— Как мы назовём его? — Тэхён улыбается широко-широко, а ещё — до невозможности ясно, сверкает своими чудесными глазами сквозь стёкла очков, и Чонгук, обхватив ладонями чужое смеющееся лицо, целует нежно-нежно, аккурат в эти губы, что, наконец-таки, приобрели свой естественный, тёмно-синий оттенок вместо того отвратительно сине-жёлтого, который так ему не идёт. — Ну, правда. Как?
— Не знаю, — Чонгук не может перестать улыбаться, правда: он никогда ещё не чувствовал себя таким счастливым, как в это самое мгновение, когда Тэхён, громко вздыхая от того, насколько тяжело ему носить такой огромный живот, смотрит туда, на застеклённую крышу, к которой тянутся эти невообразимые тропические растения. — Но ты не можешь сейчас просто так сидеть здесь и учить свой немецкий.
— А почему нет? Это интересно. Я не могу без учёбы, — иксзед почти что канючит, а потом смешно нос морщит, чтобы после — позволить поцеловать себя ещё раз. И ещё, и ещё. Чонгук готов целовать его постоянно, целую вечность, до самого конца блядской Вселенной.
— Ты принял сыворотку сегодня? — выдохом в губы губами. Тэхён чмокает быстро, и Чон чувствует эту потрясающе яркую, искрящуюся жизнью улыбку.
— Конечно. Что за глупый вопрос? — и ахает тихо, чтобы отстраниться и опустить глаза, прижать ладонь к животу и пояснить, не глядя: — Снова толкнулся. Такой активный… — и голову поднимает, глядя внимательно, будто в поиске ответа на извечный свой вопрос, от которого Чонгук за эти полгода уже порядком устал едва ли не больше, чем от количества политической волокиты, загрузкой работой нового советника — раздавленного предательством Пак Чимина Намджуна (однако друг выберется, он это знает) и фотографий в мессенджере от Хосока с приписками формата «А это мы на пикнике в лесу!», «А это Юнги в задницу ужалила пчёлка!», «А этот синяк он мне поставил после этого фото, он у меня такой сильный, Чонгукки!». Едва ли не больше, чем от той идеи, реализацию которой начал сразу же после похорон, переселившись в спальню к Тэхёну, но в краткие сроки превратив в операционную то, что некогда было его собственными покоями.
Тэхён боится, что Чонгук ненавидит их ребёнка, их сына, но это, чёрт побери, совершенно не так, потому что этот мальчишка своей безоговорочной любовью к их чаду заражает всё совершенно: даже прислуга, глядя на то, как Тэхён идёт по коридору, широко улыбается и интересуется, как у него дела. С другой стороны, Чонгук стал всё чаще понимать, что такое облегчение наступило у всех сразу же после смерти его отца.
Не то, чтобы он проводил параллели, но всё же.
— Привет, малыш, ты меня слышишь? — и Чон нежно оглаживает огромный живот. — Это твой отец. Я люблю тебя, пусть пока у тебя ещё нет имени, но как только мы с твоим другим папочкой наконец-то придём к общему знаменателю в этом вопросе…
— Не жди, — и Тэхён шутливо руки на груди скрещивает. — Я не позволю назвать своего сына Чонсоком.
— …возможно, у тебя никогда не будет имени, малыш, а всё потому, что Ким Тэхён — очень вредное создание, когда у него шалят гормоны, — с нежным трепетом заканчивает Чонгук и смеётся, когда получает шутливый удар в плечо. — Я люблю тебя, — говорит нежно, снова касаясь губами тёмно-синих губ. — Больше всего на свете люблю, Тэтэ.
— И я тебя, — счастливо выдыхает этот невозможный и вредный парнишка, цепляясь пальцами за его запястья. — Очень.
— Тогда, быть может, ты уберёшь этого слоника, которого положил между нами?
— Он с нами и в горе, и в радости! — и Чонгук закатывает глаза, но, впрочем, хмурится, когда Тэхён неожиданно тяжело вздыхает и окидывает крытый сад задумчивым взглядом.
— Ты чего?
— Чонгукки, пообещай мне одну вещь, ладно? — неожиданно серьёзно произносит иксзед, глядя своими невозможными глазами, и это что-то такое, что заставляет брюнета сжаться внутри, мучительно отпуская парящее чувство окрыляющего счастья, что стало постоянным его спутником с тех пор, как Сокджин сказал, что бороться действительно имеет смысл, а ребёнок внутри Тэхёна стал расти очень медленно, не так сильно разрушая того, кто его вынашивает.
— Что?
— Если… — и иксзед шумно сглатывает, опасаясь смотреть Чонгуку в глаза. — Если получится так, что придётся всё-таки делать выбор: я или он, то… пожалуйста, Чонгукки, пообещай, что ты выберешь его.
— Выбирать не придётся, — хмуро отвечает ему Чон, нежно поглаживая чужой живот. — Всё будет в порядке, Тэтэ. Ты справишься, тем более, что тебе будут делать кесарево сечение.
— Чонгук,
просто пообещай мне, что ты сохранишь жизнь плоду нашей любви, — и глаза под стёклами купленных когда-то давно, в другой жизни, очков, опасно блестят. — Это всё, о чём я прошу тебя.
...— Какие шансы? — Чонгук смотрит хмуро, пока Сокджин протирает какие-то пробирки, стоя спиной. Видно, что доктору всё ещё некомфортно временно проживать в резиденции вдали от своей уже жены, что тоже на сносях, однако он, как и Чонгук, понимает всю важность своего прибытия здесь, а потому совершенно не жалуется.
— Он начал принимать сыворотку слишком поздно. Очень велик процент, что всё-таки придётся выбирать между ним и ребёнком, но я не могу говорить точно. Тэхён слаб физически, но невозможно силён духом. Он удивительный.
— Сокджин-щи, давай мы договоримся с тобой? — и Чонгуку действительно неловкой просить о чём-то подобном, просто сидя вот так вот, вломившись к врачу без предупреждения.
— О чём?
— Если перед тобой во время родов действительно встанет выбор: Тэхён или ребёнок… выбери, пожалуйста, Тэхёна. Хорошо?
Док смотрит на него серьёзно какое-то время, и брюнету почти что неловко, но он заставляет себя не отводить взгляда ровно до того момента, как Сокджин не выдыхает тихое: «Хорошо».
И вот теперь он смотрит в глаза тому, за чью жизнь готов бороться до последнего вздоха. Смотрит — и не верит почти, хотя, наверное, с другой стороны, ему не понять этого всепоглощающего чувства к тому, кого вынашиваешь под сердцем.
— Тэхён, я всё ещё уверен, что всё обойдётся.
— Обещай, — и Ким прикусывает нижнюю губу, а потом прикрывает глаза, чтобы тихо дополнить: — За всё время нашего знакомства это — единственное, о чём я прошу тебя. Пожалуйста, просто скажи мне «да». Большего мне и не нужно.
И у Чонгука нет другого выхода, кроме как ответить еле слышным: «Да, хорошо».
***
Это похоже на ужас.
Чонгук много читал о таком: воды отходят очень обильно и в какой-то степени — совершенно пугающе, но то, что происходит с Тэхёном, когда тот спустя пару недель встаёт с кресла за стаканом воды — это форменный кошмар, потому что по бёдрам кровь начинает течь так обильно и вязко, что невольно ужас берёт, а сам Чон выскакивает в коридор незамедлительно и с криком отчаяния.
Тэхён на больничном столе мучается от невыносимых предродовых судорог, но всё равно сохраняет с ним этот зрительный контакт формата глаза в глаза, пока доктор Ким в спешном порядке готовит всё необходимое: хорошо всё-таки Чонгук придумал с этой операционной под самым носом.
— Всё будет в порядке, — шепчет Чонгук, скорее, себе самому, всё-таки чувствуя, как в груди жмёт от волнения так, что на грани обморока, но всё же сжимает холодную синюю ладонь. Тэхён бледен, Тэхён мучается, Тэхёну больно так, что он еле дышит, но он всё равно улыбается ободряюще: так, будто это Чонгук тут рискует оказаться на пороге смерти в этот самый момент.
Улыбается даже тогда, когда вскрикивает во время очередной болезненной судороги, а Сокджин надевает на него маску с усыпляющим газом.
— Чонгукки, — это звучит тихо, нежно и совершенно убийственно, потому что, кажется, иксзед знает куда больше, чем его беспомощный сейчас партнёр. — Ты помнишь?
— О чём, Тэтэ? — и Чон нервно сглатывает, силясь унять дрожь в коленях. Сокджин пускает газ по трубке: Тэхёну осталось быть с ними всего ничего, лишь несколько невозможно долгих и мучительных минут.
— Ты… — глаза его закрываются: доктор никогда не врал о качестве лекарств, а Чонгук никогда на них не экономил. — Обещал мне спасти его… — Сокджин вскидывает брови на такое заявление, но юноша проваливается в наркотический сон, хватка на пальцах Чонгука обмякает и исчезает, потому что рука повисает вдоль койки.
Сокджин сразу же и незамедлительно начинает такую сложную сейчас операцию.
Чонгук ощущает себя умершим.
…— Чонгук-щи! — восклицает доктор спустя какое-то время, когда брюнета выбивает из непонятного анабиоза резкое пищание кардиомонитора, а доктор Ким белеет прямо на глазах. — У нас, блять, проблемы.
Это единственный раз на памяти молодого властителя правительственной касты Кореи, когда их семейный врач грязно ругался.
— Какие? — вылетает хрипло и карканьем, а карие глаза над маской смотрят слишком внимательно.
— Чонгук-щи, у тебя есть не более тридцати секунд для принятия решения, — Чон видит кровь на руках Сокджина, и от этого вида начинает откровенно мутить. — Произошло то, о чём мы с тобой говорили. Тэхён умирает, но я могу спасти его, но тогда ребёнок задохнётся внутри. Тебе нужно выбрать, Чонгук-щи. Мы действуем по плану?
И время замирает. Замирает под взглядом взволнованных карих глаз над тканевой поверхностью маски, благодаря виду бесчувственного, но всё ещё такого искреннего, самого-самого, невыносимо любимого.
Его лицо блаженно разглажено, будто Тэхён всего лишь спит, но вот-вот проснётся, чтобы потянуться и сказать своё заветное, дорогое сердцу «люблю».
Или же чёртово «обещай».
— Чонгук-щи, я действую по плану, ты не даёшь мне шанса, я…
«За всё время нашего знакомства это — единственное, о чём я прошу тебя. Пожалуйста, просто скажи мне «да». Большего мне и не нужно»
— Стой, — и Чонгук даже находит в себе силы поднять руку. Снять со своего лица защитную маску, снова впиться взглядом в любимое до крика, до воя лицо. — Стой, Сокджин-щи.
— Чонгук, у нас нет времени, — откидывая все формальности, произносит врач, переводя на него глаза и замирая.
Кажется,
понимая.
— Делай так, как он просил, — вырывается из недр чонгуковой души.
Потому что, наверное, так будет правильно. Потому что это именно то, чего Тэхён так сильно хотел.
Но смотреть на это — выше всяких блядских земных сил и, развернувшись на пятках, Чон Чонгук покидает помещение.
