broken

Ремус выходит из кабинета с тяжелой головой и сразу тремя задачами, непосильно легшими на плечи, но обязательными настолько, что без них не получится ничего. Дом. Работа. Рекомендации волшебников, которые могли бы за него поручиться. В данный момент у Люпина нет ничего из этого, но он осознает, что никто не отдаст ребенка безработному бездомному человеку. На те жалкие гроши, что у него остались, он не потянет даже небольшую комнатку, не говоря уже о квартире или доме, а значит, придется возвращаться...к истокам. Ремус не был там с момента смерти матери. Будучи привязанным к ней, он навещал её вплоть до последнего месяца, но тихие улочки небольшого городка, этот невзрачный дом со всегда задернутыми шторами и воспоминания вечного страха быть обнаруженным всегда тяготили его. Во время войны он не хотел ставить отца под удар и лишь изредка посылал сову с короткими посланиями о том, что жив, а после победы...был занят другим. Отданные Николасом письма, заботливо уменьшенные и сложенные во внутренний карман пальто, чтобы не потерять, ощущаются там тяжелым камнем. Ремус рассеянно трет ладони друг о друга, согревая их, и касается кармана кончиками пальцев. От ощущения, что он носит у сердца частички Джеймса и Лили, становится немного легче. Они заземляют его. Хотя открыть и прочитать своё письмо он так и не смог. Просто Люпин чувствует, насколько расклеится, если прочитает. А расклеиваться сейчас нельзя. Сейчас нужно действовать быстро. Из всех трех задач в данный момент Люпин в состоянии решить лишь одну, поэтому, встряхнувшись, он заходит в безлюдный угол, чтобы сконцентрироваться перед трансгрессией. Он часто слышал от других ребят в школе, что трансгрессировать домой легче всего. Проще представить картинку, местоположение. Преподаватель говорил, что домой словно тянут приятные воспоминания, помогая прибыть к нужному месту. У Ремуса трансгрессия в небольшой городок у окраины страны всегда отнимала много сил. В красках отцветшей осени узкая улочка в окружении скал выглядит по-особому серо. Овцы, вялыми группками собравшиеся на огромном поле, устало и заторможенно щипают подмороженную траву. Из труб нескольких домов вьются тонкие ниточки дыма. Ремус по привычке кутается в пальто сильнее и поднимает воротник, чтобы прикрыть лицо, торопится дойти до нужного дома. На периферии мысли мелькает понимание — если он планирует жить здесь с Гарри, то скрываться вот так, перебежками передвигаясь между дворами, уже не получится. Что ж, об этом он подумает позже. Нужный дом не особо выделяется среди остальных. Такая же потускневшая краска на стенах, низкая лавочка у двери и покосившийся почтовый ящик. Раньше мама красила его в разные цвета — каждый год новый. Теперь же всё будто бы стало еще более унылым. Вздохнув глубоко, Ремус поднимает руку и коротко стучит. Сейчас время обеда, но он не знает, приходит ли отец с работы днем. Раньше приходил. Сначала в ответ раздается тишина, затем — едва слышные шаги, приближающиеся к двери. Он постарел. Прибавилось морщин на лице и усталости в глазах. Лайелл по серости хорошо сливается с домом, в котором живет. Именно в этот момент Ремусу впервые кажется, что они стали похожи. Во взгляде обоих теперь одинаковая пустота от потери любимых людей. Несколько мгновений они смотрят друг на друга, после чего Лайелл поднимает руки и притягивает Ремуса в объятие, крепко притиснув к себе. – Привет, сынок. Ремус слабо обхватывает его в ответ, уткнувшись лбом в плечо. Да, они никогда не были слишком близки, не говорили по душам и не делились секретами. После того, как вскрылась вся правда о причине укуса, что разрушил его жизнь, Ремус и вовсе не хотел с ним говорить, приходя домой только ради мамы. Но, черт возьми, это все еще его отец, который пытался оберегать его всю жизнь. Который так долго старается исправить роковые ошибки. Отец здесь, живой и теплый, принимающий его, а Ремуса никто не обнимал так долго, что он просто не может не ответить, сжав объятие чуть сильнее. – Привет, пап. Дома тихо и чуть сумрачно из-за задернутых штор. Наверное, Лайелл делает это по привычке. Ремус разглядывает не изменившийся с его последнего визита интерьер, чувствуя, как начинает давить тишина. Отец в костюме, явно заскочивший из Министерства перекусить, возится с чем-то на кухне. Понимая, что сказать рано или поздно придется, Ремус прочищает горло, чтобы привлечь внимание и собраться. Он впервые собирается произнести это вслух. Ему нужно это сказать. – Мои близкие друзья погибли почти месяц назад. Голос выходит сиплым и слабым. Этой фразой он словно проводит черту. Признает неотвратимость произошедшего, вырывает её из себя вместе с мясом, легкими и прочими органами, бесполезно сейчас замершими внутри. – Поттеры, – отец оборачивается с мягким взглядом, – да, я слышал. Мне жаль. Ремус кивает в ответ, опуская взгляд. Принимается перебирать пальцами, чтобы скрыть в них нервную дрожь. – У них остался сын. Я могу забрать его. Я хочу его забрать. Но для этого нужна работа и...жилье. Лайелл молчит в ответ, так и замерев с руками над заварочным чайником. Янтарные глаза его, унаследованные сыном, задумчиво сверлят тяжелым взглядом ссутуленную фигуру за столом. Проходит секунда, две, три, и Ремус чувствует, как начинает паниковать. С чего он вообще решил, что отец не будет против? Ремуса никогда не покидало ощущение, что тот с облегчением принимает решение сына не жить с ним, хотя Лайелл никогда не говорил подобного, но кто захочет оборотня под боком? Даже если это твой ребенок. – Ремус, – наконец, слышится спокойный ответ, – этот дом всегда будет твоим. Ты волен приводить сюда, кого пожелаешь. – Ты не будешь против? – Нет, – решившись, Ремус поднимает голову, чтобы тут же наткнуться на слегка позабавленный взгляд, – знаешь, здесь так одиноко, а я как раз вхожу в тот возраст, когда люди начинают требовать внуков, так что... Ремус робко улыбается в ответ, ощущая огромное облегчение. Он и не думал, что этот разговор будет таким напряженным. Будто камень, давивший на спину, придавливавший к земле, стал чуть легче. Не исчез совсем, но... Уже лучше, чем было. – Спасибо. Лайелл кивает, взглянув на часы, после чего накидывает небрежно брошенную на спинку кресла мантию. Видимо, обед закончился. – Тебе стоит отдохнуть и переодеться. Я вернусь к шести. – Хорошо. Отец исчезает в камине, воспользовавшись летучим порохом, и Ремус выдыхает, на несколько мгновений зависнув прямо посреди гостиной. Чёрт возьми, это не будет просто. Но он не собирается сдавать назад. – Ничего, Лили, – бормочет Ремус, коснувшись снова внутреннего кармана, – я сделаю все, что смогу, обещаю. Первым делом он раскрывает окна, отодвигая тяжелые шторы в стороны. Помещение тут же становится светлее и уютнее. Фотография молодой мамы в свадебном платье, робко обнимающей папу, освещается слабым лучом похолодевшего к зиме солнца. Ремус смотрит на них, окутанных хрупким счастьем, и направляется в сторону своей комнаты. Здесь всё еще лежат некоторые из его книг, заботливо собранные в стопки. В ящике стола несколько перьев и кусков пергамента, на комоде детские перчатки в красно-золотых цветах. Люпин касается их пальцами, с трудом веря, что когда-то эти маленькие вещи носил он сам. Может, Гарри достанутся те же цвета. А если и нет, Ремус уверен, что Лили с Джеймсом бы гордились им независимо от факультета или чего-то еще. И будет гордиться он. Пробежавшись по корешкам книг пальцами, Люпин берет одну наугад и раскрывает. Пожелтевшие страницы помятого издания приятно шелестят в ответ на осторожные прикосновения. Ремусу всегда нравилось, как звучат старые книги. На странице аккуратно карандашом выделена строчка.

— Хотел бы я купить себе немножко счастья, если его где-нибудь продают, — сказал старик. «А на что ты его купишь? — спросил он себя.

С губ срывается горький смешок. Как к месту. На последнем курсе преподаватель маггловедения заваливала студентов литературой, искренне уверенная в том, что истинная магия магглов в их творчестве. Ремус читал все, что она задавала, в отличие от Джеймса и Сириуса, не отличавшихся усидчивостью. Им было веселее тренироваться на поле и слушать затем короткий пересказ Люпина перед уроком, чтобы суметь ответить на вопросы учителя. Сглотнув, Ремус переворачивает страницу и хмурится, заметив между хрупкими листами небольшой кусочек пергамента, сложенный пополам. Аккуратно развернув его, Люпин читает несколько слов и чувствует, как разом что-то горячее ударяется прямиком о ребра. Болезненный жар пульсирующе расходится по грудной клетке. «Ты выглядишь таким милым, когда читаешь» с криво нарисованным сердечком рядом. Замерев посреди комнаты, Ремус смотрит на записку и чувствует, как закипает внутри волна, готовая пролиться наружу слезами. Сириус. Сириус, на седьмом курсе начавший писать ему редкие записки с комплиментами и замечаниями. Оставлявший их в учебниках, книгах, на подушке или в кармане мантии. Улыбающийся довольно, ловящий его взгляд после очередной находки. «Обожаю твои волосы» «Не хмурься так, Лунатик, нам не нужны ранние морщины» «Эльфы готовят шоколадные кексы, я выпросил один для тебя» «Ты мне снился сегодня» Обычно Ремус сентиментально сохранял их, складывая в конверт, но с началом войны они затерялись, исчезли, растворились, а затем исчезло и всё остальное. Но сейчас, смотря на этот кусочек прошлой жизни, Люпин не может перестать вспоминать. Их ночные посиделки на полу спальни. Прогулки по Хогсмиду, выпускной вечер, костюмы на праздновании свадьбы. Теплая рука в его ладони, мягкие губы и тихое дыхание. Нежные касания на шрамах, гладкая кожа под пальцами, общая тревога тяжелых времен на двоих. Пророчество, страх, предательство, смерть. Выдохнув шумно, Ремус с громким хлопком закрывает книгу и отставляет на место. Лезет в шкаф в поисках вещей, зло и резко вытирает повлажневшие щеки и принимается переодеваться. Письма друзей бережно отправляются в первый шкафчик стола. Люпин накладывает сверху чары, чтобы открыть его смог только он, после чего выходит из комнаты. У него остались еще две задачи.

***

Проблем с логическим мышлением у Ремуса никогда не было. А вот с принятием помощи и необходимостью иногда об этой помощи просить — да. Отчасти из-за того, что с детства Люпин понимал — никто не любит оборотней. Многие терпеть не могут их наличие даже рядом с собой, не говоря уже о какой-то помощи, поэтому Ремус крепко вбил себе в голову мысль, что справляться со всем он должен сам. Единственные люди, которым он смог довериться и открыться, мертвы, и Ремус не уверен, что вообще способен совершить это еще раз с кем-то другим. Но ему нужно пересилить себя и попросить. Ни работы, ни тем более рекомендаций просто так не получить, это он понимает. Открыв чернильницу рядом с чистым куском пергамента за небольшим столом в комнате, Ремус ещё раз повторяет, зачем и для чего он это делает, после чего начинает писать. Аккуратный почерк ровно ложится под знакомый скрип пера. Он пытается формулировать предложения максимально уважительно, но чтобы не звучать при этом слишком отчаявшимся. Глупостью бы было не написать Дамблдору, когда они знакомы лично. В конце концов, тот достаточно влиятелен, чтобы его мнение было весомым для членов суда. Профессор основал Орден, бился когда-то против Грин-де-Вальда, ещё одного придурка с манией величия. Дамблдор, в отличие от Ремуса, был на том суде. Сглотнув, Люпин на пару мгновений застывает, провалившись в мысли, и раздраженно цыкает на капнувшие с кончика пера чернила. Убрав кляксу палочкой, он сосредотачивается на письме, а не на рассуждениях, и, чуть замявшись, всё же спрашивает осторожно в конце, не знает ли профессор мест, куда требуются рабочие руки. Все заведения, в которых Ремус успел побывать, нашли причины, чтобы отказать ему. Но это не значит, что он не продолжит пытаться. В конце концов, деньги магглов можно будет обменивать в банке, если он сможет устроиться хоть куда-то. Пока письмо подсыхает, Люпин откидывается на жесткую спинку стула с тихим выдохом. Тело привычно ломит уже с пару дней. Начинающаяся где-то глубоко в костях, эта боль сначала едва заметна, но с каждым часом, приближающим полнолуние, она множится, заполняя все внутри как вода заполняет трюм корабля через небольшую пробоину. Все выше и выше, в конце концов начиная долбить в виски так, будто кто-то поставил себе цель вбить в голову Ремуса парочку гвоздей. Сейчас боль затаилась внутри горячей змеей, лишь вызывая постоянную слабость, но он знает, что уже завтра будет намного хуже. А значит сегодня необходимо найти место, где можно будет переждать полнолуние. Подвал здесь Ремус отметает сразу же — еще свежи воспоминания, почему они с родителями переехали много лет назад из милого и уютного дома с красивым маминым садом на заднем дворе. Запертый волк крушит и калечит все, включая себя. И если шум с воем можно заглушить заклинанием, то появлявшиеся после каждого полнолуния следы от ран спрятать было гораздо сложнее. Им удалось прожить там всего несколько месяцев до того, как соседи смогли сделать правильные выводы. Ремус не хочет, чтобы в месте, куда он планирует привезти Гарри, к ним относились враждебно, даже если пробудут они здесь недолго. Да и стоит признать, что прежде всего Люпин не хочет обращаться в месте, где будет его отец. Ремус старается не думать о том, как поведет себя волк в первое полнолуние без привычных своих провожатых рядом. Даже во времена войны кто-то из Мародеров оставался с Люпином в полнолуние. Чаще Сириус, Джеймс с Питом пореже, но хоть кто-то был всегда. Столько лет подряд волк не запирался в одиночестве. Полнолуния проходили гораздо легче, чем те, какие он помнит из детства, когда ему приходилось одному мучиться в специальной комнате, за дверью которой родители едва дышали, прислушиваясь к каждому шороху. Что ж, теперь им с волком придется вспомнить, что такое одиночество. Люпин складывает высохшее письмо и аккуратно запечатывает в конверт. Пишет записку для отца, предупреждая, что исчезнет на пару дней, и оставляет её на кухонном столе. На мгновение мелькает мысль съесть хоть что-то, но он довольно быстро отмахивается от неё, сейчас все равно ничего не влезет. Раньше Сириус уговаривал его поесть хотя бы утром полнолуния, строя свой фирменный щенячий взгляд. Ремус вспоминает тихий мягкий тон чужого голоса с подсовываемой под руку булочкой, и чувствует, как тяжело в груди начинает ворочаться отвратительное чувство теплоты, приправленное теперь стыдом и отчаянием. Он не должен вспоминать о нём. Не должен скучать. Это неправильно. Раздраженно намотав на шею шарф, Люпин направляется ко входной двери и набрасывает на плечи очищенное и кое-как залатанное пальто. Холодный вихрь тут же бросается в лицо, заползая за воротник, и Ремус ежится. Нужно добраться до совятни, отправить письмо и начать поиски уединенного и далекого от людей места с хоть какой-нибудь постройкой, которую можно будет укрепить магией, наложив всевозможные заклинания. Ему нужно заняться делом, а не сидеть и тосковать по теплым рукам и ощущению мягких волос под пальцами. Люпин без понятия, с чего начать. Закрепляя письмо на лапке почтовой совы с перьями красивого карамельного оттенка, Ремус размышляет. Когда сова деловито расправляет крылья, взлетая, он провожает её взглядом и принимает решение начать с отдаленных безлюдных островов на западных берегах. Обычно на таких стоят старые хижины, в которых раньше жили смотрители магглов. Сейчас там людей почти не осталось — никто не хочет жить отшельником, наблюдая за жизнью городов издалека. Спустя несколько часов и семь осмотренных островов, Люпин находит подходящий. На каменистой почве уместилась небольшая лачуга со всего одной просторной комнатой. Разрушенная кровать, куча мусора в углу и дырка в крыше, через которую наверняка затекает вода, из-за чего в помещении невыносимо воняет влажностью. В отличие от других, более менее ухоженных мест, это выглядит абсолютно заброшенным. Замечательно. С помощью нескольких заклинаний Ремус латает дыру, чинит кровать и избавляется от мусора. Тяжелая дверь закрывается с оглушительно громким скрипом. Он стоит, упершись в неё пылающим лбом, какое-то время, ощущая наливающуюся тяжесть в ногах. Из навязчивого котенка, царапающегося слабо в картонной коробке, боль к вечеру превратилась в яростно бросающегося на железные прутья клетки льва. Выпущенные когти проходятся по внутренностям, заставляя их гореть. Слабость окутывает все тело. Ремус укладывается на старую кровать прямо поверх досок, подкладывает под голову сложенное пальто и заклинанием нагревает комнату, зная, что скоро приступ жара сменится ознобом, а затем — снова жаром. Привычная карусель, на которой ему сидеть в ожидании полнолуния. Прикрыв глаза, он растворяется в окутавшей его слабости, и засыпает. Следующие часы смываются в единый водоворот жара, боли и поверхностного сна. В какой-то момент Ремус заставляет себя подняться и наложить как следует защитных и оглушающих заклинаний по всему периметру хижины. Чисто на всякий случай он накладывает и отводящее заклинание — если кто-то захочет прийти сюда, его тут же отвлекут другие дела. Он снимает свитер со штанами и прячет их вместе с пальто и палочкой, чтобы волк не смог найти. Ругает себя за то, что не взял запасной одежды, уже размышляя, как в следующий раз поступит более продуманно. Лежа в очередном приступе жара прямиком на полу, Люпин чувствует, как с наступлением темноты все его тело стремится к саморазрушению. Как будут скоро ломаться кости, рваться сухожилия и вытягиваться конечности. Когда на самом пике боли Ремус, корчащийся на полу, ощущает, что скоро отключится, он воспринимает это почти с благодарностью. Волк не ощущает эмоций, не чувствует потерь. Эту ночь Ремус сможет отдохнуть от скорби. Темнота поглощает сознание, и последнее, что он помнит — это лунный свет. Ощущение засыхающей на коже крови — первое, что он воспринимает на утро, еще не открыв глаза. Тихо простонав, Люпин переворачивается на бок, чтобы свернуться теснее в попытке согреться, и какое-то время просто дышит в попытке утихомирить разливающуюся вдоль левого бока боль. Правильно дышать нужно, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Ему просто нужно дышать. Медленный вдох. Почему так больно, почему он один, почему никого не осталось? Задержать дыхание. Что он сделал, чтобы заслужить такое? Медленный выдох. Открыв глаза, Ремус опускает взгляд и видит длинную рану, проходящую вдоль всего бока у рёбер. На левом запястье след от большого укуса, будто волк пытался отгрызть собственную лапу. Все стены в глубоких царапинах, кое-где видны разводы крови. Разломанная на щепки кровать грудой досок разбросана по комнате. Вот, что он может — разрушать. Грудная клетка дергается в неожиданном рыдании так сильно, что ему приходится обхватить себя здоровой рукой в попытке сдержать тут же взвывший на это бок. Глазам становится горячо, и Ремус снова закрывает их, ощущая, как слезы стекают по щекам. Соль щиплет в местечке у подбородка — наверное, там тоже свежая рана. Ему плевать. Истерика настигает ослабший организм, и все, что Люпин может — это шумно втягивать воздух с рваными громкими всхлипами. Больно, плохо, холодно. Никого нет. Раньше Сириус всегда накрывал его пледом, укутывая в тепло, и успокаивающе что-то бормотал, залечивая раны, если они были. Он укладывал его в постель и ложился рядом сам. Ремус мог уткнуться в живую твердую грудь, вдохнуть родной запах и задремать в чужом тепле, ощущая поглаживание в волосах. Сейчас Ремус может уткнуться только в холодный грязный пол, заляпанный его собственной кровью. – Сириус... Он ненавидит себя за то, каким сломанным звучит голос. Он чувствует себя отвратительным от того, что хочет видеть Сириуса сейчас. Что хочет его прикосновений, его голоса. На короткое мгновение Ремус видит Сириуса в Азкабане, сломанного и одинокого посреди тьмы и дементоров, и от этой картинки ему становится только хуже. Люпин не знает, сколько он так лежит, но раны продолжают потихоньку кровоточить, и через какое-то время ему приходится добраться до палочки, чтобы залечить самые крупные укусы и царапины. Левое запястье почти не двигается — зубы вонзались слишком глубоко и, возможно, повредили связки. Заживать будет долго. С рёбрами все немного лучше, царапина оказалась поверхностной. Ремус кое-как одевается и приводит себя в порядок. Очищает комнату от крови, держась для верности за стену, после чего сползает по ней же, чтобы немного отдышаться. Сейчас он наверняка выглядит ужасно, но этот замечательный оттенок белой простыни продержится на его коже минимум пару дней. Хочется лечь и не двигаться. Он раздумывает, сможет ли трансгрессировать сейчас домой, не раскидав кусочки своего тела по всему городу, и почти решается, наплевав на возможность такого исхода. «Не будь идиотом». Ремус замирает посреди комнаты, чуть ссутулившись. Он не знает, чей голос сказал бы ему это — Лили или Сириуса. Вероятно, посмотрев на него сейчас, они бы произнесли это одновременно, а Джеймс бы просто смотрел этим своим встревоженным взглядом — он никогда не понимал способности Ремуса ненавидеть себя так сильно. – Ладно, – бормочет он, опускаясь вниз, чтобы завернуться в пальто, – ладно, хорошо. Призраки друзей мерещатся под веками, когда он закрывает глаза. Ремусу снится шелест гремучей ивы, собачий лай и тихие смешки с запахом лазарета. Когда он все же возвращается домой, на столе его ждут два письма. Ответ от Дамблдора и извещение от Министерства о назначенном через две недели слушании о передаче опеки.