***
Проснувшись ни свет ни заря, Коля сразу побежал к Фединому дому. Стоило открыть дверь, как на пороге его встретили очень недовольный Банька и Кузя, прячущий в карманах кузнечиков. — Доброе утро! — жизнерадостно отсалютовал Гоголь меньшим братьям. — Банька, ты чего такой понурый? Кот будто ждал этого вопроса. Он сразу же принялся возмущённо мяукать, бегая покругу и раздражённо махая чёрным хвостом из стороны в сторону. Вымяукавшись вдоволь, зверёк встал напротив Коли и выжидающе посмотрел на него янтарными глазками, нервно подёргивая рваным ухом. — Это очень интересно, но я тебя не понимаю. — неловко шепнул Николай, сочувственно глядя на кота. — Если коротко, то скелет опять отказывается спать, а блохастый бесится. — услужливо пояснил стоящий рядом Кузя. — Почему я не удивлён? — печально вздохнув, покачал головой Гоголь, но тут же снова улыбаясь. — Ладно, ребятки, давайте на кухню, я вам блинчиков принёс. Словно маленькие дети, наконец дождавшиеся маму с гостинцами с работы, Кузя и Банька послушно побежали за Колей на кухню, нетерпеливо крутясь у него под ногами. — Эй, имейте терпение! — засмеялся Гоголь, стараясь ненароком не наступить на мельтешащих из стороны в сторону друзей. Их же можно назвать друзьями? Коля думает, что да. Достав из-за спины, где наверняка прячется всё, что только можно, закрытую салофановым пакетиком белую тарелку с синими узорами, на которой лежала стопка блинчиков, Николай с грохотом поставил её на деревянный стол. Быстро развязал нетугой узелок, выпустив блюдо на волю. — Эй, не запрыгивать на стол! — пригрозил Коля Баньке, который уже собирался забраться на стол с лапами. Кот прижал ушки, расстроившись, но послушно остался сидеть на табуретке, нетерпеливо покачивая хвостом, вдобавок толкая Кузю, устроившегося рядом. — Сейчас мы будем кушать! Сейчас нас покормят! — счастливо пропел Кузя, хлопая в ладоши. — Хоть кто-то еды принёс! Домовой постоянно был всем недоволен. Единственное, что его всегда радовало — еда. — Приятного аппетита! — оставив тарелку на растерзание голодных ребят, пожелал Гоголь, взяв лишь парочку блинчиков себе на ещё одну керамическую тарелку и направился в спальню. — Утречка, Федь! — Привет. — улыбнулся Достоевский, неизменно сидящий на кровати и теребящий в руках ушанку. Гоголь присаживается рядом, протягивая Фёдору тарелку. Тот морщится, но послушно берёт посуду. Круги под глазами стали больше, а ещё он ужасно похудел. Казалось бы, куда больше, но Федя умудрился. Теперь он выглядит ещё болезней, чем обычно. А лечить его оказалось намного тяжелее, чем предполагалось. — Федь, а Федь, ты почему опять не спишь? — напрямую спрашивает Гоголь. — Не хочу. — буркнул Достоевский, кусая блинчик. Правда тут же мысленно ругает себя. Характер у него и так не ангельский, а в периоды болезни ещё хуже. Фёдор всегда замечал, что заболевая (а это происходило часто), ему всё время хочется ныть. Ну противно ему, будто кто-то не так реагирует на чудесную новость о пятом гриппе за пару месяцев. Но раньше страдать от болезней некогда было. Нужно и учёбу подтягивать, чтобы не отставать, и себя лечить, и порядок в комнате поддерживать. Там на капризы времени не остаётся. Но теперь о нём в прямом смысле заботятся, и Фёдор вроде и рад, что он кому-то всё-таки нужен, а вроде и не очень. Не привык он к такому. Неловко, одним словом. А Коля ещё такой милый, постоянно спрашивает, хочет ли он чего-нибудь, как самочувствие, что болит, проголодался ли и так далее. Будто нарочно заставляет Достоевского смущённо отвечать, что всё хорошо и ничего не нужно. А Коле просто нравится заботиться о Феде. Он такой милый, когда превращается в буку. А как бы Фёдор не старался, в буку он всё-таки превратился. — Федя, ну ты же прекрасно знаешь, что так нельзя. — удручённо сказал Гоголь, качая головой. — Конечно знаю. — спокойно пожал плечами Достоевский. Не выдерживая, Коля с безнадёжным стоном откидывается на мягкую кровать, рассматривая потолок. Ощущение, что Гоголь попал в замкнутый круг, выхода из которого просто не существует. Как вообще уговорить Федю нормально спать?! Это невозможно! Позавтракав, Николай отправился устанавливать освещение в сенях, попутно нервно размышляя по поводу недосыпов Достоевского. Кузя сразу же увязался за ним, чтобы контролировать процесс. Банька, пользуясь отлучкой Домового, занимался любимым делом — спал в коробке, где обычно ночует Кузя. А Фёдор, с улыбкой слушая громкие возгласы как всегда недовольного Домового, которые не скрывала даже закрытая дверь, думал о всякой ерунде. В основном, подсчитывал, когда же пойдёт на поправку. А ещё, не давала покоя одна мысль… Он теперь сирота что ли? Вроде, какая-то троюродная бабушка по папиной линии у него ещё осталась. Ну, детский дом ему конечно не грозит, но всё равно как-то странно осознавать, что их больше нет. Это получается, Фёдор свободен? Может жить спокойно? Даже не верится. Читая книги про убийства, Достоевский замечал, что часто герои страдали от того, что они кого-то убили. Фёдор может и плохо, но помнил, как собственноручно вонзил в отца нож. Но что-то вины он не чувствует. Муки совести? Нет, не слышали. Достоевский в каком-то смысле даже благое дело сделал. Он совершенно спокойно воспринимает факт причастности к чей-то смерти. Наверное, это не очень нормально, но на адекватность Федя и не претендует. Неужели, всё закончилось? Фёдор не знает, сколько просидел вот так, глядя в стену и улыбаясь, неверя в то, что он и правда свободен. Коля с Кузей уже успели с горем пополам установить освещение. Домовой конечно же был рассерженным, но другого от него и не ждали. — Ах ты, зараза блохастая! Я же запретил тебе сюда соваться! Сейчас всё в твоей шерсти будет! — увидев, что Банька забрался в его коробку, кричал Кузя. — Я тебе хвост вырву! Кот времени даром не терял и рванул на улицу. Домовой, проклиная всё, что только можно, ринулся за ним. — Весело у тебя. — усмехнулся Гоголь, глядя в след убежавшей нечести. Лёгкий ветерок, залетавший в комнату, приносил с собой приятный запах распустившихся под окном цветов. Солнце ярко светило, купая в своих лучах. Только Фёдору всё равно было холодно. Ощущение, что после встречи с Лихо у него вытекла последняя кровь и теперь он совсем не может согреться. — Каждый день, словно сказка. Хорошо хоть, теперь лилипут не только на мне отрывается. — Федя потянулся, тут же болезненно ойкая. — Что за пакет? — Это я у бабушки нашёл! — радостно сообщил Коля, качая пакетом, который держал в руке. — Для тебя! Достоевский уже почувствовал, что ничего хорошего его не ждёт. Напряжённо смотрел, как Гоголь вытащил из пакета какую-то небольшую баночку из тёмного стекла. — Этой штукой меня бабушка лечила! — заметив немой вопрос в глазах напротив, пояснил Коля. — Там разные травки лечебные. Помогает на все сто! — Опять ваша народная медицина. — Да! — то ли не заметив, то ли специально проигнорировал пренебрежение в словах Феди, радостно откликнулся Гоголь, откручивая крышку баночки. Столило её снять, как Достоевский сразу почувствовал ужасный ядовитый запах чего-то протухшего. А Коля как ни в чём не бывало уже вылил немного густой болотно-зелёной массы на ложку. — Ты хочешь меня отравить? — поморщившись, спросил Фёдор. — Какая же вонь. — Согласен, на вкус она не очень, но всегда помогает! — ответил Коля, приближаясь к пациенту. — Не приближайся ко мне с этой гадостью. — игнорируя боль, быстро отодвинулся к стене Достоевский, упираясь спиной в ковёр на стене. — Не нужна мне твоя отрава. — Это не отрава! — сел рядом Гоголь. — Открой ротик… Фёдор и не собирался, наоборот, сжал губы в тонкую линию, отрицательно замотав головой. — И кто тут у нас ещё ребёнок? — улыбаясь, закатывает глаза Коля. — Сам же говорил, что нужно лечиться. — Лечиться нормальными средствами надо, а не непонятно где собранной трав… Мгх! Пользуясь болтливостью неосторожного Достоевского, Коля быстро засовывает ложку с жижой в Федин рот, а потом закрывает его тёплой ладонью, не давая выплюнуть. Фёдор возмущённо мычит, но ему приходится проглотить эту гадость. Внутри всё обжигает и оседает ужасный вкус протухшего яйца в перемешку с ядовитыми грибами. Так горько, словно Достоевский перепутал и вместо леденца съел несколько таблеток ношпы разом. — Фу, какая мерзость! — шипит Фёдор, высовывая язык. — Отвратительно! — Зато помогает. — усмехнулся Гоголь, глядя, как Федя крутит головой, пытаясь хоть как-то избавиться от горечи. Он был ужасно горд собой. Смог воспользоваться ситуацией и накормить Фёдора лекарством! Ну гений, что сказать! — Если бы я собирался умереть, то согласен, от такого и коньки отбросить недолго. — злобно отвечает Достоевский, всё ещё морщась. — Ты преувеличиваешь. Аккуратно взяв Фёдора за подбородок, Коля слегка приподнимает его голову и, придвинувшись, накрывает бледные губы своими. Достоевский не сопротивляется, наоборот, льнёт ближе. Прикрыв глаза, он чувствует приятную сладость. Словно сахар. Наверняка Гоголь постарался. В эти прекрасные мгновения Федя не чувствует боли, а горечь мигом пропадает. — У тебя губы в сахаре. — отстраняясь, с улыбкой говорит он. — Конечно, я же подготовился. — довольно улыбаясь, отвечает Коля.***
Так незаметно пролетела неделя. Достоевский даже почти поборол гнетущее чувство собственной бесполезности. Он мало что мог сам, даже встать до сих пор не получалось. Хотя ему уже заметно лучше, чем было в самом начале. Боль уже не такая сильная и можно нормально сидеть и двигаться. Коля уверяет, что это всё от той гадости, которую он ему споил. Причём не один раз. И даже если Фёдор и сам заметил, что после неприятного принудительного употребления зелёной массы ему стало лучше, он никогда это не признает. За окном начало темнеть, а Коля так и продолжал гостить в доме. Что-то кашеварил на кухне, пообещав, что ничего не подожжёт, но Фёдор как-то мало верит. Чувствуя запах печенья, Достоевский читал первую попавшуюся на глаза книгу, кутаясь в одеяло в попытках хоть немного согреться. Точнее, старался прочитать. Перед глазами постоянно плыло, да и голова противно трещала, не давая соединять разбегающиеся буквы воедино. Когда же эта пытка закончится? Вытащив из плиты порцию печенек, которые к огромному удивлению не сгорели, довольный Коля поставил их остывать, снял прихватки и приказав уже готовому к краже вкусняшек Кузе не трогать еду, направился в спальню. — Федь, я печеньки приготовил! Будешь? — выглядывает из дверного прохода. Достоевский, закутывавшийся в кулёчек, закрывшийся с головой одеялом, отрывается от книги и поднимает взгляд на Гоголя. Синяки на шее пожелтели, постепенно заживая, но глаза начали краснеть от недостатка сна. Фёдор молча покачал головой и снова склонился над книгой. — У меня есть малиновое варенье. — хитро прищуриваясь, продолжил Коля. — А ещё я заварил травяной чай… Едва последние слова было произнесены, как Фёдор тут же встрепенулся. — Без печенья не дам. — постарался как можно строже сказать Николай, но улыбка всё равно появляется на его лице. — Ах ты змей искуситель. — возмущённо, но с лёгкой улыбкой сказал Достоевский, опять глядя на лисью ухмылку Гоголя. — Давай неси. Издав победный возглас, Николай юркнул на кухню, схватил тарелку и перебросил горстку печенья (которого всё-таки стало меньше, а Кузя куда-то делся) на неё. После налил две кружки чая, предварительно кинув в одну пару кубиков сахара. Ложкой вытащил из баночки с крышкой-смайликом вкусное малиновое варенье и переложил его на маленькую фарфоровую тарелочку. Поставил всё это на белый табурет, взял его в руки и опасно шатаясь зашагал назад в спальню. — Коля, тебе жить надоело? Сейчас всё упадёт ведь! — увидев, какую ношу решил дотащить за один раз шут, возмутился Федя. — Не боись! Всё под контролем! Гоголь попытался поставить чудом не упавший табурет как можно аккуратнее, но одна чашка всё же затряслась, собираясь свалиться и разлить тёмный чай на пол. К счастью, Достоевский успевает подхватить её, предотвращая падение. Лишь небольшая капелька успевает выскользнуть за пределы своей стеклянной тюрьмы, упав на табуретку и оставляя заметный мокрый след. — Упс… Ну, почти всё. — почувствовав себя неловко под выразительным взглядом Феди, замялся Коля. Достоевский лишь вздыхает, закатывая глаза. Раздобыв зелёную тряпочку, Гоголь быстренько вытирает следы предотвращённой катастрофы, про себя отмечая, что Фёдор очень часто закатывает глаза. В какой-то степени это его своеобразная фишка. Всё свое пренебрежение и недовольство Федя привык выражать подобным образом. Коля даже научился различать эти «закаты», которых на самом деле и правда было несколько. Один, медленный, сопровождаемый прикрытыми больше, чем обычно, глазами, означал, что Фёдору совсем не интересно и скучно в том обществе, в котором он сейчас находится. Второй, рассерженный, когда Достоевский шумно втягивает воздух, иногда цокая языком, и делает круговое вращение головой, немного её задирая, значит, что происходящее его очень раздражает. Такой «закат» можно считать самой гневной эмоцией, которую Фёдор себе позволяет, находясь с людьми. Коля может вспомнить ещё парочку, но больше всего ему нравится совсем другой. Тот, который в тайне называет своим личным. Когда Федя закатывает глаза и к этому как-то причастен Гоголь, то он разительно отличается от остальных. В этом закате отчётливо видно напускное недовольство. Достоевский вздыхает, немного улыбаясь. За этим жестом можно разобрать: «Какой же ты всё-таки чудик. Мой любимый чудик». Присаживаясь рядом с Федей, Коля берёт одну печеньку в форме сердечка и окунув в варенье, кусает. Достоевский прекрасно знает, что в кружке шута ещё и два кубика сахара плавает. Слишком много сладости. На улице уже давно стемнело. Луна сегодня полная и яркая. Мимо окна пролетела ночная птица, шумно хлопая крыльями. В траве зашуршало. Наверняка маленький грызун пытается скрыться, не желая становиться ночным перекусом хищника. До этого дня Коля всегда уходил до темноты, как и обещал. Почему он задержался именно сегодня, Фёдор не спрашивал. Пусть остаётся. Пускай он и будет опять читать ему лекции о пользе сна. Зато будет рядом. Достоевский не хочет, чтобы он уходил. Поднося к губам тёплый чай, Федя улыбается, вспоминая, как когда-то очень давно он объяснял нежелание отпускать Колю чем угодно, лишь бы не привязанностью. Так глупо. — Федя, ты чего улыбаешься? Анекдот вспомнил? Чем угодно, лишь бы не признать, что любит. — Ага. Анекдот… — Расскажешь? — Обязательно. — делая глоток и чувствуя, как по телу пуская и ненадолго, но растекается приятное тепло, кивает Достоевский. — Только немного позже. Скажет. Он это скажет. В первый, но точно не последний раз. В распахнутое окно вдруг залетает холодный ветер. Фёдор морщится, вздрагивая. Даже сейчас ладони, согревающиеся о стенки горячей кружки, всё-равно немного дрожат. Ощущение, что к Достоевскому скоро предметы примораживаться начнут. — Холодно? — скорее подтверждает, чем спрашивает Коля. Федя коротко кивает, ставя кружку на место. Гоголю два раза повторять не надо. Он, доедая свою печеньку, ловко переползает за спину Феди и обнимает его, такого маленького и хрупкого. Тёплые руки кольцом обхватывают тощую талию. Очень аккуратно, чтобы не причинить ни малейшей неприятной боли, не дотронуться до жутких, совсем не заживающих шрамов слишком сильно, не заставлять Достоевского морщиться, судорожно выдыхая и тихо чертыхаясь себе под нос. Коля импульсивный, резкий и неосторожный практически всегда, но если дело касалось Феди, Гоголь вдруг становился нежным и осторожным, заботливым и аккуратным. Фёдор заметил это уже давно, и не сказать, что ему это не нравится. Сначала было непривычно принимать тот факт, что кто-то всеми силами старается не причинить боль такому, как он, но сейчас Федя в полной мере наслаждается каждым прикосновением. Даже забавно. Год назад Достоевский и представить себе не мог, что когда-то ему будут жизненно необходимы объятия одного улыбчивого и невероятно тёплого парня. — Мне кажется, или ты холоднее, чем обычно? — наклоняясь ближе, шепчет Коля. — Не кажется. — также тихо отвечает Фёдор, чувствуя, как закоченевшее тело медленно отогревается. Книга, которую Достоевский так старался прочитать, спокойно лежит где-то далеко. Фёдор хотел отыскать её взглядом, но веки вдруг становятся такими тяжёлыми, а глаза так щиплет от накопившейся усталости, что он закрывает их, удобно положив голову то ли на Колю, то ли куда-то ещё. Тело будто наливается свинцом, отказываясь двигаться. Мысли медленно, но упорно растекаются, и как бы Федя не пытался их поймать, они продолжают растворяться в приятной теплоте, в нежных объятиях, в тихом, мягком голосе Коли, который мелодично что-то напевает, баюкая и поглаживая ладонью по тёмным волосам. В коконе заботы и спокойствия, укутывающего с ног до головы, защищающего от холода и проблем, Фёдор окончательно расслабляется, чувствуя, как проваливается в сон. Отдалённо, сквозь пелену приближающейся темноты, Достоевский понимает, что нужно открыть глаза и выбраться из хватки сна, но усталость берёт верх и он, не в силах сопротивляться, засыпает. Когда он вновь открывает глаза, то морщится от солнечного света, палящего прямо в лицо. Слышит вдалеке мычание коров, выгнанных на пастбище, а потом и кукареканье любимых петухов. Пытается сесть, но чувствует, как что-то прижимает его и не даёт двигаться. Повернув голову, видит Колю, мирно спящего рядом и обнимающего его одной рукой. Пару раз удивлённо моргает, протирая глаза и не до конца веря в происходящее. Утро. Сейчас раннее утро. И он спокойно спал всю ночь. Ни одного кошмара. Невероятно. Федя уже и забыл, каково это — нормально высыпаться. Голова не болит, да и мысли не такие квёлые, как обычно. Неужели, проклятье с кошмарами наконец закончилось и он может выспаться? Улыбаясь и тихо зевая, Достоевский решает это проверить. Поворачиваясь, утыкается в шею Коли, приобнимая того в ответ и снова закрывая глаза. Фёдор никогда не отличался особой бодростью по утрам даже после хорошего сна, поэтому вскоре снова начинает дремать, а потом и совсем проваливается в глубокий сон. И ему не снится ничего, заставляющее нервно вскрикивать и трястись, задыхаясь от липкого страха. Наоборот, вроде он даже видел хороший сон. Сюрреалистичный и странный, но точно не страшный.***
— А НУ СТОЯТЬ, ШЕРСТЯНОЙ ВАРЕЖЕК!!! Яростный крик Домового отчётливо слышно даже в доме. Спустя секунду на пороге появляется почему-то зелёный Банька и еле-еле вписываясь в опасный поворот, опрометью забегает на кухню, попутно оставляя на полу зелёные кляксы, запрыгивает на спокойно чистившего огурец Федю. Кот забирается на плечи парня, оставляя царапины на руках и следы краски, в которой перепачканы его лапы, на ткани одежды, — Осторожнее. — выдыхает оказавшийся не в очень удобном положении Достоевский, бросая огурец с ножом и пытаясь подхватить трясущегося зверька, судорожно карабкающегося выше. Следом в комнату забегает не на шутку рассерженный Кузя, чьё лицо украшают алые следы боевых ранений, очевидно полученные при новой стычке с котом. — Блохастый паршивец! — громко пыхтит Домовой, угрожающе тряся кулаком. — Ещё и за человека прячешься! Стыдоба! Как тебя земля носит! — Во-первых, он уже давно не блохастый. — спокойно замечает Фёдор, наконец отдирая намертво вцепившегося в него Баньку и заботливо обнимает, прижимая к груди. — А во-вторых, что вы опять не поделили? Кот дрожащим голосом мяукает, прижимая ушки к голове. Вся его шерсть испачкана в вонючей зелёной краске, которую они с Колей совсем недавно принесли и оставили во дворе, собираясь в скором времени делать капитальный ремонт теперь уже точно родного Фединого дома. — Да что ты мяукаешь! — грозно ругается Домовой. — По-твоему я виноват?! А нечего лезть, куда не просят! Фёдору требуется где-то одна сотая секунды, чтобы примерно понять, что случилось. Кузя для чего-то открыл достаточно большую банку с краской, оставляя крышку слегка приоткрытой, что наверняка сразу незаметно. Вернувшийся с традиционного обхода территории Банька заинтересовался, откуда исходит неприятный запах и не долго думая, запрыгнул на неустойчивую крышку. Та сразу же накренилась и кот с головой свалился в жидкую краску. Не ожидавший такого Банька ужасно испугался, а на шум прибежал Кузя. Чудом выбравшись из вязкой жидкости, растерявшийся и уже слишком нервный кот пугается криков злого Домового, который и отлупить, и заставить мыться может, разукрашивает его лицо и убегает в дом, надеясь найти поддержку у Феди. — В этом доме будет хоть один спокойный день? — вздыхает Фёдор, поднимаясь с табурета. — Пока здесь этот инопланетянин, точно не будет! — продолжает ругаться Кузя. — Ой, гном, ты хоть не кричи. — морщится Достоевский, кивая в сторону стола, где остался лежать огурец. — Вот, сделай паузу, скушай огурец. Слегка прихрамывая, Федя осторожно уходит из кухни, оставляя Кузю в одиночестве. Одной рукой берёт из сеней железный тазик, а второй крепко придерживая Баньку. Бледные руки и майка уже давно безвозвратно испачканы, но первым делом нужно отчистить кота. В этот раз зверёк мало сопротивлялся, но сохранял недовольную мордашку на протяжении всего купания. Всё-таки, ходить зелёным ещё хуже, чем промокнуть от ушей до хвоста. — Всё не так плохо, как ты думал. — спустя час говорит уже сменивший одежду Фёдор, сидя на ступеньках и вытирая жёлтым полотенцем обиженного Баньку, сидящего у него на коленях. В этот момент Достоевский слышит любимый звонкий голос, слишком громко напевающий о ландышах и камышах. Инстинктивно прикрывает уши кота, а на возмущённое мяуканье отвечает: «Ты ещё маленький». Потом появляется и сам певец. Коля, широко улыбаясь, вприпрыжку подбегает к Феде. — Привет, Феденька! Ты меня встречаешь? -довольно мурлычет он. — Неужели так сильно соскучился? — Очень сильно. — улыбается Достоевский, спуская Баньку с колен, чтобы тот ушёл. Кот с радостью пользуется данной возможностью и рысцой убегает в траву. — Пойдём. — Ты уверен? — встревоженно спрашивает Гоголь, нервно глядя на медленно приближающегося к нему Федю. — Это далеко… — Не далеко. — нетерпящим возражений голосом отрезает Достоевский. Может, Коля в чём-то и прав и не стоит так много разгуливать, но он и так ждал долго. — Раньше почти каждый день туда ходил. Не бойся, не развалюсь. Мне уже надоело сидеть в четырёх стенах. — Тебе? Надоело? — у Коли даже челюсть от удивления отвисает. — Что ты за нечисть и куда дел моего Феденьку? — Сам не знаю. — честно отвечает Достоевский. Сам в шоке от своих же слов. Так привык к вечным прогулкам в компании Гоголя, с которым особого выбора не было — нужно выгуливать. Он идёт медленно, заметно похрамывая, держась за услужливо подставленную Колину руку. Болтая о всякой ерунде, греясь на солнце, шурша травой под ногами. — И он пытался отравиться аскорбинками. — Серьёзно?! Так можно?! — Нет конечно. Для отравления надо хотя бы 200 упаковок, а он всего пять слопал. Потом весь день стонал, что умирает намного мучительнее, чем планировал, но кроме больного желудка ничего не получил. — А ты в морге был? — Ага. Классное место. Тихо и спокойно, холодно только, а так здорово. Правда, потом пришлось некоторых особо впечатлительных на руках выносить, ну а в остальном мне всё понравилось… Ты чего на меня так смотришь? За такими непринуждённым разговорами они и дошли до знакомого сарая. Недавно Коля сказал, что когда Федя встанет на ноги, он покажет ему кое-что интересное. Как ни странно, на следующий день Достоевский уже пускай и не долго, но ходил по дому. Фёдор стал выглядеть и чувствовал себя намного лучше, чем раньше. Даже лучше, чем когда только приехал в Малиновку. Круги под глазами конечно остались, но теперь не напоминали Марианский впадины. Бледная кожа даже слегка загорела. Совсем немного, но Коля заметил это сразу. Достоевский улыбался чаще, голос приобрёл еле различимые задорные нотки. А ещё, он смеялся. Не то чтобы Гоголь раньше не слышал этого чудесного смеха, но это было очень редко и тихо, будто Фёдор боялся позволить себе большего. Теперь же он смеялся часто и громко. И Николай готов поклясться, что никогда не слышал смеха лучше. Федя весь будто расцвёл. Это делало Гоголя таким счастливым, что он был готов носить любимого на руках и кружить (что и делал), выдумывать новые фокусы, выполнять любой каприз, делать всё что угодно, лишь бы Фёдор оставался таким счастливым и светившимся изнутри. Привычным жестом открыв старую дверь и пропуская Федю вперёд, при этом продолжая заботливо его придерживать, Коля скользнул следом. Они сразу же направились к тем самым пустым коробкам, которые составляли схему туннелей. Кто именно их сделал, никто не представлял. Даже больше: о существовании данной лазейки знал только Гоголь. Он часто подолгу оставался в сарае, изучая всё, что здесь почему-то оказалось. Так и нашёл достаточно обширный проход. Времени у него было предостаточно, и он наизусть изучил все развилки внутри. Одна из таких как раз и вела в то место, куда Коля собирался отвести Фёдора. — Придётся ползком. — неловко пожал плечами Гоголь, присаживаясь и открывая створки первой коробки. — Другого пути нет. Коробки конечно большие, но передвигаться в них всё равно немного проблематично. — Окей, полезли. — спокойно ответил Федя, садясь рядом. — Точно? А тебе… — замешкался, нервно теребя косичку. — Нет, мне не больно. Всё хорошо, не переживай. — терпеливо повторяя заученную за последние недели фразу, мягко улыбнулся Достоевский, погладив белобрысую макушку. — Ну хорошо. Тогда следуй за мной! С этими словами Николай юркнул в картонную коробку. Немного выждав и оглядев помещение, которое каждый день будто неуловимо менялось, Федя нырнул следом. Оказавшись в туннеле, состоящем из сплошных коробок, верх и дно которых отрезали и остались только картонные стенки, плотно склеенные между собой, Достоевский ощутил дежавю. Они с Колей уже ползали по туннелям, только в этот раз никакой опасности в виде пожара и разрушения им не грозило. Подумав об этом, Фёдор невольно улыбнулся. Всё, что ещё напоминает ему о мрачных моментах прошлого, только почти утихшая боль и шрамы под майкой, которые наверняка останутся навсегда. Но он не видел в этом ничего страшного. Внешний вид его всегда мало интересовал, да и красоваться своим телом ему не перед кем. Ну… по крайней мере, было не перед кем… Сразу вспомнились фанфики, а также очень интересные сцены проникновенного характера. От таких мыслей Достоевский моментально залился краской и поспешно тряхнул головой, прогоняя их как можно дальше. Чего-чего, а nc-17 ему точно пока не нужно! Мучаясь от подобный неожиданных мыслей он на автомате следовал за Колей. Преодолев пару развилок, они быстро выбрались наружу. Встав и отряхнувшись, Федя огляделся, переводя дух. Всё-таки он переусердствовал. Слишком много телодвижений за один день. — Федя, ты в порядке? — забеспокоился стоящий рядом Коля, прекрасно видя старательно скрываемую усталость. — В полном. — выдыхая, отмахнулся Достоевский, осматриваясь. Они оказались в небольшом пространстве. Сзади роль стены исполнял ровный строй массивных шкафов. В одном шкафу виднелось отверстие, через которое парни и вылезли. Господи, Фёдор даже боялся представить, как это всё работает! Наверняка логически это вообще не объяснить! В противоположной стороне обычная (что очень удивительно) деревянная стена. А к ней приставлена железная лестница до потолка. Которая наверняка куда-то ведёт. Всё-таки Федя был прав, когда предположил, что здесь есть второй этаж! Хотя, там скорее чердак, но сути особо не меняет. — Как думаешь, что там? — посмотрев наверх, дразняще спросил Гоголь. — Что угодно. — прекрасно выучив главное правило общения с Колей: «ожидать всё, что возможно и невозможно», пожал плечами Фёдор. — Тайная лаборатория, коровник, кладовая сыра с плесенью, аквапарк, сад с диковинными растениям. Там может сидеть гигантская фиолетовая кошка-инопланетянин с красными рогами, прозрачными крыльями и хвостом ящерицы, питающаяся томатным соком… — Нет! — звонко смеясь, быстро закачал головой Коля. — Такого даже у меня нет! Всё намного проще! Он ловко забрался по лестнице наверх, открыл дверь в потолке и скрылся на чердаке. Не долго думая, Фёдор, сгорая от любопытства, немного неловко залез следующем. Слыша странные звуки, похожие на хлопанье крыльев, с помощью Коли встал на пол чердака. Поднял голову и замер. На чердаке была настоящая голубятня! Птицы летали туда-сюда вокруг разных растений, стоящих здесь в горшках. Садились на множество жёрдочек, чистили свои перья, брали зёрнышки из кормушек… И не было ни одной клетки. Голуби спокойно залетали внутрь чердака, а когда хотели, могли вылететь на улицу через большое, распахнутое настежь окно. Они свободно перемещались туда, куда хотели. — Птички свободные существа. — догадавшись, о чём думает Федя, пояснил Гоголь. — А я просто создал место, где им всегда рады. Они могут возвращаться сюда, когда захотят. Достоевский заворожённо смотрел по сторонам. Он никогда не видел столько голубей в одном месте! Так вот, что Коля имел ввиду под своей «голубиной почтой»? Фёдор думал, он шутит. Оказывается, у него и правда есть армия голубей. Вокруг кружились птицы разного окраса. Обычные, коих в парках можно увидеть сотни. Полностью белые, коричневатые, даже разноцветные, смешивающие в себе все три цвета, присутствовали. Увидев Колю, некоторые голуби подлетели к нему, приветственно курлыкая и садясь на плечи и макушку. — Я тоже рад вас видеть. — радостно сказал Гоголь, вытаскивая из кармана горстку семечек и присаживаясь на полу. К протянутой ладони тут же подлетела парочка птиц, поудобнее устроились рядом и принялись жадно клевать принесённую еду. Фёдор не мог сдержать улыбку, глядя, как голуби окружили Колю со всех сторон. — Ай, Милка, не дёргай мои волосы! — пригрозил Гоголь и молодая голубка, смешивающая в себе белые и кофейные перья, послушно отлетела, даже как-то пристыжено опуская голову. — У них у всех есть имена? — спросил Достоевский, всё ещё оглядываясь и пытаясь сосчитать, сколько здесь голубей. Из-за их постоянного движения это оказалось сложно, и после шестой попытки Федя бросил эту затею. — Ага. Некоторые даже команды знают! — гордо улыбнулся Коля, кивая в сторону упаковки с семечками, спрятанной в небольшой кучке сена. — Возьми там немного. Достоевский послушно отсыпал себе в ладонь кучку семечек и хотел разглядеть, что именно там за злаки, как к нему вдруг над головой раздались хлопки крыльев и кто-то сел к нему на голову. Немного растерявшись, Федя замер, глядя, как к нему на руку садится ещё один белый голубь и начинает клевать семена. — Ухты! — удивлённо воскликнул Николай. — Марк обычно даже ко мне не приближается! Беленький, услышав своё имя, повернул голову и Федя увидел его холодный и суровый взгляд. И Достоевский готов поклясться, что под глазами у него пёрышки темнее, чем все остальные. — Родственную душу нашёл. — хмыкнул Достоевский, погладив Марка второй рукой. Тот курлыкнул и распушился, явно довольный. — Федь, иди сюда! — позвал Коля, уже успевший переместиться к окну. — Что такое? — подошёл, радуясь, что птицы сами разлетались на пути, иначе пройти было бы нереально. — Смотри! — радостно воскликнул Гоголь, поворачиваясь к нему. В его руках сидели два пока ещё маленьких голубёнка. Один чёрный, что даже не разглядеть крылышки, сливался в один тёмный неподвижный комочек и смотрел слегка усталыми глазками-бусинками. Второй кипельно белый, с озорно сверкающими глазами и такой энергичный, что и на руках продолжал нетерпеливо дёргаться. — Это Достик и Колян! Фёдор не знал почему, но эти слова заставили всё внутри сжаться, а потом почувствовать невероятное тепло. Искрящимся взглядом глядя на птенцов, он прикрыл рот рукой, улыбаясь и чувствуя, как наружу вырывается… — Я люблю тебя. Федя сказал это так тихо, почти шёпотом, но Коля услышал. Повезло, что голубята успели улететь, иначе они бы выпали из опустившихся рук. Он широко распахнул глаза, секунду неверяще смотрел на Фёдора, а когда понял, что ему не послышалось, моментально залился румянцем и заключил Достоевского в объятия, зарываясь в тёмные волосы и запищав от переполнявших эмоций. — Скажи ещё раз! — Люблю тебя. — тоже немного краснея, уже громче сказал Федя, обнимая самого дорогого человека на земле. Говорить такое неловко. Было бы, если рядом не Коля. Достоевский готов повторить хоть сотню раз, если Гоголь попросит. Даже если не попросит, Феде хочется произносить эти слова снова и снова. Он любит его. Любит больше всего на свете. Как бы слащаво это не звучало, как бы не было глупо, но именно так и есть. Он никогда не чувствовал подобного, а теперь не может по другому.***
Закат. Они сидели на лавочке у дома Феди. Гоголь опять остаётся на ночь. Они будут засыпать рядом в обнимку, и Достоевский согреется. Проснутся рядом и будут долго валяться в кровати. Раньше Фёдор шугался от спальни, как от огня, а теперь его оттуда не вытащить! Но Коля только рад. Ему нравилось просыпаться и смотреть на спящего Федю, будить его лёгким поцелуем и хихикать, глядя, как тот морщится, говоря: «Фу, как в сопливом кино», но это для вида, Гоголь прекрасно знает, что Феде нравятся нежности. И Достоевский сам доказывает это, утыкаясь в его грудь и бормоча что-то про ещё пять минуточек, пока Николай гладит его по голове. Доказывает, ведь стоит Коле разбудить его просто позвав, то Федя сразу мрачнеет, пока не получит свою порцию ласк. — Забавно… — протянул Фёдор, глядя на уходящее солнце — Что? — Никогда бы не подумал, что за три месяца моя жизнь так изменится. Да, Достоевский и представить не мог, насколько сильно может измениться жизнь. Всего одно лето, а теперь всё совсем по другому. Его прошлая жизнь осталась где-то далеко. Сейчас всё хорошо. Всё чудесно. Лучше не бывает. Будто долгожданный счастливый конец. Правда, до конца ещё далеко. У них ещё всё впереди. Скоро они поедут назад в город. Нужно доучиться. Оказывается, Коля тоже обучается где-то поблизости. Они смогут жить вместе и проводить всё свободное время рядом. А на каникулы приезжать в Малиновку. Федя бы мог представить будущие и дальше, после выпуска, но зачем? Думать о том, что ждёт впереди не хочется. Он живёт здесь и сейчас. Радуется каждому дню и просто счастлив. — Хорошо, что ты такой надоедливый. — сказал он, укладывая голову на Колино плечо. — Это комплимент или нет? — усмехнулся тот. — Это факт. — немного подумал. — Просто только ты смог пробраться… — Фёдор неловко замолчал, решая не заканчивать мысль. — Только я смог растопить твоё сердце? — довольно промурлыкал Коля, внимательно глядя на Достоевского. — Ой, растопитель недоделанный, пойдём в дом. Холодно уже. — Федя резко встал и отвернулся, но Коля успел заметить легкий румянец на бледных щеках — Иду, мой повелитель! — рассмеялся Гоголь, побежав следом. Ночь накрыла Малиновку, принося неприятный холодный ветер. Но в доме на окраине деревни тепло и уютно. И так будет всегда.