Карнавал Арлекина

По дороге к Ромке Андрей включил радио, и оттуда донеслись звуки легкомысленного, но ритмичного хита «Блестящих» — «Восточные сказки»: Мне подарков не дари, Жарких слов не говори, И в любви мне не клянись, А сначала ты женись. Господи, и здесь женитьба! Андрей вздрогнул, поежился и выключил радио, предавшись мрачным мыслям. Увеличил скорость, пробок уже не было, домчался почти мгновенно. Малиновский, открыв ему дверь, тут же снова уселся на стул. Недоразобранный чемодан валялся на кровати, которая навеяла на Андрея неуместные воспоминания. — Ромка, что стряслось, что это у тебя в руке? Ты пригласил меня, чтобы поскорее подарить мне сувенир из Праги? Не мог до завтра дотерпеть? — Жданчик, я всегда знал, что у тебя мания величия, но чтоб настолько… Нет, сувениров вон я набрал полчемодана, еще не распаковывал, потерпи. Согласись, ты не раз мне изливал душу, ныл о наболевшем. А сейчас тебе придется для разнообразия выслушать меня. — Не пугай, воды хотя бы выпить можно? — Валяй. Жданов налил себе в стакан минеральной воды, осторожно присел на краешек кровати и обеспокоенно взглянул на Рому: — Вообще-то ты мне не очень нравишься. — Вообще-то ты мне тоже. — Я серьезно. У тебя случаем какого-то послешокового осложнения нет? Лихорадки? Психоза? — Ага, кризис. Тридцатилетнего возраста. Опасаешься, что я стукну тебя этой статуэткой по голове? — Слушай, а я ведь ее узнал. Да она у тебя все жизнь на полке стоит! — Жданов, не ожидал, что ты бываешь наблюдателен. Ладно. Короче говоря, я полный дебил. — Может, все-таки частичный? Откуда вдруг приступ самобичевания? — Видишь этого Арлекина? И маску на стене? Гармонирует, правда? А знаешь, откуда эта статуэтка? Подарок Белки. — Кого-кого? — Жанны Бейлинзон. По прозвищу Белка. Самой умной девочки в классе, в которую я был влюблен. Мы учились вместе до старшей школы, а потом началась специализация: она пошла в химико-биологический, а я — в гуманитарный. И вот в восьмом классе она мне подарила на 23 февраля Арлекина, а я ей на 8 марта — деревянную сову. — Сову? — Символ мудрости. Сова на подставке с книжкой и чернильницей. — Ничего не понял. А выпить мне точно нельзя? — Жданов, умоляю, не сбивай меня, я и сам собьюсь. Видишь же, я немного не в себе. Уже завтра магия исчезнет, и перед всеми появится старый добрый Малиновский, циничный балагур и весельчак… — Так, объясни толком, что случилось. — Понимаешь, это она спасла меня в самолете. Выросла, выучилась, стала классным врачом. Ничуть не изменилась, кстати. Оказалась со мной в одном салоне. Вот такое совпадение. И она меня узнала, а я сделал вид, что нет! — Почему? Она в пятом классе взяла у тебя ластик и не вернула? — Андрюх, кончай. Впрочем, теперь понятно, что ты чувствуешь, когда я все время придуриваюсь… — Извини. — Знаешь, в каком-то смысле ты недалеко ушел от истины. — Малиновский встал и нервно заходил по комнате, размахивая статуэткой. — Только произошло это не в пятом классе, а в выпускном. В одиннадцатом. Мы из девятого сразу в одиннадцатый перескочили, как ты помнишь. — Помню-помню. Это вы перескочили, а я на год младше, мы уже никуда не перескакивали. — Я, ну, в общем… Жданов, извини, что там произошло, я не могу рассказать без пол-литра даже тебе, а пить мне после всего того, чем меня накачали врачи, пока нельзя. Короче, был один неприятный розыгрыш одноклассников, и я думал, что Жанна в нем участвовала. — Думал? Почему? — Ну да, мне казалось, все об этом знали. Тем более что розыгрыш был связан с ней. Все знали о моих «чуйствах». И я с тех пор больше с ней не общался и в школу после выпускного не приходил. — Господи, Ромка, что же такое случилось? Судя по всему, что-то страшное. И после той истории ты превратился в оборотня, тебя заколдовали, и лишь поцелуй прекрасной докторши способен тебя исцелить? — Давай, давай, смейся, паяц… — Эк тебя перепахало, однако, не ожидал… Но почему? Слушай, ну это жестокий подростковый розыгрыш. И ты что, все эти годы лелеял обиду? Возненавидел всех женщин скопом и решил на них отыграться? — C чего ты взял? — Ну сам посуди. Эти твои одноразовые женщины, как зажигалки… — Обидеть хочешь? Можно подумать, сам не такой? — Ты прав, извини, но я ведь, как ты знаешь, уже вышел из игры, а ты превратил в нее даже собственное жилище. — Жданов огляделся по сторонам, осматривая странные картины и постеры, занавески и лампы. Малиновский поставил статуэтку на полку и вопросительно поднял бровь. — Малиновский, ты меня, конечно, извини, но это же не квартира, это какой-то восточный будуар. И как я только раньше этого не замечал? — Поссориться хочешь? Не замечал, потому что тебе самому только того и надо было! — Слушай, но это же гениально! И маска… И книжка эта у тебя на этажерке… Восточные сказки… «Тысяча и одна ночь»… — А это тут при чем? — Ну ты же учился в гуманитарном классе, легенду помнишь? — Допустим. Этот, как его… Шахрияр застукал жену с любовником, казнил ее, обозлился и с тех пор каждую ночь проводил с новой женщиной, а наутро ее убивал… Так. Жданов, ты на что намекаешь? Я что, по-твоему, сексуальный маньяк? — Только на то, что в свете открывшейся сегодня информации у меня осталась последняя надежда: у этой Жанны должен прорезаться отличный талант сказочницы, чтобы она тебя заболтала и умотала бессонными ночами, а потом ты бы на ней женился и снял заклятие. — Издеваешься? — Но гипотеза действительно многое объясняет. Иначе зачем бы ты каждый день приводил сюда наложниц? Превратил собственную квартиру в… — Заткнись, а? — Послушай, но ведь ты мог бы… Не знаю… К психологу там сходить? — Гештальт закрыть? А ты пошел бы? — Куда? — Ну, к психологу? — А мне зачем? — А что, думаешь, незачем? Вот о том и речь. Перед незнакомым мужиком или теткой исподнее выворачивать, когда мы и друг перед другом-то все хорохоримся… В игры играем… — Ну хорошо. Скажи мне, сам себе психолог, что с тобой происходит? Чего тебя так колбасит? Неужели школьная любовь не ржавеет? Или тебя тогда просто задело за живое? — Да не знаю я, Жданов, не знаю! Может, действительно свербит этот, как его… незакрытый гештальт. Только как я ее увидел в зале ожидания — дышать не смог, понимаешь? У меня такого раньше не было. Может, даже аллергия моя на грецкий орех так сильно развилась поэтому. Ну, нечто вроде психосоматики… — Ну ты даешь, Малина…. — Андрей явно растерялся и не знал, как реагировать на обновленную версию старого друга. — А ведь понимаешь, у меня в мозгу после той дурацкой школьной истории сложилась четкая бинарная система: все они стервы — или дуры. Все. Чет или нечет. — Ну да. Tertium non datur. Третьего не дано. — Откуда ты столько латинских изречений знаешь, пижон? — Оставим в покое мое темное прошлое и вернемся к твоему. Что тебя больше всего волнует? — Понимаешь, может, я оказался неправ! Может, Жанна ничего не знала о розыгрыше. И вообще: знала или не знала, какая разница, она же спасла мне жизнь! А я, как свинья, еле спасибо выдавил. И притворился, что не узнал. — Не переживай, думаю, она списала все на шок. И что, теперь твое мнение о прекрасной половине рода человеческого заметно улучшилось? — Да ничего не улучшилось, просто мне надо найти ее и поговорить. Поблагодарить нормально и вообще… объясниться. А то нехорошо как-то. — Мда, Малиновский, раньше тебя не волновали нехорошие расставания с женщинами… Но, похоже, эта Белочка особенная. Ну так и в чем проблема? Думаю, найти ее будет несложно. Интернет на что? Тем более что ты упоминал, что Кира уточнила ее контактные данные? — Я соврал. Вернее, сказал тебе так, чтобы не развивать тему. Кира спросила Бел… Жанну, как ее найти, но та сказала, мол, не нужно, теперь мне помогут в больнице, все вопросы к лечащему врачу… — А у врачей скорой наверняка ее данные есть? — Уверен, есть, только ни я, ни Кира в суматохе их не взяли. Да и не дали бы нам, думаю… — А в самолете же она наверняка заполняла же форму какую-то, чтобы ей разрешили аптечкой пользоваться? — Да, Жданов, все-таки не зря я попросил тебя не пить. Трезво мыслишь. Наверняка заполняла, да только как нам получить к ней доступ? — Ну а в Интернете ты искал? По имени и фамилии? Жанна Бейлинзон, реаниматолог? — А ты как думаешь? Искал, конечно. Первым делом. Тишина. Наверное, она замуж вышла, фамилию сменила… — Ромка, погоди. Найдем мы твою таинственную спасительницу. А она одна вообще была? — Нет, с ней рядом еще одна женщина, подруга, видимо, тоже врач. Они вроде с конференции возвращались… — Значит, надо найти в сети информацию о конференции реаниматологов в Праге, проходившей в это время, посмотреть имена и фамилии участников… — Идея хорошая. Так с кондачка у меня не вышло, но можем еще попробовать. — Попробуем, конечно. Малиновский, ты, главное, не отчаивайся. Если что, можно и дополнительные связи задействовать… Через людей отца… — Спасибо, друг. Вот поэтому я к тебе и обратился. Ну ладно, время позднее уже, тебе небось ехать пора, Кира рвет и мечет. Я ей обещал долго тебя не задерживать. Извини, что отвлек тебя от ужина с Кирой. — Наоборот спас. Ты даже не представляешь, насколько вовремя ты позвонил. Я ведь к Кире так и не доехал. И, боюсь, уже не доеду. — Рисковый ты парень, Андрюха. Чую я, что-то еще произошло после нашего разговора в больнице… — Много всего. Но давай уже завтра поговорим. Ты ведь приедешь в компанию? — Приеду. К началу рабочего дня, как штык. И сувениры привезу. — Вот завтра и поговорим. Я к себе поеду. Да, удивил ты меня, Малина… — Есть у меня ощущение, что завтра настанет мой черед удивляться. По дороге домой Жданов написал покаянную эсэмэску Кире и отключил мобильный. Он думал о странной исповеди друга и о том, что его гламурная квартира, предназначенная для легких сексуальных утех, уже второй раз за последние дни внезапно стала местом, где возможны и серьезные, откровенные разговоры, где обнажаются не только тела, но и души. Словно Катя «взломала» ее, разбила весь этот глянец просто тем, какая она есть. Андрей вдруг вспомнил, как глубоко, честно и с какой все понимающей болью она говорила с ним на пороге этой самой квартиры, а он испытывал лишь досаду за ее мучения и робость и совсем не чувствовал ее состояние… «Это все не мое…» «Я всего боюсь…» «Я очень устала от этого…» «Все это неправильно…» Катиных чувств и переживаний он в тот момент до конца не осознавал, отмахивался от них, снисходительно выслушивал, весь такой блестящий, лощеный, однако она снова, как тогда в гостинице, будучи сама настоящей, пробудила и в нем что-то настоящее — словно сняла шелуху или… зажгла его погасшую от ветра свечку своей, как в крестный ход на Пасху. Жданов, приехав домой и попивая виски, все обдумывал это неожиданно всплывшее сравнение, вызванное детскими воспоминаниями о походах с родителями в церковь в пасхальную ночь, и обнаруживал, как под толстыми слоями кожи что-то оживает, просыпается, начинает покалывать и ныть. Где-то в районе сердца… В это время Ромка, закончив разбирать чемодан и ложась спать, тоже думал непривычную думу: почему ему так нравилось говорить и писать гадости про Пушкареву? Она сперва напомнила ему Белку и этим вызвала его восхищение и страх: умная, в очках и с комплексом спасительницы. Но Белка красивая, а… А Катя тоже, судя по фотографиям в журнале, оказалась красивой — где же были его глаза мужчины, маркетолога, сотрудника модного дома, наконец? А просто он сам стал одним из гогочущих подростков, которые окружали его в школе. Которые смеялись над его же брекетами. В основном девочки. А он мальчик. Переросток. Выбрал, так сказать, путь наименьшего сопротивления. А еще, конечно, заподозрил Катю во всех грехах… А теперь тень инструкции так и висит над всеми ними… Малиновский уставился на постер с кучей губ над кроватью и вдруг испытал острое желание его сорвать. Оба пообещали друг другу выспаться — и оба так и не сомкнули глаз. Оба испытывали похожие ощущения. Вроде бы ничего особенного пока не происходило, однако оба чувствовали, что нечто старое неумолимо рушилось, нарождалось новое, неизвестное, и было страшно, болезненно и некомфортно. Но и старое не спешило сдавать позиции, и новое было еще слишком хрупко. Оба будто физически ощущали их борьбу. В обоих страх хаоса, в который вот-вот может превратиться их жизнь, удивительным образом соседствовал с азартным предвкушением свободы. И это бодрило.