«Я всегда по-своему любил тебя, но я не тот, кто тебе нужен. Прощай, Намджунни. Моё сердце всегда будет помнить тебя, но, пожалуйста, пусть твоё забудет меня»
Космолёт сбрасывает грузы. Чимин отключает телефон, чтобы больше его никогда уже не включить.***
Хосоку очень сложно, как, он знает, сложно сейчас Юнги быть там, рядом с умирающим Тэхёном, и говорить тому то, что старший Чон сейчас будет вынужден сказать своему младшему брату в этих сгущающихся сумерках, что царят в чужой спальне, где Чонгук не потрудился включить свет: он вообще игнорирует подобные мелочи в последнее время, потому что гниёт заживо, и у его глупого хёна сердце кровить начинает, когда он понимает, что сейчас ускорит процесс. — Я не идиот, хён, — это Чонгук говорит ему вместо приветствия, сидя на своей кровати, сгорбившись и в пол глядя. — Я знаю, что сегодня улетает первый космолёт на XZ2, как знаю, что ты был главным инвестором этого проекта. И я хорошо осведомлён, что неизвестно, когда будет запущен второй корабль туда, — голос у него — глухой и тихий, надломленный и пропитанный болью, и Хосок, упустив с губ судорожный вздох, пересекает комнату от входа до самой постели, чтобы присесть на колени перед младшим братом, вцепиться в обтянутое чёрной тканью колено и заглянуть в пустое серое лицо. — И я понимаю тебя. Ты должен лететь. Брать Юнги и бежать отсюда к чёртовой матери, потому что ничто на этой планете не заслуживает того, чтобы жить. — Не смей так говорить, — шепчет старший, чувствуя, что холодная чонгукова ладонь ложится на тыльную сторону его собственной. — Чонгукки, ты же знаешь, что я тебя никогда не оставлю. Я мысленно всегда буду с тобой, я буду продолжать оставаться на связи. Не смей гнить здесь, ты понял? Не смей. — Без него ничто не будет иметь смысл. — Будет, Чонгук, — давит Хосок, глядя в мёртвые чёрные глаза, в которых такая боль стоит, что сердце удар пропускает. — Это невыносимо больно и я бы не смог пережить этого, но ты… ты куда сильнее. Ты никогда не будешь один. У тебя будет его ребёнок. Ваш с ним ребёнок, и не загадывай раньше времени, ладно? Удача на нашей стороне, я чувствую это. Всё может ещё поменяться. Вдруг доктор Ким найдёт выход? Чонгук поднимает голову, глядя ему прямо в глаза, и Хосока снова пронизывает болью от перспективы того, что он будет вынужден покинуть самого родного ему на свете человека в такой сложный период. — Обещай мне, что справишься. Что не позволишь этому убить себя, мой глупый донсен. Если бы только можно было отмотать время назад, туда, где не было сложностей выбора, а ум ещё не дошёл до точки кипения. Если бы только можно было отмотать время назад и не совершать тех ошибок, которые были допущены… …Когда-то чертовски давно Чонгук и Хосок, спрятались под одним одеялом и долго шептались. Вернее, шептались они частенько, да, но вот только в тот раз у них состоялся тот самый разговор, который проносишь в душе даже спустя годы, анализируя уже в осознанном возрасте и невольно восхищаясь детской простодушной мудростью. Старший этот диалог, на самом деле, до сих пор помнит в деталях, будто только вчера маленький братец шептал отчаянно и упёрто в темноту и духоту одеяльного купола над их головами. Помнит в деталях, но до сих пор не устаёт поражаться тому, насколько жизненно важными стали те обронённые в детстве слова, с годами обретя нешуточный вес. — Я никогда не буду любить кого-то так сильно, как тебя, — сказал девятилетнему Хосоку семилетний Чонгук, сдавливая ладошками его ладонь, что была едва, что сильно больше. — Никогда, честное слово. — И я тебя, Гукки. Ведь когда папы не станет, друг у друга останемся только мы вдвоём. — Я за тобой куда угодно пойду. — А если я пойду не туда, куда надо? — Значит, я буду идти рядом. — Даже если будешь против? — Мы мужчины. Мы должны уметь договариваться, Хосоки, чтобы никто не был против. …Хосок очень сильно любит своего младшего брата. Настолько сильно, что готов наизнанку вывернуть душу свою дурацкую, настолько сильно, что готов эту Пак Чеён голыми руками порвать, лишь бы не было её больше и тому не пришлось делать то, чего очень не хочется. Чонгук, он, на самом деле, очень хочет верить в их мире в то, что есть между людьми что-то такое, что гораздо дороже денег, отказываясь понимать, что так не бывает. Не заведено. Не положено. Не могут два брата дружить до истерики и желания рвать глотки зубами. Не может один не завидовать другому по-чёрному, потому что отец лбами сталкивает раз за разом, будто проверяя, кто из них двоих больше достоин для того, чтобы выжить. Но Хосок готов убивать, лишь бы с его младшим братом когда-то случилось такое, чтобы Чонгук посмотрел на него своими удивительными чёрными глазами и сказал простое человеческое… — Обещай мне, Чон Чонгук, не молчи! Он смотрит на него, не мигая, какое-то время. Бледный, схуднувший, с заострившимися от боли скулами, Чонгук смотрит на него так, будто не видит, и Хосоку от этого физически больно, наизнанку выворачивающе душу. Его младший брат не заслужил такой боли. Такого, чёрт побери, никто не заслуживает. — Обещай! — и Хосок щипает его за бедро, и неожиданно слова льются неукротимой рекой. — Обещай, что будешь звонить мне, отчитываться о каждом своём блядском дне, обещай, что рядом будешь, ты, блять, Чон, сука, Чонгук, ты просто обязан делать это, ты просто обязан… — и осекается, потому что в глазах его младшего брата что-то неуловимо меняется: будто вселенская скорбь меняется на стальной жердь глубоко внутри, там, где хёну уже не достать. Сам Чонгук как-то неуловимо меняется за какую-то долю секунды. — Я люблю тебя, хён, но у меня теперь своя дорога, — говорит он негромко, и Хосоку в равной степени хочется рыдать и смеяться от облегчения, поэтому он делает то и другое одновременно, обнимая брата так сильно, как только может, и всё же позволяет плотине рухнуть в тот самый момент, когда Чонгукки, его глупый маленький Чонгукки, обнимает в ответ и плачет тоже. …Гораздо позднее Хосок встретит Юнги в коридоре. Лицо его упёртого, острого на язык иксзеда, нет, его пары, ради которой он всю жизнь бросил на кон, будет отёкшим от слёз, а глаза будут подозрительно красными, в то время как сам Мин будет избегать смотреть ему в глаза. Тогда Хосок зайдёт в спальню Тэхёна, светлого, доброго, самого искреннего и чертовски всеми, кроме судьбы, любимого до крика, найдя того снова уснувшим от эмоциональной и физической вымотанности. Снова прижимающим к груди купленного слоника, и лицо у него тоже будет заплаканное. Хосок не станет его будить, лишь только наклонится и поцелует прохладный синий лоб нежно, силясь запечатлеть в своей памяти чистого сердцем мальчишку, который смог изменить его брата, даже не ставя перед собой такой задачи. Мальчишку, которого он видит последний раз, он знает. …Ещё позднее Хосок будет плакать в голос, сидя в каюте космолёта, который будет лететь на XZ2, и прижимать к себе трясущееся от рыданий тело Мин Юнги. Своего обычно сильного и едкого, но и сам Хосок никогда не был нюней. Просто есть вещи, которые блестят ярко и светло даже тогда, когда ты находишься на самом нижнем кругу Ада, и с ними так тяжело расставаться, что просто по сердцу лезвием.***
Чонгук держит это в себе слишком долго. Непозволительно долго, убийственно, и это становится невыносимо сложным препятствием — улыбаясь, кормить Тэхёна с ложечки и слушать его уверенное: «Мне становится лучше, правда», потому что, он знает, это как затишье перед ураганом. Потому что он знает, что ради этого юноши с неожиданно блестящими здоровьем глазами (голубыми в свете того рокового утра), он готов сделать нечто такое, что пошатнёт весь привычный мир, но тому это вовсе не обязательно знать. Чонгук держит это в себе слишком долго, но дожидается информации, что космолёт с его старшим братом взлетел и того уже не достать, и чем дольше это не выплёскивается наружу, тем больше план приобретает в себе яркие и ясные черты и не кажется таким уж безрассудным. Чонгук покупает себе небольшой острый нож, который прячет в ботинок, как покупает толстые перчатки, такие, чтобы ни за что не позволили случайно пораниться, и идёт в отцовский кабинет, заведомо зная, что Чон-хённим ещё отсутствует. Охрана говорит ему, что того нет на месте, Чон-младший же отвечает спокойно, что подождёт. И действительно ждёт, да вот только не просто сидит, как обычно, в кресле, а внимательно изучает террариумы, с любопытством рассматривая детёнышей габонской гадюки, которых отец отселил в отдельный. …— Где твой брат? — это первое, что Чон-хённим говорит, заходя в кабинет и обнаруживая младшего сына в кресле, вальяжно закинувшим ногу на ногу. — Почему Ким Дженни сказала мне, что расторгает помолвку? Где Пак Чеён? Почему ты велел ей уехать, ты?! — в гневе отец проходит на своё любимое место, и, не глядя, садится на стул. И вскрикивает от боли, потрясённо глядя Чонгуку, кажется, в душу прямо. — Чонгук?.. — растерянно, сипло, ликованием в груди младшего Чон, цепляется за край стола, боясь смотреть, на что сел, и тот решает, что это его чёртов шанс. — Мой брат, отец, — начинает тот, разглядывая свои ногти с лёгкой полуулыбкой. — Улетел со своим иксзедом, которого, к слову, любит до безумия, на XZ2, куда инвестировал огромное количество денег. Ким Дженни расторгла помолвку, потому что беременна от доктора Ким, которого тоже любит. Моя несостоявшаяся невеста, Пак Чеён, покинула нашу резиденцию, потому что я расторг нашу договорённость, — Чонгук переводит взгляд на родителя, говоря нарочито медленно, тянет время, и с чёрным ликованием в душе замечает подозрительную бледность чужого лица. — Потому что я узнал, что именно ты подначивал эту тупую суку подменить противозачаточные тому, за которого я и убить могу, — и он с удовлетворением замечает выступившую капельку крови на краешке губ того, кто его породил. — Скажешь, нет, не ты? Не ты подсматривал за мной в камеры? Не ты лишил меня возможности быть счастливым? Отец задыхается от подобных речей — или же не от них вовсе, кто знает. Но эмоций у него слишком много и, когда Чон-хённим вскакивает, всё-таки решая посмотреть, на что посадил своё грузное тело, то вскрикивает тихо и жалко, но Чонгук уже рядом — с ножом из ботинка и в перчатках, которым быстро отрезает травмированному и шокированному детёнышу габонской гадюки голову, чтобы больше не причинил вреда. — Габонские гадюки — потрясающие создания, отец, — широко улыбается Чонгук, глядя тому прямо в испуганные глаза, которые наливаются кровью. — Флегматичные, спокойные, если их не потревожить, а их детёныши часто не достигают и пяти сантиметров в длину, но знал ли ты, что их яд — самый опасный для человека, и он может умереть в течение всего лишь нескольких минут после укуса? — Чон-хённим прижимает ко рту руку, а потом снова вскрикивает, но кровь из его рта уже не остановить, как течёт та из носа, из глаз, из ушей, а Чонгук улыбается, потому что не может иначе. — Человек умирает от потери крови, отец. Она в буквальном смысле течёт у него из всех щелей, представляешь? — и смотрит, как отец, задыхаясь, падает на колени. Смотрит, наконец, сверху вниз, на того, кто разрушил всю его жизнь. — Разводить таких змей — это опасно, папа, — нравоучительно продолжает сын, глядя, как Чон-хённим заваливается на бок, заливая пол кровью. — На… помощь… — хрипит тот, глядя на него пустыми глазами. И Чонгук улыбается ещё шире. — Прости, отец, но я в таком шоке, что даже не знаю, что делать. Хорошо, что хватило сил уничтожить сбежавшую из террариума змею. Чуть не умер, представляешь? — и, наклонившись к уже почти мёртвому телу, тихо шипит: — Совсем, как тот, кого я люблю, скоро умрёт из-за твоей, выблядок, прихоти. Чонгук не имеет ни малейшего понятия, как змея умудрилась сбежать. Как не знает, почему в нужный момент времени во всей резиденции закоротило электричество, и, как следствие, камеры наблюдения не работали. Это было страшно, ужасно, говорит Чонгук репортёрам в тот же день, цепляясь пальцами за собственные волосы, какая страшная гибель. А вечером ему звонит Ким Сокджин и сообщает, что долго вёл переговоры со своими коллегами из Америки — те долго отказывались идти на контакт. Ким Сокджин говорит, что кто-то из верхушки американской правительственной касты наступил на те же грабли: влюбился в своего иксзеда, который понёс, и очень большие деньги были выброшены на разработку необходимой сыворотки, которую нужно принимать во время беременности, дабы сохранить жизнь и иксзеду, и человеческому ребёнку. Американцы долго ломались, устало завершает Ким Сокджин со вздохом, но химическим составом сыворотки поделились и сделать такую же для Ким Тэхёна не составит большого труда, однако из-за того, что пошёл второй триместр, шанс на спасение будет аккурат пятьдесят на пятьдесят. Ким Сокджин говорит это всё, а Чонгук чувствует, как распускаются за спиной крылья. Шанс есть.