Stolen hurt

— Ма, а правда, что тот мальчик живет на кладбище? Мама косит прищур карих глаз и поджимает и без того тонкие губы. Глубокие синяки, залегшие под ее глазами, будто становятся еще темнее. — Не знаю, малыш, там сплошные наркоманы, не суйся туда лучше вообще. Я держал ее полупрозрачную руку, покрытую ранками и гематомами от непрерывных уколов и капельниц. В то время уже все казались ей наркоманами и пьяницами, а я в ее глазах был единственной надеждой этого бренного мира, тонущего в дерьме и разврате. Жаль только, и я не оправдал ее надежд, и она моих. Она умерла в день моего четырнадцатилетия, а я не смог проронить ни слезинки, скатился на двойки и заделался певцом на полставки. — Именинник, идешь обедать? — Не, ребят, я к своим праздновать! — машу одногруппникам руками, пропуская мимо ушей слова о том, что впереди меня ждет еще несколько пар по экологии и праву. Конечно, никаких "своих" у меня нет и не было, исключительно "они" и " те самые" и беседовал я тоже в основном сам с собой. Несмотря на это, отношения с училищными ребятами у меня были хорошие, просто дни рождения для меня все равно что похороны. Зачем распространять на других свои беды? Нарвал по дороге папоротника и красных маков, мама почему-то очень любила их. Тетушка, ухаживающая за садом, снова будет ругаться, но как ей объяснить, что в городе нигде больше не купить этих растений? Это, кажется, даже комплимент ее таланту огородника. Раскладываю красивую композицию из восьми цветков и четырех огромных листов. Отряхиваю еловые ветки с холодного камня и глубоко вдыхаю запах тумана и гниющей травы. Еще месяц и все деревья неприлично оголятся, а небо станет нефтяно-серым, но зиму я тоже люблю. Как и все времена года. Зачем противиться их смене, когда легче найти что-то хорошее в каждом и упиваться этим чем-то с утра до вечера, пока тошнить не начнет. Отряхиваю колени от земли, рассматриваю мокрые пятна несколько секунд, прежде чем почувствовать на себе его взгляд. Он чудесным образом оказывается здесь каждый год, когда я прихожу проведать маму, стоит за каким-нибудь деревом и думает, что я его не вижу. — Эй, ты, сколько можно? Выходи давай, будем либо драться либо целоваться. Я, конечно, за второе, но тут все на твое усмотрение, — засовываю руки в глубокие карманы штанов и делаю шаг к нему навстречу. Он прячется за широким стволом и я издалека чую его волнение. — Я хороший! Могу угостить тебя чем-нибудь! Мне начинает нравиться игра, которую я сам затеял, поэтому стартую к нему, передвигаясь километровыми шагами, думая о том, что если он накинется на меня сейчас, то я не буду особо жалеть. Когда до дерева остается полтора метра, я преодолеваю их одним большим прыжком и чуть не сталкиваюсь с ним носами, впечатывая его в сосну. — Оу... На меня смотрит пара настолько очаровательных и испуганных глаз, что я даже забываю, что хотел сказать. Он выше, но никакой угрозы я и в помине не чувствую, поэтому упираю одну руку в ломкую кору дерева за ним и хмурю брови, словно я какой-то хулиган из фильма. — Что ты тут делаешь? — понижаю голос и знаю, что звучит это чертовски устрашающе. Бедный парень, наверное, в штаны уже наложил. Но я ошибаюсь, ни разу не угадав его реакцию. Он выпрямляется, чуть вздергивает подбородок и ухмыляется. Его взгляд внезапно напоминает кошачий, такой темный, сверкающий звездами и дразнящий. — А ты что тут делаешь? От его голоса у меня снова перехватывает дыхание. Малыш, почему ты, такой нежный, красивый и мужественный, постоянно тусуешься в этом промозглом и безлюдном месте? Человечество должно знать какие экземпляры носит наша планета. Знать, завидовать и влюбляться. Я для зависти слишком прост, а влюбиться всегда не прочь. — Смотрю на тебя! А то не одним же елкам жизни радоваться. Мама миа! Его улыбка осветила все мое существо. — Что же ты тогда лезешь ко мне? Смотри молча. И его заносчивость ужасно заводит. — Ну, у меня функционала побольше деревьев будет. Могу делать разные штуки помимо глядения. — Какие например? Какой хороший, идет точно по моему сценарию, еще и улыбается, ничуть не смущаясь того, что я дышу ему в самый подбородок. Мы связаны навечно! — Ну, на гитаре играть умею, немного готовить, шутки шучу. Если тебе нравится ходить по кладбищам, то я без проблем поддержу твое увлечение, вдвоем всяко интереснее будет. Могу даже познакомить со всеми своими родственниками, они точно не будут против такого парня! — Они все на этом кладбище? — Нет, на разных! Можем объехать весь город и даже пару других стран, но это потом, это самая дальняя родня. — А ты прям один-один? — Ага, представляешь какой генофонд пропадает! — Еще не поздно обрасти детьми. — Нет, что ты! Такая трагичная концовка теряется! — Любишь драму? — Терпеть не могу! — Ты странный. — Мы подходим друг-другу! — Ты удивишься, но я нормальнее всех нормальных. — И правда удивлен, но ничуть не расстроен! Нормальность нынче такая редкость, что уже странно. Где ты живешь? — Ну, пожалуй, это единственное, что отличает меня от других. Догадаешься в какой стороне? — М-м, у противоположного входа в парк? — Как ты понял? — Будь я плохим дизайнером и хорошим планировщиком, то влепил бы сторожевую будку именно туда. — Немного мимо, но в целом верно. Это полноценный домик, я бы даже сказал очень приличный. И моя бабушка не только сторожем работает, она еще садовник, гробовщик ну и иногда могилы роет, когда у родственников совсем денег не хватает на ритуальные услуги, а я помогаю. Они, знаешь ли, бесчеловечно дорогие. Как будто комфорт умершего важнее выживания живых. А, ну и еще, она художник. — Офигенная бабуля! Мне кажется, она делает зачетные гробы. А рисует, наверное, скелеты всякие? — Цветы тоже любит, но есть одна история с черепом... — Я весь во внимании! — а еще не собираюсь убирать руку от твоей головы и не перестану заглядывать в твои глубокие глаза. Как там... позволь мне утонуть в них и все такое? — Расскажу, если зайдешь на чай. По кладбищу разносится мой счастливый возглас, напоминающий свинячий визг. — Это "да"? — Спрашиваешь еще! Уже тянусь, чтобы обнять его, но вовремя вспоминаю, что для этого еще рановато. Вот окажемся у него дома и тогда точно пора. — Не боишься, что я маньяк? — А ты маньяк? — Неа. — Ну вот, тогда чего бояться? — Вот бы все люди мыслили как ты. Этот мир стал бы раем. — Или адом. — Ну, если все преступники будут думать как ты, то они всегда будут говорить правду, а люди верить и убегать в случае чего. — Мне даже жаль этого преступника, представляешь, так сильно хочется уталить жажду крови, а никто не соглашается, беда ведь! — Я недавно смотрел фильм, где мужчина людоед нашел себе парня, который хотел, чтобы его съели. И они реально ведь провернули это. — И его посадили потом? — Ага, но он ни капли не раскаялся. — А чего ему каяться? У всех свое понимание любви. — А мне кажется убийство есть убийство. — И ты прав, да. В любом случае история очень романтичная. — Слушай... Может, это ты маньяк, а не я? Я заливаюсь смехом от мысли о том, что снова смог напугать его. Так проходит наша дорога до кладбищенского домика и у меня почти получается убедить его обитателя в том, что я не способен даже на убийство комара. В доме, как и ожидалось, никого. Но чувство, что он не пустой не оставляет до подъема на второй этаж. Я убежденный атеист в какую сферу жизни ни глянь, но мурашки бегают по коже против воли, когда я прохожу мимо десятков зеркал разного размера и формы. Они заполняют все полки и шкафы, стоят на полу, украшают стены. — Зачем они? — Бабушка коллекционирует. Говорит, чтобы пугать гостей. — А они у вас часто, гости то? — У бабули много друзей, они приводят своих знакомых и родственников. Так что да. Правда, большая часть из них никогда больше не возвращается. — О, я должен войти в тройку самых упорных посетителей! — Тогда тебе придется побывать здесь не меньше тысячи раз. У бабушки есть три подруги, которые приходят к ней чуть ли не каждый вечер уже лет двадцать. — Тогда выходит около шести тысяч... Я собираюсь прожить до ста лет, так что ещё наверстаю! — Мне нравится твой план. — Ага, я даже уговаривал одногруппников посоревноваться со мной в "кто кого переживет", но все почему-то отказываются. Боятся, наверное, такого сильного игрока. — Я не боюсь, я в деле. — Чудно! — улыбаюсь так сильно, что кожа на щеках начинает трескаться и осыпаться словно разбитый фарфор. — Кстати, забыл сказать... — Если ты всё-таки маньяк, то можешь говорить прямо, я не обижусь. — Правда? — Ну, немного, может... — Хах, короче, у нас нет чая. Могу предложить кофе. — Нет чая?! Ты что-то говорил про нормальность? — встаю на цыпочки, чтобы потрясти его за плечи и сравнять наши глаза. Очень красивые. — В следующий раз я принесу вам все свои запасы. — Вообще просто бабуля со своими подружками все выпила. Так что... — он сталкивается с моим умоляющим взглядом и вздыхает, складывая брови домиком. — Ладно, тащи все, что есть. — Ну раз ты просишь! — Я люблю чай с кипарисом. — Я понял, ты не маньяк, ты — ведьма! Что за странный выбор? Ты знал, что кипарис — это символ смерти? Идеальный образ складывается. — Боишься, что приворожу тебя? — Не боюсь, потому что это уже произошло. — Вряд-ли, чтобы это сделать мне как минимум нужно твое имя. — А как максимум? — Две свечи и красная нить. — Опять я как голодранец! В следующий раз предупреждай, а пока можешь позапоминать меня — Джисон. — Хан. — Ага. Следил за мной? — Твои цепочки привлекают слишком много внимания. Опускаю взгляд на серебрящуюся металлом цепь на штанах. А я уже успел забыть о ней, что уж говорить о перезвоне, который перестал хоть как-то колыхать мое внимание спустя пять минут после покупки. — У тебя отменный слух, раз ты каждый раз слышал это аж отсюда. На свою голову он никак не реагирует на мои слова. А когда я не слышу ответа — начинаю сходить с ума. — И глаза красивые. Он замер — это реакция, но уже поздно. — И имя наверняка тоже, — протягиваю последнее слово, чтобы добавить в наш монолог игривости. — Расскажешь о себе? Он размеренно передвигается по кухне, почему-то расположенной на втором этаже и молчит так долго, что у меня начинает сводить коленки и на глазах наворачиваются слезы. — Ли Минхо. Двадцать один год, учусь на историческом в универе неподалеку, ты точно его видел. Родители живы-здоровы, но погружены в свою работу и постоянно в командировках. Хочу окончить и улететь в теплую страну на пол года, завести лысого кота и научиться танцевать, что думаешь? — Думаю, мы станем отличной музыкальной парой! — Группой ты хотел сказать? — Это я так смешал романтику и работу. — Опасный путь. — Это все враки. И Ли Минхо звучит как пудинг. — Я очень их люблю. — Враки? — Балбесов. Снова заливаюсь смехом, принимая из его рук дымящийся кофе и с наслаждением отхлебывая. По венам растекается еловый сок. — А что всё-таки за история с черепом и бабулей? — О-о. Она училась на живописца в молодости. А художественные заведения ничуть не хуже военных, может, даже ещё более пугающие. Там за каждое несданное задание могут выдворить. И вот, за день до экзамена она узнает, что им нужно было нарисовать пятнадцать этюдов с черепами. Лошадей, собак и козлов она нашла в реквизитной универа, а вот все человеческие были разобраны. А на дворе уже ночь — десять этюдов за день не шутки. Художники, к слову, те ещё снобы, за достоверность изображения и жизнь готовы отдать. Ей ничего не оставалось кроме как идти на кладбище и откапывать скелет. Ага, — Минхо кивает, видя мои округленные глаза. — Я до сих пор не знаю верить или нет, но звучит убедительно. Знаешь же ещё, тогда с интернетом были проблемы, да и рисовать из головы — удел гениев, вот она и пошла на такой отчаянный шаг. Кстати, чтобы череп нарисовать, его нужно сначала отварить, чтобы остатки мягких тканей и грязь легче снимались. — Экзамен то сдала? — Ещё бы. И мужа себе на том кладбище нашла. — Ого! Серьезно?! — Ага, они с ним не разлей вода до самого конца были. А потом он попросил ее прожить остаток жизни счастливо и она послушалась. Вот и занимается чем нравится, поддерживая его бизнес. — Это на самом деле очень сильно. — Вот и я так думаю. На какое-то время мы замолкаем. Я и сам не заметил как уселся на продолговатый скрипучий диван, но зато полностью погрузился в переживание его бедра рядом с моим. Ему, казалось, все было нипочем. Сидел себе спокойно, хлебал кофе, периодически дуя на него сверху, дёргал коленом, задевая мое, смотрел в окно, в котором был виден только голубой туман. — А если серьезно, что я тут делаю? — Становишься моим другом. — Разве у такого классного парня как ты не должно их быть миллион? — Скажи это людям, которые с самого детства обращались ко мне "пиздец, он же по кладбищам шатается, некрофил какой-то" и уходили в закат. В туман, точнее. Я могу их понять, но... нет, не могу. — Блин, люди иногда такие задницы, оскорблять человека не разобравшись в ситуации — стрёмно. — Ладно бы просто оскорбляли, но они ведь и слухов по всему району напускали. Я, правда, знаю, что некоторым искренне все равно, но таких почему-то очень мало. Ну и не получилось у меня с ними зазнакомиться. А у тебя как? — Да вот, сегодня только одногруппникам сказал, что иду праздновать день рождения со "своими", а никаких своих у меня нет. Может, только среди мертвецов. — У тебя сегодня день рождения? — Ага. — Стрёмно совпало. — Это точно. — Любишь сладкое? — Обожаю. — Тогда жди. — Да не стоит... Минхо отмахивается от меня и лезет в холодильник, чтобы через секунду достать оттуда прямоугольный контейнер. — Недавно приготовил. Бабушкины подружки не заценили, но, может, тебе понравится. Ну как я ему объясню, что в свой день рождения я должен есть только горькое и кислое? Открываю крышку и меня чуть не сносит с места от аромата шоколада. — Только не говори, что это брауни. — Оно самое. Рецепт у одногруппника стыбзил. Он вроде не был против. Заглатываю сразу огромный кусок и тут же понимаю, чего моему организму не хватало последние лет пять. — Ты не будешь? — Я не очень сладкое люблю. Только пудинг. — Тогда я съем все? Минхо улыбается и снова садится рядом со мной, явно довольный проделанной работой. — Конечно. Я опустошаю всю коробку и постанываю от удовольствия, гладя живот и съезжая вниз по дивану. — Можно тебя обнять? — Обнять? За коробку брауни? — За начало нашей дружбы! — Тебя просто завоевать. — Да, достаточно проводить со мной каждый день рождения на кладбище. — Да, прости, что не осмелился подойти. Это был твой подарок за все пять лет, — Минхо кивает на пустой контейнер. — Кстати, ответ — можно. Мгновенно собираю себя по запчастям, разбросанным по полу, подтягиваюсь и наваливаюсь на него всем своим богатырским весом, придавливая к дивану. Жаль, не вижу его глаз, потому что закрыл свои, уткнувшись ему в грудь. Спустя несколько минут он кладет руки мне на спину, а потом сдавливает так сильно, что трещат ребра и темнеет в глазах. Ещё и смеется. — Умираю. — Ах, Ромео, зачем же ты, Ромео? — Он ещё спрашивает... — и начинает гладить мою спину так нежно, что на контрасте с предыдущими "объятиями" это кажется мне касанием перышка. Закатываю закрытые глаза, представляя, что выгляжу сейчас как что-то среднее между человеком, переживающим оргазм, и одним мемом из интернета. — Тебе что-то не нравится? — Прояви больше материнской нежности. Его рука на моей спине замирает и я понимаю, что сказал что-то, что его насторожило. — Ты понимаешь, что я не смогу заменить тебе семью? — Да? Конечно? — перестаю дышать, стараясь разобраться в отсутствующих мыслях. — Я с дури ляпнул. Про материнскую нежность. Конечно, это все оставило на мне большой след... И, возможно, мне стоит даже сходить к психологу. И ещё к парочке специалистов. — Почему ты звучишь так, будто вот-вот разрыдаешься? Разве? — Не знаю... Я либо на грани, либо никогда в жизни не смогу больше. Почему наш разговор так резко стал таким серьезным? — По-моему это две стороны одной медали. — Ты чертовски прав, — смакую свое поведение за последний час нашего знакомства. Я ведь веду себя как полный псих. — Я неприятен тебе? — Приятен. Я бы шел дальше вместе с тобой. — Это так странно. Я тоже? Мы стремные маньяки? — У всех свое понимание любви. Минхо закладывает одну прядь мне за ухо и притягивает ногой плед, накрывая нас им. Я оказываюсь в странном мирке, хрупком доме, созданном его руками.