На пути к падению

— Это всё? — Думаю, да, — сказала Белль. — Но ещё разок подмести напоследок не повредит. Мистер Голд оказался очень любезным — и никаким не тираном, как предостерегала её Руби. «Лучше приходи в отцовский магазин до хозяина, кто знает, что он может попытаться прикарманить, стервятник!» Теперь они стояли перед магазином её отца, последние из его коробок и документов сложены в машину Белль. Позади них на городской площади кипела жизнь — там готовились к надвигающемуся Осеннему фестивалю. В спины им летело эхо голосов и музыки, а повернувшись, Белль могла разглядеть всполохи оранжевых, красных и жёлтых украшений, гирлянды и тыквы. Но рядом с ней стоял «стервятник», хорош собой в своём длинном чёрном пальто, шерстяном шарфе и с тростью с золотой рукоятью. Он вился поблизости, да, маячил рядом, пока она разбирала оставшиеся от отца в цветочном магазине вещи. Но его слова были мягкими, а сам он – добр и деликатен. Пригласил рабочих, чтобы вынесли тяжести, перепроверил с ней всё, что нужно было сохранить, а что — выбросить. Голд даже пришёл на похороны её отца, принёс искренние соболезнования. Да и в любом случае, что ему могло понадобиться в старом магазине? Точно не затхлые и плесневелые ветхие горшки, составленные в углу, и не дисковый телефон, которым отец упрямо пользовался до самого конца. — Ещё разок, — эхом отозвался он, и они снова вошли, оставляя шум подготовки к фестивалю за дверью. Они пересекли совершенно опустевший магазин, тени от стеллажей да опавшие лепестки — вот и всё, что осталось. Не во что было ткнуть, нечего подвинуть. Остались одни воспоминания. — Папа любил подремать вон там, — сказала Белль, указывая туда, где раньше стояли отцовские стул и стол. — Пока я торчала у прилавка, управляясь со всем в одиночку. Он и телефонные звонки мог проспать. — Как некрасиво с его стороны, — с улыбкой заметил Голд, и Белль нравилось это в нём. Что он позволял ей жаловаться, не одёргивал, что она плохо говорит о мёртвом, какими бы сдержанными ни были её замечания. Он как-то упомянул, что с его собственным отцом у него были напряжённые отношения, и Белль было приятно, что они в этом похожи. — День Святого Валентина всегда был хуже всего, — продолжила она. — Роз по самые уши. А практически каждая свадьба требовала пионы, которые вечно были не в сезоне. Голд хмыкнул в ответ, проходя вдоль стены и щёлкая выключателем, который как будто ничего не включал. — Я слышал, у вас был талант к цветочным композициям для похорон. Ирисы, подходящие под цвет глаз усопшего. Услышав это, Белль заморгала, почувствовала, как вверх по шее ползёт румянец. — Да. Слабая попытка облегчить боль семьи. — У вашего отца были бледно-голубые глаза, полагаю? Судя по цветам, которые вы подобрали для него? — Да, — ответила она, и румянец пополз выше. — Городу недоставало ваших талантов, моя дорогая. Белль опустила глаза. Она уехала из города много лет назад на учёбу, потом нашла работу в библиотеке в Бостоне. А теперь вернулась — чтобы завершить отцовские дела и вступить в должность сторибрукского библиотекаря. — Видимо, теперь всем придётся наслаждаться моими библиотекарскими талантами. — Несмотря на невесёлые обстоятельства, — сказал Голд, подходя ближе, — приятно, что вы вернулись. Здание сотряс порыв осеннего ветра, и Белль укуталась в пальто поглубже, несмотря на то, что слова Голда отчего-то согрели её. Она откашлялась, заправила за ухо выбившуюся прядь. — Что вы будете делать с магазином теперь? Он махнул рукой. — Со временем кто-нибудь его арендует, сейчас желающих нет. Уверены, что не хотите обустроить его под себя? Под книжный магазин, быть может? Мысль была заманчивая, но Белль покачала головой. — Мне и с библиотекой хватит забот. Кроме того, меня предупреждали, что не стоит оказываться перед вами в долгу. Он улыбнулся — в его улыбке было что-то тёмное, что-то загадочное, и Белль невольно улыбнулась в ответ. — Все меня о вас предупреждали, знаете, — сказала она, придавая голосу заговорщический тон. — Даже не стану спрашивать, кто именно, — хмыкнул Голд. — На ум не приходит ни единой души в этом городе, кто не мог бы поделиться с вами каким-нибудь предупреждением на мой счёт. Она пожала плечами, не собираясь никого выдавать. — Как бы то ни было, они ошибались. Я искренне благодарна вам за помощь; и с папиным магазином, и со всем остальным. Он кивнул, посерьёзнев. — Хотите… воспользоваться моментом, побыть здесь наедине с собой? Я могу выйти, дать вам немного времени, прежде чем всё будет кончено. Белль заморгала, услышав это предложение, и сунула руку в карман, крепко стискивая ключи от магазина. Это последний раз, когда она так делает, не так ли? Последний раз, когда она чувствует, как их зубцы впиваются в ладонь, последний раз, когда она может постоять в этой комнате, вздыхая и скучая по отцу. — Спасибо вам, — сказала она, и он кивнул, направляясь к двери. Мистер Голд, не такой уж всё-таки и стервятник. Едва различимый шум предпраздничной суеты продолжался вдалеке, влетев в магазин, когда Голд вышел. В своём роде символично, подумала Белль: жизнь продолжалась, пока она, печальная, торчала в магазине. Голд помогал ей, отвечал на звонки от мэра, настаивавшей, что Белль как новая библиотекарша должна помочь там-то и тут-то на фестивале. Нет, говорил он, у неё только что умер отец, ей нужно время, нужно привести дела в порядок, нужно, чтобы её оставили в покое; поможет, когда будет готова. Он говорил всё то, что сама Белль сказать боялась, и за это она была ему бесконечно благодарна. Она закрыла глаза. Попыталась выбросить из головы трость и костюм, длинные волосы и острый нос, попыталась воспользоваться моментом, как он и предлагал. Всё было нормально. Всё было в порядке. Папа уже долго болел и теперь наконец обрёл покой. Прошлое, каким бы полным страданий, полным радостей оно ни было, осталось в прошлом. Память о нём могла продолжать класть ноги на стол, которого больше нет, могла откидываться на спинку стула и дремать хоть целую вечность — теперь никакие телефонные звонки его больше не потревожат. Белль сделала вдох, ещё раз стиснула ключи в ладони и вышла. Снаружи продолжал бушевать октябрь, свежий ветер носил листья по чёрным улицам, поднимал в серое небо. Подготовка к фестивалю продолжалась тоже — голоса, призывающие закрепить то и это, нельзя, чтобы что-то сдуло, боже, неужели буря надвигается? Белль улыбнулась этому шуму, кутаясь ещё глубже в пальто и глядя, как мистер Голд терпеливо ждёт снаружи, как всегда хорош собой. Ладони покоятся на трости, спина непринуждённо опирается на её машину. Мелочь, но было в ней нечто интимное, отчего внутри у Белль что-то перевернулось. Из окон машины выглядывали её дела на вечер — последние коробки с документами и безделушками из магазина, готовые быть тщательно перебранными, как только она привезёт их домой. Один беспорядок в обмен на другой. В её новой квартире всё ещё царил бардак — из-за коробок отца и её собственных, после спешного переезда. Одно дело сделано, пора переходить к следующему. Она вздохнула и протянула ключи от отцовского магазина мистеру Голду. — Ещё раз спасибо. Я правда не знаю, как вас отблагодарить. За вашу помощь. За всё. Он кивнул, аккуратно беря ключи длинными пальцами, кладя их в карман пиджака. — Не стоит благодарности, мисс Френч. Я рад, что смог быть полезен. Белль сложила руки на груди, прислоняясь к машине с ним рядом. — Дело не только в этом. Не только в магазине и в том, что вы нашли мне квартиру. Не только в том, что вы… защищали меня ото всех. Вы были мне другом в это тёмное время. Спасибо вам. Он слегка улыбнулся, побарабанив пальцами по трости. Слово «друг» как будто повеселило его. — Мисс Френч, я… — начал он, не глядя на неё, и не договорил — резкий порыв ветра подхватил его слова, бросил осенние листья на капот, раздувая полы его пальто, раздувая подол её юбки. Белль покраснела и прижала ткань к ногам, краснея ещё сильнее, когда Голд потянулся помочь ей пригладить юбку. В процессе он оказался к ней ближе, настолько близко, что она смогла разглядеть цвет его глаз и вспомнить самый прекрасный цветок, который она подобрала бы для него, когда настанет время. — Янтарный мак, — задумчиво произнесла она. — Хм-м? Боже! О чём она только думает! Она потрясла головой, прогоняя мысль, а Голд тем временем снова подал голос, стискивая её за локти. — Поезжайте домой, — сказал он, по-прежнему оставаясь близко, не отодвигаясь. — Согрейтесь. Камин у вас в квартире теперь работает, так? — О, да, спасибо, что прислали Лероя, он мигом со всем разобрался, — ответила она. — Спасибо. Ещё раз спасибо. За всё. Спасибо, — теперь она вела себя глупо, повторяя одну и ту же фразу, попав в ловушку этой его мягкой улыбки, виднеющегося золотого зуба, резко очерченной линии челюсти, когда он повернул голову. — Думаю, «спасибо» уже достаточно, — сказал он, слегка скривив губы, снова позабавленный. Наверняка считает её глупой. Он так и не отодвинулся, продолжал не отодвигаться, и насколько же идеально равны они были, стоя вот так рядом: она на высоких каблуках, он со своей стройной и тонкой фигурой, его глаза на уровне её глаз, её руки — где-то возле его груди, пока его руки всё ещё держат её за локти. Легко было притвориться, что они одни, что всего в каком-то квартале от них нет целой толпы горожан. Легко повернуть лицо, коснуться своим носом его — движение, от которого её глаза засияли, округлились от того, как он уставился на неё в ответ. Стоило ли шевельнуть ртом, разомкнуть губы, приподнять подбородок? До сих пор с ним всё было легко, может, и это будет так же? Мгновение они стояли, скованные осенней прохладой. Но где-то вдали раздался раскат грома, заставляя горожан закричать, заставляя развешенные ими гирлянды беспорядочно замигать, заставляя Белль и мистера Голда отступить друг от друга. — Буря надвигается, — сказал он, и его голос звучал так же отстранённо, как раскат грома. — Поезжайте домой, — повторил он, — согрейтесь. Позаботьтесь о себе, позаботьтесь об отцовских вещах. Доброй ночи, мисс Френч. Момент, чем бы он ни был, миновал. Белль попрощалась с мистером Голдом, села в машину, наблюдая, как его чёрное пальто растворяется в сером небе, чёрной улице, праздничных огнях. Поднесла пальцы ко рту, касаясь того места, которого его губы не коснулись, а когда дрожь в руке наконец унялась, завела мотор. — Господи боже, что со мной не так? — прошептала она в пустоту. ----- Буря так и не пришла. Белль слышала её, видела, бушующую где-то над лесом, под луной. Ну и жуть! И ей нравилось это, нравилось настроение, которое создавала буря, пока она зажигала пламя в камине, включала комфортный октябрьский фильм, облачалась в огромный свитер и леггинсы. Идеальное настроение для того, чтобы в спокойствии и уюте разобрать оставшиеся отцовские бумаги. Дальше по плану шла чашечка чая и, возможно, тёплый хлеб и суп, если появится желание. На экране перед ней мелькал Чарли Браун, доносились восклицания, что Огромная Тыква вот-вот появится, мягкая мелодия пианино уносила Белль в счастливые детские воспоминания, пока она сидела, пристроив ноги на кофейный столик, а последние отцовские документы — к себе на колени. Почти-поцелуй с Голдом то и дело прокрадывался в её мысли, хоть она и пыталась это пресекать. Пыталась отвлечься, листая документ за документом, завершая отцовские дела, проверяя, чтобы между счетами за коммунальные услуги и заказами на цветы не затерялось ничего важного. Но слова начинали сливаться воедино, и она уже теряла концентрацию, с телевизора переключаясь на фантазии о его запахе, о цвете его волос. Он был так добр, он был так любезен, да что с ней такое? Но ещё он был так хорош собой, и всё смотрел на неё таким взглядом, всё позволял небрежные касания, всё говорил ей на ухо слова ободрения, всё… — Ладно, — сказала Белль вслух. — Одна фантазия. И всё. Потом приходи в себя. Она вздохнула, отложила бумаги, чтобы откинуться на диван, закрыла глаза. Провела ладонями по лицу, по вискам и позволила себе это маленькое проявление гедонизма. Ветер снова поднимается, но Голд притягивает её к себе ближе, зарывается лицом ей в шею, и она ахает. Он едва ощутимо прикусывает её за горло, а потом поднимается выше, улыбаясь ей своей кривоватой ухмылкой, той, которую она так любит. Его нос снова касается её — она первой подалась вперёд на этот раз или он? Неважно; он наклоняет голову, накрывает её рот своим, открывает её губы своими, ласкает её языком, движения осторожные. Постанывает и вздыхает ей в рот, обхватывает руками за талию, тянет на себя, пока она не оказывается совсем близко, под его пальто, её грудь прижата к его груди. А после он улыбается ей — улыбкой тёмной, застенчивой, янтарные глаза моргают, глядя на неё, и — Ну всё, — сказала она, прерывисто дыша и заставляя последний образ покинуть её разум. — Хватит себе потакать. Теперь за работу. Это янтарь всё испортил. То неловкое воспоминание о вырвавшейся у неё фразе, глупая романтизация его цветком. Она коротко отчитала себя, прежде чем снова сложить отцовские бумаги в стопку, сесть и приняться за работу. Вдали продолжал рокотать гром, время от времени сверкала молния, ещё один чек, ещё один счёт-фактура, ещё один заказ на цветы. Счёт за воду, доставка роз, чек на ожерелье, счёт-фактура мэру, счёт за электричество, заказ на бегонии, стоп, Ожерелье? Стоп, стоп, Что? Белль отлистала документы назад, вытащила тот, что выбивался из общей массы, вчиталась. Чарли Браун жаловался на гадости вместо сладостей, камни вместо конфет, пока она пыталась понять, что читает. О боже. Он его продал. Она поняла это не сразу — пришлось перечитать несколько раз. Выцветшая краска, небрежные подписи. Кассовый чек, на солидную сумму, гораздо крупнее, чем, по её мнению, было бы возможно за такую вещь. Платёж её отцу в обмен на ожерелье, ожерелье её матери, то, которое она носила каждый день. То, в котором она была похоронена. Теперь, судя по всему, оно находится в собственности Р. Голда, владельца ломбарда и антикварной лавки. Или находилось пять лет назад, на момент продажи. Что оно делало на этом чеке? Недавняя фантазия Белль увяла, растворилась, и на неё обрушилась реальность всего того, что она пыталась сдерживать эти последние несколько недель. Папа умер, и при жизни он был таким чудесным, но одновременно и таким ужасным. Папа умер, и всё же вот он — его ужасность простёрлась из могилы, производя на живых последнее впечатление. — Продал, — одними губами произнесла Белль. — Папа его продал, — повторила она, не веря в это, и глаза защипало от слёз, а где-то далеко-далеко и давным-давно маленькая девочка кричала, что Огромная Тыква никогда не появится. --- Всю ночь она крутилась и вертелась под раскаты грома. Буря так и не явилась, как не явился и сон. Теперь, осенним утром, Белль стояла перед его лавкой, с тёмными кругами под глазами и чеком в папке под мышкой. У неё было дело к мистеру Голду, стервятнику. Лавка не была украшена к Осеннему фестивалю, в отличие от прочих магазинов — ни тыквы на крыльце, ни огоньков над входом. Впрочем, у лавки был свой собственный октябрьский вид — с её тёмными осенними оттенками и мрачной дверью. Это заставило Белль вздохнуть, заставило закрыть глаза. Всего лишь прошлым вечером она представляла, как целует его, позволяла себе фантазировать, как он покусывает её за шею, притягивает ближе. Его лавка была каким-то странным продолжением этой фантазии, но теперь, когда она узнала то, что узнала, этот образ казался горьким. Осенний ветер снова накинулся на неё, и она покрепче прижала к себе папку и вошла в лавку. У прилавка уже стоял посетитель, но при виде Белль лицо Голда посветлело. — Мисс Френч, — поприветствовал он, заставляя посетителя обернуться с отчаянным выражением на лице. — Полагаю, на этом наши дела окончены, доктор Вейл, — сказал Голд, даже не глядя на него и не сводя глаз с Белль. — У меня другие клиенты. Доктор Вейл запротестовал, но Голд жестом велел ему убираться и пригласил Белль войти. — Чем обязан такому удовольствию, мисс Френч? — поинтересовался он, принимая её пальто и позволяя себе при этом провести ладонями по её рукам, и он что, понюхал её волосы? Эта мысль обрадовала бы её, взволновала бы, не будь она так поглощена мыслями о том, что лежит в папке. — В чём дело? — спросил Голд, замечая её настроение, когда она повернулась к нему лицом. Белль не знала, с чего начать. Взгляд никак не мог остановиться на чём-то конкретном — на его милой лавке или его озадаченном лице, так что она протянула ему папку. — Я кое-что нашла, — просто сказала она. Он принял папку, нахмурив брови, и повёл Белль в заднюю комнату, предложил сесть. Сам он уселся за стол напротив, открыл папку и стал читать. А потом долгое время ничего не говорил. — Вы это помните? — спросила она. — Помню, — ответил он, закрывая папку и подталкивая обратно к ней. Белль не стала её брать. — … оно ещё у вас? — Ожерелье? Да, — ответил он. Она поджала губы. Голд не сделал движения подняться, достать пресловутое ожерелье, и она задумалась, где именно в лавке оно лежит. Выражение его лица было нечитаемым — не непроницаемым, но и не открытым больше, без того тепла, которое оно излучало, когда она пришла. Белль стиснула руки, впиваясь ногтями одной руки в ладонь другой. Её фантазия витала где-то на задворках её мыслей, а вместе с ней — то, как он поприветствовал её, коснулся её рук, её волос. Может, и он фантазировал о чём-то прошлым вечером, после их почти интимного момента на осеннем ветру. Какая теперь разница? Теперь, когда его лицо стало холодным, когда он прочёл то, что лежало в папке. Белль ещё крепче впилась ногтями в ладонь и произнесла то, что боялась произносить всё утро. — Это было ожерелье моей матери. Голд перестал хмурить брови, поднимая их в знак понимания. — А, — сказал он. Он откинулся на спинку стула, заставляя Белль осознать, что сама она сидит на самом краешке. Она тоже отодвинулась, но никак не могла разомкнуть руки, не могла заставить ногти перестать впиваться в ладони. — Я нашла это прошлым вечером, среди отцовских документов. Я не знала, что он его продал. Голд ничего не ответил, на его лице появилось ожидание, что она скажет дальше. — Моя мать, — продолжила Белль, — она каждый день носила это ожерелье. Мы были не самой богатой семьёй. Мне непросто осознавать, что оно стоило так много. — Стоило, — медленно ответил Голд, облизывая губы. — Стоит. Именно столько. Где-то над Белль пробили часы, заставляя её подпрыгнуть. — Почему, Голд? — спросила она, собираясь с мыслями. — Почему оно стоит так дорого? Что в нём такого? Он тяжело вздохнул, провёл рукой по волосам. — Вы правда хотите спросить меня об этом? — Да. Очевидно, этого было достаточно, чтобы вытащить моего отца из долгов, на тот момент. Он даже отправил мне в том году кое-какие деньги, чтобы я могла поступить в магистратуру. Я хочу знать. Голд пристально уставился на неё с тяжёлым выражением на лице. — Чёрный опал, — сказал он. — Редкий. Из одного региона в Южном Уэльсе. Белль помолчала. — Откуда у моей матери вообще нечто подобное? — Боюсь, это вопрос к вашим родным. — Нет, — отозвалась она. — Их больше нет. Тяжесть этого заявления повисла в воздухе между ними. Голд медленно поднялся, направляясь к шкафу за своей спиной, заполненному коробочками и безделушками. Повозившись со связкой ключей, которую он достал из кармана, он отпер один отсек шкафа и вытащил чёрную бархатную коробочку, не знакомую Белль. Однако внутри, когда Голд открыл её, когда поставил на стол между ними, оказалось именно оно. Чёрная шёлковая лента, чёрный камень в серебряной оправе. Материнское ожерелье, которое она не видела столько лет. Бель сглотнула, протянула руку, чтобы коснуться оправы. — Он выглядел расстроенным, когда продавал его? Он выглядел… так, как будто это было тяжело? Голд вздохнул, снова усаживаясь. — Я не помню, мисс Френч. — Но он же должен был… почему вы позволили ему продать это вам? — Он не упоминал вашу мать, если вы намекаете на это, — сказал он, и по его лицу мелькнуло что-то тёмное. — Но это же должно было как-то на него повлиять. Как вы могли купить что-то у того, кто казался обезумевшим от горя? Голд откинулся назад, тьма на его лице сгустилась. — Вы слишком хорошего мнения о своём отце. Кроме того, взгляните на мою лавку. Каждый предмет здесь, каждая безделушка когда-то были кому-то дороги. Почему я вообще позволяю кому-то что-то мне продавать? Почему у меня вообще есть бизнес, если не благодаря отчаянию тех, кто больше не может сохранить свои ценности, какие бы сентиментальные чувства к ним не питали? Он снова встал, кладя ожерелье на место, закрывая коробочку. Белль даже не подержала его в руках толком. Она чувствовала, что к глазам подступают слёзы — ну до чего же неловко. — Голд, пожалуйста, — она сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь собраться. — Мой отец не имел права продавать вам ожерелье моей матери. — Имел он на это право или нет, он это сделал, — ответил Голд, запирая отсек и пряча ключи в карман. — Причём достаточно давно, чтобы срок давности любой вашей возможной претензии по этому поводу истёк. Белль прищурилась, раскрыв рот. — Распространённая проблема в моей сфере деятельности, как вы можете себе представить. И как я уже сказал, я не был посвящён в историю ожерелья до того момента, как ваш отец принёс его мне. — Но теперь всё изменилось. Теперь вы в курсе. Пожалуйста, вы должны его вернуть. Голд фыркнул. — Я ничего вам не должен, мисс Френч, — сказал он, подаваясь вперёд и понижая голос. — Кроме того, ожерелье не вернёт вам матери. Как и отца. Внутри неё вспыхнула обида, а Голд снова встал, на этот раз отправляясь в переднюю часть лавки. Белль вытерла лицо, разгладила юбку и последовала за ним. — Он не имел права продавать его вам, — повторила она, появляясь за его спиной. — Однако он продал, — отозвался Голд, резко обернувшись и тем самым заставив её вздрогнуть. — Как мы уже выяснили. И я заплатил за это немалую сумму. Как вы уже знаете. Вы вообще пришли бы сюда, если бы не видели цены, Белль? — Что? — переспросила она, делая шаг назад. Это был первый раз, когда он назвал её по имени, и каким же презрением сочился его голос. — Вы так настойчивы. Так эмоциональны. Интересно, не притворяетесь ли вы? Пришли бы вы сюда, если бы не увидели, сколько денег можно выручить за это ожерелье? Белль побледнела, чувствуя себя так, словно ей отвесили пощёчину. — Я пришла не из-за этого. Она стояла на своём, подходя к нему ближе и ближе, пока он не оказался спиной к стене, пристально глядя на неё сверху вниз и стиснув зубы. — Вы должны понять, — сказала Белль, позволяя себе вторгнуться в его личное пространство. — Мы похоронили мою мать в этом ожерелье, Голд. Ему хватило любезности изобразить искренний шок. — Вы уверены? Она кивнула. — Я в последний раз поцеловала холодную щёку моей матери, а на шее у неё был этот камень. Я его помню. Как он практически смотрел на меня. Долгое время Голд молчал. Потом поднял руки, положил их ей на плечи — места, которых он касался, начинали гореть. — Отчаяние заставляет людей идти на странные поступки, Белль. Даже страннее, чем та мрачная правда, на которую вы намекаете. — Что может быть мрачнее, чем мой отец, раскапывающий могилу моей матери ради дорогого ожерелья? — спросила она, делая шаг назад, стряхивая его ладони. — И того факта, что вы практически помогли ему в этом? — Вы обвиняете меня в серьёзном преступлении, — ответил он, его голос снова сделался низким. — Значит, вот что вы думаете обо мне на самом деле? — А что ещё я должна думать? Вы отказываетесь возвращать его мне. Голд фыркнул, покачал головой. — Я не могу просто отдать его вам, Белль, учитывая, сколько я за него заплатил. От вас бы потребовалось дать мне нечто равноценное. Настала его очередь наступать. Белль раскрыла рот, уперевшись спиной в стеклянную витрину — деваться ей было некуда, а он подходил всё ближе. — Пожалуйста, — вот и всё, что она смогла выдавить. — Пожалуйста? — Пожалуйста. — Куда же делось всё ваше красноречие? Я вынудил вас прибегнуть к простой мольбе? — Да. Пожалуйста, верните мне ожерелье моей матери. — И вы думаете, всё будет вот так легко? «Пожалуйста» будет достаточно? — А что тогда? — спросила она, пытаясь отодвинуться, но он был слишком близко. — Что вам вообще может от меня понадобиться? Вы сказали, что вам нужно нечто равноценное. — Да. За всё нужно платить, дорогуша. К этому времени вы уже должны были это знать, учитывая, что весь город вас неоднократно предупреждал. На мой счёт. — У меня ничего нет. Мне нечего вам дать. — О, я бы так не сказал. Его руки почти что обхватывали её; одно движение — и он прижал бы её к витрине. — Так скажите мне. Что я должна сделать, чтобы получить назад ожерелье? Она посмотрела ему в глаза, но снова не смогла прочесть их выражение. Что-то тёмное, что-то печальное, что-то выжидающее. — Оказать мне услугу, — сказал Голд спустя некоторое время. — Услугу, — повторила она. — И что это значит? — Это значит, — ответил он, облизывая губы, — что вы будете должны мне услугу. Деяние или поступок в обмен на эту доброту, которую я к вам проявлю. — Доброту, — выдавила Белль. — Услугу. Услуга может означать что угодно. Это может означать мизинец моей правой руки, это может означать мою квартиру. — Всё, что я захочу. Тогда, когда захочу, — сказал он и что, улыбнулся? — Это может означать моё тело, — продолжила она, повышая голос. Голд сощурился, его улыбка исчезла. — Ваше мнение обо мне падает всё ниже. Вы правда так обо мне думаете? — спросил он, делая шаг назад. — Что я стал бы просить о подобном? Белль закатила глаза. — Вы только что предположили, что я пришла сюда из жадности и желания обогатиться. Не притворяйтесь, будто вы сами выше настолько же ужасных обвинений. Он покачал головой. — Из всех тех вещей, что вам обо мне говорили, неужели никто не предупредил вас о такой ловушке? — Нет, — признала она. — Но разве вы так не делали? Ни разу? — Никогда, — ответил Голд, опуская подбородок, и тьма на его лице снова начала сгущаться, резче, чем раньше, и он словно решился на что-то, снова сделал шаг вперёд, отрезая пути к отступлению. — Но, возможно, самое время начать. Вот о какой услуге я вас попрошу. Стану тем, кем, как вы боитесь, я являюсь. Хотите получить ожерелье — раздвиньте передо мной ноги. Белль разинула рот от его слов, от его наступления. — Шокирует, не так ли? Мои губы, мой член между ваших прелестных ножек? Вы готовы заплатить такую цену, дорогая Белль? — Вы себя вообще слышите? — запинаясь, произнесла она, и лицо Голда исказилось — от печали, от боли. — Вчера мы… — и она не смогла продолжить, не смогла вернуться к тем чувствам, которые испытывала к нему ещё вчера. — А сегодня вы… вы ужасны. Он издал тяжёлый вздох. — Вот теперь вы наконец понимаете, кто я такой. Обычное чудовище, — согласился он, почти кланяясь. — Но не отталкивающее, я надеюсь. Предложение остаётся в силе, дорогуша. Просто ответьте себе — насколько сильно вам нужно это ожерелье? Белль не стала отвечать. Она вырвалась из его лавки, оставляя его стоять и глядеть ей вслед. Где-то позади неё, когда дверь лавки за её спиной захлопнулась, по стеклянной витрине ударила пара кулаков. — Господи боже, что со мной не так? — простенал его голос в пустоту.