Сезон охоты-4: Волчья яма

– Я спрашиваю, что ты тут делаешь? А ну отвечай! Ведь кухня далеко отсюда. Говори! – Но я случайно оказался тут. Выведите меня на свет, я обещаю, что никогда больше не приду сюда. – На свет? Куда ты хочешь?

Мервин Пик, «Титус Гроан»

Пролог

      Отставив чайную чашку на деревянный кресельный подлокотник – привычка, с его малолетства тихо бесившая даже невозмутимую Габи, поскольку чашка в конце концов обязана была полететь на пол вместе с собственным содержимым, – Гарри откинулся на мягкую спинку и попытался вновь сосредоточиться на книге, которую держал на коленях, однако ему это не удалось.       В малой гостиной было тихо – пожалуй, слишком тихо, так что он без труда мог расслышать шум дождя за окном и шорох приминаемой водой листвы в саду. Ему мешали вовсе не посторонние звуки – в конце концов, всегда можно было наложить Заглушающие чары, – но всё дело было в волнах глухого недовольства, расходившихся от стоявшей у окна жены. Она повернулась спиной к комнате, даже не пытаясь делать вид, что поглощена разгулявшейся снаружи непогодой, и в отражении в оконном стекле Гарри чётко видел её лицо, так что желание встать и уйти становилось время от времени попросту непреодолимым.       Всё дело было, конечно, в Гермесе.       Замечательный гнедой жеребёнок, не так давно приобретённый на конюшню поместья и сильно полюбившийся Аласеру, заболел ещё пару недель назад, ввергнув всех служителей конюшни в самую настоящую панику. Было ли дело во врождённой патологии или в том, что зелья давались в неподходящем объёме, но очень скоро тонконогий малыш с белой звёздочкой во лбу перестал есть, а затем и вставать, так что впору было подозревать самую настоящую порчу.       Подозрение пало на любезного тестя, который как-то непривычно яростно восторгался покупке, но Гарри для себя решил, что со стариком разберётся позже, когда дела дома пойдут на лад. Пока что надлежало сосредоточиться на непроизносимых диагнозах, которые в изобилии исторгал из себя приглашённый в Волчью яму ветеринар. Гарри слабо понимал, что такое атаксия, но вердикт коновала и обоих конюхов был однозначен – жеребёнка нужно умертвить, причём поскорее, чтобы животное не мучилось. Пожалев несчастного коня и потраченные деньги, хозяин дал добро на усыпление.       Именно поэтому теперь, не выдержав давления тишины на уши, он закрыл книгу и с коротким вздохом напомнил:       – Ты сама запретила приводить в поместье людей из табора. – Он, впрочем, блефовал напропалую. Если бы хотел – он бы привёл в дом кого угодно. Жена была просто бессильна ему помешать. – Они смогли бы помочь, а теперь уже поздно, что бы ты ни говорила Аласеру.       Вздрогнув тощими плечами, Адриана даже не обернулась. Она догадывалась, что прислуга бережно передаёт все её разговоры и поступки хозяину, даже верная Марта, просто до последнего не хотела в это верить. Слишком уж горько чувствовать себя под колпаком в месте, которое обязана считать домом.       – Гарри, нельзя же так, - не утерпела она, и он обернулся к жене, недоумённо приподняв брови.       Те разы, когда она осмеливалась напрямую перечить ему, можно было пересчитать по пальцам, но после рождения сына такое случалось уже трижды – настораживающая тенденция, как ни крути.       Припомнив, что говорил в своё время о женской покорности Карлус и как они с Малкольмом подняли друга на смех, Гарри откинулся на спинку кресла и уточнил:       – Ты что-то хотела сказать, Адриана? – не потому, что ему были интересны её доводы, а лишь затем, чтобы дать ей возможность исправиться, хоть как-то завуалировать собственное недовольство, до которого окружающим не было никакого дела.       Покраснев так, что по бледным щекам пошли пунцовые пятна, она заметно поёжилась, но всё же не отступила и пробормотала:       – Этого можно было избежать. Подменить лошадь, пока ещё не поздно...       – К сожалению или счастью, наш сын – не такой дурак, каким ты хочешь его видеть, - оборвал он, наперёд зная, что ничего дельного она не посоветует. – Как ты там сказала? Напомни мне, будь добра. «Папа всё исправит»?       Прикрыв на мгновение глаза, она всё же оглянулась поверх плеча и не нашлась, что ответить, и Гарри всем телом подался вперёд, упираясь локтями в собственные колени.       – Прекрати внушать ему эти нездоровые идеи, - предупредил он, опасно сверкнув глазами, и она пролепетала в ответ:       – Я просто пыталась его утешить, - но он покачал головой, категорично прерывая возможные возражения:       – Если ты и дальше планируешь говорить о том, о чём понятия не имеешь, скажи сразу – я переночую в кабинете. А с сыном я разберусь сам, так что не лезь, Адриана, пока не сделала только хуже.       На выдохе клацнув челюстями, она замолчала, опустив ресницы – такие же белые, как и волосы, как ни старайся зачернить.       – Он же ещё ребёнок... – пробормотала она, не желая просто так сдаваться, и Гарри рыкнул в ответ, теряя всякое терпение:       – Он должен понимать, что магия – не панацея! Нельзя просто так поднять мертвеца из могилы, как это проделал Христос с грёбаным Лазарем!       Вздрогнув от его угрожающего тона, грубости и богохульства, непостижимым образом уместившихся в одной фразе, Адриана промолчала, но всё же слегка отвернулась, будто ей невыносимо было смотреть мужу в лицо.       – Как знаешь, - наконец выдохнула она, едва шевеля губами. – Ты глава семьи. Ты отец.       И в этой обманчиво угодливой фразе было столько чистейшего укора, что Гарри, наконец, не выдержал, поднялся и вышел из гостиной, захлопнув за собой дверь и тем самым отрезая поток удушающей тишины, тянущей свои щупальца всюду, куда бы он ни направился.       Ноги сами принесли его на третий этаж и, остановившись у двери в детскую, он устало спросил у дежурившей в коридоре Габи:       – Уснул?       – Какой там, - вздохнула она, покачав головой, так что гладко убранные волосы блеснули в свете керосиновых ламп. – Никак не успокаивается.       Рассеянно кивнув, Гарри привалился плечом к стене рядом с дверью. Он ни словом не солгал – Аласер должен был понимать, что не всё в этой жизни происходит так, как нам хочется, и иногда те, к кому мы искренне привязались, вынуждены покинуть нас навсегда... Но Адриана была всё же права, хоть он бы никогда в этом не признался. Он был ребёнком. Его ребёнком.       Не терпящим возражений жестом отослав Габриэллу, он вошёл в спальню и остановился сразу за порогом, оглядываясь и между делом прикидывая, как подступиться к кажущейся нерешаемой задаче. Среди бродивших по углам теней Аласер, лежавший лицом в подушку, казался крошечным, а его горе – абсолютно несоразмерным и уж точно невыносимым для такого малыша, так что Гарри лишь вздохнул, качая головой. Он старался не сюсюкать с сыном, справедливо полагая, что воспитывать мужчину полагается без лишних нежностей, но иногда ему слишком хотелось дать слабину – вот как сейчас.       Хоть и наверняка слышал его, Аласер даже не шелохнулся, когда отец подошёл и сел рядом с ним на край кровати. Опустив ладонь сыну на вздрагивающую спину, Гарри провёл пальцами по тёплой ткани и прошипел:       – Если я верну его к жизни, он будет злым.       – Но ты можешь?       Поднявшись на прямой руке, Аласер свободной левой утёр залитое слезами лицо и, снизу вверх доверчиво глядя на отца, с замиранием сердца повторил:       – Ты ведь можешь оживить его, папа.       На этот раз это был точно не вопрос – он был почти уверен, что отцу доступна эта магия, просто он из упрямства или природной жестокости не желает поддаться уговорам, предпочитая и дальше мучать его. И умирающий жеребёнок снова и снова вздрагивал, пропуская силу последнего рывка через копытца, чтобы застыть теперь уже навсегда... Или до тех пор, пока не появится волшебник достаточно сильный и смелый, чтобы вернуть его, вынуть из подступающей черноты, отряхнуть нежную гриву от пыли небытия.       – Пап...       Его беспомощный шёпот врезался в самое сердце, и Гарри, на мгновение отведя глаза, сдался и пообещал:       – Мы поговорим об этом завтра, когда ты поспишь и успокоишься.       – Разве это не будет слишком поздно? – беспокойно окликнул Аласер, и он возразил:       – Нам некуда спешить. Мы хозяева положения и сами решаем, что произойдёт и когда.       Доверчиво глядя отцу в лицо, Аласер вдруг спохватился и быстро провёл ладонями по щекам, стирая слёзы, а после обернулся и с явственным укором, будто вообще не понимал, как это получилось, уставился на собственную подушку, где по шёлковой наволочке с шитьём расползалось предательское мокрое пятно.       Xмыкнув, Гарри перевернул подушку холодной и сухой стороной вверх и похлопал ладонью, пригласив:       – Ложись. Тебе давно пора спать.       Понимая, что возражать бесполезно, Аласер улёгся и натянул одеяло до самого подбородка, не сводя с отца пытливого взгляда, будто пытался хотя бы таким образом выяснить, на какой вердикт строгого родителя стоит рассчитывать в будущем. Так и не придя к однозначному выводу, он, наконец, тихо окликнул:       – Ты любишь меня, папа?       – Конечно, Ал, - без сомнений откликнулся он, скользнув рукой по атласной кромке одеяла и дальше – по столь же гладкой чёлке, веером спадающей на взмокший лоб.       – Больше всего на свете?       – Да, - подтвердил он и, наклонившись, быстро поцеловал сына в лоб, словно ужалил. – Больше всего на свете.       Дождавшись, пока Аласер забудется беспокойным сном, он снова спустился вниз по лестнице, но теперь не в гостиную, а в собственный кабинет, куда прочим домашним путь был заказан. Широким шагом подойдя к книжному стеллажу, он безошибочным движением вытащил нужный том, взвесил на ладони, не решаясь открыть, но в итоге просто качнулся вперёд, упершись пылающим лбом в дубовые полки. Нельзя было просто так идти на поводу у детских хотелок, ведь у детей подчас случаются совершенно безумные фантазии... Но как тут отказать...       Резко задвинув книгу на место, он единым рывком упал обратно в кресло и тут же чертыхнулся, когда ещё утром оставленная им чашка, звонко звякнув фарфором о дерево, опрокинулась и покатилась по ковру, расплёскивая давно остывший чай.       Яростно отряхивая ладони и залитую штанину, Гарри сквозь зубы испустил нечленораздельный рык и крикнул, призывая:       – Габи!

***

      Дожди, казалось, зарядили на весь остаток месяца, но уже к концу недели небо из умброво-стального, ржавого, превратилось в сизовато-голубое, с лёгкими мазками перистых облаков.       Отставив исходящую кофейными парами чашку на подоконник, Гарри задумчиво накрутил ароматную белую ленточку на пальцы и с высоты посмотрел на широкую песчаную дорожку, куда как раз вывели коней. Ему не слышно было, что щебечет вертевшийся под ногами конюхов Аласер, но время от времени ему казалось, что он слышит заливистый смех сына даже сквозь толстое витражное стекло.       Шорох домашних туфель на небольшом каблуке вывел его из задумчивости, заставив поморщиться. С того самого памятного разговора они не обменялись ни словом, и Гарри был этому искренне рад. Если бы ему вдруг, в порядке бреда, пришлось оправдываться, он бы этого не вынес.       Сделав глубокий глоток из чашки, он бросил короткий взгляд поверх собственного плеча.       – Не думай, что я сделал это ради тебя, - равнодушно предупредил он и снова отвернулся к окну.