Аромат горечавки

      — Вэй Усянь! Вэй Усянь, остановись немедленно!       Цзян Чэн наконец догнал беглеца и, схватив за рукав белых одеяний, дёрнул, заставляя того остановиться.       — Ты же знаешь — здесь нельзя бегать. Или хочешь получить очередной нагоняй? — запыхавшись, пробормотал он, обращаясь к брату.       — Подумаешь! — беспечно отмахнулся тот. — По мне, так лучше скорее убраться подальше от библиотеки. Один только вид тоску наводит.       Заметив, как Цзян Чэн недовольно закатил глаза в ответ на его жалобы, Вэй Ин, хохотнув, пихнул брата в плечо и снова пустился наутёк.       — Вэй Усянь! — недовольно прикрикнул юноша, но тут же прикусил язык, припомнив что и кричать в Облачных глубинах запрещено.       Протяжно вздохнув, Цзян Чэн вновь помчался следом за невозможным мальчишкой. Надо остановить его, пока он окончательно не опозорил орден Юньмэн Цзян в глазах ордена Гусу Лань. Ему безусловно нравились озорство и живость названного брата, но порой так раздражала его неспособность соблюдать хоть какие-то приличия.       Цзян Чэн уже почти догнал Вэй Усяня, который похоже просто забавлялся такой погоней, как впереди на каменной дорожке показался силуэт. При виде него у Цзян Чэна перехватило дыхание от ужаса. Он в одно мгновение нечеловеческим рывком догнал Вэй Ина и дёрнул его за болтающийся хвост. Юноши плечом к плечу остановились прямиком перед возвышающейся фигурой в белом. Румяные, запыхавшиеся и смущённые.       — Господин Цзян, господин Вэй, — пропел мягкий, спокойный голос, — в Облачных глубинах не дозволяется бегать.       — Простите нас, Цзэу-цзюнь, — Цзян Чэн мгновенно расправил плечи, выпрямил спину так прямо, как только смог, и со всем почтением поклонился молодому господину Лань.       Заметив, что Вэй Усянь, зазевавшись, не спешит последовать его примеру, юноша пнул по ноге своего нерасторопного брата. Зашипев, Вэй Ин тоже поклонился, пробормотав слова извинения. Над их склонёнными головами раздался мягкий смешок.       — В следующий раз будьте осмотрительнее и не попадитесь ненароком моему дяде или Ванцзи, — в голосе Цзэу-цзюня сквозило явной улыбкой и некой заботой, словно о младших братьях.       Предупредив юношей, молодой господин Лань лёгкой, скользящей поступью направился вниз по дорожке, плывя над землёй, как чайка над волнами. Едва стихли его шаги, Цзян Чэн насупился и зло пихнул Вэй Усяня в плечо.       — Да ты чего! — возмутился тот, потирая место удара.       — Прекрати позорить наш орден! — нравоучительно шипел господин Цзян. — Сколько раз тебе повторять, чтобы ты вёл себя подобающе!       — ... себя подобающе, — одновременно с ним закончил Вэй Ин занудным тоном и передразнил манеру своего брата вскидывать подбородок.       Цзян Чэн лишь сильнее нахмурился, испытывая не малый стыд за то, что их в очередной раз поймали за нарушением правил и за то, в каком виде перед Цзэу-цзюнем предстал Вэй Усянь. Хоть бы раз он озаботился расчесать свою гриву торчащих во все стороны волос. А одеяние? За две сгоревшие палочки благовоний Вэй Ин способен измять и испачкать даже особую ткань одеяний ордена Гусу Лань.       — Чего ты так злишься? — беспечно бросил Вэй Ин. — Нас же не старик Лань застукал и не истукан Лань Чжань. Это был всего лишь Лань Сичень.       Легкомысленной махнув рукой, Вэй Усянь продолжил свой путь в покои, весело подпрыгивая на каждом шаге, точно ребёнок. Цзян Чэна же его слова ещё сильнее разозлили и потрясли едва ли не до глубины души.       — Всего лишь Лань Сичень? — в очередной раз, дёрнув Вэй Ина за рукав, возмущённо повторил юноша. — Молодой господин Лань — будущий глава одного из пяти великих орденов! Как ты смеешь так беспечно говорить о нём?       Цзян Чэн упёр руки в бока и занудно отчитывал брата в излюбленной манере госпожи Юй, на которую сейчас был как никогда похож. «Ему бы ещё кольцо, платье, золотые шпильки в волосы и даже Цзиньчжу с Иньчжу не отличат его от матери», — хохотнул про себя Вэй Усянь, стойко выдержав прожигающий взгляд серых глаз. Хоть Цзян Чэн в приступе праведного гнева был очень похож на свою мать, но глаза у него были такие же мягкие, как у отца.       — Успокойся, Чэн, — беззаботно протянул Вэй Ин, не воспринимая тираду брата всерьёз. — Я со всем почтением отношусь к Цзэу-цзюню, но согласись — нам повезло, что это был именно он.       На последних словах юноша заговорщически подмигнул брату и улыбнулся, весьма довольный собой.       — Повезло? Вот ещё! — никак не унимался Цзян Чэн. — Какого теперь мнения о нас Лань Сичень!       — Да что ты так завёлся? — всплеснул руками Вэй Усянь и весело хохотнул. — В Лань Сиченя влюбился что ли?       Вэй Ин зашагал по каменной дорожке, покатываясь со смеху. А Цзян Чэн тем временем прожигал его спину самым ненавистным взглядом на какой только был способен. От возмущения он даже дар речи потерял. Да что за чушь он несёт! Как можно вообще говорить о подобном! Как у него только язык повернулся! Закипая внутри, как вода в котелке, Цзян Чэн и сам не заметил, как вспыхнули кончики его ушей.       В следующий раз, когда юноша случайно увидел Лань Сиченя из окна ханьши, он как можно поспешнее отвёл взгляд, пока Вэй Усянь не заметил, на кого он смотрит. Ещё не хватало, чтобы этот болван по фамилии Вэй снова потешался над ним. Только такому бесстыднику как Вэй Ин могла прийти в голову столь нелепая мысль. Даже на мгновение подумав о подобном, у Цзян Чэна от негодования начинали сжиматься кулаки и скрипеть зубы. Как можно таким предположениями осквернять идеальный образ молодого господина Лань?       Лань Сичень был на несколько лет старше и уже закончил обучение, посвящая своё время медитации, самосовершенствованию и ночной охоте. Он часто помогал дяде с делами ордена, которые в скором времени должны лечь на его плечи полностью. Он самоотверженно помогал нуждающимся, спускаясь с гор, являл собой образец учтивости и праведности. И ко всему прочему Лань Сичень был признан самым красивым заклинателем нынешнего поколения.       Для Цзян Чэна он был словно живой пример идеального наследника великого ордена. Вэй Усяню этого было не понять. Он может позволить себе всю жизнь собирать лотосы, охотиться на фазанов и в перерывах между этими занятиями без особого усердия служить своему ордену. Хоть они и выросли вместе как братья, Цзян Чэна ждала другая судьба. Когда-нибудь он станет главой ордена Юньмэн Цзян и уже сейчас должен прикладывать немало усилий, чтобы быть достойным этого звания. Глядя на Лань Сиченя, казалось, это так просто.       Обучение в Облачных глубинах должно было дать много новых знаний, опыта и уверенности юному наследнику ордена. Однако, несмотря на все старания, Цзян Чэн не мог похвастаться такими глубокими познаниями как Лань Ванцзи, таким мастерством в фехтовании как Цзинь Цзысюань, а вечные проделки Вэй Усяня бросали тень и на его репутацию. Что он за будущий глава ордена, если не может приструнить ученика?       А вскоре, не пробыв в Облачных глубинах и трёх месяцев, Вэй Ин покинул Гусу. Учинённая им драка стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Лань Цижэня. Скандала и позорного изгнания удалось избежать благодаря тому, что в дело лично вмешался Цзян Фэнмянь и забрал Вэй Усяня домой — в Пристань лотоса. Цзян Чэн же остался в Облачных глубинах один.       Поступок отца в очередной раз всколыхнул в нём застарелую обиду и горечь. Глава ордена никогда не любил своего единственного сына так, как любил Вэй Усяня. Цзян Чэн старался как мог выбросить ревность и разочарование из сердца, но с годами эта мерзкая, противная заноза проникала только глубже. Было бы куда проще винить во всём Вэй Усяня, но юноша понимал, что он ни в чём не виноват и к тому же очень любил его. Разве Вэй Ин виноват, что он лучше Цзян Чэна во всём? Неудивительно, что отцу хотелось, чтобы именно Вэй Усянь был его родным сыном.       Цзян Чэн старался угнаться за братом как мог, но в глазах Цзян Фэнмяня его успехи, какими бы ни были, всегда меркли на фоне успехов Вэй Ина. Что ж, может быть, когда Цзян Чэн станет главой ордена, отец сможет оценить его по достоинству? Если, конечно, он сочтёт, что его родной сын вообще достоин звания главы великого ордена.       Понурив голову, Цзян Чэн бродил по извилистым дорожкам Облачных глубин, предаваясь невесёлым думам. С тех пор как несколько дней назад Вэй Усянь вернулся домой, юноша чувствовал себя одиноким и слегка потерянным. Из других учеников, приехавших в Гусу, он сдружился только с Не Хуайсаном, хотя с ним, скорее, сдружился Вэй Ин. Как бы то ни было брат Хуайсан был совсем не тем человеком, с кем он мог бы поделиться своими мыслями. С ним разве что выпивать хорошо.       Усевшись на склоне холма, усеянного синими цветами, Цзян Чэн подтянул колени к груди, обнял их руками и уставился затуманенным взором на горный пейзаж, окружающий Облачные глубины. Он медленно вдыхал тонкий горьковатый запах небольших цветов и так глубоко погрузился в собственные мысли, что не услышал лёгкие, приближающиеся шаги.       — Господин Цзян?       Знакомый голос мягко вклинился в тишину вечера и стрёкот сверчков. Цзян Чэн тут же подскочил на ноги, одёрнул полы белой мантии и почтительно поклонился.       — Цзэу-цзюнь.       — Не нужно формальностей, — тепло улыбнувшись, Лань Сичень приподнял руку, как бы останавливая юношу. — Я не хотел вас потревожить.       — Вы нисколько меня не потревожили, — заверил его Цзян Чэн и почему-то отвёл взгляд, не вынеся тепла ореховых глаз.       Повисла неловкая пауза, разбавляемая лишь шорохом колышущихся на ветру травинок. В присутствии Лань Сиченя юноша порой совершенно терялся и смущался, чего с ним не происходило даже под прожигающим взглядом старика-учителя. Подойдя чуть ближе, молодой господин Лань первым нарушил тишину.       — Мне кажется, последнее время ваш дух пребывает в некоем смятении, — внимательный взгляд ореховых глаз скользнул по юному лицу с резкими, но изящными чертами. — Вас так расстроил отъезд господина Вэя?       — Вовсе нет, — чуть резче, чем следовало, ответил Цзян Чэн и нахмурил брови, чем невольно выдал свою обиду на несдержанного брата. Или на то, что не он, а Вэй Усянь разукрасил лицо этого зазнавшегося гордеца Цзысюаня. — То есть меня огорчило его поведение, но причина в другом.       — В чём же?       Лань Сичень чуть склонил голову, и концы его белой лобной ленты, подхваченные ветром, описали красивый орнамент. В его голосе сквозили беспокойство и отнюдь не праздная заинтересованность. Однако вместо ответа Цзян Чэн лишь сжал зубы и потупил взгляд. Разве он мог жаловаться, словно малое дитя, на собственного отца? Он не мог поговорить об этом даже с Вэй Усянем.       — Простите моё любопытство, — извинился Лань Сичень, по лицу юноши прочитав, что для него эта тема слишком личная, и, чуть помедлив, добавил. — Если господин Цзян не возражает, я мог бы сыграть ему мелодию, которая поможет успокоить и очистить разум.       Цзян Чэн вскинул голову, не веря, что правильно расслышал господина Лань и наткнулся взглядом на добродушную, обезоруживающую улыбку. Неужели он не пошутил? Совсем немногие могут похвастаться тем, что удостоились такой чести. Цзян Чэну оставалось лишь выпрямить спину, сложить руки перед собой и поклониться.       — Если Цзэу-цзюнь не посчитает подобное пустой тратой времени, — ответил он, не разгибая спины.       — Нисколько, — заверил юношу Лань Сичень. — В таком случае буду ждать вас завтра на этом же месте.       — Благодарю, господин Лань.       Цзян Чэн ещё раз поклонился и поторопился вернуться в покои учеников до отбоя, потрясённый и слегка взволнованный случившимся.

***

      Юноша с фиолетовой лентой, стягивающей густые, чёрные волосы в строгую причёску, в очередной раз принялся бездумно мять край свитка, чем привлёк внимание своего соседа.       — Брат Цзян, — шёпотом позвал тот, но Цзян Чэн и ухом не повёл. — Брат Цзян.       Не Хуайсан дёрнул за рукав белых одеяний, чем наконец обратил на себя внимание сидящего рядом юноши. Он наклонился поближе к уху Цзян Чэна, когда тот перевёл на него рассеянный взгляд и взволновано прошептал:       — Нельзя мять старинные свитки ордена Гусу Лань.       Господин Цзян глупо моргнул и, кажется, только сейчас заметил, что сильно измял и заляпал потными пальцами край бамбуковой бумаги. Проклятье. Тихонько выругавшись себе под нос, Цзян Чэн аккуратно расправил бумагу, свернул свиток и незаметно пристроил его в самый низ других свитков, сложенных на столе пирамидкой. Ещё не хватало, чтобы это безобразие заметил старик Лань.       Удручённо вздохнув, Цзян Чэн вдруг понял, что весь день не может думать ни о чём, кроме предстоящей встречи наедине с Лань Сиченем. Чего он вообще об этом так беспокоится, словно Вэй Усянь подстроил ему очередное свидание с девушкой? Господин Лань всего лишь проявил наблюдательность и любезность по отношению к приглашённому ученику своего ордена. Он повёл себя как гостеприимный хозяин и достойный наследник.       Когда очередной тяжёлый вздох сорвался с губ Цзян Чэна, Не Хуайсан вновь наклонился к нему и прошептал:       — Что с тобой, брат Цзян?       Господин Цзян повернулся к нему, в очередной раз отмечая, как брату Не не идут одежды ордена Гусу Лань. Во всём белом Не Хуайсан выглядел особенно тщедушным и до того бледным, что одеяния почти сливались с оттенком его кожи.       — Плохо спал, — пробормотал Цзян Чэн и едва не цокнул языком, заметив, как на лице Хуайсана расплывается беспокойство.       — Это из-за брата Вэя? — прошелестел он в самое ухо.       — Причём тут Вэй Усянь? — чуть резче и чуть громче, чем следовало прошипел Цзян Чэн.       Он успел заметить, как после его слов, сидевший за другим столом Цзинь Цзысюань бросил на него острый взгляд прищуренных глаз. Через мгновение юноша демонстративно отвернулся и попытался получше прикрыть свитком расплывшийся на пол лица желтеющий синяк. И что только сестра могла найти в этом павлине? Хорошо, что отец отменил помолвку.       — Ну как же? Разве брат Цзян не расстроен отъездом брата Вэя? — с искренней грустью прошептал Не Хуайсан и сам тяжело вздохнул. — Я такие замечательные картинки Весеннего дома раздобыл, а брат Вэй их не увидел.       Цзян Чэн тихонько фыркнул и закатил глаза. Отыскались же на его голову двое пьяниц и любителей брошюр Весеннего дома. Цзян Чэн никогда не находил в этих картинках чего-то столь уж привлекательного, но сказать об этом при других юношах, разумеется, не мог.       — Вэй Усяню не стоило распускать язык и кулаки, вот и поплатился, — пробубнил господин Цзян и про себя подумал, что Вэй Ин был только рад поскорее покинуть Облачные глубины.       Между его бровей залегла глубокая хмурая морщинка, и, заметив её, Не Хуайсан предусмотрительно не стал продолжать разговор. Конечно, Цзян Чэна расстроил отъезд Вэй Усяня, он же всё-таки его брат. И в то же время юноша испытывал раздражение, ведь теперь все, кому не лень, спрашивали о Вэй Ине, и если Цзян Чэн разок тяжело вздохнёт, то это, разумеется, из-за брата Вэя. Будто других поводов во всём мире нет.       Когда занятие закончилось, юноши вернулись к ханьши и разбрелись кто куда. Цзян Чэн засел со свитком в углу комнаты, намереваясь хоть чем-то заполнить часы ожидания. Время до первой стражи тянулось так бесконечно долго, что юноша успел проклясть всех небожителей, каких знал, за то, что те не могли ускорить его ход.       Почему его так волновала предстоящая встреча? Хотел бы сам Цзян Чэн знать ответ на этот вопрос.       Ещё до приезда в Гусу, Лань Сичень представлялся ему величественной, безукоризненной, идеально выточенной, нефритовой статуей. Когда Цзян Чэн увидел его воочию, в его сознании нефритовая статуя сошла со своего постамента, обернувшись прекрасным небожителем. Конечно, он понимал, что Лань Сичень такой же человек, и у него должны быть свои слабости и недостатки, но, наблюдая за ним издали, Цзян Чэн так и не заметил ни единого пятнышка на сверкающем, белоснежном образе.       Разумеется, ему бы хотелось приблизиться к кому-то столь идеальному, заручиться его поддержкой и дружбой. Пожалуй, Цзян Чэну хотелось бы узнать, как можно стать таким же идеальным или хотя бы немного приблизиться к этому. Ему бы хотелось приблизиться к Лань Сиченю и как к образу, и как к человеку.       В жизни Цзян Чэна практически не было людей, за которыми он бы тянулся. В детстве, как и любой мальчик, он восхищался отцом и хотел стать похожим на него. Однако довольно быстро к нему пришло осознание, что отец не питает к нему особых нежных чувств и в его воспитании не слишком заинтересован. Желание быть похожим на него сменилось стремлением обратить на себя внимание, показать, что он ничем не хуже других.       Вэй Усяня Цзян Чэн желал превзойти любой ценой, поэтому между юношами шло вечное негласное соперничество, в которое подливала как масло в огонь любовь Цзян Фэнмяня к Вэй Ину и ненависть госпожи Юй к нему же. На других учеников ордена Цзян Чэн равняться не мог, потому что сам должен был быть для них примером и превосходить во всём. Конечно, у него были наставники, которые обучали и тренировали его, но те лишь бесконечно требовали и критиковали, закаляя характер будущего главы.       Так он и метался между отцом, матерью и братом, желая угодить всем. Одна лишь сестра его понимала и поддерживала, но этого, увы, было недостаточно. А-Ли не могла объяснить или подсказать, как ему стать достойным наследником ордена, как заставить отца посмотреть на него с гордостью, как заставить мать перестать упрекать и подначивать его. И вот, наконец, в лице молодого господина Лань Цзян Чэн нашёл для себя пример, который искал много лет.       Едва только начался час собаки, юноша уже мерил шагами поляну, приминая сапогами мягкие травы, и этим наверняка нарушал очередное правило Гусу Лань. Он никому и словом не обмолвился о личной встрече с Лань Сиченем, тайком улизнув из ханьши. Не стоит кому-то об этом знать, ещё решат, что в Гусу к нему относятся «по-особому».       Вскоре по каменной дорожке начали раздаваться отдалённые шаги. К тому времени, как Лань Сичень появился на условленном месте, Цзян Чэн уже спокойно стоял, чинно заложив руки за спину, словно это вовсе не он едва не вытоптал всю траву.       — Господин Цзян, — Лань Сичень приветствовал его почтительным кивком головы.       — Цзэу-цзюнь, — юноша склонился в поклоне, демонстрируя уважение к старшему.       — Зовите меня Лань Сичень, — попросил молодой человек, и его неизменная улыбка наполнилась каким-то особым теплом, словно он улыбнулся старому другу.       Цзян Чэн ещё раз неловко поклонился, слегка растерявшись от столь дружеского отношения. Лань Сичень лишь деликатно опустил глаза, заметив его смущение, и, сойдя с дорожки, направился к одинокому ветвистому дереву. Прежде чем устроиться у массивных корней, он шумно втянул прохладный воздух и выдохнул едва заметное облачко.       — Сегодня чудесный вечер, — мечтательно произнёс Лань Сичень, не имея намерения обратиться к Цзян Чэну.       — Да, Цзэу-цз… то есть Лань Сичень, — пролепетал юноша. Разве он мог оставить хотя бы одну фразу Цзэу-цзюня без внимания?       — Не нужно так волноваться, — мягко проговорил господин Лань и, присев под деревом, жестом пригласил юношу последовать его примеру.       Цзян Чэн опустился рядом, недовольный тем, что его неуместное волнение не укрылось от внимательных глаз Лань Сиченя. Он сделал глубокий вдох, и чистейший, стылый воздух наполнил его грудь морозной сладостью. Осень в горах приходит раньше, чем на равнине, и сейчас Цзян Чэн явственно это ощутил. Он скрестил ноги и положил ладони на колени, когда Лань Сичень достал из-за пояса сяо.       — Закройте глаза, — попросил господин Лань.       Цзян Чэн ещё раз глубоко вздохнул и прикрыл глаза, непроизвольно продолжая хмуриться. Создавалось впечатление, что он приготовился слушать слишком внимательно. Его раздражала собственная нервозность и неспособность совладать с нею или скрыть её. Он никогда не умел хорошо скрывать эмоции, но мог хотя бы держать их в узде. Однако в присутствии Лань Сиченя он, как всегда, терялся и выставлял себя невоспитанным болваном.       Юноша продолжал мысленно ругать себя, когда Цзэу-цзюнь поднёс Лебин к губам, но позабыл обо всём, как только зазвучала музыка. Медленная, тягучая мелодия полилась над поляной, перемешиваясь с медовым ароматом цветов, и, казалось, даже ветер усмирил свою силу, не смея мешать. Цзян Чэн почувствовал, как его дыхание становится ровным и глубоким, как расслабляются мышцы, и как необычайный покой разливается в душе.       Теперь он напоминал сам себе сосуд со взбаламученной водой. Он никак не мог унять тревоги, что омрачали его думы долгое время, но теперь вода, наконец, успокоилась и не осталось даже лёгкой ряби. Плавная мелодия мягко скользила вокруг и оседала на расслабленные плечи, словно заключала в нежные объятия. Казалось, будто сам Лань Сичень заботливо накинул на него свою мантию, чтобы он не замёрз на осеннем горном воздухе. Стало так легко и уютно, что даже захотелось улыбнуться.       Цзян Чэн понял, что музыка уже стихла, лишь когда что-то нежно коснулось его запястья, заставив вздрогнуть и выплыть из сладостного оцепенения.       — Теперь всё в порядке, — улыбнулся Лань Сичень, приложив два пальца к тонкой коже. — Дух успокоился, и течение ци замедлилось.       — Благодарю, Лань Сичень, — наклонив голову, ответил Цзян Чэн, ощутив себя как никогда умиротворённым.       — Не стоит, я рад был помочь, — мягкая, привычная улыбка расцвела на лице господина Лань.       Заглянув в ореховые глаза, Цзян Чэн понял, что сейчас наконец чувствует себя с ним наедине так же легко, как если бы был сам с собой. Вся нервозность улетучилась без следа, и теперь в его душе были только покой и желание остаться под этим деревом навечно. Юноша потупил взгляд и, грустно вздохнув, неожиданно откровенно признался:       — Мне одиноко и неспокойно из-за того, что я вдали от дома.       В Пристани лотоса каждый день хватает поводов для беспокойства, и особенно теперь. Вэй Усянь запятнал репутацию ордена в глазах Гусу Лань, и помолвка А-Ли с Цзинь Цзысюанем была расстроена отчасти по его вине. Матушка наверняка часто упрекает его этим, отец встаёт на его сторону и, конечно, начинает защищать, из-за чего они ссорятся. А сестра в одиночку мечется между двух огней и не показывает Вэй Ину, как на самом деле опечалена расторжением помолвки. Только Цзян Чэн знал, что А-Ли и правда влюблена в этого золотого павлина, а его даже нет рядом, чтобы утешить и поддержать её.       — Я понимаю, — тихо отозвался Лань Сичень, не позволяя себе досаждать собеседнику личными вопросами. — Если вам понадобится помощь, вы всегда можете обратиться ко мне, — заверил он юношу и, устремив свой взор в даль, на редкость тоскливо добавил. — Нам всем порой бывает одиноко.       Цзян Чэн осторожно поднял на него глаза, удивлённый тем, что услышал. Может ли быть так, что Лань Сичень вызвался ему помочь ещё и по той причине, что сам не хотел проводить вечер в одиночестве уединённых покоев? Нефритовую статую, которой некогда был Лань Сичень в представлении Цзян Чэна, не беспокоили бы такие мелочи. Но вот сидящий рядом с ним человек вполне мог иногда чувствовать себя одиноко. Почему-то эта простая мысль что-то всколыхнула в душе Цзян Чэна, и он взглянул на Лань Сиченя ещё более заворожённым взглядом.       — В таком случае господин Лань так же может рассчитывать на мою помощь, — произнёс Цзян Чэн, и его губы дрогнули в лёгкой улыбке, что бывало с ним не так часто.       Когда слова уже сорвались с его губ, он подумал, что, возможно, с его стороны сказать такое было слишком самонадеянным. Однако Лань Сичень одарил его столь благодарной улыбкой, что все сомнения обратились в прах.       — Цзян Ваньинь очень добр, — произнёс Цзэу-цзюнь и прикрыл глаза, подставляя лицо лёгкому порыву ветра. — В таком случае я попрошу разрешения как-нибудь сыграть для него ещё раз.       Глаза Цзян Чэна радостно сверкнули, а скулы покрыл нежный румянец. Неловко прочистив горло, он ответил, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, а не так восторженно, как в его голове:       — Когда Лань Сиченю будет удобно.

***

      Лучи утреннего солнца медленно ползли, пробираясь по оконным рамам на пол, и дальше тянулись к столам, за которыми сидели сонные ученики. Дни стали короче, и теперь солнце заставало учеников ордена Гусу Лань не в постелях, а за учёбой.       Учитель Лань что-то монотонно рассказывал, временами чинно оглаживая свою узкую недлинную бороду. Все юноши старательно делали вид, что слушают его, но действительно слушала едва ли половина. Не Хуайсан спал, наловчившись засыпать даже сидя с прямой спиной, Цзинь Цзысюань тихонько крутил в руках какую-то тонкую палочку и иногда колол ею ладонь, видимо, чтобы отогнать сонливость. Остальные адепты и приглашённые ученики так же занимались, кто чем мог, лишь бы не спать.       После отъезда Вэй Усяня настроение Лань Цижэня заметно улучшилось, и он иногда позволял себе смотреть на неидеальное поведение учеников сквозь пальцы. Но даже не это позволило остальным ученикам вздохнуть с облегчением, а то что Лань Ванцзи перестал посещать общие занятия, потеряв к ним всякий интерес. Неужто он приходил только для того, чтобы следить за Вэй Ином?       Подумав об этом, Цзян Чэн незаметно закатил глаза. За Вэй Усянем хоть в сто пар глаз следи — всё равно умудриться улизнуть из-под носа и набедокурить. С его отъездом неспешное течение жизни в Гусу Лань снова вернулось в своё русло, грозя заморить юных заклинателей спокойствием до смерти.       Ветви раскидистого тюльпанного дерева тянулись до самых окон ученических комнат. Цзян Чэн лениво наблюдал, как с него подхваченные ветром один за другим неторопливо падают пожелтевшие листья. Осень уже дышала холодом, с каждым днём всё больше приближая наступление зимы. Дома уже, наверное, собрали все лотосы и объедаются боярышником. После первых заморозков он становится таким сладким, что и карамель не нужна.       Внезапно на ветку, тянувшуюся вдаль окна, села небольшая птица. Она несколько раз хлопнула крыльями и что-то бодро, тоненько прострекотала, заставив юношу встрепенуться. Лёгкие, белоснежные пёрышки, чёрный клюв и умные, светло-карие глазки. Такая птица — редкий гость в этих краях. Почему-то глядя на неё, Цзян Чэн сразу подумал о Лань Сичене.       Следующей игры на сяо пришлось ждать целых две недели, однако возможности насладиться удивительной музыкой и обществом молодого господина Лань Цзян Чэн готов был ждать и дольше. Тем более что после игры Лань Сичень выразил желание продолжить вечер за непринуждённой беседой, чему юноша очень обрадовался. Разговор так затянулся, что Цзян Чэн едва не нарушил правила, успев забежать в покои учеников до отбоя в последний момент.       После они ещё несколько раз встречались в библиотеке, куда Цзян Чэн стал время от времени захаживать в свободное время. Разместившись за одним из письменных столов, они очень тихо переговаривались, в основном, о духовных практиках и тренировках. С тех пор воодушевлённый Цзян Чэн решил основательно взяться за ум, раз уж он всё равно приехал в Гусу учиться. Тем более теперь, когда он остался один, заняться было больше нечем, и порой юноша изнывал от скуки.       К тому же беседы с Лань Сиченем странным образом мотивировали его, наполняя желанием стать умнее, сильнее и сдержаннее. Конечно, таким как Цзэу-Цзюнь ему не бывать, но Цзян Чэн чувствовал в себе решимость стать как можно достойнее. Наконец нашёлся тот, кто понимал его, и у кого он мог попросить помощи или совета. Вэй Усянь хоть и был ему братом, но разделить и понять стремления Цзян Чэна никогда бы не смог.       Вэй Ину всё давалось легко и без труда, будто он был рождён для того, чтобы стать выдающимся заклинателем. Над желанием Цзян Чэна тратить больше времени на тренировки он обычно только смеялся и, взяв за руку, тащил устраивать очередные бесчинства. Юноша любил разделять с ним забавы, хоть потом и приходилось краснеть и получать нагоняй от матери.       Однако забавы забавами, но Цзян Чэну пора было браться за ум. Он наследник великого ордена и уже взрослый мужчина, а значит, развлечениям отныне стоит уделять как можно меньше времени. О том, что вскоре их придётся и вовсе забыть, Цзян Чэн обычно думал, сопровождая подобные мысли вздохом меланхоличного сожаления.       Теперь, сосредоточившись на учёбе, времени на скуку и сожаления у юноши почти не оставалось. Разбирая свитки, он также не забывал про физические тренировки, решив побольше практиковаться в обращении с хлыстом. В конце концов Цзыдянь — реликвия его ордена, и уникальное духовное оружие когда-нибудь перейдёт к нему, хоть матушка и говорила, что передаст его, лишь когда Цзян Чэн будет достоин этого. А зная требования госпожи Юй, возможно, Цзыдянь он не получит никогда.       Тем не менее практики и тренировки не прошли даром, а помощь и подсказки Лань Сиченя этому только способствовали. Цзян Чэн словно выдохнул с облегчением, получив возможность допускать ошибки и не прыгать сразу выше своей головы. Ведь рядом не было того, кто всегда и во всём превосходил его, и тех, кого такое положение дел весьма раздражало и разочаровывало. Конечно, порой ему не хватало родного дома, младших учеников и Вэй Усяня, который всегда протянет руку и поднимет настроение. Однако на какое-то время было неплохо забыть о бесконечной гонке в попытке догнать Вэй Ина.       Лань Сичень, казалось, живо интересовался его успехами, а пару раз даже присоединялся к тренировкам. Его, безусловно, волновали все ученики ордена, однако Цзян Чэн чувствовал, что Цзэу-цзюнь по какой-то причине выделяет его из общей толпы. Возможно, из-за того, что у них было довольно много общего? А, может, ещё из-за того, что за время бесед и тренировок они стали кем-то вроде приятелей? Хотя Цзян Чэн в бо́льшей степени видел в Лань Сичене наставника и старшего брата, о котором всегда мечтал и на которого хотел равняться.       Вэй Усянь был отличным шисюном и другом детства, но помочь стать мудрым и справедливым главой ордена вряд ли бы смог. Лань Сичень же охотно делился наставлениями, которые когда-то слушал сам. Цзян Чэн слушал его едва ли не внимательнее учителя Лань, ловя каждое слово и запоминая каждое движение, даже если в руке Цзэу-цзюня был не меч, а кисть для каллиграфии или палочки для еды.       Юноша перестал робеть и теряться в его присутствии, однако порой на него накатывало странное смущение, когда он ловил на себе внимательный взгляд ореховых глаз или слышал слова одобрения. В такие моменты Цзян Чэн чувствовал, как щёки заливаются горячим румянцем, а сердце почему-то стучит быстрее. А если Лань Сичень широко и открыто улыбался, хотелось схватить кисть и немедленно нарисовать его улыбку, чтобы навсегда запечатлеть её. Наверное, Цзэу-цзюнь просто очень нравился ему как человек.       Так, за учёбой и тренировками, прошло ещё пару месяцев, наступила зима, которая в горах Гусу была холоднее и суровее, чем на озёрах Юньмэна. Кутаясь в тёплую накидку, Цзян Чэн медленно брёл по дорожкам Облачных глубин, морща нос от оседающих на щёки холодных снежинок. До отбоя оставалось ещё время, и он решил немного пройтись. Пушистый снег скрипел под сапогами, белые хлопья медленно падали, оседая на волосах и плечах.       Вывернув из-за угла, Цзян Чэн заметил знакомый силуэт, и его губы сами растянулись в приветливой улыбке.       — Лань Сичень, — коротко поклонился он, поравнявшись с фигурой в кристально белых одеждах. — Вы тоже решили пройтись?       — Я говорил с дядей и уже возвращался в свои покои, — ответил Цзэу-цзюнь, примеряясь к неторопливым шагам юноши. — К слову, мы говорили об учениках. Дядя хвалил вас.       — Меня? — на мгновение Цзян Чэн даже сбился с шага.       Он и не думал, что даже сам строгий и требовательный учитель Лань отметит его успехи. Лань Сичень, заметив растерянность юноши, улыбнулся ему и ободряюще кивнул головой.       — Вы прилежный ученик, дядя доволен вашими успехами.       — Всё лишь благодаря вашим наставлениям, Цзэу-цзюнь, — Цзян Чэн склонился в коротком поклоне. — Буду стараться не разочаровать, — похвала так воодушевила, что он был готов хоть сейчас бежать к учителю Лань и заверить его в этом лично.       Видя, как одобрение обрадовало юношу, Лань Сичень тоже гордо вскинул подбородок и, казалось, выглядел на редкость довольным.       — Также он сказал, что и Не Хуайсан стал относиться к учёбе старательнее, — продолжил Цзэу-цзюнь, неспешно вышагивая по каменным дорожкам. — Дядя полагает, что так на него повлияло ваше общество.       На эту реплику Цзян Чэн лишь усмехнулся, подумав, что так на Не Хуайсана повлияло не его общество, а отсутствие общества Вэй Усяня.       — Брат Не и без того был старательным учеником, его беда лишь в том, что он рассеян, — ответил юноша, тактично умолчав о природной лености и апатичности Не Хуайсана.       Возможно, наметившийся прогресс в его учёбе был лишь из-за того, что Цзян Чэн таскал брата Не с собой в библиотеку, где тот обычно изнывал от скуки бо́льшую часть времени и только изредка присоединялся к чтению. В таком случае выходит, что заслуга Цзян Чэна всё же присутствовала.       — Будем надеяться, что рассеянность Не Хуайсана не помешает ему окончить обучение в этом году, — привычным мягким тоном проговорил Лань Сичень, и юноша готов был поклясться, что с его губ едва не сорвалось «наконец-таки».       Не Хуайсан уже три года не мог закончить обучение, что сильно огорчало учителя Лань. Ведь этот неприятный и неудобный факт темнел некрасивым пятном на его учительской репутации. Да и явно был не по душе резкому и нетерпеливому главе ордена Не, коим являлся старший брат Хуайсана.       Неторопливо бредя по дорожкам, Лань Сичень и Цзян Чэн вышли к перекрёстку каменных тропинок. Одна уходила к ханьши и покоям учеников, а вторая вела к цзинши — личным покоям членов ордена Гусу Лань. Остановившись на развилке, Лань Сичень поднял руку ладонью вверх и попытался поймать пару снежинок.       — Как удачно, что погода наладилась, — произнёс он, не отвлекаясь от своего занятия, — не хотелось отправляться в метель.       До этого момента Цзян Чэн наблюдал за рукой, ловящей снежинки, но уловив смысл сказанного, перевёл взгляд на изящный профиль Лань Сиченя.       — Вы покидаете Облачные глубины? — спросил он, надеясь, что собственный голос не выдал, насколько огорчила его эта новость.       — Поступают тревожные сведения о нападении мертвецов, — ответил Цзэу-цзюнь, медленно стряхивая с ладони мокрые капли, оставшиеся от растаявшего улова. — Я должен спуститься с гор и всё проверить.       — Может быть, вам нужна помощь? — встрепенулся Цзян Чэн.       Лань Сичень ведь уже брал с собой учеников на озеро Белин. Возможно, он и сейчас согласится, чтобы кто-нибудь составил ему компанию? Хотя почему «кто-нибудь»? Конечно, это должен быть Цзян Чэн.       — Я лишь узнаю, в чём дело и, надеюсь, скоро вернусь, — улыбнувшись, проговорил Лань Сичень, словно попытался немного утешить юношу. — Ванцзи присмотрит за учениками, пока меня не будет.       Одна плохая новость сменилась другой. Помимо того что Лань Сичень покинет Облачные глубины и неизвестно, когда вернётся, так теперь на занятия снова будет ходить Лань Ванцзи и прожигать своими пугающе прозрачными глазами любого, кто лишний раз шевельнётся. Цзян Чэну же оставалось лишь обречённо вздохнуть и ещё раз уже немного грустно взглянуть на Цзэу-цзюня.       — Надеюсь, Лань Сичень будет осторожен, — тихо выдохнул он и почувствовал, как начинают гореть щёки от такой вольности.       Господин Лань повернулся к нему и немного наклонил голову, отчего высокий воротник одеяний коснулся его щеки.       — Разумеется, — заверил он и улыбнулся как-то по-особенному тепло.       Лань Сичень протянул руку и осторожно, мягким движением смахнул с плеча юноши нападавший снег. Опуская руку, он слегка задел пальцами шею над самым воротом белых одеяний, опалив нежным, почти любовным прикосновением чувствительную кожу. Цзян Чэн вздрогнул и, кажется, даже задержал дыхание, когда поднял взгляд и встретился с обезоруживающей теплотой ореховых глаз.       — Желаю вам приятных снов, господин Цзян, — произнёс Лань Сичень и его мелодичный голос окутал юношу со всех сторон, словно заключая в объятия.       — И вам, — еле выдохнул он, едва совладав с голосом.       Белые одежды всколыхнулись на ветру, Лань Сичень направился по тропинке в свои покои, а Цзян Чэн шумно задышал, словно только что вынырнул из озера. Сердце билось так, что готово было выпрыгнуть из груди, смущение залило удушающим красным всё лицо. И это только от одного случайного прикосновения? И случайного ли?       Мало ли, кто и при каких обстоятельствах касался его, но почему именно сейчас Цзян Чэн готов с ног до головы обсыпать себя снегом и надеяться, что Лань Сичень снова захочет стряхнуть его с плеч? Юноша зажмурил глаза и с силой потряс головой из стороны в сторону, словно пытаясь вытряхнуть из неё странные, заставляющие краснеть ещё больше мысли и воспоминания о прожигающем ореховом взгляде. Что это за странная магия такая?