Глубокий вдох

      Ци Жун слишком часто жалеет, что не умеет дышать. Кислород отрезвляет, заставляет взять паузу, перевести дух от всех назойливых и ранящих глубоко-глубоко мыслей: чужих и своих бранных слов, брошенных невзначай, значащих зияющее ничто и одновременно с этим непомерное что-то. Этот рой сквернословия, обрывочных и непоследовательных воспоминаний, мелькающих цветастыми и режущими глаза пятнами, звенит в голове тревогой, заставляет содрогаться всем телом под свою завывающую песню. Лишь переполненные лёгкие, почти лопающиеся от набранного внутрь воздуха, могут приглушить эту трель, заставить хоть ненадолго замолчать тысячи перебивающих друг друга голосов. Теперь же, лишенный возможности полноценно дышать, Ци Жун сдавливает посильнее руки на чужих, человеческих, шеях, перекрывает путь столь вожделенному кислороду и пристально всматривается в угасающие глаза, так и не разглядев в них себя за поволокой боли, граничащей с безумием. Он не видит даже того, его ли эта боль или умирающего в его руках человека.       Он уже и не знает зачем каждый раз это делает, не может вспомнить как и почему находит себя раз за разом перепачканным в ещё тёплой крови. Хочет ли он, чтобы так хотя бы на мгновение кто-то смог понять как больно, тошно и мучительно существовать ему? Хочет ли он, чтобы его собственное отчаяние передалось другим и позволило хоть немного приглушить разрывающие нутро чувства? Хочет ли он, чтобы хоть одна жертва пожалела его самого? Ци Жун не знает и этого.       Титул «Лазурный демон» вырывается с насмешками и упрёками из чужих ртов, плещется кислотным ядом надменности. Каждый видит в этом свирепом демоне лишь капризного и избалованного ребёнка, играющегося с жизнями людей, как с дешёвыми игрушками, но никто не видит самого главного. За его нестерпимой обидой, тоской и леденящей жестокостью прячется изнывающая душа, наивная и ласковая, бросающаяся к каждой протянутой руке. Вот только вместо ожидаемой нежности, Ци Жун всегда получает лишь пощёчины. Со временем Лазурный демон учится бить первым.       С самого его рождения жизнь казалась неумолимой, она с выверенной суровостью уродовала душу и наполняла разум гибельным страхом. Ци Жун не знал любви и счастья: видел в материнских глазах тихую обречённость, в отцовских — отторжение и ненависть. Даже матушка вскоре куда-то ушла, оставила на попечении у страшных и серьёзных людей, которые всегда-всегда были заняты чем-то поважнее недолюбленного и заплаканного ребёнка. И поэтому снисходительно-жалостливый взгляд двоюродного брата казался тёплым, греющим и исцеляющим солнцем. Вот только и оно вскоре затянулось тяжёлыми мутными тучами, а вслед пришло разочарование: царственный брат получал все блага этого мира, стоило ему того захотеть, а старания Ци Жуна никогда не были по достоинству оценены. Юноша бился с жизнью изо всех сил, вся его сущность выворачивалась наизнанку в погоне за вниманием и признанием брата, но тот лишь раздражительно отмахивался. Вскоре «Се Лянь, его королевское высочество наследный принц» из слов, преисполненных благоговейным трепетом, превратилось в грязное ругательство.       Насмешка самой судьбы, изощрённая пытка, не прекратилась и после смерти, не давая юноше уйти в забвение, погрузиться в долгожданную тишину и спокойствие. Пусть озлобленный и переломанный, но Ци Жун оставался человеком, теперь же он демон, чьё существование завязано на боли, от которой он так мечтал избавиться. Она стала частью его плоти: вплелась в волосы трупным запахом, связала конечности вздувшимися венами, переполненными чёрной мёртвой кровью, застыла искаженной ухмылкой на тонких, почти благородных губах. Боль — спутница Ци Жуна на тропе самосовершенствования, то самое единственное, что останется с ним навсегда.       Лазурный демон замечает тень своих чувств в таких же неживых глазах, ему кажется, что он нашёл того, кто сможет его понять. Хуа Чэн же смотрит сквозь юношу, видит в гниющей бледной коже молочный блеск лица его высочества, в спутанных колтунах — шёлк волос наследного принца, а в оборванных одеждах — царственные одеяния. Ци Жун знает, в нём князь демонов рассматривает Се Ляня, безумно похожего на него родственника, доступную замену. Хуа Чэн пригревает на время, тянется чтобы приласкать, вот только раз за разом произносит чужое имя.       Ци Жун слишком часто жалеет, что не умеет дышать. Он бы набрал воздуха побольше, зажмурил как следует глаза, медленно выдохнул и вовремя пришёл в себя. Он бы не стал идти на поводу у низменного голоса плоти, не стал бы растворяться в горячих объятьях, предназначенных совсем не ему. Вот только теперь он не может этого сделать, вовремя не останавливается и падает-падает- падает, совсем не зная, куда. Ему неописуемо хорошо, но одновременно с этим, снова, пронзительно, остро и безутешно больно. Он бежит от неуместной и безнадёжной привязанности, не жалея изнурённые конечности, терпит колючую резь и пытается отступить, но раз за разом остаётся на месте, на коротком поводке у собственных неправильных чувств.       Он получает всё то, о чём фантазировал в самых сокровенных мечтах: крепкие объятия, поцелуи, множество прикосновений и томных шёпотков, но ничто из этого по-настоящему не принадлежит ему. В каждом жесте сквозит просчёт и неудовлетворённость, каждый взгляд обдаёт холодом, каждое слово пропитано фальшью и отстранённостью.       Ци Жун жалеет, что не умеет дышать каждый раз, когда чужие губы с откровенной грубостью сминают рот, когда кожа почти лопается под напором ладоней Хуа Чэна, когда в голове кричат озлобленные голоса наперекор комплиментам, сказанным князем демонов. Даже ласка становится пыткой, бесчеловечной, бьющей не по закалённой болью плоти, а куда-то прямиком сквозь рёбра, заставляя мёртвое сердце вновь загнанно забиться. Демоны не чувствуют почти ничего, вот только Ци Жун испытывает даже больше, чем при своей человеческой жизни. Щекочущая горесть мешается с чем-то извращённо приятным, обжигая и бередя каждый полученный за долгое и мучительное существование шрам, каждое саднящее воспоминание.       Заигравшись, он не замечает, как сам становится жертвой. Вот только и такая диковинная игрушка вскоре перестаёт приносить упоение своему мучителю, а истощённое кровавым безумием тело всё меньше и меньше хранит в себе изящность, так напоминающую Наследного принца государства Сяньлэ. Ци Жун не узнаёт в своём отражении никого: ни собственной изломанной души, ни когда-то похожего на него двоюродного брата, ни чей-то другой облик. Нет, именно так выглядит один из четырёх великих бедствий, Лазурный демон, Зелёный Фонарь Блуждающий в Ночи. Он настоящее воплощение животного страха, надломленности и безучастности, ужасающего смирения с пожирающим сознание безумством, смерти и необратимого разложения когда-то стремящейся к жизни души.       Князь демонов ищет в нём не это, а потому уходит, не давая даже крохотной надежды на своё возвращение. Се Лянь забирает у Ци Жуна очередную хрупкую мечту, даёт к ней прикоснуться и начать привыкать, но никогда не оставляет навсегда.       Вхождение в королевскую семью казалось сказкой, настоящим спасением от отравляющих жизнь невзгод. Пусть Ци Жун так и не смог почувствовать настоящего семейного тепла, никогда не знал родительской безвозмездной любви, но взамен получил тёплую и надёжную крышу над головой, пузатый от переполняющих его монет кошелёк и власть, о которой не смел даже мечтать. Но из-за ошибок двоюродного брата всего этого в одночасье не стало, словно и не было нескольких лет, прожитых в довольстве, словно он снова оказался мальчишкой, убегающим от деспотичного отца. Вот только он бы действительно предпочел вернуться в ту несчастливую и побитую, но безопасную жизнь. Ведь теперь каждый прохожий считал его своим врагом, каждый видел в нём родную кровь натворившего бед наследника престола, человека, навлёкшего на некогда процветающее государство верную погибель. Се Лянь выдрал с корнем только-только начавшие распускаться бутоны нежных, пусть и неидеальных цветов, не давая им никогда распуститься.       Ци Жун уверен, что его брат — его личное проклятье, грязь, пачкающая подолы дорогого платья. Нет никаких сомнений, что не будь этого подонка на пути у Лазурного демона, тот никогда бы и не получил этот зловещий титул. Да, во всей несколько веков тянущейся за Ци Жуном кровавой полосой боли виноват один человек. Разве не за его ошибки Ци Жун расплачивается своей смертью? Се Лянь безжалостно отбирает всё, что может стать спасением из поглощающей душу бездны и никогда не просит за это прощения, никогда не приходит на помощь, когда выбирается оттуда сам. Даже сожженные храмы, оскверненные статуи, несколько низвержений с небес и почти полное забвение не могут искупить вины и причинённой боли. Ци Жун готов сделать всё, чтобы его кровный брат страдал так же, даже намного больше, чем когда-то терпел он сам. В этом он убеждает себя каждый день, пытаясь найти хотя бы одну причину для того, чтобы продолжать жить в своей смерти.       Лазурный демон — жестокий, беспринципный и ужасающий. Но таким он сделал себя не сам. За долгие годы никто так и не осмелился посмотреть в его глаза немного подольше, увидеть за собственным страхом чужой, вовремя протянуть руку и понимающе улыбнуться. Никто не смог вытянуть тонущего в трясине отчаяния ребёнка, спасти выживающего жестокостью юношу. Он не знает другого пути, его никогда не учили прощать, не рассказывали о верной морали, не показывали, как решать проблемы без кулаков и язвительных слов. Ци Жун раз за разом ошибался и оступался, его лишь попусту бранили, но никогда не пытались объяснить в чём же на самом деле были его ошибки. Он умел доверять, но это доверие раз за разом предавали, втаптывали в грязь и заставляли отвечать за чужие неверные решения.       Ци Жун пытается вернуть то, что по праву должно принадлежать ему, почувствовать в груди что-то кроме воспалённых ревности и зависти, заглушенных гниющей и разящей ненавистью. Он пытается насытиться, заполнить приносящую страдания абсолютную пустоту резким и ошеломляющим вкусом человеческой плоти, но остаётся голодным сколько бы не съел.       В жизни Лазурного демона есть много вещей о которых он жалеет, пожалуй, их даже намного больше, чем стоило бы. Но больше всего Ци Жун жалеет лишь о том, что не умеет дышать. Ведь только так он смог бы задержать дыхание на подольше, закрыть глаза и медленно погрузиться в вечную темноту.