Аромат египетского лотоса

16г. н.э В римском лагере при Идиставизо заканчивали распределение раненых – тяжелых и безнадежных клали отдельно, более легко раненых и тех, кто мог передвигаться, отводили в лазаретные палатки, где ими занимались пятеро смертельно уставших и злых на весь белый свет лекарей. - Этого оставим, вряд ли он оправится, - услышал Марк над своей головой. – А и оправится – так останется калекой. Все его молодое существо содрогнулось при мысли, что его, его - живого и здорового! – оставят в этой проклятой варварской земле. Он ведь здоров, только вот рассеется эта проклятая зелень в багряных прожилках, что застит его глаза. Он здоров, слышите? Марку показалось, что он крикнул – зычно, как успел уже привыкнуть кричать тем, кто шел за ним. Но с покрытых кровавой коркой губ сорвался только шепот. Он здоров и силен, слышите? Недаром его так скоро поставили в ряд принципов, а не гастатов, несмотря на то, что он еще молод. - Это тот самый? – раздался над его головой другой голос, негромкий, но явно принадлежащий привыкшему повелевать. - Тот самый, благородный Германик, из манипула Эмилия. Он рубился как бешеный, германцы разлетались от него, как крысы. Когда подоспели мы со Стертинием, от их кентурии почти никого не осталось, как и от батавов, - хрипловатый голос второго кажется Марку знакомым. - Здоровенный малый. Как его имя? - Марк… Кассий… Лонгин… – шепчет Марк, не дожидаясь, пока его имя произнесут другие. Каждое слово – словно шаг через высокую ступеньку, не слушаются разбитые губы, он дышит через рот, потому что нос … носа словно и нет вовсе. - Лонгин*? – разражается хохотом хрипловатый голос. - Нечего сказать, по шерсти и кличка! - Как крысы, говоришь, благородный Пилат? Возьми его в свой обоз, и пусть им займется твой ученый грекул. Парень заслужил право жить не калекой. Крысы! Надо же... крысобой какой! *** 31г. н.э. Гай Валерий Проб умирал без страха. Он чувствовал, как с каждой каплей крови из вскрытых жил жизнь покидает его, как он растворяется в горячей ванне, сливается с вечным океаном жизни, в котором все начинается и заканчивается. Маленькая Валерия… Только она мешала ему полностью сознавать величие «философской смерти».** На пороге небытия он готов был даже смалодушничать и вопросить богов, от которых давно отрекся, за что они не дали ему сына, наследника его мыслей и дел. Маленькая Валерия, заботу о которой он готов препоручить теперь своему старому соратнику Понтию Пилату - единственное его дитя. Эпистола давно составлена и передана верному вольноотпущеннику Тирону, которому и поручено сопроводить девушку в Иудею. Пилат в ответ на просьбу ответа не прислал, но он не откажет… Он только притворяется злым и жестоким, старина Пилат, прошептал холодеющими губами Проб. Иудея… Германия… - в голове Проба все плыло, он видел смарагдовые глаза Инги – у Валерии такие же. Он видел смарагдовые сосны и ели того далекого дикого края, где он встретил свою любовь. Римлянин и германка… «Ты всегда был плохим римлянином, Проб», - скажет, наверное, Пилат. И будет прав. Он был плохим римлянином, и донос, написанный на него, и гнев императора были следствием, а не причиной. Он был неправильным римлянином, не признавая безоговорочного превосходства римских граждан над всеми другими народами; он был неправильным римлянином, когда обращался с рабыней, а потом вольноотпущенницей Ингой как с почтенной матроной. Он был неправильным римлянином, когда признал маленькую Ами, как называла девочку Инга, своей законной дочерью и стал именовать ее своим родовым именем Валерия. - Пойди, попрощайся с отцом, - шепнул старый Тирон. Закутанная в простую белую паллу девушка подавила рыдания и, прямая и бледная, с окаменевшим лицом и лихорадочно горящими глазами, шагнула в ванную…