I shall kiss thy mouth

День седьмой Сигаретный дым вился в просветах высоких и чрезвычайно узких окон. Тая, исчезал из виду под теряющимся вверху сводом. Но временная резидентка Собора вскоре бросила затею бесцельно разглядывать гулкое пространство. Ни никотин, ни одиночество в головокружительно огромном пустом здании не помогали унять волнение. Все Трагики-посыльные были в Городе, а последний посетитель ушёл давно и надолго. Никто не видел её в минуту слабости. И всё равно Аглая старалась держаться стойко, как всегда привыкла встречать крутые повороты обстоятельств. Получалось плохо. Потому что это было нечто совсем иное. Предчувствие невероятного. Можно сказать, чуда, хотя до сих пор она верила только в неумолимую судьбу, от которой наивно ожидать благосклонности без подвоха. Да и Артемий, зная об Инквизиторах, похоже, с момента их встречи был настроен аналогично. - Почему? Он смотрел ей прямо в глаза, когда передавал склянку. Первый за день после Каиных. Пальцы неловко соприкоснулись, встретившись, хотя должны были отдалиться после секундного контакта. Две перчатки - тонкая ткань и грубая кожа. И вторая явно не намеревалась так скоро отпускать бесценную ношу. Аглая предпочла не уточнять вопрос. Она догадывалась, что с учётом молниеносного распространения слухов в маленьком провинциальном поселении её тайна давно перестала быть таковой. Как бы то ни было, от такой прямолинейности всё равно становилось не по себе: оперировать с ложью, интригами и недосказанностями было куда привычнее. - Потому что нам нужны вещественные доказательства, что с эпидемией можно бороться, а Город - сохранить. Закон глух к одним только обещаниям. Нам уже не отменить государственное распоряжение о прибытии уничтожителей, но мы можем отсрочить радикальные меры. Пусть панацеи ничтожно мало, но она есть. Пока что этого более чем достаточно. Чувствовалось, насколько не хотелось ей снова срываться на непрофессионально-фамильярное "ты". А уж и того меньше - обсуждать причины своей неожиданно бескорыстной помощи. - Нет, ты не так поняла. Я имел в виду... - Гаруспик хмуро, но спокойно пояснил: - Почему ты вообще позволила мне её создать? Это же самоубийство... если, конечно, правдиво то, что говорят о твоей миссии. Он, наконец, осторожно отпустил склянку. Инквизитор, поднеся ту ближе, внимательно и молча рассмотрела мутное содержимое. Казалось, стало слышно даже тиканье площадных курантов. - Самоубийство... неоднозначное понятие. Иногда оно - бегство. Иногда - подвиг... - расплывчато заговорила Аглая. Все трудные моменты в её жизни встречали отпор риторикой, наполненной отстранённо-холодной красотой логики, и до сих пор это работало. - Утром, например, отсюда убрали тело девушки, бросившейся с балюстрады. Позже явились с повинной те горожане, которых не задерживали и не приводили в числе преступников, но они были уверены, что мор поразил землю за их грехи, и ждали наказания, более быстрого и милосердного, чем долгое гниение заживо. Я не отношусь ни к тем, ни к другим. Я лишь... Сказать "исполняю свой долг" было бы ложью. А глядя в эти пронзительно-честные, видящие насквозь глаза, хитрить не хотелось. Но отнюдь не из страха или смущения. Почему же?.. Неважно. - ...хочу избавить от истинного источника страданий хоть что-либо, прежде чем взойду на эшафот после неизбежного провала. Может быть, хоть так я искуплю то зло, что причинила моя сестра. Может, это вообще единственный шанс свободного выбора во всей моей жизни. - Но никто не посмеет сказать, что панацея создана без твоего участия! Ты исполнишь задание, с которым была послана. В конце концов, мне важен именно результат, а не слава спасителя; второе я готов отдать без сожаления, если увижу свой Город здоровым и целым... только бы это было осуществимо. В чёрных глубинах проницательного взгляда Инквизитора вновь заметалось беспокойной искрой то потрясение, которым ознаменовалась ещё первая их встреча. Смесь растерянности, изумления, непонимания и того самого чувства, которому она не могла подобрать определение. Целый день допросов и сбора информации - бред местных мистиков и безумцев, корысть феодалов, всезнающе-лицемерные поклоны театральной труппы, даже благоразумное молчание будущей Светлой Хозяйки - после всего сущим глотком родниковой воды должна была казаться подобная самоотверженность, любовь к родному Городу и обезоруживающая честность. Правда, вместо пресловутого освежающего глотка это, скорее, был ледяной ушат на голову. Здесь несомненно должен был скрываться подвох. Её либо провоцировали на ответную искренность, что она уже имела неосторожность себе позволить, либо посмели напоследок открыто издеваться над беспомощностью профессионала, ради официального предлога для казни посланного на невыполнимую миссию. - Позвольте, мне нужно побыть одной. Разобраться с полученными результатами и выводами. Продолжим завтра. - неожиданно отрезала Лилич после паузы. Выскользнувшие из темноты два белолицых Трагика с подобострастными ужимками проводили Артемия к выходу. День девятый Кровь была на руках, на одежде, на столе, на полу, на репутации и на всём пути долга. Бурах выжал в воронку аппарата сердечную мышцу. Несколько дополнительных надрезов - и тугой комок сдался силе опытных рук и правильных надрезов, напоив ржавую машину горячей тёмной влагой с неприятными сгустками отошедшей плоти. Больной степняк дёрнулся последний раз и замер, запечатлев агонию в мгновении, страшном своей незавершённостью, превратившейся в бесконечность. Но так он Потрошителя устраивал больше. Негоже во время ответственной работы отвлекаться на мысли, успел ли несчастный в подробностях рассмотреть зияющую рану в своей грудной клетке и остальную кровавую процедуру. Жертвы экспериментов менху оставались в сознании слишком долго, и, увы, не облегчало совести понимание, что заражённые и так обречены на куда более мучительную смерть, а удача могла бы спасти тысячи других. Только бы удостовериться, что единственная подходящая для этого кровь существует не только в мифах и в подземных недрах Боен... Но ни циничная в своей научной отстранённости медицинская практика, ни разочарования жизненного опыта не заглушили для него слова Исидора: один человек не менее ценен, чем целый народ. Артемий держался этой и многих других истин с детства. Даже когда узнал, что существовали и другие, такие же справедливые для своих последователей. Поворот колеса. Будь он утопистом, он бы и не задумывался, кто дожил бы до создания необходимого количества панацеи, а кто нет. Пусть ею и вовсе уже некого было бы спасать, сам факт достижения невозможного, выигрыша у судьбы - вот что оставалось важным. Будь он смиренником, он бы и не пытался. Но Бурах был верным сыном своего отца - более того, он был менху - и знал, что мир подобен телу: отсеки часть - навсегда останется калекой. Поворот. Даже если та кажется лишней. Даже если та нездорова и ампутация попросту необходима. Даже если принести что-то в жертву придётся в любом случае... Поворот. На месте умирающего мог быть отъявленный преступник, сам отнявший не одну жизнь. А мог быть любой из его подопечных, детей-беспризорников. Мог быть он сам. Поворот. Как человек чести, жертвовать он умел. Как продолжатель традиции, должен был. Но, видит Бодхо, не хотел. Ничем. Рычаг, кажется, заело. Оборудование слишком старое. Если бы только эта посланная Властями женщина и вправду смогла подсказать ему путь наименьших потерь... День одиннадцатый Ночь на дюжинные со смерти патриархов сутки почти ничем не отличалась от предыдущих. Немного больше работы с отчётами, немного меньше уверенности в грядущем дне - дне решающего Совета. Конечно, она волновалась. Но то, что для молодой женщины минимум эмоций - для государственного следователя предельный максимум. Аглая Лилич не сомневалась, что и при лучшем исходе Власти найдут способ избавиться от неё, пускай другой. Сколько времени жизни она способна выиграть и, главное, для чего?.. Сначала Инквизитор удерживала в самой далёкой и расплывчатой дали планов побег за границу, особо не вглядываясь в его направлении. Позорно, пусть, но учитель бы понял. А кроме него у неё не было никого, в чью сторону можно было бы оглянуться, скрываясь от преследования или восходя на эшафот. До недавнего времени. Наверное, единственной причиной, почему Аглая не бросилась в бега уже сейчас, не дожидаясь почти неизбежного поражения, был Артемий Бурах. Ему был дорог Город, и она пыталась спасти обречённое, словно саму себя. Ему было важно данное отцу обещание, и она вела его по тёмному пути древних поверий, где интуиции и горячему сердцу менху не хватало её логики и бесстрастного разума - ведь Данковский окончательно свернул на самостоятельную дорогу. Ему было необходимо оставаться здесь, и то же выбрала она, потому что каким бы коротким ни было оставленное ей время, она хотела провести его рядом с ним. Да и, в конце концов, куда бежать? Она не просто знала слишком много, что и погубило её. Она ведала правду Властей. В мире, ограниченном четырьмя давно прогнившими досками, не было надежды. Бессильная обида гасла, страх обесцвечивался, важнейшие вопросы оказывались лишь шорохом случайно опавших за ограду листьев. Оставалось держаться за последнее чувство, ещё отделяющие её от покорной безжизненности куклы. Инквизитор любила степного гаруспика, сколько бы ни медлила себе в том признаться. И благодаря этому ощущала себя настоящей, впервые с тех пор, когда прежняя хозяйка доверяла ей свои детские секреты. Скрип тяжёлой двери. И почему она ждала чего-то подобного среди ночи?.. А может, просто как раз слишком желала. В любом случае, нарушение тишины и уединения в компании официальных бумаг её не испугало и даже не удивило. Конечно, это был Гаруспик. Как обычно, усталый, но сейчас будто сломленный. Как всегда, в крови, но на сей раз в собственной. И так как на свидания в таком состоянии не ходят, Аглая понимала, что он проделал трудный путь через Город, полный мародёров и умирающих, явно не ради неё. Но вдруг? - Ты?.. - Как видишь. Зашёл за питьевой водой. Все остальные источники теперь в зонах заражения, а в полной темноте и в таком состоянии туда соваться не хотелось бы. Женщина поднялась с места. И пожалела, потому что нужно стало либо сделать шаг навстречу, либо притвориться поправляющей униформу и сесть обратно. Ни то, ни другое не смогло бы скрыть вызванное визитом небеспристрастное волнение. - Верю. Но... ты ведь здесь не только для того, чтобы утолить жажду, так? - Ну а иначе потащился бы я сюда? - ворчливо прохрипел в ответ Потрошитель. - Нужно омыть раны. Я сверг в поединке Старшину Уклада, убившего моего отца. Защита чести едва не стоила жизни мне самому. Всё, что я хочу теперь - дотянуть до Совета. Не потерплю, если судьба Города и моих союзников будет решаться без меня... А уж потом будь что будет. - Ты зря так говоришь: мы столько боролись... А теперь, если я правильно понимаю, заняв место Старшины, ты получишь личный доступ к подземной крови, и тогда не останется ничего, отделяющего нас от победы. И даже если мне не дадут разделить её с тобой, я умру спокойно. Ты... сомневаешься?.. Артемий нахмурился: - Ойнон сказал не доверять тебе. И Капелла уклоняется от вопросов - говорит лишь, будто ты что-то от меня скрываешь. Какую выгоду ты надеешься извлечь, я не знаю... но, к счастью, меня это и не волнует. Щель между плитами наполнилась мутной водой, тут же устремившейся навстречу неуверенно сдвинувшимся с места инквизиторским сапогам. Перекрыв мраморный фонтанчик, Бурах обтёр предплечье старой повязкой. Неторопливость и молчание ясно свидетельствовали, что продолжать разговор он желанием не горел. И всё же добавил: - ...Но я и не Старшина пока. Меня не пустят к источнику. Я ещё даже не Служитель, так как обязан принести жертву. - Какая же может быть более подходящей, чем пленяющий детские души и выкачивающий из-под земли заразу Многогранник? Под ним откроется новый колодец. А Уклад будет только благодарен за избавление священной в их понимании Земли от подобного паразита! - не выдержала и позволила себе нетерпеливо-отчаянную интонацию Аглая. - Благодарен, но не удовлетворён. Они говорят, это должна быть ты. Твириновый запах заметно отличался от наполнявшего воздух в Степи, хотя и не уступал в пряной резкости. Последние капли горькой спиртовой настойки ушли на дезинфекцию. Лилич сидела рядом с гостем, невольно морща нос, как несколькими днями раньше в студии Стаматина, но со знакомой с тех же пор тягой к тайне необъяснимой воли жалкой человеческой единицы в борьбе с судьбой. Артемий тянул дрожащую упрямством тетиву молчания; вопрос без ответа или ответ на невысказанный вопрос готовы были сорваться с неё стрелой в любую секунду. И, очевидно, дождались подходящей. - Объясни мне, наконец, за что же ты так ненавидишь эту треклятую Башню? - Истинную причину ты, возможно, вскоре узнаешь сам. Только я не хочу, чтобы ты её знал. - Так бы и сказала сразу. От количества лишних слов за последнее время меня чуть мигрень не замучила. - проворчал Гаруспик. Если раньше сарказм выдавал в студенте зрелую проницательность, то теперь лишь старил, довершая работу усталой осанки, запущенной щетины и свинцового ярма ответственности, превратившей несколько дней в несколько лет. Инквизитор, пренебрегая статусом, окунула в воду край тряпицы и помогла ему стереть с лица незамеченные остатки грязи и крови. Мужчина удивлённо повёл бровями, но больше ничего не сказал. Поискав что-то скрытое таким образом в неизменно пристальном взгляде менху, чёрные глаза приблизились, будто стремящаяся объять прямой яркий луч манящая темнота. - Нет. Не надо. Артемий осторожно, но твёрдо отстранился от чужих губ. - Не обижайся, но не сейчас. - продолжил он, поясняя. - Я слишком много работал с больными. Ойнон, должно быть, говорил тебе, как непредсказуем инкубационный период Песчанки, особенно у нас, коренных степняков. Велик риск, что я уже давно заражён. А все ничтожные запасы панацеи обязаны достаться моим юным Приближённым. Им ещё жить и восстанавливать Город. По ощущениям Аглаи, её щёки должны были залиться пунцом, словно у стыдливой барышни, но строгое лицо оставалось бледным и бесстрастно-холодным, как и её слова. - Да... Ты прав. День тринадцатый ...Низкие тучи, закрывшие и без того тусклое октябрьское солнце, обещали прибить дождём пыль и летающий пепел. Другой вопрос, стало ли бы от этого кому-нибудь лучше. Так не поят больного живой водой - так омывают покойника, которого в итоге всё равно забудут похоронить, в лучшем случае, бросив где-нибудь у обочины. Какая-то страшно очевидная логика была в том, что выжили в основном те, кто меньше всего делал для спасения Города. На Данковского во время Совета было ещё жальче смотреть, чем на Артемия с Кларой. Однако стены хмельного притона и богатых особняков защитили его единомышленников, и их голоса восполнили все слабые места аргументов. А мнения детей-беспризорников и отверженных преступников даже не собирались рассматривать всерьёз. О цене, которую пришлось заплатить, не говорили. Старались даже не думать, но не получалось - вспаханная снарядами земля о ней кричала. Все знали, сколько заражённых оставалось в домах, выживающих одной верой, что ещё день - и будет изготовлено достаточно панацеи, и отступят агония и смерть, и вскоре поселение продолжит тихую провинциальную жизнь в полной чудес и тайн Степи... Их обугленные тела вызывающим укором виднелись среди дымящихся руин. Словно по злой иронии, с Башни на огромную братскую могилу открывался особенно хороший вид. Эпидемия была остановлена, но чувство победы с утопистами отчего-то никто так и не разделил. В районе, где ещё вчера располагалось сердце промышленной половины Города - Заводы, она, никогда не бывав там раньше, узнавала неизменный запах железа и дождя, который сохраняла кожаная куртка постоянного посетителя вдали от тайного убежища. В лагере Артемия последний раз видели относительно давно. Очевидно, он не хотел ни с кем разговаривать, даже попадаться на глаза. И ушёл, не объяснив причин. Какой бы мужчина признался, что ему всерьёз тяжело видеть детские слёзы или принимать неправдоподобные соболезнования? Сутки назад они условились встретиться в заброшенном цехе, независимо от исхода. Гаруспику, в любом случае, нужны были дальнейшие рациональные советы, а Инквизитору - более продуманный план объяснения с вышестоящими представителями Закона. Не то чтобы теперь ему требовалось решать какие-либо задачи, кроме той, как обустроить беженцев посреди Степи, без еды и крова, а ей - готовиться к судьбе иной, чем звание государственной изменницы и позорная казнь. Просто исполнение обещания оказалось единственным, что можно было отыскать в сдавливающей вакуумом грудь пустоте вопроса "что делать дальше?". Он был дома, как и обещал, если пронизанный сквозняками и сыростью подвал был достоин называться домом, хоть и временным. Лежал на своей холщовой кровати, пропитанной кровью - и застарелой, и свежей, и ручьи последней брали исток во вскрытых с анатомической точностью венах мускулистых рук. Стальной внутренний стержень женщины надломился; это было очевидно, потому что колени и во всех смыслах твёрдо стоявшие на земле ноги незамедлительно последовали за ним. Да и мысли слушались плохо. Лилич опустилась у края, смертельно бледной рукой вытаскивая из алой лужи бумажный клочок. "Теперь неважно, смогу ли я принести жертву и кто ею будет: Уклада больше нет. И бесполезен факт успешного создания панацеи: уже некого лечить. Я хотел бы спасти твою судьбу, но, как видишь, не смог даже свою. Я предал отца, Приближённых, Уклад, ойнона, тебя - всех, кто мне верил. Я не сумел сохранить Город. И я никогда себе этого не прощу. Лучше умереть в безвестности, чем жить с осквернённой совестью. Надеюсь, ты поймёшь. Или нет... я ведь так и не узнал, способно ли что-нибудь растопить твоё ледяное инквизиторское сердце и воззвать к нему сквозь ставший привычкой обман. Я был готов стоять до последнего. Но в день Совета меня вызвали Власти. В Многогранник... Так что поймёшь или нет - неважно, но знаю точно: простишь. Больше мне ничего не нужно." Аглая смяла записку в истёртой перчатке. Кровь случайно капнула с промокшего края на холодные губы менху. "А мне - ничего, кроме тебя. Не Старшины, не свидетеля защиты, не героя-спасителя - просто тебя. Но я не успела это сказать..." Она склонилась и поцеловала их. С дрожью и жаждой, будто прильнувший к роднику скиталец после долгого пути. На сей раз он не сопротивлялся.