***
Он сидел тут уже почти час. Чужие выкрики и жадные переговоры жалили слух, но он игнорировал их. Солнце плавило кожу. Почти ослепляло. Жизни вокруг было так много, что он почти забывал, как дышать. Он сидел на скамейке, не решаясь войти внутрь вагона один, думая, что ждёт Барти или Эвана. Обманывая себя. На самом деле, он знал истинную причину своего ожидания. Этого зудящего под кожей беспокойства, требующего выхода. Он хотел и отчаянно боялся, что его взгляд коснётся лохматой макушки (он спрашивал себя, насколько сильно волосы Сириуса успели отрасти за лето). Он всё ещё не знал, что сказать. Он всё ещё не знал, что чувствовал больше — стыд, вину или обиду. Коктейль из чувств циркулировал в нём, подкатывая к горлу комом. Ему нельзя видеть Сириуса не только из-за запрета Вальбурги, но и потому что ни с одним из этих чувств он не научился жить. Каждое из них больше его самого. Пожирало его целиком. Жаль не по-настоящему. Он хотел бы, чтобы от него не осталось ничего, кроме костей. — Хорошо, что в этом мире есть хотя бы одна стабильная вещь, — кислая морда Регулуса Блэка, — донёсся голос где-то сзади и, прежде чем Регулус успел обернуться, Барти уже сел рядом, лениво развалившись на скамейке. Регулус повернулся к нему, изучая взглядом его лицо. Оно было серым и усталым. С тенью мешков под глазами, в которых могли спрятаться несколько человек. Возвращение домой всегда было для Барти настоящей пыткой. Это было единственным, что сближало их с Регулусом. Похожие шрамы, заставившие две параллельные линии пересечься. Но этого было достаточно. Дружба строилась и на более жалких вещах. — Если мы решили приветствовать друг друга оскорблениями, то ты выглядишь паршиво, — бросил Регулус, получая в ответ удар в плечо. — Рад, что ты остался той же язвой, — ответил Барти, доставая из кармана пачку сигарет. Регулус проследил взглядом за тем, как Крауч зажал между губ сигарету, поджигая её палочкой, после делая тяжёлую затяжку. — Терпел всё лето? — спросил Регулус, зная, как к этой привычке относится его отец. — Конечно нет, — ухмыльнулся Барти. — Просто прошло пару часов с последней. Я специально пропитал никотином каждую комнату в мэноре перед выходом. Надеюсь, папочка оценит подарок. Регулус издал сухой смешок. В этом был весь Барти. Иногда Регулус спрашивал себя, почему Крауча не распределили на Гриффиндор. Возможно, травмы — не единственное, на чём строилась их дружба. В некоторые моменты Барти напоминал Регулусу Сириуса. Но он никогда бы не признался себе в этом. Барти протянул ему сигарету, но Регулус брезгливо сморщился, помотав головой. — Не только язва. Ты всё ещё брезгливая аристократичная задница, — бросил он, и Блэк закатил глаза. Какое-то время они молчали. Барти докуривал. Регулус не мог остановить себя от того, чтобы не сканировать толпу. Молчание с Барти никогда не было натянутым или неприятным. Им вовсе было необязательно разговаривать, чтобы понимать друг друга. Наконец, он докурил, бросая окурок на землю, придушив его ботинком. — Пойдем в вагон. Я не хочу сидеть в купе у самого туалета, как в прошлый раз, — бросил он, вставая на ноги. — А Эван? — Ты же знаешь, как он любит поспать. Он найдёт нас внутри и будет благодарен, если мы займём ему нормальное место, учитывая, что в последнюю поездку мы сидели в худшем купе по его вине. Регулус нехотя встал на ноги, хватаясь за ручку чемодана. — Ладно. Они двинулись в сторону одного из вагонов, обходя оживлённые группки учеников. Чужие обрывки разговоров доносились до ушных перепонок. Он боялся и отчаянно хотел услышать самые желанные голоса. Их было два. И каждый был способен вспороть грудную клетку и залатать её заново. Но их не было слышно. Вместо этого слух разрезали другие. Ты знаешь, что Анжела встретилась с ним в июле… Нумерология? Цифры сводят меня с ума. Я выпрыгну из окна или утоплюсь в озере на первом же занятии… Ты писал, что был летом в Италии. Правда ли, что маггловский Рим настолько же прекрасен, как и его магическая часть? Эй, не переживай. Мы обязательно попадём на один факультет, ясно? Если понадобится, я выпотрошу это чёртову шляпу! Последняя фраза долетела до слуха, заставляя его замереть. Осколок из прошлого, вонзившийся в подрёберье. В правое. Левое давно было занято другой строчкой. У самого сердца. Он обернулся в поисках источника звука, сталкиваясь взглядом с двумя мальчиками. Старший сидел перед младшим на корточках, мягко обхватывая плечи ладонями, вговаривая в него эти слова. Мы всегда будем вместе, Регулус. Мы обязательно попадём на один факультет, ясно? Ничто и никогда не сможет нас разлучить. Хорошо, что не каждая строчка, приносящая боль, отпечатывалась на теле. На нём бы не осталось живого места. — Тебе надо научиться с этим жить, — донёсся до него голос Барти, ударивший отрезвляющей пощёчиной. Регулус вздрогнул, переводя на него взгляд. Тот, явно до этого проследив за его взглядом, смотрел вслед направляющихся к вагону мальчишек. — Он же научился. Он никогда не оставался в этом доме один. Его никогда не бросали без ничего. У него никогда не отбирали последнее. У него всегда был… На последнем предложении его мысли осекаются. Он редко был способен назвать чужое имя, словно оно было живущей на его теле вечно кровоточащей раной. Это было недалеко от правды. — Пошли, — бросил Барти. — А то правда сядем в какой-нибудь жопе, а ты ползёшь, как улитка. Ещё и второго засранца надо где-то найти. Наверняка выспался. Всегда нужен кто-то, кто будет выгонять его из кровати. Скучал по этой роли. Не мне же одному не высыпаться, — добавил он, улыбаясь дьявольской усмешкой, одновременно с этим потягиваясь. Взгляд Регулуса на секунду зацепился за пожелтевшие, расцветшие на животе гематомы, сразу спрятавшиеся за футболкой. Блэк подавил застрявший в горле вздох. Барти явно заметил его взгляд, но не подал виду, снова направляясь к вагону. Регулус заставил себя пойти за ним. Он не хотел спрашивать. Он правда знал, что это не его дело. Знал, как Барти не любит поднимать эту тему, но слова вырвались из губ сами собой. — Он опять делал это? — спросил Регулус, и им не нужно было уточнять, кем именно был этот он. Губы Барти сжались в тонкую линию, прежде чем он вновь улыбнулся. — Ничего, к чему нельзя было привыкнуть, — бросил Крауч будничным тоном, а после, как всегда, добавил. — И ничего, за что я потом не смогу ему отомстить. Барти не скрывал ни один синяк. Давил на него, черпая из боли ярость и силу. Возможно, Регулусу стоило у него поучиться.***
Они ехали в Хогвартс-экспрессе около двадцати минут, когда это началось вновь. Эван едва не опоздал, но всё-таки успел заскочить в поезд в последний момент и завалиться в их купе, задыхаясь от бега, что успел тысячу раз передразнить Барти. Было хорошо оказаться вместе с друзьями. Слышать их смех. Быть вне дома. На секунду вдохнуть полной грудью. Эван тоже выглядел неважно, что успел отметить Барти. Он всё лето работал в Министерстве на отца, едва успевая писать письма, так что они слушали о его каникулах, которые, в прочем, были немногим лучше, чем каникулы Барти и Регулуса. По крайней мере, в них не было запечатано столько боли. Барти не упустил возможности сказать, как бесполезно Эван потратил своё время на стажировке, если не смог склеить ни одну из работниц постарше, отчего Эван брезгливо сморщился, назвав его похотливым соплохвостом. — Ты невыносимый, — добавил он. — И не дыши на меня этим дымом. Барти усмехнулся, наклоняясь ближе, и выдохнул в лицо Эвану сотканное из дыма кольцо, за что тот с силой ударил его в плечо. — Фу, — закашлялся он. — Это отвратительно. Сколько этой грязи ты уже выкурил? Не удивлюсь, если она течёт в твоих венах вместо крови. Регулус почувствовал, как реальность внезапно начала утекать из-под пальцев, а тревожные мысли, окрашенные одним единственным голосом, который он пытался прогнать из своей головы, начали утягивать его в тугую воронку. Словно она чувствовала, когда Регулус расслаблялся, прекращая контролировать сознание. В венах твоего брата течёт настоящая грязь. А что делают с грязью? От неё избавляются. Нет. Только не сейчас. Знакомый пейзаж размазывался за окном. Регулус пытался уцепиться взглядом за какой-то ориентир, чтобы остаться в моменте. Но всё, кроме солнца, убегало от его взгляда, так что он смотрел на него, чувствуя, как горят глазницы. Всё хорошо. Всё хорошо. Пытался уговорить он себя. Но уже чувствовал, как беспокойство вгрызалось в глотку. Насладись учебным годом. Он может стать последним. У Лорда на тебя большие планы. Реальность сжалась в точку. Превратилась в её голос. Дыхание стало прерывистым. Солнце слепило. Дыши. Дыши. — Эй, ты в порядке? — услышал он голос Барти, доносящийся словно из толщи воды. Он был менее реальным, чем её. Она вновь пожирала собой пространство. Занимала собой всё. Каждый миллиметр его тела, будто оно принадлежало ей. Я выносила тебя, Регулус. Это было тяжело. Я чуть не умерла при родах. Надеюсь, это было не зря. — Регулус? — спросил Крауч ещё раз. В его обычно ровном голосе читалось беспокойство. Регулус провёл рукой по лицу, с силой вонзая ногти в кожу. — Я… Всё… Всё в порядке. Просто жарко. Мне надо умыться. Я скоро вернусь, — бросил он кое-как, выбегая в коридор, жалея, что на этот раз они выбрали купе подальше от туалета. Ему нужно было запереться. Нужно было вытравить её из своей головы. Нужно было снова нормально дышать. Всё вокруг расплывалось, как деревья за окном. Он зацепился за поручень, заставляя себя идти вперёд. Палочка. Ему нужно одиночество и палочка. Жалящее или режущее заклинание, чтобы боль заставила её уйти. Исчезнуть из его херовой головы хотя бы на время. Он почти дошёл до границы вагонов, где находились туалеты. Почти добрался. Когда знакомый силуэт, вышедший из купе, заставил его замереть. Сначала, он был уверен, что стоящая перед ним фигура была плодом его воображения. Отголоском кошмара. Последней капля яда, разъевшей его сознание кипятком. Но по тому, насколько был реален голос. Насколько сильно он ударил Регулуса под дых, выбивая весь воздух из лёгких, он понял, что это правда. Перед ним стоял его брат. — Бродяга, останься. Они все равно скоро будут разносить сладости, — сказал кто-то из сидящих в купе. Кажется, Петтигрю. — Если мы подождём хотя бы пару минут, Лунатик съест кого-то заживо или затравит сарказмом. Не знаю, как вы, а я не хочу проверять, — ответил Сириус, и от звука его голоса что-то внутри Регулуса надломилось. Словно в замедленной съемке он видел, как Сириус медленно развернулся. Видел, как его взгляд врезался в его лицо. Не общайся с ним. Не подходи к нему. И даже не смотри на него. Но Регулус смотрел, смотрел и смотрел. Он жив. Прошептало его сознание. Он жив. Он в порядке. С ним всё хорошо. Регулус не смог избавиться от вздоха облегчения. Почти три месяца он видел перед глазами кровоточащий труп. Регулус жадно изучал взглядом острые черты, так похожие на его собственные. Сириус выглядел хорошо. Здорово. Никаких мешков под глазами или следов усталости, как это случалось с ним в их доме. Никаких кровавых подтёков и вывернутых конечностей. Только боль, глубоко запрятанная в уголках глаз, от которой было уже не избавиться. Регулус хорошо знал об этом. Его взгляд сместился влево. Он заметил поблёскивающее в солнечном свете колечко. Вальбурга обязательно бы вырвала его вместе с мочкой. — Тебе идёт, — выдохнул Регулус прежде, чем успел понять, что сказал. Тебе идёт свобода. Сириус всегда был рождён для этого. Для свободы. Для жизни. Иногда Регулус думал, что родился лишь для того, чтобы быть погребённым заживо. Брови Сириуса взметнулись вверх. Его смех разрезал прерываемую стуком колёс тишину. — О, спасибо за комплимент, — ответил он. В голосе стоял холод. — Это именно то, что я рассчитывал услышать от тебя с нашей последней встречи. — Кто там, Сириус? — снова донёсся голос из купе. Уже другой. Но не тот самый. Как бы Регулус ни ненавидел это, тот голос он бы узнал из тысячи. И сейчас он больше всего на свете боялся его услышать. Сириус не отреагировал на чужой вопрос, прожигая Регулуса глазами. Той же холодной сталью, что смотрела на него сегодня утром. Когда Сириусом правила ненависть, у него были её глаза. — Как ты? — выдохнул Регулус, снова желая себя придушить. Он не мог не спросить. Этот вопрос душил его все лето. Ещё одна ядовитая ухмылка разъела губы Сириуса. — Как ты видишь, цвету и пахну, братишка, — ответил он, облокачиваясь локтём о поручень. — Было бы славно, если бы ты задал этот вопрос раньше. Когда я истекал кровью, например. Или сразу после. Я хотел написать Поттерам. Я хотел убедиться, что ты в порядке. Она проверяла сов. Я знал, что рядом с ним ты будешь в безопасности. Я знал, что он никогда не даст тебя в обиду. Слова застревали в горле осколками. Регулус чувствовал, как начинает дрожать. — Братишка? — повторил голос в купе. Его голос. — Он там, Сириус? Он посмел прийти сюда и заговорить с тобой? «Уходи. Уходи, пока он не успел выйти, — шептало ему сознание. — Ты не сможешь вынести ненависти в его глазах». Но Регулус не мог сдвинуться с места. — А ты как? Как родители? — начал сыпать вопросами Сириус, оставляя на сердце невидимые порезы. — Семья процветает? Знаешь, помимо прокола, я хотел сделать тату. Мне всё лето было интересно, опередил ли ты меня в этом, — его глаза метнулись к левому предплечью. — Не похвастаешься новой меткой? Боль растеклась по телу. Заполнила каждую клетку. Нет. Только новыми шрамами, которые я оставлял на коже, чтобы справиться с беспокойством о тебе. — Он всё ещё здесь? — спросил появившийся в коридоре Джеймс, и Регулус забыл, как дышать. Джеймс смотрел на него. Джеймс. Смотрел. На. Него. С ненавистью, но смотрел. И как бы Регулус ни ненавидел себя за эту мысль, на секунду всё в нем запело от ощущения его взгляда. От того, что Джеймс хотя бы на секунду его увидел. — Что ты тут забыл? — спросил он. Его голос жалил сердце прямо у метки. И если бы она не появилась тогда, четыре года назад, она бы появилась на его теле сейчас. — Убирайся. Он стоял под дулами двух пар самых родных глаз, убивающих его ненавистью, и не мог сдвинуться с места. Джеймс сделал шаг вперед, как будто собирался до него дотронуться. Собирался его коснуться. Удар же тоже можно считать касанием, верно? Регулус мог бы пересчитать все подаренные Джеймсом касания на пальцах одной руки. Иногда он думал, что был готов убить за них. Чужая рука, показавшаяся из-за купе, схватила Джеймса за плечо. — Успокойся, — отрезал появившийся в коридоре Люпин, поднимая взгляд на Регулуса. — Тебе правда лучше уйти. Сердце бешено стучало в груди, грозясь разорвать грудную клетку. Регулус развернулся в противоположную сторону, как раненая псина. Жалкий. Какой он жалкий. Мать наверняка бы убила его за это. Он едва понимал, куда идёт. «Боль. Мне нужна боль. Порция физический боли. Я больше не выдержу душевной», — стучало в висках. Он сорвался на бег. Пробегая мимо их купе, он услышал обеспокоенное «Регулус?» из уст Барти, но не мог остановиться. Как будто если сделает это, сказанное Джеймсом «убирайся» набросится на него и перегрызёт глотку. Он добежал до туалета, находящегося на другой стороне, дрожащей рукой открывая дверь. Дыши. Дыши. Сейчас станет лучше. Ещё немного и станет лучше. Пальцы не слушались. Ему с трудом удалось закрыть дверь. Он нащупал в кармане палочку, которая выпала из рук на грязный пол. — Блять. Блять, — почти зарыдал он. Он скатился на пол, уговаривая пальцы прекратить дрожать. Приподнял рукав левой руки, смотря на сеть ран, некоторые из которых уже превратились в шрамы. На руке не было живого места. Мысль проехалась в его голове скоростным поездом. Тугие пуговицы не слушались, но ему удалось расстегнуть рубашку. Надпись, живущая на его теле уже столько лет, разъела сетчатку. Он смотрел на неё, и смотрел, и смотрел, и смотрел. — Регулус, — услышал он обеспокоенный голос Барти за дверью, заставивший его вздрогнуть. — Регулус? Что случилось, блять? Открой эту ёбаную дверь. Регулус навёл палочку над надписью, стараясь остановить прошибающую тело дрожь. Он не помнил, трясло ли его когда-либо с такой силой. — Я, — прошипел он сквозь зубы, выписывая палочкой кривую «у». — Я… Я в порядке. Я вернусь через пять минут. За дверью послышался тяжёлый вздох. Ещё один слабый удар. — Барти, я обещаю. — Если ты не вернешься через херовых пять минут, я выбью эту чёртову дверь. Я клянусь, — послышалось напоследок. Он услышал россыпь отдаляющихся шагов. Регулусу потребовалось три. Две он просто сидел на грязном полу туалета, чувствуя, как боль кутала его в свои объятья. Когда он вышел из ванной, левое подрёберье жгло не только от невзаимной влюблённости. На коже, ровно над меткой, теперь жило брошенное Джеймсом «убирайся».