На пути к падению

Ах-ха-ха-хахахахахахахахахахахахаха!!! Белль как раз закрывала библиотеку, когда за её спиной раздался взрыв дьявольского хохота, заставляя её подпрыгнуть, заставляя плотнее закутаться в пальто. Она резко развернулась и увидела подвешенного танцующего аниматронного скелета, радостно хихикающего, что так напугал её, — красные глаза сверкают, руки и ноги беспорядочно дрыгаются. Она рвано выдохнула, гадая, кто, ради всего святого, повесил сюда эту проклятую штуковину. Руби, наверное, решила над ней подшутить. Белль дождалась, пока скелет закончит танцевать и хохотать, понаблюдала, как он затихает. Жизнь покинула его, и он снова превратился в простое изображение смерти. Белль прикусила губу и направилась вперёд, по пути от души стукая скелет по ноге, от чего он снова зашёлся смехом. Осенний фестиваль был намечен на завтра, и Сторибрук тщательно, с головы до ног украсили к неистовому празднованию осени, Хэллоуина, октября. Белль нравилось всё это, правда нравилось, но мысли у неё были заняты другим. Весь город готовился к завтрашнему дню — оставалась всего ночь до большого события! Но сегодня, сегодня состоится её большое событие, её большое волнение. Она чувствовала себя словно провод под напряжением, готовый вот-вот вспыхнуть, рассыпаться искрами, настолько она нервничала. Пляшущий скелет едва не стал для неё последней каплей, так она была взбудоражена! Она сделала ещё один рваный вдох, пытаясь успокоиться, пытаясь расслабиться. Снова закуталась в пальто, убедилась, что сумка надёжно покоится под мышкой. Сумка эта относилась скорее к категории дамских, чем таких, которые берут с собой на ночь, но Белль попыталась вместить в неё всё, что понадобится ей этой ночью у Голда дома. При этой мысли её желудок сжался — она как будто собиралась на дружескую ночёвку, и ничего больше. Люби меня, попросила она. Притворись, что любишь меня. Она понятия не имела, как это будет выглядеть, когда оно начнётся или почему она вообще об этом попросила. Ты знаешь почему, произнёс голос в её голове, и она закрыла глаза и зашагала по дорожке. Вдалеке раздался раскат грома, той самой бесконечной бури, которая так и не разразилась над городом. Может, сегодня ей это всё же удастся: с неба начал накрапывать дождик. Белль подняла голову, прикрыла лицо рукой, заслоняя глаза от мороси. Капли падали в такт её сердцу — лёгкому и торопливому стуку под рёбрами. Дорога к дому Голда, расположенному далеко от центра города, была крутой, и дождь и сумрак сделали путь лишь мрачнее. Поднимаясь по холму, Белль укуталась поплотнее в пальто, чувствуя себя маленькой, чувствуя себя бесплотной. Кто она такая, колотилось её сердце, тук-тук-тук, чтобы просить о любви, а не получать её свободно? Вместе с призраками, следовавшими за ней по пятам, это заставляло её торопиться, какими бы угрюмыми ни были её шаги. Дождь продолжал идти, постепенно набирая силу и скорость, и Белль тяжело выдохнула. Она провела ладонью по лицу, мокрому и в потёках, и прикусила губу. Когда придёт — будет выглядеть как мокрое чучело, не женщина, а клубок нервов — кто захочет любить такое? — Необязательно идти одной, — внезапно произнёс его голос, а его рука внезапно схватила её за локоть. Белль ахнула, поворачиваясь к возникшему с ней рядом Голду. Прямо как тот скелет, он едва не заставил её подпрыгнуть. Она не слышала ни его шагов, ни его трости. Должно быть, их заглушил дождь — или гул её мыслей. Наверное, он только что закрыл лавку на ночь, наверное, видел, как она закрывала библиотеку. Его лицо и волосы казались такими же мокрыми, как её собственные, вниз по носу, по щекам в рот стекали дождевые струйки. Им, казалось, овладевала та же нервная энергия, и дышал он тяжело — не то от того, что догонял её вверх по холму, не то по той же причине, по которой она сама не могла выровнять дыхание. Он выглядел так, словно хотел что-то сказать, даже облизал губы, приготовившись, — она проследила глазами за этим движением. Однако вместо этого он взял её ладонь, глядя на неё со странным выражением на лице, возможно, ожидая, что она отдёрнет руку, и положил на сгиб своего локтя, словно присоединяя к себе. Белль приподняла брови, но возражать не стала. — Ты готова? — спросил Голд. Она кивнула, дыхание оставалось частым. Вместе они медленно зашагали к его дому. Бок о бок, нога в ногу; дух общности, который они делили так давно, вернулся и с лёгкостью воцарился между ними, пока они, склонив головы, шли через дождь. Походка Голда была неровной, но уверенной, трость придавала ей особый ритм. Он не раз приваливался к Белль по дороге, и она позволяла ему это, время от времени приваливаясь к нему в ответ. — Это не больно? — спросила она спустя некоторое время. — Каждый день ходить по этой дороге? Туда-сюда? Она не стала поворачиваться, чтобы взглянуть на него — как следует разглядеть его из-за пелены дождя всё равно не получилось бы, но он выдохнул через нос — словно слегка улыбался, слегка посмеивался, позабавленный. — Я не каждый день хожу пешком. Но достаточно часто, да. Когда увидишь мой дом, думаю, поймёшь. Белль хмыкнула в ответ на его слова, гадая, что он имеет в виду. — Это же лучший дом в Сторибруке, полагаю? Дом самого мистера Голда? — Думаю, так, — сказал он, замедляя шаг. — Настолько, что я рискну предположить, что ты согласишься, как только его увидишь. — Значит, ты добровольно подвергаешь себя боли? Только ради того, чтобы иметь самое лучшее? Голд мягко фыркнул. — Не лучшее, нет. Не из-за того, что он лучший. Но для меня он лучший, за его красоту. Которая, конечно, субъективна. — Красоту? — переспросила она. Он остановился, и Белль остановилась вместе с ним, моргая, когда он повернулся к ней. На его волосах, на лбу собрались бисеринки дождя, и когда он коснулся её подбородка, коснулся воды, стекающей по её лицу, она замерла. — Если я чем-то и известен, Белль, то это страстью к красивым вещам. И готовностью проделать самый тяжкий и болезненный путь, чтобы заполучить их. Она подалась ближе, чтобы услышать его, и тепло его тела вдруг оказалось совсем рядом. Ответ заставил её зардеться, и она отвела взгляд, не до конца готовая встретиться с Голдом глазами после этого признания. Они продолжили путь, впереди замаячил наконец его дом. Белль снова ахнула; Голд оказался прав. Прекрасный викторианский особняк, огромный, величественный, яркий, настоящий. Действительно очень красивый, а ведь они ещё даже не вошли внутрь. — Там живут призраки? — спросила она, когда они поднялись на крыльцо, стряхивая воду с волос, с пальто. — Только я, — ответил Голд, хитро улыбнувшись, и Белль невольно улыбнулась в ответ. Внутри его дома было тепло, угрюмо, мрачно, почти как в его лавке, дом словно был продолжением Голда. Он помог ей снять пальто, и она задрожала, наблюдая, как он пристраивает его на вешалку рядом со своим. Голд повернулся к ней лицом, и она прикусила губу. Он покосился на сумку, которую Белль держала под мышкой, но никак не прокомментировал это. — Итак, — сказал он. — Итак, — сказала она, обхватывая одной рукой себя за локоть. С её волос капало ей на плечи, ему на полы. Голд проследил взглядом за каплями, а потом улыбнулся, хмыкнул и встряхнул собственными волосами. — Давай-ка раздобудем полотенец, — сказал он. Белль тоже засмеялась, поднося ладонь к волосам. Вместе они поднялись по лестнице, Белль краем глаза замечала вещицы, от которых у неё перехватывало дыхание и загорались глаза. Роскошные картины, великолепная мебель, причудливые штуковины, изящные статуэтки. — Красота, — рассеянно произнесла она, проводя рукой по перилам. — Красота, — согласился он, не сводя глаз с неё. Услышав это, она почувствовала, как её уши горячеют, в животе снова что-то сжимается, а сердце колотится быстрее. Голд подошёл к шкафу в коридоре, достал полотенце ей и взял одно себе. — Моя спальня там, — указал он, и она проследила за направлением его руки. — Там есть смежная ванная. Можешь воспользоваться ею на своё усмотрение. Я сам воспользуюсь этой, — продолжил он, указывая дальше по коридору. — Разденься до комфортного тебе уровня, и я вскоре к тебе присоединюсь. От его последней фразы, от того, как он сушил волосы полотенцем, от того, как кивнул, прежде чем развернуться и уйти, вверх по её горлу поползла волна эмоций. Белль сглотнула её, промокнула полотенцем волосы и вошла в его спальню. Там было мило, ну конечно, чёрт побери. Она отвернулась, игнорируя плюшевое покрывало, массивное изголовье кровати, глубокие цвета комнаты, готовой вот-вот поглотить её, и вошла в его ванную. Она не знала, до какой степени раздеваться. Она думала, что раздевать они будут друг друга, или по крайней мере так было в её фантазиях. Что эти фантазии стоят теперь, когда она уже у него дома, а он где-то за дверью? Он там тоже раздевается до комфортного ему уровня, каким бы он ни был? Стоит ли ей залезть под покрывала и спрятаться, пока он не пришёл, стоит ли раздеться догола? Возьмёт ли он её лишь раз и решит, что этого будет достаточно? Нет, нет. Всю ночь, так он сказал. «Столько раз, сколько смогу». Быстро почистить зубы, причесать волосы. Белль разделась, не глядя на себя в зеркало, небрежно поставила сумку на длинную столешницу, сложила одежду внутрь. Разденусь до белья, решила она — незамысловатого и без оборок, но это всё же был лучший её комплект. Простой и прозрачный, тёмно-синий, достаточно соблазнительный. Ей нужна была толика смелости, которую предлагала ткань. Она закрыла глаза. Попыталась воскресить в уме свои фантазии, одну из них, любую, какую угодно, чтобы справиться с этим моментом. Она хотела этого, напомнила она себе, и уже чувствовала, как между ног пульсирует от мыслей о предстоящем. Она дотронулась до себя, пытаясь успокоиться, пытаясь дышать, пытаясь фантазировать. Он стоит перед ней, опускает руку, готовый расстегнуть свои… Он стоит перед ней, мягко улыбается, тянется к её… Он стоит перед ней, открывает рот, хмурит брови, смотрит на неё, говорит… Он стоит перед ней, он Она тяжело вздохнула. Фантазии отказывались приходить; теперь, когда этот миг стал реальностью, мозг отказывался рисовать что-то кроме его образа. Всё, что представало сейчас перед её глазами, — лишь его образ. Того, в лавке, разозлённого, излагающего своё предложение. Того, берущего её руку на тротуаре под дождём, лицо доброе и умоляющее. Белль заставила себя взглянуть в зеркало, видя своё лицо и видя лицо его — странное сочетание двух, сливающихся воедино. Человек, которым они оба были, в этом самом зеркале, вздыхал и дрожал. Она вышла из ванной. Голд уже был в комнате, сидел на кровати, уперев локти в колени и свесив голову. Когда Белль вышла, он поднял взгляд и, увидев её, распахнул рот. Взгляд его был ужасно тяжёлым. Белль моргнула и обхватила себя руками, одной прикрывая живот, второй — грудь, ладонь положив на плечо. Он медленно встал, глаза изучали то, что рукам оказалось не под силу спрятать. Её ноги, её трусики, её пупок. Сам он почти не разделся, заметила Белль, остался в рубашке с закатанными рукавами, расстегнув несколько пуговиц сверху, — рубашке, до сих пор заправленной в брюки, чёрт бы его побрал. Она ещё крепче обхватила себя. — Это комфортный тебе уровень? — спросила она. — Ты явно сняла с себя больше, чем тебе комфортно, — отозвался Голд с какой-то болью, с благоговением в голосе. Он подошёл к ней, протягивая руку и кладя её на лежащую на плече ладонь Белль. Она замерла под его прикосновением, оказавшимся гораздо теплее, чем она ожидала. — Я думала, ты этого захочешь, — сказала она. — Я хочу тебя, — сказал он таким голосом, что она едва его расслышала. — Ты дрожишь. Да, да, она дрожала, он наконец касался её, а у неё перехватывало дыхание, и ей было ужасно неловко. — Просто нервничаю, — сказала Белль так, будто это был страшный секрет. Он убрал руку, оставив нависать над ней. — Ты всё ещё можешь отказаться, Белль. Я не стану тебя заставлять. Не стану принуждать. Он не станет, если она так скажет, она это знала, но его веки так отяжелели, а его тело было так близко. Она сделала вдох, от которого всё её тело сотряслось. — Я не отказываюсь. Я не хочу отказываться. Просто я нервничаю. Это же естественно, правда? Кроме того, мы согласились. И ты, и я. Я хочу, чтобы ты вернул ожерелье моей матери. Я здесь. Я хочу это сделать. Он ничего не сказал, сам рвано выдыхая, закрывая глаза, делая шаг назад. Пытаясь собраться, осознала Белль. Она мимолётно встревожилась, что отказаться может он. — Мне кажется, ты собиратель, — выпалила она и протянула руку, хватая его за ремень. Голд удивлённо моргнул, глядя прищурившись на её руку. От места, которого она касалась, исходил жар. — Вот как? — Не чего попало, конечно. Но у тебя столько красивых вещей. Такое полное всего, чётко продуманное пространство. Я вижу тебя в каждой детали. Вот, значит, как проявляется твоя любовь? В материальных предметах? Голд нахмурился. — Нет. Моя любовь проявляется не так. Так я… восполняю её недостаток. — Тебе недостаёт любви? Он нахмурился сильнее и снова сделал шаг вперед, хватая её руку. — Но не сегодня. Он взял её ладонь, поднял. Какой же обжигающий жар исходил от него! — Опусти руки, Белль. Если мы собираемся это сделать, дай мне посмотреть на тебя. Она послушалась, отняла руки от тела, но опустить их совсем не смогла. Вместо этого она положила ладони ему на грудь, стискивая ткань его рубашки, поднимая на него взгляд. Он взял её за локти, крепко сжимая, и уставился на неё в ответ. — Боже мой, — сказал Голд. — Да на тебе же почти ничего нет. Он пылал, пылал, пылал, но наконец пришёл в движение. Его ладонь прочертила линию по её руке, плечу, ключице. Он провёл ею ниже, по её груди — нежное касание кончика пальца, от верхней части вниз по глупому, прозрачному, тоненькому лифчику, вниз к розовому пику, который ткани не удавалось скрыть, и Белль втянула в себя воздух. Голд подошёл ближе, касаясь её носа своим, и на миг они словно снова оказались на осеннем ветру. — Сними это, — прошептала она, снова сминая его рубашку. Он кивнул, и она принялась расстёгивать пуговицы, вытаскивать дурацкую ткань из брюк. Он явно горел таким же желанием обнажать грудь, как она сама, но Белль за считанные секунды сняла с него рубашку и бросила на пол. Она провела ладонями по его грудной клетке, по животу, по твердеющим соскам. Не в силах ничего с собой поделать, прижалась к нему грудью и животом — дыхания и сердцебиения у обоих учащённые — наслаждаясь тем, как удивлённо он ахает. Он позволил своим рукам обхватить её за спину, притянуть к себе. — Белль, — прошептал он, что-то наконец надломилось в нём, от чего по её телу пробежал холодок. Голд тоже слегка дрожал, опустил голову ниже, к линии её челюсти, её шее, губам — не поцелуй и не касание, лишь их призрак. Когда он схватил её за волосы, оттягивая её голову назад, обнажая горло, проводя по нему губами, у неё вырвался жалобный всхлип. Ей стало бы ужасно неловко, если бы снаружи, совсем близко, не раздался в этот момент раскат грома, а дождь не усилился — дробный стук по окнам. Она содрогнулась, и Голд прижал её ближе. — Я могу показать тебе свою любовь, Белль. Ты попросила меня. Позволь мне любить тебя. Пожалуйста. Он отстранился, поднёс её ладони ко рту, поцеловал каждую по очереди, тяжело дыша в ожидании её ответа. Белль кивнула — с дрожью, с головокружением, с готовностью. — Ляг, пожалуйста, — сказал он. Он подвёл её к кровати, наблюдая, как она вскарабкивается на неё, как ложится. Он наконец-то потянулся к своему ремню, вытащил его из петель, не сводя с неё взгляда. Расстегнул брюки, давая им упасть на пол, и перешагнул через них, пока она наблюдала. Она видела его очертания через трусы, его желание, когда он глядел на неё, и это заставило её сглотнуть. — Боже, какая ты красивая, — пробормотал Голд, блуждая по ней взглядом. — Только взгляни на себя. Она попыталась приподняться на локтях, попыталась поманить его. — Ид-ди сюда, — запинаясь, сказала она и закрыла глаза. Закончится когда-нибудь эта неловкость? Но эта оплошность, казалось, приоткрыла в нём что-то. Он тоже взобрался на кровать, нависая над Белль, очертания его тела потрясали и заставляли распахивать рот. Она откинулась обратно на подушки, сердце колотилось где-то в горле от того, как он обрамлял её, как моргал, глядя на неё ищущим взглядом. «Янтарный мак», подумала она и, не в силах удержаться, дотронулась до его лица. От этого Голд закрыл глаза, а дыхание у него перехватило. — Я буду любить тебя, — пробормотал он, зарываясь лицом в её волосы. — Буду любить тебя, — ей в горло. Он впился пальцами в её бока, и она напряглась от ощущения царапающих её ногтей. Он спохватился, ослабил хватку, и интенсивность этого мгновения заставила Белль удивлённо нахмуриться. У неё не было времени задаваться вопросами, потому что он уже спускался вниз по её горлу, по линии челюсти, начиная полизывать, покусывать. Его руки продолжали двигаться по её бокам вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз нервной тропой, пока не оказались наконец на её груди. Оба застонали в унисон, когда он начал мять, тянуть за розовые пики под тонкой тканью, спуская лямки с плеч, стягивая бесполезные чашечки вниз, обнажая её. Немного повозившись, он расстегнул лифчик, сорвал с её тела, отбросил в сторону. Покусывания и полизывания вскоре превратились в нежные посасывания — одного соска, за ним второго, и Белль обнаружила, что ахает от того, как он грубо мнёт её, тянет, сосёт. Голд улыбнулся этим звукам, поднял взгляд от её груди. — Тебе нравится это, милая? Когда я делаю так ртом? Она кивнула, его слова отдались у неё между ног, и её бёдра задвигались сами по себе, пока он с интересом наблюдал за ними. Он собирался уже протянуть руку вниз, когда снаружи вдруг загрохотал гром. Белль вздрогнула, садясь и глупо ахая, и руки Голда замерли на её плечах. — Гроза пугает тебя? Они только начали, а она вела себя как дурочка. — Немного, — сказала Белль, пытаясь отмахнуться. — Я в порядке. Голд свёл брови, но положил руку ей на спину, снова укладывая на постель. — Скажи мне, чего ты хочешь, любимая. Она облизнула губы, пытаясь вернуть возбуждение и ругая себя за дёрганность. — Ты не… вылижешь меня там? Её рука не совсем достигла паха, но глаза Голда расширились, следя за её движением, и он понял. — Ты уверена, любовь моя? «Любовь моя», и сердце у неё заныло. — Уверена. Он кивнул, делая прерывистый вдох, и принялся целовать её вниз по животу, и от этого сквозь её тело словно проходили электрические импульсы. — Чем больше ты даруешь мне, тем большего я хочу, — сказал Голд. — Разве не в этом суть? Что я твоя на всю ночь? — Посмотрим, как далеко ты позволишь мне зайти, — ответил он, раздвигая её бёдра. Он устроился между ними, и она снова приподнялась на локтях, внезапно ощущая прилив застенчивости. Она попыталась немного сдвинуть колени, но его руки обхватили её ноги, снова широко их разводя. Он был так заворожён её средоточием, что Белль сомневалась, что он вообще заметил, с какой силой раскрывает её. Он смотрел, разинув рот, и у неё не было времени забеспокоиться, что она непривлекательная, несоблазнительная, совсем не такая, какую он хотел. Его следующий вдох вышел ужасно неровным — точно таким же, как её собственный, отзывающийся эхом, когда Голд наклонился вперёд, касаясь её носом, глубоко вдыхая. — Знаешь, они вообще ничего не скрывают, — сказал он, имея в виду её трусики, проводя носом вдоль её щёлки. — Совершенно прозрачные. Я прекрасно вижу сквозь них. Чую тебя. Вижу, какая ты мокрая. Белль залилась сильным румянцем. — Только погляди на себя. Такая налившаяся. Такая розовая. Чёрт, Белль. Ты такая красивая, — и он сделал первое движение языком, прямо через трусики, длинное и широкое. Он лизал и лизал, так жадно, словно ему это ужасно нравилось, так, как никто не лизал её раньше. Он подтянул её бёдра к себе поближе, заставляя её пискнуть, от чего он улыбнулся и вскоре уже сдвигал трусики в сторону, вылизывая свободно и тщательно. Дождь за окном превратился в настоящий ливень, но даже его шум не мог заглушить вскрики и стоны, которые издавала Белль, пока Голд лизал её, её «о нет» и «о боже», пока он посасывал её нижние губы, ласкал клитор. Она поднесла ко рту кулак, прикусила. — Нет, нет, — сказал Голд, поднимая голову, — позволь мне слышать тебя, Белль. Он отвёл её руку от рта, кладя себе на голову, её пальцы в его волосах, разрешая стискивать и царапать. Именно это она и делала, пока он продолжал трудиться между её ног, обводя языком клитор и извлекая из неё новый громкий стон, когда он просунул язык внутрь. Он отстранился только чтобы наконец совсем избавить её от трусиков, а потом снова с жаром погрузился в неё, вылизывая и трахая языком. Её стоны стали исступлёнными, умоляющими, его руки держали её ягодицы так, как её руки держали его голову, пока он прижимался к ней ртом сильнее, начиная толкаться бёдрами в кровать и постанывать. Рокот его горла стал последней каплей, отразился в самой её глубине, и Белль дико задвигалась ему навстречу, всхлипывая и хныча. Он просунул язык глубже, чтобы почувствовать трепетание её стенок, выпить её до дна. Когда она успокоилась, Голд поднялся над ней, демон торжествующий. — Думал, придётся тебя уговаривать, — сказал он. — Позволить тебе кончить мне в рот. Я рад, что ты попросила прямо. Её дыхание замедлилось, но она продолжала дрожать, продолжала краснеть. Его рот блестел, и от этого в груди у неё что-то сжалось. Голд приподнял бровь. — Тебе это нравится, не так ли? Когда я говорю непристойности, — заметил он. Белль прикусила губу, заливаясь румянцем ещё сильнее, норовя закрыть глаза. Он коснулся её лица, погладил по щеке. — Ты краснеешь каждый раз, когда я говорю что-то хотя бы немного грязное, моя дорогая Белль. Даже после всего, что мы сделали. Твоя хорошенькая щёлка так и течёт от моих слов, не так ли? — Это всё твой голос, — призналась она. — Мой голос? — мягко фыркнул он. — Ты мне льстишь? — Я в твоей кровати, — напомнила она, тоже фыркая. — Ты только что меня вылизал. Что может быть ещё более лестным? — Много чего. Ну хорошо, значит, мой голос. Это твоё слабое место? Белль зачарованно кивнула. — И то, как ты меня всё время называешь. Милая. Любимая. Хорошая девочка. — Так я тебя ещё не называл, — заметил Голд, ухмыляясь, и она зарделась ещё сильнее. — Может, у тебя и здесь есть слабое место? — прошептал он, протягивая руку между её всё ещё разведённых ног, и ввёл в неё палец. — Ах! — вскрикнула Белль от неожиданности и попыталась сдвинуть ноги, обнаружила, что вжимается в него. — Всё нормально? — спросил Голд, и она яростно закивала. — Хорошая девочка, — прошептал он ей в ухо, заставляя сжаться вокруг его пальца. Она только что кончила, но он не сдавался, задавая размеренный ритм и вводя второй палец. Она снова начала всхлипывать и хныкать, и когда он принялся легонько задевать большим пальцем её клитор, впилась зубами в собственное запястье, чтобы удержаться от криков. — Нет, Белль, пожалуйста, — сказал он, снова перехватывая её руку. — Мне нравится слышать тебя. — Чёрт, — простонала она, и он поднял её руку над головой, переплетая их пальцы. Его глаза потемнели. — Мне тоже нравится, когда ты говоришь грязно. Он продолжал двигать пальцами, ускоряя темп, твёрже давя на клитор, пытаясь ввести пальцы глубже, пока она толкалась бёдрами ему навстречу. Она открыла глаза, потемневшие, с тяжёлыми веками, и обнаружила, что он смотрит на неё с таким же потемневшим и пылким выражением. Когда он вставил третий палец, она закричала, содрогаясь, кончая на его ладонь, на его покрывало. Всё было чересчур, через край, и её тело невольно выгнулось вперёд, лицо спряталось у него на шее, руки обхватили спину. Голд с готовностью обнял её и бережно уложил обратно, отводя с её лица волосы — её лоб мокрый от пота, его рука мокрая от её соков. Он упал на кровать на бок, притянул Белль к себе, дыша тяжело и дико. — Белль, моя Белль, — как ей показалось, сказал он, и она свернулась клубочком в его ласковых объятьях, слабая, трясущаяся. Он прижал её к себе, уткнулся лицом ей в лоб. — Оказалось гораздо проще, чем я думал, — спустя некоторое время сказал Голд. — Уже дважды. Поразительно, — добавил он, поднося пальцы ко рту и стараясь скрыть то, что собирается сделать, но Белль услышала, как он их обсасывает. — Пожалуйста, не будь таким негодяем, — пробормотала она куда-то ему в грудь, тяжело дыша, тяжело пыхтя, всё ещё приходя в себя, заставляя его хмыкнуть. — Приношу свои извинения, — прошептал он, потянув её за волосы, чтобы она взглянула на него. — Но этот негодяй хочет тебя всю ночь напролёт, помнишь? И то, какая ты сладкая, возбуждает меня. Он опрокинул её на спину, и она почувствовала, какой он твёрдый. Её глаза округлились. — Прошу, Белль, — раздался над её ухом горячий шёпот. — Отдай себя мне. Она была такой ослабевшей, такой обессиленной после всего, что он уже с ней сделал. Но он был так близко и смотрел на неё с такой пылкостью, такой преданностью, что это заставило её обхватить ногами его талию, вжаться пятками в его ягодицы. — Снимай эту ерунду, — сказала она, имея в виду его трусы. — И я твоя. Он улыбнулся и отодвинулся ровно настолько, чтобы спустить трусы, стряхнуть их с ног. При виде его члена — большого, торчащего, рот у неё распахнулся. Голд уставился на неё сверху вниз — взгляд смягчившийся, губы разомкнуты — и снова прижался к ней всем телом. Кончик его члена коснулся её входа, и она содрогнулась. — Ты хочешь этого, любимая? Она кивнула с каким-то овладевшим ею жаром. — Да! В этой позе его лицо оказалось ужасно близко к её лицу, и они глядели друг на друга, одновременно ахнув, когда он вошёл в неё. Его рот превратился в широкую «о», брови благоговейно нахмурились, и он на миг наклонил лицо к ней. Их губы почти что соприкоснулись — финальное прикосновение, которого Белль так жаждала, но в последний момент он отвёл лицо, зарываясь ей в волосы. Она поймала ртом его шею, продолжая ахать, когда он стал наполнять её, дюйм за дюймом. — Белль, — простонал Голд. — Ты идеальна. Идеальна. О боже. Его губы были совсем рядом с её ухом, шепча тихие проклятия, тихие восхваления, снова и снова. — Любовь моя, — начал говорить он, — любовь моя, любовь моя. Чёрт, о чёрт, милая. Он вошёл в неё практически полностью, и перед глазами у неё всё начало расплываться, замерцали маленькие звёзды. — Роан, — простонала она, и он приподнялся посмотреть на неё, пригладить волосы вокруг лица. — Чёрт, да, моё имя. Мне нравится, когда ты произносишь моё имя, нравится, что ты знаешь его. Ох, Белль, скажи ещё раз. — Роан, — повторила она низко и протяжно, двигая бёдрами, отчего его глаза закатились. — Я всегда хотел этого, — простонал он. — Быть глубоко в тебе. Боже, боже, я так глубоко в тебе! — Он лихорадочно вцепился в её бедро, царапая ногтями, закидывая её ногу выше. — Ах! — вскрикнула она. — Ах-ах-ах! Он задал неумолимый темп, жёстко трахая её и заставляя изголовье кровати скрипеть. Он вглядывался в неё глубоким, лихорадочным, всепоглощающим взглядом. Её ногти по своей собственной воле скользнули по его спине, оставляя на коже красные отметины, и он беспорядочно затолкал бёдрами, кончая в неё. — Чёрт! Ох, Белль! Да! — вскрикнул Голд. Он обрушился на неё, и настала её очередь ловить его, обнимать. В мире словно не осталось ничего, кроме его тяжести, и они вместе дышали, вместе дрожали, пока их дыхание не стало созвучным, замедленным, расслабленным. Долгое время они лежали, не двигаясь. Когда он наконец поднял голову, в его глазах читался вопрос. Белль поднесла руку к его лицу, к его губам, надеясь, что он спросит о том, о чём бы ни думал, но он хранил молчание. Он приподнялся, вытаскивая из неё смягчившийся член, и она заскулила от того, какой чувствительной стала. Она опустила руки между ног, чтобы снять напряжение, закрыла глаза, почувствовав, как он вытекает из неё. Голд распутал их тела, сел на кровати. Провёл дрожащими ладонями по лицу, по волосам. — Хочешь пить? — спросил он. Белль кивнула, ещё не в силах говорить. Он вышел из комнаты, и у неё появилось время таращиться в потолок, пытаясь прийти в себя, вернуться в собственное тело. Когда её разум и душа воссоединились, Голд уже вернулся с двумя стаканами, и она села. Вместе они пили в тишине — вода прохладная и приятная для горла. Дождь колотил по крыше, заполняя эту тишину, делая её скорее милой, чем неловкой. — Это было… потрясающе, — наконец сказала Белль. Голд кивнул, и она заметила, как крепко он стискивает стакан. — Но ты так меня и не поцеловал, — добавила она, делая долгий глоток. Он снова кивнул, что было не совсем ответом, и откинул голову, допивая остатки воды. — Тебе это не нужно, Белль, — медленно сказал он. — Почему? — Это слишком лично, слишком интимно. Она тоже допила воду, поставила стакан на тумбочку и вздохнула — вздох оказался рванее, чем она ожидала. — Что может быть интимнее, чем твой язык, твои пальцы, твой член внутри меня? Он встал, ставя свой стакан на тумбочку рядом с её, и Белль залюбовалась линиями его тела. Плоским животом, ягодицами, движениями мускулов, бёдер и бицепсов. Каким же он был красивым. — Поцелуй, — сказал он, прерывисто вдыхая, — это… единение, связь. По крайней мере, для меня, учитывая, что я чувствую к тебе. Кто я рядом с тобой. Я не собираюсь навязывать тебе это. «Что я чувствую к тебе». — Роан, — сказала она. — Я уже попросил у тебя это. И ты уже отдаёшь это мне. Поцелуй… это чересчур. Гром раздался внезапно, оглушительный грохот, заставивший обоих подпрыгнуть, а её — вскрикнуть. Белль скривилась, обхватывая себя руками и мелко дрожа, а Голд быстро опустился перед ней на колени. — Белль? — позвал он. — Прости, — сказала она. Он сдвинул брови. — Гроза правда пугает тебя, не так ли? — Прости, — повторила она, жмурясь. — Нет, нет, не говори так. Я здесь, Белль, я здесь, я с тобой. Я не позволю, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Его руки объяли её, и хотя они уже потрахались, уже занялись любовью, это прикосновение его кожи к её в этот самый момент, надёжность, которую он ей предлагал, ох. Она спряталась в нём, и он с радостью её принял. Голд потянул за покрывала, накрывая их обоих. Они укрылись в их тёмном коконе, он притянул её ближе — её грудь прижимается к его груди, его руки обнимают её спину, и касался её носом каждый раз, когда сверкала молния, грохотал гром. Он не целовал её в губы, но скоро целовал её волосы, её лоб, её нос, бормоча что-то утешающее, что-то милое, что-то обнадёживающее. Буря бушевала и бушевала, и Белль пряталась в нём, пока буря наконец не стихла, наконец не прошла. Они ненадолго уснули. Но она дала ему обещание, а он дал обещание ей. В первый раз, проснувшись, он перекатил её, уютно спящую, на живот, прижался грудью к её спине, просунул руку между её ног и начал ласкать. Он ласкал и ласкал, пока она не стала снова полна желания и готова к нему. Он приподнял её бёдра, развёл её ноги и начал входить, раз за разом, и они стонали в унисон, пока она снова не затряслась, пока он снова не запульсировал. Ей снился сон, не иначе, и она больше не могла отличить сны от реальности, что случилось на самом деле, а что было лишь её фантазией. Они засыпали и просыпались, засыпали и просыпались. Он приподнимается над ней, садится на колени, опираясь на пятки, и широко раздвигает её ноги, притягивая к себе за бёдра. Входит резко, без прелюдий, заставляя стонать, заставляя кричать его имя, массировать собственную грудь в попытке уравновесить его дикие толчки. Она поднимается к нему, грудь к груди, садится, и они движутся навстречу друг другу, пока не падают вместе, запыхавшиеся и измождённые. Он сонный, довольный и что-то бормочет во сне, а она спускается вниз, к его апатично лежащему на бедре члену. Нежными полизываниями, посасываниями она добивается полной эрекции и берёт его уже целиком, и он стонет, просыпаясь, встревоженный её смелостью, выпучивая глаза, едва в силах поверить, что она может находить удовольствие в этом процессе, в его теле. Он раз за разом стонет её имя, умоляет, благодарит, отчаянно впиваясь пальцами ей в волосы, пока не изливается ей в рот, и она проглатывает всё до капли. — На самом деле я о тебе не низкого мнения, — шепчет она ему в плечо, пока он спит, повернувшись к ней спиной. — Я была застигнута скорбью, шоком и позволила себе говорить ужасные вещи. Это было низко с моей стороны. И хоть я и чувствовала себя так, будто я на самом дне, мне не следовало пытаться тащить тебя за собой. — Он пугает её, поворачиваясь, прижимая к кровати, вперивая в неё взгляд шокированных карих глаз. Его нижняя губа дрожит, брови нахмурены, и он падает в её объятья. Они лежат на боку, его грудь прижата к её спине, и его рука крадётся вниз, снова лаская, лаская, лаская, пока она не начинает ахать, двигать бёдрами, пытаясь отодвинуться, пытаясь оказаться ближе. Он закидывает её ногу себе на бедро, и оба выдыхают, когда он входит, продолжая ласкать, пока она не сжимается вокруг него, истекая соками. — Я люблю тебя, — шепчет он ей в бедро, в живот. — Моя милая Белль, я люблю тебя. Я всегда тебя любил. Она резко распахнула глаза, всё вокруг было залито дневным светом. Ей было холодно. Голд был уже не в постели — стоял возле комода, завернувшись в халат. Белль заморгала, протёрла глаза от остатков сна и попыталась сесть. Утро принесло какую-то резкость, снова заставившую её смущаться своего тела, несмотря на всё, что они делали, и она натянула на себя покрывала, храня свою скромность так же, как он хранил свою. — Доброе утро, милая, — сказал Голд, поворачиваясь к ней. — Доброе утро, — ответила она хриплым голосом и поморщилась, а он мягко улыбнулся. Но её взгляд вскоре сосредоточился на его руках, державших знакомую коробочку. Он подошёл к ней, присел. — Твоё слово в обмен на моё, — негромко сказал он. И он протянул её коробочку, и Белль села прямо, принимая её. Она обнаружила, что не может её открыть, и Голд сделал это сам. — Можно? — спросил он, пока оба глядели на лежащее внутри ожерелье. Ожерелье её матери. Она кивнула. Он вытащил ожерелье из коробочки, попросил убрать в сторону волосы. Ловко заведя руки ей за шею, он застегнул ожерелье, вглядываясь при этом ей в глаза. — Красота, — сказал он так, будто это последнее, что он когда-либо скажет. — Роан, — сказала она, но он уже наклонялся вперёд, крепко прижимая губы к её лбу. Когда он отстранился, его глаза больше не смотрели на неё. Он опустил руку, задевая кончиками пальцев ожерелье на её горле, ключицу, грудь, розовый обнажившийся сосок — скромность сохранить всё-таки не удалось. Он рвано вздохнул. Отвёл от неё руки и встал. — Я знаю, что ты должна сделать теперь, Белль. Я больше не стану тебе мешать. Не стану удерживать. Он вышел из комнаты, и Белль проводила его взглядом — губы распахнуты, брови нахмурены. Он скрылся в коридоре, оставляя её одну, оставляя её опустошённую. Через некоторое время до неё донёсся шум душа. У неё перехватило дыхание. Она начала хватать ртом воздух, застигаемая паникой. Всё, что они делали прошлой ночью, всё, о чём говорили. Теперь ей нужно забыть об этом, собраться, задышать как полагается. Она считала вдохи, пока руки не перестали дрожать. Дотронулась до ожерелья, висящего на шее, того самого, ради которого пришла сюда, ради которого сделала это. Вдох, вдох, вдох, вдох. Ожерелье её матери, наконец-то возвращённое. Белль встала. У неё ушло совсем немного времени, чтобы собрать вещи и одеться. Душ продолжал шуметь, пока она шла по коридору, спускалась по лестнице, мимо каждого места, где Голд называл её красивой. Его кровать, его кожа, его стоны ей в шею, всё это проносилось перед её мысленным взором, и ей приходилось раз за разом это смаргивать. Она открыла дверь в резкое осеннее утро и вышла наружу. ----- Белль успела вернуться в Сторибрук как раз к Осеннему фестивалю. Он шёл уже час или около того, когда она наконец приехала в город, но настоящее празднество всё равно не начнётся раньше заката. Когда все сторибрукцы наденут свои лучшие костюмы, когда Бабушка вынесет кувшины с домашним крепким сидром и тарелки с яблоками в карамели, когда в центре города разожгут костёр, и его огонь будет ровно реветь в ночи — только тогда вечеринка начнётся по-настоящему. Белль вернулась как раз тогда, когда гадости заканчивались, а сладости — начинались. Она припарковала машину на краю городской площади, даже не трудясь заскочить домой, слишком ошеломлённая своей однодневной поездкой, однодневным путешествием. Она заметила Руби, очень мило одетую как Дороти из «Волшебника страны Оз», сидящую и смеющуюся на тюке сена рядом с чучелом — настоящей Дороти. Обе уютно флиртовали, обнимаясь перед огнём. — Белль! — воскликнула Руби, увидев её. — Где ты целый день пропадала? И где твой костюм? Ты пропустила конкурс тыкв! Ни за что не догадаешься, кто выиграл. Конечно же, выиграла Руби с её затейливым волком. Белль улыбнулась и поздравила её, хоть и знала, что получилось жалко и Руби заслуживала большего. Подруга предложила ей сесть на сено, но Белль отмахнулась, предпочтя постоять. Она достаточно долго просидела в машине, так что всё тело занемело. Она почти не чувствовала рук и ног — от долгого пути, от новости, которую узнала. — Я ездила в Бостон, — ответила она продолжающей сыпать вопросами Руби. — В Бостон? Сегодня? Из всех дней? Для чего? — Ради этого, — сказала Белль, указывая на ожерелье. Руби придвинулась ближе, свет от костра отбрасывал тени на лицо и шею Белль. Она стиснула Белль за плечо, чтобы посмотреть повнимательнее, поворачивая её к огню, и вскоре её лицо озарилось улыбкой. — Господи, какая роскошь. Дороти, посмотри, оно роскошное. Ты за ним ездила аж в Бостон? Белль слабовато улыбнулась, принимая комплимент Руби, одобряющее мычание Дороти. — Нет, я не покупала его в Бостоне. Оно вообще-то принадлежало моей матери. Я ездила в Бостон, чтобы его оценили. Белль всё ещё была ошарашена, раз за разом прокручивая в голове диалог с оценщиком. «Чёрный опал, в форме капли. Кабошон. Шёлковая лента, серебряная застёжка. В стиле 1850-х, примерно, полагаю». — И что… оно кучу денег стоит? — спросила Руби. — Не-а. Фальшивое, — ответила Белль. — Ох. Фигово. «Прекрасная реплика. Я помню человека, который его заказал. Сказал, что его жена всегда носила подобное, принёс её фото, чтобы показать детали. Он хотел подарить похожее своей дочери». — Всё равно оно очень, очень хорошенькое, — сказала Руби. — С настоящим похоронили мою мать, — тихо призналась Белль. — Это — просто копия, которую сделал для меня папа. Пришлось немного покопаться, но название места, в котором он это заказал, нашлось на чеке по совершенно другой транзакции. Я смогла найти мастера, поговорить с ним, узнать, что папа сделал. — Ого. Очень заботливо со стороны Мо. Белль кивнула. «Вообще, вы похожи на неё, на ту женщину с его фото. Вы та самая дочь? Она была вашей матерью?» — Но он так и не отдал его мне. Папа заказал эту копию, но так никогда и не подарил. Помнишь, я говорила, что беспокоюсь, что мой отец — стервятник? — Ага. Ты сказала, что всё расскажешь, когда разберёшься. Белль протянула руку, потеребила ожерелье, покоящийся у неё на шее камень. — Папа… он не отдал его мне. В итоге у него оказались на него другие планы, планы, которые… здорово окупились, в долгосрочной перспективе, хоть я и совершенно ничего об этом не знала. Сначала я заподозрила худшее, но теперь я всё понимаю. Всё это время ожерелье было у Голда, если можешь в это поверить. Руби фыркнула. — Могу. — Это он вернул его мне, — сказала Белль, слегка улыбаясь. «Мистер Голд оценил его так высоко? Правда? Это… немалая сумма. Я часто работал с ним и знаю, что в украшениях он разбирается. Он определённо понял бы, что ожерелье не настоящее. Если он оценил его в такую сумму… что ж. Не хочу делать поспешных выводов, но, скорее всего, у него имелись какие-то свои соображения на этот счёт». — Так твой папа всё-таки оказался не стервятником? — спросила Руби. — Нет, — ответила Белль, качая головой. — А ожерелье теперь у меня, там, где и должно было быть. Наверное, это самое главное. Теперь всё хорошо. Я счастлива. Белль наконец села, на неё навалилась тяжёлая усталость. Руби придвинулась к ней ближе, похлопала по колену. — Белль, — сказала она. — Хм-м? — Ты не выглядишь счастливой. Белль посмотрела на Руби, свою дорогую подругу, верную спутницу, внимательную слушательницу. Внутри неё заворочался стыд за то, что она ни с того ни с сего вывалила на неё столько информации. — Прости, Руби, я разнылась. Спасибо, что выслушала. Что всегда выслушиваешь. — Не за что. И не извиняйся, ты моё нытьё слушаешь постоянно. И я серьёзно — ты не выглядишь счастливой. Вообще говоря, ты какая-то взвинченная. Белль поморщилась. — Всё ещё в голове не укладывается. Прости. — Из-за этого всего, — сказала Руби, указывая на ожерелье, на Белль, — вы с Голдом и расстались? Брови Белль поползли вверх, в груди что-то затрепетало. — Мы с Голдом не расставались. Мы с ним и не встречались. — Окей. Но вы провели вместе ночь. — Что? Кто это сказал? — Белль. Все так говорят. Мы все видели вас двоих, когда вы под ручку шли вчера к нему домой. Посреди бела дня. Ну, вечера. Короче, вы не очень-то скрывались. На этот раз даже я вас видела. Дороти, сидящая с ними рядом и вежливо не произносившая ни слова, хоть Белль и не пыталась скрыть от неё личных подробностей, согласно приподняла кружку с сидром. И, возможно, подмигнула — Белль не разглядела в отсветах костра. — Да, — сдалась Белль. — Мы провели вместе ночь. Руби долго и низко присвистнула, Дороти глотнула сидра. — Что ж, — сказала Руби. — Я прихожу к мысли, что это было огромное разочарование. Вы оба выглядите жалко. Белль сглотнула и закрыла глаза. — Вообще-то было хорошо. Очень хорошо. Потрясающе. Чертовски, охренительно потрясающе. Руби откинулась назад, с недоверием уставившись на подругу. — Да? — У меня всё болит, Руби, — прошептала Белль. — Вот насколько было хорошо. Руби негромко рассмеялась, хватая её за руку. — Что ж, возможно, стоит рассказать об этом Голду. Он выглядит так, как будто кто-то украл, переехал и поджёг его щеночка. Весь день на всех рявкал, даже больше, чем обычно. Белль вгляделась в огонь, ощущая наконец его тепло. Впереди, прямо за костром, в отдалении, она видела его лавку, его имя на окне в обрамлении танцующих языков пламени. — Ты права. Именно это я и должна сделать. ----- Конечно, он был у себя в лавке, прятался от праздника. Дверь была не заперта, и колокольчик звякнул, когда Белль вошла, хотя за прилавком его не оказалось, и он не вышел, услышав шум. Она сделала вдох и прошла в заднюю комнату. Голд сидел на табурете, скрючившись над разобранными часами, но не чинил их, а просто потирал пальцами маленький гаечный ключ. Когда Белль вошла, он отложил ключ, совсем не удивлённый её появлением. Причин тянуть не было. — Почему ты купил ожерелье у моего отца, если знал, что это подделка? Голд встал. — Значит, ты показала его оценщику, — сказал он. — Да. Конечно показала. Ты знал, что я собираюсь это сделать. Он кивнул и вздохнул. — Знал. — Почему ты столько заплатил за него? — спросила она. Он снова вздохнул, опираясь руками на верстак, будто боялся упасть. Долгое время он не смотрел на неё, но когда всё же посмотрел, выражение его лица было подавленным, взгляд направлен вверх, зубы кусают губы. — Даже если бы оно было настоящим, — продолжила Белль, не дождавшись, когда он заговорит, — цена была слишком высока. Чересчур высока. Почему? — Потому что я не могу притворяться, Белль, — наконец сказал он. Она вздрогнула, рука беспомощно потянулась к занавеске. Вместо этого она коснулась стены, впиваясь в неё пальцами. — Что? — Кто ещё помог бы тебе, Белль? — Я не понимаю. — Кто ещё вытащил бы тебя? Спас от твоего отца? — он приблизился, тоже кладя руку на стену. — Пожалуйста, не говори загадками, — сказала Белль. — Просто объясни. Лицо Голда исказилось, он нахмурился, сводя вместе брови. Последняя правда, старая правда, спрятанная так давно, наконец вырвана у него. — Твой отец по уши погряз в долгах, Белль. Зарывал в горах долгов и себя, и тебя, свою единственную дочь. Ты бы никогда не уехала из Сторибрука, если бы я позволил ему продолжать это безрассудство, никогда не отправилась бы за степенью, за мечтами. Тебе нужен был выход. Кто-то должен был дать его тебе. — И этим кем-то должен был стать ты? — Да. — Почему? — Потому что я не могу притворяться, Белль. Ты попросила меня, и я сказал, что повинуюсь. Но когда дело касается тебя… я не могу притворяться. Теперь он был так близко, что она могла его коснуться, и она потянулась к отвороту его пиджака, а его ладонь стиснула её локоть. — Значит, вот как ты показываешь любовь, — сказала она. — Ведя свою игру, потихоньку, пока никто не смотрит. Ты вообще собирался мне сказать? — Конечно, нет. Нет. Никогда. — Как долго, Роан? И он закрыл глаза, вздрогнув, когда она произнесла его имя. — Как долго? Ты действительно хочешь знать? — спросил он. — Да. Как долго? Он снова открыл глаза, в его чертах проявилось нечто дикое. — Вопрос «как долго» предполагает, что я знаю, когда это всё началось. Быть может, с первой книги, которую ты посоветовала, когда вернулась сюда. Может, с последней книги, которую ты посоветовала, прежде чем отсюда уехать. Быть может, с серых орхидей, которые ты выбрала для похорон Бэя, или платья, которое надела на его выпускной. С первого раза, когда ты улыбнулась мне в закусочной. Теперь всё как в тумане, честно говоря. Я никогда не смогу понять, когда это началось. Моя любовь к тебе. Теперь обе её руки стискивали отвороты его пиджака, обе его руки — её локти! Они держались друг за друга и всё равно падали, вечно на пути вниз. — Я никогда не думал, что смогу прикоснуться к тебе, Белль. Никогда не думал, что ты согласишься на мою гнусную сделку. Я думал, что смогу любить тебя издали, дать тебе жить свою жизнь, помогать, когда смогу. Но когда ты поддалась, когда согласилась… Я должен был быть сильнее, должен был сказать нет. Я должен был… — Для меня тоже всё как в тумане, — перебила она. — Когда это началось. — Что? — Может, прошлой ночью, когда ты так сполна любил меня. Может, когда ты помогал мне с делами моего отца, с его похоронами. Ты был так мягок со мной, так добр. Может, когда мы впервые по-настоящему поговорили, или когда ты впервые ответил на мой звонок в неподобающий час. Может, когда я впервые услышала твой голос. А теперь я постоянно слышу его и вижу тебя, даже когда тебя нет рядом. Все мои глупые фантазии — о тебе. Так что я тоже не знаю, когда это началось. Моя любовь к тебе. Видимо, в этом мы равны. Он ужасно нахмурился — снова это выражение, напряжённое, свирепое, настойчивое. Заставляющее его стискивать пальцы до белизны костяшек, пока он пытался понять стоящую перед ним женщину. — Астра голубоватая, — выпалил он. Белль заморгала, распахнув рот. — Самый прелестный цветок. Синий и глубокий, — сказал он. — Вот что я подобрал бы к твоим глазам, на твоих похоронах. Ты выбрала для меня янтарный мак, я выбираю для тебя голубоватую астру. Тогда она неожиданно рассмеялась. И потрясла головой, вдруг испытав необходимость вытереть влагу с глаз. Но он уже тоже неожиданно смеялся, тоже вдруг стремясь вытереть глаза. — Поцелуй меня, — сказала она, и он взял её лицо в ладони. — Я долго ждала. Как ты там сказал? Кто я рядом с тобой? Время пришло, прошу тебя. Наконец-то. Поцелуй меня. Так он и сделал.