нежный звон колокольчика в ночи

Цинмин сидел в одиночестве в павильоне на берегу озера, пока свет фонарей мягко отражался в тёмной воде. Мужчина потягивал ароматное вино и вспоминал своё детство. Не то, что он запоминал намеренно. Скорее моменты тишины, когда больше ничего не могло его отвлечь, и его мысли могли течь словно вода, заполняющая пустой сосуд. Дети, которые раньше с удовольствием играли с ним, а теперь относящиеся к нему словно к уродцу. Взрослые, которые раньше угощали его пельменями и нежно трепали по волосам, вели себя не лучше. Он прятался от них, боясь быть замеченным. Если бы кто-нибудь его замечал, то лучше, на что он мог надеяться, — быть осыпанным оскорблениями. В худшем случае они швыряли в него тухлые яйца и испорченные фрукты. Хуже всего было, когда они швыряли в него камни, но такое случалось не так часто. Немногие решались сделать что-то такое, что могло бы оставить след на его коже — слишком сильно они боялись его мать. Но всё же никого не заботило, сколько отметин они оставляли на его сердце. Раны, которые давно затянулись, но так и не зажили полностью. Может быть, они никогда не заживут. Возможно они не то, что должно было исцелиться. Они стали уроком, предупреждением о том, как человек может быть жесток. Эти раны научили его действовать, независимо от того, кого он защищал — людей или демонов — от такой жестокости. И всё же в конце дня он сидел в этом павильоне в одиночестве, наливая себе чашу за чашей вина, мечтая о том, чтобы рядом с ним кто-нибудь сидел. Несмотря на то, что он был лучшим учеником, между ним и его соучениками всегда существовала холодная, но уважительная дистанция. У него были духи-хранители, и Цинмин часто наслаждался их обществом, но можно ли рассматривать кого-то, кто поклялся служить тебе, как друга? В жизни Цинмина было всего два человека, которые любили его, и он любил их в ответ: его мать и его наставник. Теперь их обоих не стало. Их отсутствие ощущалось ледяной ладонью, сжимающей его сердце, лишившей мир смысла и красок. Одинокая капля скатилась по его щеке и упала в чащу, отчего вино в ней пошло рябью. Цинмин коснулся влаги на щеке и покачал головой. Ничего хорошего в этом не было. Оглядевшись по сторонам, Цинмин вспомнил, как однажды вечером перед ним сидел другой молодой человек. Он вспомнил, каким изяществом пронеслась по небу сверкающая стрела, и как красиво играл тот молодой человек на флейте, когда провожал его. Цинмин вытащил из рукава маленький колокольчик. Он и сам не был уверен для чего хранил его все эти месяцы. Нежный звон колокольчика вызвал у него улыбку, несмотря на то, что мужчина вытер очередную скатившуюся по щеке слезу. — Боя? — тихо позвал Цинмин, не ожидая ответа. Боя, вероятно, давным-давно снял заклинание с этого колокольчика. Удивительно, но ответ он всё же получил. — Да? — раздался голос. Цинмин оказался застигнут врасплох. Он и не думал, что скажет, получив ответ, он позвал Бою по наитию. Поэтому следующие слова он произнёс, продолжая опираться на это чувство. — Ты сыграешь для меня на флейте? Боя молчал несколько мгновений, и Цинмин представил, как молодой человек на другой стороне закипает от злости. Ты позвал меня ради этого? скажет он. Или Не трать моё время на ерунду. Вместо этих слов Цинмин услышал красивые, но пронизанные печалью, звуки флейты Бои. Цинмин лёг на прохладный деревянный пол, слушая эту завораживающую мелодию, и прикрыл глаза рукой. И почему-то то, что Боя исполнил его желание, ранило гораздо сильнее, чем если бы он отказался.