С точки зрения вечности

      Лондон. 2 декабря 2005 года.       Вальс Хачатуряна для танца новобрачных точно был выбором родителей его подруги. Приторно-тошнотворные цветочные духи на запястьях почти всех собравшихся дам неприятно ласкали обоняние. Сверкающий бальный зал семьи Паркинсон. Шум. Гул. Шампанское. Знакомые мелькающие лица.       День предвещал быть интересным. Возможно, даже самую малость эпичнее, чем другие. Ведь если судить по разлетевшимся на весь магический мир заголовкам и первым полосам «Пророка», то это было чуть ли не событием года. Если не десятилетия.       «Пэнси Паркинсон и Гарри Поттер: свадьба или неудачная шутка?»       Смахивало на последнее, но наяву являлось первым.       Драко Малфой с превеликим удовольствием, как и большинство находящихся здесь, счёл бы это шуткой, если бы не был живым свидетелем всего происходящего, и его внутренний скептик подавился бы шампанским только от фразы: «Объявляю вас мужем и женой». Но он собственной персоной сидел на свадьбе Избранного, наблюдая уже несколько минут за исчезновением и хаотичным танцем пузырьков дорогого шампанского в фужере, находящемся у него в руках.       Его лучшая подруга не могла терпеть трёх вещей: мямлящих мужчин, плохой маникюр и дешёвый алкоголь. Поэтому в качестве этого игристого вина он даже не сомневался. Как и во всём, что происходило вокруг него, тоже. Хотя если бы ему лет десять назад кто-нибудь рассказал, что он будет присутствовать на этой свадьбе десятилетия, Малфой не преминул бы указать на тупость и убогую фантазию собеседника.       — Скучаешь, мой друг?       Определённо да.       Пэнси подлетела к нему, подбирая складки пышного платья после очередного танца с… а Драко и не заметил с кем. Сейчас она была весела и слишком жизнерадостна, если сравнивать её с той нервной женщиной, что предстала перед ним утром — он до конца жизни будет припоминать ей кинутую в него туфлю.       — Нет, — Малфой сделал первый за вечер чопорный глоток напитка из пузырьков, — и не заставляй через полчаса повторять это уже в четвёртый раз.       — Ну, Драко.       Он не позволил самой неугомонной женщине, которая получила это звание буквально сегодня утром, несмотря на столько лет дружбы, ухватить его за руку и снова попытаться вывести себя на танцпол.       Малфой не хотел, чтобы Пэнси чувствовала себя… так. Но она чувствовала. Эту зубодробительную ответственность за своего упрямого, одинокого и — как вбила себе в голову — несчастного друга. Возможно, он и казался белой вороной на этом празднике жизни. Чужом празднике. На котором его очень сильно хотели видеть, а то бы сам Малфой с удовольствием провёл время с большей пользой, ведь ещё три зелья, что находились в разработке, требовали тестирования. Зелья, которые могли бы спасать жизни.       — В печали и радости, болезни и здравии... — цокнул, указав взглядом на золотой ободок, украшавший безымянный палец уже не Паркинсон, — любовь до гроба, Пэнс? — это прозвучало издёвкой. Но не для неё — для него.       Как напоминание о прошлом, которое почти зарубцевалось, и всё, что о нём напоминало, осталось сиять голубым распустившимся маком на его запястье. Символом проклятой вечности. Символом бесконечной — сука! — любви. Знаком истинной пары. Родственной души. И если многие в этом мире считали благословением найти свою пару, то по прошествии стольких лет у него уже почти повернулся язык назвать этот цветок… проклятьем.       Но он ли заставлял его пульс учащаться?       Драко окинул подругу напускным благодушным взглядом, поставив где-то на подкорке сознания галочку. Подчеркнул перемену её настроения. Он этого не добивался, но привычка сыграла за него. Пэнси, словно по щелчку невидимого тумблера, переключилась на серьёзную, почти строгую невозмутимость:       — Да, Драко. Именно, — голос её звенел подобно разбившемуся хрусталю, но бокал в его руках был вполне цел. — Я предполагала, что теперь ты в полной мере и со всей ответственностью можешь меня заверять, что знаешь в этой жизни всё, — женщина левой ладонью похлопала его по плечу. — Как когда-то давно.       Как когда-то давно…       Его взгляд отрешённо бродил по залу, пока не завис на Блейзе, разговаривающем с Поттером. Друг улыбался с хитринкой, но доброй и в его стиле очаровательно... едкой улыбкой. Холёный и вышколенный. Он считал, что нет ничего лучше рубашек и парочки расстёгнутых пуговиц у накрахмаленного воротничка. И если бы он сейчас узнал, что Малфой ненароком расстроил их лучшую подругу в такой важный для неё день, то ему было бы не избежать жалящего заклинания или чего-нибудь похуже.       Он сжал бокал, и из уст уже готовы были вылететь слова извинений, но Драко вдруг осознал, что за его плечом не было никого.       К чёрту! Успеется.       Малфой заметил, как Поттер, отвлекшись на секунду от разговора с Блейзом, отсалютовал ему бокалом через половину зала. Этот Избранный не превратился в его закадычного друга. Ничуть. Но, отсалютовав в ответ, блондин вспомнил, что хоть их шрамы, нанесённые обоим небезызвестной всем Гермионой Грейнджер, не идентичны, однако очень похожи.       Он зажмурился. Произнести это имя даже в мыслях было похоже на ожог от раскалённой кочерги.       Пэнси была абсолютно права в своей мнительности и настороженности, также как и в дружеском беспокойстве за него. Хотя знала, что Драко не поблагодарит её. Ведь кто беспокоится за дом, когда тот уже превратился в пепел? Когда дом начинает гореть — да, когда он в процессе — поздновато метаться, а когда перед вами пепелище — всё. Долой бесполезные чувства, да начнётся движение вперёд!        Не горевать над пеплом его научила она. Или они оба этому научились за время, что были вместе?       Драко хотелось верить, что он уже давно собрал этот продукт отхода в кулачок и, осторожно дунув на него, отправил по ветру.       Отставив почти нетронутый бокал на столик, он встал. Невольно пойдя на поводу подруги, его взгляд искал ту яркую, манящую, немного вызывающую, без преувеличения сексуальную блондинку, что кидала зазывающие взгляды на него уже два часа. Она была красива, движения её казались плавными и аккуратными, пальчики, всё время поправлявшие выпадавшие локоны, прекрасно смотрелись бы на его чле… плечах. Драко встретился с её лазурным взглядом и ещё раз подумал, утверждая ту самую мысль: она была чертовкой. Но не его. Ведь это не она.       Голос виновницы этого бала-маскарада продолжал навязчиво звучать в его голове громче шума в зале:

Как когда-то давно…

6 февраля 1997 года.       Он втягивал воздух сквозь сжатые зубы.       Малфой на грани бессознательного, на запрограммированном дьявольском инстинкте сделал последний сильный толчок, почувствовав наконец мимолетную свободу от напряжения. Женские пальчики, впившиеся в его плечи, вернули его атрофированному миру подвижность ощущений.       Десять минут седьмого показывало на часах, которые они с Пэнси опрокинули с тумбочки ещё в начале ночи.       Паркинсон отрывисто дышала ему в шею, и когда она отцепила свои ногти от его раскаленной кожи, Малфой, перекатившись на спину, окончательно смял простынь под собой.       — И так каждый раз…       Пэнси, поняв, о чём в послеоргазменом состоянии бормочет её друг, лишь насупилась, мечтая зарыться в объятия одеяла, сброшенного на пол.       — Прекрати нести бред.       Она не отрывала взгляд от скомканного одеяла.       — Можно подумать, что я не прав и ты не бежишь ко мне в постель каждый раз, когда видишь, как твой обожаемый…       Девушка резко села на край кровати и поморщилась, опустив ступни на холодную кладку пола. Она выглядела как взъерошенная кошка.       — Много ли ты знаешь, — голая спина её напряглась, и Малфой в дерзком порыве провёл указательным пальцем по женским позвонкам; она судорожно выдохнула, — об этой жизни.       — Много, — поймав её дрожь, он усмехнулся, заключив непоколебимое и неоспоримое: — Всё, — категорично и самодовольно.       Пэнси могла его самоуверенностью осветить всю Англию.       — Ой ли, — закатила глаза она, что-то пытаясь вспомнить. — Ты точно не разбираешься в маггловских шахматах, — о них в гневе говорил Блейз пару недель назад, когда Драко одержал двадцать четвёртую победу над ним на магической доске. Видимо, поэтому она вспомнила об этом и, прикусив губу, выдала непредсказуемое: — И в любви, Малфой.       — Что это за херня, Паркинсон?       Он прочертил пальцами дорожку по её спине, и ладонь с глухим ударом упала на матрас, когда Пэнси, резко вскочив, кинула в его озадаченную физиономию одеяло с пола. И гневно, даже немного с ехидцей поставила ультиматум:       — Вот когда познакомишься с этими двумя вещами, то я, возможно, поверю, что ты знаешь всё об этой жизни, — насмешка разлилась свинцом в его теле, отдаваясь треском где-то в темечке, и Малфой лишь наблюдал за наспех одевающейся слизеринкой. Одной из очередных. Но не очередной из всех. Она что-то выпаливала ещё, но он уже прикрыл глаза, желая перезагрузить мозг перед долгим и нудным днём. — Советы, блять, и осуждения от тебя — это грань моей добродетели… Это уже слишком… Как он…       Когда дверь за истеричкой захлопнулась, Малфой перевернулся на бок. Одеяло сбилось где-то в районе его бёдер, и он, подобрав подушку под головой правой рукой, медленно, словно не желая видеть то, что точно увидит, открыл глаза. Всё ещё на месте, на левом запястье. Всё также в замирающем ожидании своего часа находился чёрно-белый бутон.       Драко сжал губы. Хоть бы его час никогда не наступил и он не узнал, что это за цветок.       Но слизеринец дико ошибался, надеясь, что судьба, Бог, Мерлин или провидец его услышат. Малфой убедился в их равнодушии к его желаниям спустя два дня. В тот вечер, когда его потянуло в библиотеку. В то самое время, когда большинство студентов шли на ужин в Большой зал, вспыхнувшая догадка о том, где может содержаться подсказка к починке исчезательного шкафа, снедала его и доводила терпение до точки кипения. До такой точки, что он не вспомнил бы, как добрался быстрым шагом до пункта назначение и кто на этом пути с ним здоровался.       Единственным человеком в той части библиотеки, в которой он искал фолиант, была Гермиона-заучка-Грейнджер. Она сидела как изваяние, достаточно строгое и холодное, чтобы походить на статую с книжкой в руках. Может, Малфой что-то пропустил, и в библиотеке установили ей памятник. Он бы с удовольствием подписал его. В мыслях завертелось несколько вариантов, и «не видящая берегов в своём зазнайстве грязнокровка Грейнджер» — обходил все остальные на сто двадцать очков.       Драко продолжил рассматривать стеллажи, которых в этом крыле было пять, и успокоился, заметив, как указательным пальцем гриффиндорка почесала свой нос.       В тиши пристанища книг не было ни голосов, ни посторонних запахов, помимо горечи пергамента и пыли.       Чей-то взгляд преследовал его движения.       Драко слышал свои редкие шаги; то, как Грейнджер перелистывала страницы, их гулкие неравномерные выдохи, и, уняв подозрительность, пошёл глубже к дальним стеллажам.       Он задумался, смутно припоминая имя автора…       Что-то на «д» или «ж».       Джозеф? Джереми? Жорж?       Драко рассматривал корешки книг. Эта маленькая ниточка, гипотеза — не факт даже, что верная — могла дать надежду на несколько спокойных дней перед очередным откатом к настройкам долбаного Пожирателя. Малфой любил решать сложные задачи, но ненавидел, когда это не получалось… Когда он тратил непозволительно много времени на какой-то пустяк. Хотелось бы и правда поставить настолько мощные блоки окклюменции, чтобы уверовать в то, что его новое задание — лишь пустяк.       Следующие мгновения чёрно-белой колдографией отпепчатаются у него на сетчатке надолго, если не навсегда.       Палец занесён над затвором.       Вот он достал одну из предполагаемых книг и, развернувшись, стал рассматривать стеллаж напротив — десятки и сотни книг перед ним. Его голову занимали мысли о необратимом будущем, планы и слова Того-Кого-Нельзя-Называть. Он услышал шорох сбоку и было принял уже это за разбушевавшуюся фантазию, когда в нос ударил аромат кардамона. Терпкий, резкий, подавляющий.       Благодаря заслуге своей молниеносной реакции он перехватил мельком скользнувший за углом стеллажа локоть и, сдавив его, потянул на себя.       Добыча от неожиданности вскрикнула. Ладонью заткнув рот девушки, он яростно вжал хрупкую фигурку в книжные полки. Малфой, почувствовав прикосновение её дыхания на своей коже, услышал хлопок упавшей из его рук книги и поднял над головой девушки вторую руку, сжимая тонкое запястье. Он словил взглядом пронзительные, немного ошарашенные карие радужки Грейнджер в миллиметрах от себя.       Она следила за ним? Зачем? Хотя это вполне закономерно.       Щёлк.       Звон в ушах. Тепло, разлившееся по телу.       Свечению его запястья предшествовало лёгкое покалывание, и только тогда Малфой заметил яркую вспышку у их рук. И она, к сожалению, была не от фотоаппарата, сделавшего запоминающее колдо, и что ещё печальнее — ему не понадобится зелье для проявки, чтобы видеть эту картинку в кошмарах. Ему не понадобится проявлять эту колдографию и оживлять её, потому что даже без запечатлённого кадра он запомнит растрепавшиеся каштановые пряди, щекотавшие ему нос, и взлетевшие в шоке тёмные брови Грейнджер.       И то, как медленно распускались цветы на их запястьях.