особенным исполнением стало твоё. Он замолчал, переводя дыханием. Камила смотрела с интересом и молчала, видя, что ему ещё есть, что сказать. – В Пекине… – он запинается и шумно сглатывает, – в Пекине обстоятельства были сильнее тебя, но не музыка. Как бы всё в итоге не получилось в том прокате, «Болеро» для тебя приобрело иной смысл, облачилось во что-то новое, взрослое, и оттого ещё более притягательное. Я знаю, что Вероника Анатольевна убьёт меня, если узнает, но я катаю под «Болеро», а в конце исполняю финальную часть на инструменте, – он провёл ладонью по клавишам, выбивая нестройные звуки. – Суть программы мы разрабатывали вместе, однако смысл вложили разный. – И что вложил в программу ты? – Уважение и восхищение к сильной девушке, перед которой в древней Спарте точно падали бы ниц воины и простолюдины, понимающие, что им её не превзойти, несмотря на многие факторы. Уважение к девушке, пленившей программой под эту музыку сердца многих, включая моё. Уважение к спортсменке, которая для меня была, есть и будет лидером, что бы ни случилось. Вместо слов Камила выбрала действие и быстро обняла Петю, улыбаясь теплу расположившихся на её лопатках ладоней друга. Вероятно, именно этих слов ей не хватало с февраля прошлого года. Рядом были мама, её Лиза, друзья и близкие, однако быть важной и любимое – это одно, быть чьей-то музой – абсолютно другое. – Спасибо тебе за эти слова, – прошептала Камила, зажмуривая глаза, из которых закапали на кафель первые слёзы. – Спасибо тебе за вдохновение, Камила, – так же тихо ответил Петя. – Ты не представляешь, как много ты для меня сделала. – Прости, никак не могу поверить, что один прокат мог так сильно повлиять на что-то или кого-то, – проговорила ему в шею Камила. – На самом деле ты спасла меня в один из самых разгромных моментов в моей карьере, – признаётся Петя. Камила слегка отодвигается и заглядывает в его серые глаза в поиске ответа на сотню вопросов, закруживших в её голове. – Я увидел твоё болеро, когда моя карьера терпела крах. Сил не было, руки опускались, и я вновь упал в состояние безнадёжности, которое до этого испытывал в выпускном классе музыкальной школы и сразу после её окончания. Тогда я не хотел играть и даже ненавидел музыку. Родители пытались мне помочь, но ничего не получалось. Когда это начало накладывать отпечаток на спорт, в игру вступили тренеры, но всё опять же было безрезультатным. Моей Музой стала Вероника Анатольевна. Она неожиданно появилась в моей жизни и подарила мне второе дыхание, научила искать его самостоятельно. Но прошлой зимой я вновь почувствовал спад. Кататься становилось всё тяжелее, олимпийский сезон требовал колоссальных усилий, времени на музыку не оставалось. И когда я уже три недели не подходил к инструменту, я увидел твой прокат. Я буквально почувствовал, как вместе с воздухом в мои лёгкие попало вдохновение, медленно побежало по организму и подарило какое-то сумасшедшее количество сил. Благодаря тебе я снова начал кататься и жить не только музыкой, любовь к которой вернулась, но и льдом, чувства к которому поднялись до ранга чувств к фортепиано. Благодаря тебе. Камила вновь молча обняла друга, шепча слова благодарности. Петя осторожно поглаживал её лопатки, блаженно улыбаясь. – Ты лучший пианист, которого я знаю, – тихо сказала она. – А ты – лучшая Муза, – с тёплой улыбкой сказал он, слегка отстраняясь и сжимая в руках её тонкие пальцы. – Я всегда буду тебе благодарен и готов помочь всем, чем смогу. – Тогда давай займёмся моим обучением, пока Лиза нас не нашла и не спрятала наши бездыханные тела в этот самый рояль, – усмехнулась Камила, на шаг отходя от Пети. Она вытерла мокрые дорожки со щёк и села на скамеечку перед инструментом. – Часто ревнует? – С улыбкой поинтересовался Петя, присаживаясь рядом. История этих двоих казалась ему самым увлекательным произведением, и он с удовольствием наблюдал за каждым изменением сюжета. – Ага, порой просто с ума сходит, но я её понимаю – отношения на расстояния не даются легко. – Даже боюсь представить её в гневе. – Надеюсь, ты никогда не увидишь эту картину, потому что в противном случае это будет последнее, что ты увидишь в этой жизни, – Камила так мило улыбнулась после этих слов, что Петя невольно рассмеялся. – Я запомню, – подмигнул он. – Что будем разучивать? – Ты знаешь что-нибудь из Людовико Эйнауди? – Заглянула в серые глаза Камила, складывая ладони в умоляющем жесте. – Сегодня определённо твой день, – он улыбнулся, ненадолго прикрыл глаза и начал играть одно из своих любимых произведений итальянского гения.