Время всё решит

— И почему я должен слушать такую дуру? Слова невидимым ножом проходятся по сердцу, оставляя рану глубокую, кровоточащую: кровь из неё сочится густыми каплями, и их падение эхом отражается в ушах, оглушает. Эмили отводит глаза от Селлоу, цепляясь взглядом за разбитый каменный пол крипты. — А ты жесток. — Глухо отзывается девчонка, все же решаясь поднять глаза на слизеринца: ком в горле едва даёт продохнуть. Метафорический нож рикошетит и в Руди, задевая сердце и душу, но боль от раны вызывает не опустошение, нет — кровь в венах начинает вскипать и тихо шипит, разбиваясь об пол, а глаза блестят неестественным фиолетовым. Остатки сознания кричат, что нужно сдержаться, попробовать решить всё мирно, словами — прямо как учили родители, но парень затыкает их грубо, покуда самоконтроль трескается и лопается, разлетаясь на мелкие осколки, отдаётся зудом в костяшках. Селлоу мог сколько угодно оскорблять его — выдержал бы, стойко принял удар. Но не Эмили. Не посмеет. Девчонка не сразу осознаёт происходящее: приходит в себя лишь тогда, когда Уильямс кулаком проходится точно по скуле слизеринца; от неожиданности тот отшатывается, не удерживается на ногах и приземляется на холодный пол крипты. Руди не отступает: вжимает Селлоу в пол, крепко держит за ворот рубашки, вновь и вновь проходя кулаком по мальчишескому лицу. Себастьян бьёт одной рукой наотмашь, другой тянется к палочке в кармане. Эмили не успевает разнять их — Селлоу удаётся выкрикнуть «Диффиндо!», и заклинание косо проходится по виску когтевранца слева, оставляя глубокий порез. Руди отшатывается с шипением — Эмили, наконец, разнимает мальчишек: поднимает когтевранца и отступает вместе с ним на пару шагов назад, становясь впереди, пытаясь стать барьером между ними. Себастьян поднимается на ноги, отряхивая пыльные края мантии: ссадина под глазом уже начала опухать, предвещая скорое появление синяка. Он смотрит на них с ненавистью, но больше — за плечо пуффендуйки. — Прекратите, вы оба! — Голос девчонки дрожит и срывается, а сердце мечется меж двух огней, отбивая бешеный ритм в груди. — Прав был дядя на твой счёт. — Злобно шипит Руди у неё за спиной; рукой он зажимает рану и жмурит левый глаз, но глядит всё равно злобно, волком на слизеринца. — Болван помешанный! — Хватит! — Снова влезает Эми, видя, как вновь загорается Себастьян, готовый высказать ответную грубость; она берёт Уильямса за запястье, сжимая его, чтоб тот не вздумал ещё чего ляпнуть или сотворить. — Выдохните оба уже и идите спать. Пуффендуйка утягивает Руди к выходу из крипты за собой; слышит, как Селлоу вслед бросает им тихое «больное чудовище» — и поскорее выводит Уильямса прочь, чувствуя, как тот напряг запястье, готовый вернуться и продолжить их с Себастьяном увлекательную беседу. Они останавливаются в атриуме у фонтана — Эмили, наконец, отпускает руку друга, и тот садится на бортик. Девчонка поворачивается к нему и подходит ближе, убирая его руку от лица, пытаясь оценить ущерб. Рана почти перестала кровоточить, но выглядел Уильямс всё равно жутко: от виска и до самого угла нижней челюсти тянулся след из уже подсыхающей крови, размазанный по скуле и щеке; капая, та пачкала ворот рубашки и пиджака, добавляя жуткости картине, на которую, благо, смотреть из-за отбоя было некому. Эми пытается помочь, но Уильямс убирает её руки от себя — поначалу резко, с какой-то грубостью, но после более аккуратно, видимо, приходя в себя и успокаиваясь. Они стоят так друг напротив друга: Руди держит её ладони в своих, оставляет на коже следы от перемазанных кровью перчаток; Эмили же смотрит в сторону, чувствуя, как ком снова возвращается к горлу. Оба не могут найти слов, не знают, с чего начать — да что там, не знают, стоит ли вообще пытаться начинать. И всё же, первым нарушает тишину Руди: — Я не хотел его бить, — тихо начинает он, говоря на выдохе, — но он обозвал тебя. — Я просила о помощи? Эмили отзывается с укором, поднимая глаза на друга: тот смотрит виновато, с раскаянием, и девчонка немного оттаивает, принимая его стремление защищать близких. Даже друг от друга. Руди хочет ещё что-то сказать, открыв рот, но снова закрывает его, опуская глаза вниз. Ярость перестала застилать глаза, и теперь голос разума назойливо стучал в раненом виске в ритме пульса ненавистью к самому себе, к своим поспешным решениям и действиям. Эхом отражаются от стенок черепушки девичьи крики и просьбы остановиться, а брошенные вслед слова Себастьяна ядом расползаются по венам, доходя до сердца и холодя его, заставляют мелко вздрогнуть. — Пошли спать. Завтра станет легче. Эмили говорит, словно ставит точку в треклятом сумбурном сочинении — точку жирную, больше похожую на чернильную кляксу, капнувшую с кончика пера, перекрывающую последние пару букв. Руди не сопротивляется. Принимает это решение за единственно истинно верное — и они расходятся, каждый со своим камнем на душе, каждый со своим проклятием. Воздуха не хватало — лёгкие будто забила холодная вода, обжигая и вытесняя собою всё, покуда они погружались всё ниже, на дно. «Время решит» — тревожно бьётся мысль в голове у Эми, отражаясь и ударяясь о другие мысли, словно запертая птица в клетке. Время всё решит.