broken

Промозглый влажный воздух оседает липкой плёнкой на коже, когда он выходит из неприметной двери обшарпанного здания. Улица встречает ароматами залежалого мусора и въевшегося в стены переулков перегара. Не самый благополучный маггловский район полон приютов для бездомных, которым больше некуда пойти, и большая часть из пребывающих там предпочитает заливать своё горе алкоголем. Ремус попробовал последовать их примеру пару раз, но ничего, кроме боли в голове и тошноты не получил. Образы из сознания под действием алкоголя будто бы становятся ещё ярче. Слышится отчетливее смех, который больше никогда не прозвучит, видятся среди толпы яркие рыжие волосы, которых он больше никогда не коснется, чтобы заплести неумелую кривую косу лишь потому, что она попросила. В груди простреливает болью, и Ремус рассеянно потирает это место ладонью, будто прикосновение может помочь уменьшить давление внутри. Теперь там болит постоянно вне зависимости от полнолуний, и никакие обезболивающие зелья не помогут, даже будь у него на них деньги. Фыркнув мрачно, он останавливается у выхода из переулка и облокачивается о холодную липкую стену спиной, запрокинув голову к небу. Там – мириады созвездий, приглушенные огнями города. Звёзды... В груди колет ещё раз. Ремус опускает голову, переводя взгляд на разбитую брусчатку под ногами. Раньше он ненавидел ночное небо за луну. Потом полюбил за звезды, потому что всегда знал, где искать ту, что стала для него самой близкой. Теперь же от неба воротит опять. Хотя, справедливости ради, сейчас его воротит от всего подряд. Похлопав по худым карманам старого пальто, он нащупывает в одном из них измятую пачку. Внутри четыре сигареты и коробок спичек. От палочки в маггловском районе пришлось отказаться – иметь дело с последствиями в виде свидетелей, увидевших магию, не хочется совсем. Ему ничего не хочется. Даже сигаретами с ним делятся сердобольные мужики с соседних коек, что выпрашивают мелочь у прохожих днем и пропивают добытое ночью. Среди них Ремусу проще. Проще валяться на старом матрасе, брошенном на пол, и слушать байки о прежней жизни пьяниц, чем наблюдать за всеобщим весельем и радостью в волшебном мире. Война окончена, да. Это замечательно. Это чудесно. Вот только какой смысл, если все, с кем он мог бы разделить эту победу, мертвы. Какой смысл, если победа досталась такой высокой ценой. Столько жизней, столько страданий. Марлин и Питер, Алиса и Фрэнк, Лили и Джеймс. Сириус... Иногда Ремус замечает за собой малодушную мысль, что он легче бы принял смерть Сириуса, чем то, что произошло. Он обрывает себя, доставая сигарету из пачки. Обхватывает губами фильтр и пытается дрожащими продрогшими руками высечь из повлажневшего бока коробка искру. Слабый огонёк едва не потухает под порывом ветра. Ремус глубоко втягивает дым с привкусом пыли и разочарований, впитывая его в себя. Глаза чешутся и болят от недосыпа, кожа запястий покрасневшая, а на голове наверняка такой бардак, что расчесать волосы будет проблематично. Он сейчас отлично сливается с местным контингентом, но это лучше, чем видеть всеобщую радость, буквально льющуюся с каждого угла магических улиц и городков. Впрочем, оборотням там все равно не место. Ремусу нигде теперь места нет. Раньше было одно, где его всегда ждали и были готовы принять, но оно превратилось в руины. Не осталось никого. Ничего. Сглотнув горькую слюну, он докуривает сигарету и тушит её о стену. Прикрыв глаза, делает глубокий вдох, заполняя легкие тяжелым влажным смрадом, и думает, что ему в любом случае придётся скоро уйти — через несколько дней полнолуние. Необходимо найти, где можно его переждать, а после попробовать устроиться на работу, чтобы иметь хоть какие-то средства для дальнейшего существования. Может, даже среди магглов, ведь в магическом мире действует правило — если узнаёт один волшебник, то будут знать и все остальные, а при таком варианте развития событий его просто никуда не возьмут или вовсе могут отправить в резервацию оборотней. Жить в полудиких условиях посреди леса он хочет меньше всего. Мысли вяло перетекают внутри черепной коробки, пока он откладывает пачку с оставшимися сигаретами обратно в карман. Все движения выходят заторможенными и вялыми, выполняемыми через силу. Всё внутри и снаружи болит и тянет то ли перед полнолунием, то ли просто от того, какой стала его жизнь. Тоска въелась намертво. Разъедает внутренности своей кислотой, течет по сосудам вместе с кровью. Он вспоминает Джеймса. Его яркую улыбку, заразительный смех и непослушные вихры, создающие бедлам на голове. Как он счастливо плакал, впервые держа сына на руках, и как обещал научить того всем проказам, что они вытворяли в школе. Он вспоминает Лили. Её понимающий взгляд, мягкие объятия и саркастичные замечания о материнстве, всегда приправленные любовью. Как она держала Гарри на руках, укачивая, и буквально потребовала, чтобы Ремус взял её сына, когда тот боялся это делать. Он не хочет вспоминать Сириуса. Даже крошечная мысль, небольшое воспоминание о нём посылает в сознание лишь один вопрос, пропитанный страданием насквозь: почему? Ремус не явился на суд. Не смог. Захлебываясь слезами в грязном углу двора какого-то трактира неподалеку от Министерства, Люпин ненавидел себя за то, что не пошел. Не посмотрел в глаза. Он боялся, так боялся увидеть в этих глазах доказательство сделанного, что просто пялился на фасад здания полчаса и ушел ни с чем. Вспоминая тихого, мягкотелого Питера, всегда и во всем следовавшего за ними, Ремус представлял его смерть и чувствовал, как все внутренности выламывает, будто кто-то безжалостно рубанул его заклятием прямиком в живот. Он выплёскивал боль, пока предоставлялись доказательства, слушались показания свидетелей. Пока равнодушным голосом зачитывали обвинительный приговор, под звук которого светлые запавшие глаза мага, закованного в цепи, блуждали по лицам присутствующих в попытке найти лишь одно.И не нашли. Столько боли. Ремус никогда не думал, что один человек способен вынести столько боли. Оторвавшись от стены, он делает несколько неровных шагов прочь, сам не зная, куда идёт. В прохудившихся ботинках и залатанном в нескольких местах пальто на уже предзимнем воздухе быстро становится холодно. Через неделю зима. Скоро пройдет месяц со дня краха их жизней. Гарри исполнится шестнадцать месяцев. Где он сейчас?.. Вопрос отдает полынной горечью. Какая разница, где, если Ремуса к нему даже не подпустят – он малышу никто, лишь опасный монстр в обличье человека. Единственное, что осталось от друзей, он вряд ли когда-то сможет увидеть вновь. Люпин выходит к мостовой, медленно заволакиваемой густым туманом, и бредёт вдоль воды. Холод проникает до самых костей, но ему плевать. Где-то вдалеке сияют огни проплывающих мимо судов. Звучат редкие крики чаек, не спящих в гнёздах. Отвратительно воняет чем-то тухлым и влажным. Ремус настолько погружается в себя, что удивленно моргает, когда прямо перед его лицом пролетает сова, садясь на каменный парапет рядом. К лапке привязано письмо, но писать Люпину некому. Решив, что животное просто решило отдохнуть от дальнего перелета, он продолжает идти, и сова, издав звук, явственно похожий на раздраженный крик, перелетает снова, чтобы попасть в его поле зрения. Гневно топорщит перья, глядя на него, и Ремус останавливается. – О, так ты ко мне? Голос после стольких дней молчаливого курения звучит хрипло и тихо. Сова в ответ нетерпеливо переминается с лапки на лапку, нахохлившись сильнее от холодных порывов ветра, дующих ей в спину, и Люпин тянется отвязать письмо, чтобы животное не мёрзло почем зря. Окоченевшие пальцы двигаются с трудом, медленно и неуклюже. Улетая, птица специально задевает его крылом по щеке и умудряется клюнуть куда-то в темечко явно в знак мести. – Ауч... Прости. Ремус бормочет рассеянно ей вслед, сжимая письмо в руке, и опускает взгляд, чтобы прочитать подпись на конверте. Тонкая дорогая бумага с выведенным темно-зелеными буквами именем. Николас Фоссел. Имя ни о чем ему не говорит. Дойдя до следующего фонаря, Люпин встаёт под его рыжий свет, чтобы лучше видеть, и открывает письмо.

«Уважаемый мистер Люпин, вас беспокоит Николас Фоссел. Я являюсь юристом семьи Поттеров вот уже много лет. Прошу, примите мои соболезнования по поводу вашей утраты. Вам необходимо явиться в мой кабинет в связи с чтением завещания, в котором фигурирует ваше имя. Адрес на обороте. В любое удобное вам время. Буду ждать»

Люпин замирает, тупо пялясь на эти несколько строк. Юрист? Завещание? Звучит настолько странно, что в первые несколько мгновений Ремус думает, что это чья-то злая шутка, но нет. Печать на конверте явно настоящая, как и адрес, расположенный где-то в центре Лондона. Сердцебиение впервые за многие дни учащается. Лили и Джеймс что-то передали ему? Хоть что-то, любая весточка от них будет подобна для Ремуса самому большому сокровищу. Даже если это дурацкая шутка Джеймса, который от скуки завещал ему свой старый носок или заколдованный на матерные слова пергамент, Люпину всё равно. Посмотрев на адрес ещё раз, он резко разворачивается, начиная идти в направлении автовокзала. Последних денег как раз должно хватить на билет до Лондона. Он не уверен, что сейчас в состоянии трансгрессировать. Водитель автобуса странно косится на него, всё же пропуская внутрь, и Ремус устраивается на самом дальнем месте, почти полностью укутавшись в пальто. Он не перестаёт сжимать в руках письмо даже когда задрёмывает на пару часов. Ранним утром, стоя на нужной улице, Ремус сверяется с адресом в третий раз, убеждаясь, что нашёл все верно, и подходит к двери только чтобы увидеть, что контора открывается через полчаса. Выдохнув взволнованно, он отходит в сторону до ближайшей лавочки и принимается сверлить закрытое жалюзи окно взглядом. Чтобы отвлечься, Люпин принимается размышлять. Конкретно эта улица маггловская, но находится она очень близко к Косой аллее. Быть может, этот юрист занимается делами и волшебников, и магглов. Наверное, большой разницы между бумажной волокитой и там, и там не существует. Нога бесконтрольно дергается в нервном движении, грудь то и дело сковывает в волнительном спазме, пока к двери, наконец, не подходит высокий мужчина в длинном плаще с поднятым воротником. Ремус, сам не ожидая от себя подобной прыти, оказывается рядом через несколько секунд, пока юрист всё еще возится с ключами. Почувствовав, как кто-то к нему подошел, мужчина оборачивается, окидывая его взглядом удивительно ярких синих глаз, и вдруг начинает рассеянно похлопывать себя на карманам. Хмурится, ничего в них не найдя, и проговаривает извиняющимся тоном: – Прости, приятель, я не захватил сегодня бумажник. Люпин тут же вспыхивает от неловкости и стыда. Мерлина ради, и до чего он докатился. Люди действительно принимают его за бездомного. – О, я не... Это не... Я Ремус. Люпин. Во взгляде мужчины, задумавшегося на мгновение, мелькает понимание. Открыв, наконец, кабинет, он тараторит быстро: – Мистер Люпин! Боже, мне так неловко, простите, я, наверное, ещё не проснулся... – Ничего. Все нормально. – Проходите, скорее, вы выглядите насквозь промерзшим. Я поставлю чайник. Юрист суетливо пропускает его вперед, выглядя для своих средних лет удивительно подвижным, и Люпин осторожно оглядывается, войдя в помещение. Тут просторно, уютно даже. Диван, кресло и широкий стол. В углу стоит что-то, похожее на мини-кухню с вазочками для выпечки, чайником и чем-то еще. Ремус перестает смотреть, как только его желудок издает громкое урчание в ответ на картинку хоть какой-то еды. Только сейчас осознавший, как он выглядит со стороны, Люпин начинает чувствовать себя всё более скованным. Вслед за хозяином кабинета он снимает пальто, оставаясь в одном поношенном и видавшем лучшие времена свитере, жмёт чужую руку в качестве приветствия («можете звать меня просто Николас») и украдкой пытается хоть как-то пригладить волосы, но те, не знавшие нормального ухода неделями, отказываются поддаваться так просто. Боже, он мог попытаться привести себя в порядок хотя бы с помощью палочки. Наверное, все его нервные метания видны слишком уж очевидно, потому что Николас, постучавший по чайнику волшебной палочкой с тихо произнесенным согревающим заклинанием, предлагает спокойным тоном: – Можете воспользоваться уборной, пока я всё подготовлю. Вы наверняка после долгой дороги. – Да, спасибо. В тесной комнатке с умывальником и полотенцами Ремус приводит себя хотя бы в подобие порядка. Ему так долго было плевать, как он выглядит, что сейчас совершать то, что раньше делалось каждый день, странно. Ощущается как-то...бессмысленно. Но всё это событие с письмом и чужой реакцией как будто смогло немного встряхнуть его. Перед тем, как выйти, Люпин совершает ошибку — смотрит в зеркало. В отражении серый человек со впавшими щеками и призраками ушедших близких в глазах. Тяжелый, мрачный, плохой взгляд. Ремуса тошнит от этого человека, и он быстро отворачивается, покидая комнатку. В кабинете Николас уже разложил нужные документы на столе и расставил чашки с аппетитными булочками на подносе. Ремус садится напротив в кресло, чувствуя волнительную тошноту, и зажимает ладони между коленями, уставившись на юриста. Тот начинает. – В завещании указаны два человека, но, поскольку второй автоматически лишается права наследования согласно Закону, я имею право зачитать завещание без его присутствия. То есть только для вас одного, мистер Люпин. Вы готовы? Он боится, что голос подведет его, но короткий ответ звучит уверенным. – Да. – Хорошо. Подняв конверт с помощью палочки, Николас показывает, что тот был полностью запечатан, и осторожно вскрывает документ, разворачивая его. – «Последняя воля Джеймса Чарлуса и Лили Джей Поттер. Все решения, представленные ниже, были приняты нами совместно и в полном согласии. Полноправную опеку над нашим сыном, Гарри Джеймсом Поттером, мы оставляем за Сириусом Орионом Блэком и Ремусом Джоном Люпином с учетом нашей осведомленности о заболевании последнего. Опекуны вправе распоряжаться всеми средствами, хранимыми в банке Гринготс, и получаемым ежегодным доходом от продажи запатентованных на имя Поттеров зелий вплоть до совершеннолетия Гарри Джеймса Поттера. Помимо этого, оставляем для каждого опекуна запечатанное письмо с инструкциями». Закончив, Николас складывает завещание обратно в ровную стопочку и протягивает Ремусу конверт. Моргнув, Люпин берет его, не в силах скрыть, как дрожит ладонь. В ушах немного звенит от шока и непонимания. Лили и Джеймс действительно составили завещание. Не в шутку, а серьезное завещание. Они переживали за Гарри, хотели уберечь его, обеспечить ему хотя бы одного близкого человека рядом, и вместо того, чтобы бороться и делать хоть что-то, Люпин всё это время валялся в помойке, жалея себя. Даже мёртвыми его друзья сделали больше, чем делает он будучи живым. Сглотнув, Ремус опускает взгляд на письмо, подписанное изящным почерком Лили, и чувствует, как в глазах скапливается влага. – Мистер Люпин? Сочувствующий голос раздается рядом, и Ремус пытается взять себя в руки, поднимая взгляд. – Да? – Я не хотел бы давить на вас сейчас, но, боюсь, я просто обязан сразу выложить все карты. Голос собеседника звучит довольно серьезно, и Люпин сосредотачивается на нём. Развалиться на части он ещё успеет, когда останется один на один с запечатанным пока конвертом. – Конечно, я слушаю. – Речь об опекунстве. Боюсь, Министерство при рассмотрении дела о передаче документов на ребенка попытается оспорить решение ввиду вашего...состояния. Ремус замирает, почувствовав в груди разливающийся жар ярости. Нет, они не смогут отобрать у него надежду как только он сумел почувствовать её. Они не смеют помешать ему. Выдохнув, он призывает себя успокоиться. Нельзя рубить сгоряча, нужно быть собранным и осторожным. Поразмыслив, Люпин спрашивает прямо: – Ответьте честно. Как вы считаете, может ли оборотень получить право опекунства над волшебником? Несколько мгновений в ответ звучит лишь одна тишина. Задумавшись, Николас складывает ладони под подбородок, после чего всё же отвечает: – Это я посоветовал Поттерам внести в документ замечание об осведомленности вашей болезнью. Это сразу же отметает все доводы о том, что родители могли не знать о ликантропии. Значит, они осознанно завещали оборотню воспитать своего сына. Покрыть такое будет сложно, но люди Министерства могут быть весьма... закоренелыми ксенофобами, – Ремус моргает удивленно от такой формулировки, и Николас, заметив реакцию, слабо улыбается, – моего близкого друга укусили во время войны. В такие моменты с людей часто срываются маски, вы согласны? Фраза горчит на языке, когда Люпин отвечает коротко: – Думаю, да. – Я могу направить прошение о передаче прав на ребенка в Министерство уже сегодня, и вскоре будет назначено слушание. Но перед этим я обязан спросить — вы намерены бороться за это право? Посмотрев в серьёзные синие глаза напротив, Ремус чувствует себя уверенным настолько, каким не чувствовал, наверное, никогда. – Да, намерен.