Княже

Княже мой, княже, Шелкова пряжа До ворот твоих мне дорогой легла; Враже мой, враже, Грозна твоя стража, Что ж от меня-то не уберегла?

«Княже» группа «Мельница».

Пока князь не захотел в жёны византийку, ведуны, колдуны и ведьмы, жрецы и жрицы славянских богов жили мирно. Помогали люду, лечили заболевший скот и людей, отгоняли засуху, принимали роды, словом — приносили в мир добро и пользу, а тех, кто других губил, сами наказывали. Они жили по своим законам и правилам, старались ладить с простыми людьми, не чинить бед и жить мирно. Но князь Владимир захотел в жёны себе дочь царя Византии, а тот сказал, что отдаст свою дочь лишь за христианина. И царь крестился сам и крестил Русь. Наказал он верить лишь в Христа-спасителя, Святой Дух и его отца — бога единственного и истинно верного. И отдал князь приказы жечь идолов славянских богов, отлавливать ведунов с колдунами да ведьм, жрецов и всех, кто богов своих забывать отказывался и жечь их на кострах — в назидание, угрожая, наказывая за нарушение указа своего. Все, кто жил в миру, не обижал никого, да силы свои на благо пускал, обозлились от несправедливости. Кто стал кошмаром людским, кто, не имя сил и желания в сердце чинить зло и сеять горе, ушёл в леса. Дилюк тогда был юношей. Совсем молодой, ещё неуверенно держащий в руках меч и копьё, без усов и шрамов, с кудрями медными, ажно до пояса. Он тогда не понимал от чего не дать людям житья спокойного, мирного, позволяя сохранять их веру и обычаи. Но его отец, князь небольшой, ослушаться не смел и жёг, губил всех, в ком жила магия и неугодная Владимиру вера. Дилюку уже двадцать два. Добрый молодец, почти что богатырь. Плечи широкие, крепкие. Грудь такая, что на ней лежать, да в сердце, что в ней гулко бьётся жить, любая де́вица будет рада. Руки сильные, увитые крепкими мышцами, играючи метающие копья, натягивающие самые тугие луки, да легко покачивающие тяжёлые мечи. Княжич с лицом белым, красивым, с чертами плавными и изящными. С кудрями до пояса, цвета пламени алого, рассвета летнего, крови, по белым рукам текущей. Вот только как бы отец его не подбирал жены сыну, никто не хотел дочь свою за Дилюка отдавать. Кто боялся, что жених красотой невесту затмит и опозорит её и весь её род, кто опасался, что защитить жену свою Дилюк не сумеет. Причин находили много, отказ шёл за отказом, а предложений не поступало. Народ шептаться начал. Говорили, что княжича их прокляли, едва слышно шептали, что красавец писаный, гордость своего отца, юношь любит, или что сердце его другой отдано. Версий было много. Но правда была одна. И как бы князь не вздыхал, опасаясь, до последнего не желая этот метод использовать, но, всё же, выбора уже не оставалось. Вызвал он как-то сына к себе, под покровом ночи, и говорил при свете одной свечи, не зажигая другого света. Шептал, едва слышно «Поезжай, сын, в северные леса, за границу, за племена карелов, ещё далее, к озёрам близ моря. Тем леса густые, там сбежать легко. Шепчут, будто там ведуны, ведьмы, колдуны, да жрецы старых богов живут. Может, правда на тебе порча, али сглаз какой. Будь с ними вежлив, добр и учтив, может, помогут. А коли не найдёшь никого, то возвращайся, не бойся, своими силами справимся». Дилюк совету отца внял, тот час же седлал себе коня и наспех собрал дорожный узел, покидав в него хлеба, флягу с водой и немного сменной одежды. Ни меч, ни лук, ни копьё своё он не забыл, да так, под покровом ночи, в доспехе, отправился искать хоть кого-то. Дилюк был сыном примерным. На людях отцу не перечил, учился, чему мог, усердно и тщательно. Был всегда сдержан и спокоен, учтив и делал всё, чтобы князь им гордился. И этому его совету он последовал точно, ибо сам не ведал, куда в те времена бежали от христианства. Он ехал через леса и болота, мимо карелов, дальше, к озёрам, к призрачной надежде. Дневал и ночевал в лесах, кормился охотой, да утомился в дороге сильно и остановился в деревеньке, стоящей на краю густого леса. Он кое-как старался объясняться с местными жестами, а потом глубоко удивился, когда староста деревни, сухая старушка, уже подслеповатая, почти что свёрнутая годами в колач, всмотрелась в него и трескучим, что зимний мороз, голосом спросила на родном для Дилюка языке откуда он. Дилюк от радости улыбнулся широко и солнечно, медленно, чтобы старушка точно его поняла, объяснил, что он ищет ведуна, колдуна или ведьму, а, может, жреца богов. Обещал помочь в ответ деревне чем угодно за помощь себе, надеясь на доброту. Но старушка внимательно его выслушала, а потом, с силой, которую в ней с трудом можно было заподозрить, ударила Дилюка своей клюкой и погнала прочь, ругая на все лады, на обоих языках. Дилюк от ударов морщился, шипел, закрывался руками, но в ответ не бил, совершенно растерянный. Он, широко раскрыв глаза, смотрел на старосту с невинной обидой и грустью, а потом, выловив из её ругани слова «Не отдам!» и «Дугешуб», которое понял как «Душегуб», догадался, что старушка кого-то с магией знала и за жизнь этого человека опасалась. Дилюк легко перехватил клюку и поклонился старушке, говоря «Не наврежу, ищу помощи» и глядел искренне, своими большими-большими глазами, на солнце почти что красного цвета. Старушка в его глаза смотрела долго-долго, подслеповато щурясь, а потом тяжело вздохнула, выдернула клюку из рук Дилюка и что-то недовольно забормотала. А потом вновь принялась его рассматривать и вздохнула. Больно ткнула его в живот и сказала «Проверю тебя. Решу что правда — пущу в лес к ведуну. Ложь — убью». Дилюк кивнул, радостно поблагодарил и весь прям-таки засветился от счастья. Де́вицы, смотревшие за ним и старушкой, шептались и вздыхали, юноши — ворчали и хмурились. Староста поселила его к себе в дом и сказала, что помогать не нужно. У неё во взгляде светились недоверие и презрение. Дилюк всё равно колол ей дрова, таскал воду из колодца, помогал стряпать и неумело шил. Днём он ходил по деревенским дворам, помогая всем, кто попросит, а вечером упражнялся с оружием. За его упражнениями староста наблюдала с крыльца, а спустя неделю неожиданно дала совет. Дилюк попросил старосту обучить их языку и старушка согласилась, легко улыбаясь, глядя на него. Когда до ведуна дошла весточка о том, что в деревню заявились по его душу за помощью, он прокрался, прятался за домами, наблюдая за пришельцем. А тот улыбался широко, помогает всем, будто не человек вовсе по деревне ходил, а солнце каталось. Ещё неделю спустя старушка утром дала Дилюку дощечку какую-то и наказала идти в лес, ещё севернее, к озеру. Говорила, что ведун мужчина молодой, его ровесник примерно. Что у него домов пять есть и что живёт он то в одном, то в другом, но главный его дом, где он больше всего времени проводит — на острове. Строго наказала в дома ведуна без его дозволения не входить, советовала просто зайти поглубже в лес, да ждать там. Зверей не ловить и не убивать, ягоды с грибами кушать, да ждать, пока ведун сам к нему выйдет. Дилюк старосту поблагодарил от всей души. Весь день ходил, дрова колол всем старикам так, чтобы на месяц вперёд было, а потом попрощался и уехал в лес. Девки вздыхали ему в след, а юноши уже не хмурились. Де́вицы по Дилюку хоть и вздыхали, но к нему не подходили, будто опасались или думали, что у такого как он точно невеста, а может и жена есть. В лесу Дилюк провёл дня четыре. Он ел грибы и ягоды, как наказывала староста и хлеб, что она ему в путь дала. Костёр топил только валежником и даже пытался подкармливать ягодами и хлебом волка, который к нему на второй день прибился. Волк тот был примечательный. С шрамом через глаз, чёрный-чёрный, как ночь в которую на небе ни звёзд, ни луны. С глазами цвета морской пучины. Со взглядом каким-то не по-звериному скучающим и уставшим. Дилюк вечерами, чтобы поговорить, чтобы не сойти с ума от отсутствия общения, рассказывал волку какой он красивый и необычный, старался погладить, но на это волк рычал и показывал клыки. А когда Дилюк проснулся на шестой день перед ним сидел юноша. Его глаз был как у волка — словно вокруг зрачка плясало штормовое море. Его волосы были длинные, ажно до самых колен, легко вились, как морские волны. У него один глаз был закрыт повязкой, а губы изогнуты в ухмылке. Дилюк всмотрелся ещё: рубаха тёмно-синяя, такого же кроя, как у него, вот только рукава у юноши были широкие и заканчивались под серебряными наручами с чудны́ми узорами. Штаны и пояс на рубахе были ей в цвет, а на поясе была вышивка похожая на узор наручей. В уши юноши были вдеты длинные серьги из серебра и синих камней и они легко позвякивали, да смотрелись так, будто их хозяин был создан, чтобы носить на себе лишь драгоценности. С плеч его, покатых, но крепких и широких, спадала чёрная волчья шкура. — Как дышать забыл, что ли? — юноша ухмыльнулся шире, лукаво совсем, будто он лис из сказки. — Ты морской дух? — одновременно с ним, восхищённый, зачарованный, не имеющий сил оторвать взгляда, выдохнул Дилюк. Ему его собственная белая рубаха и красные штаны, вдруг показались до того нелепыми, что захотелось прикрыться. — Или дух этого леса? — краснея вновь спросил Дилюк, когда понял, что моря рядом нету и духу морскому в чаще тоже делать нечего. Юноша рассмеялся, качая головой и встал. Серьги зазвякали в его ушах, засверкали камни, зазвенел по лесу звонкий переливчатый смех, а Дилюк задержал дыхание. Юноша оказался босым, а на его пальце посверкивал небольшой перстень с чёрным камнем. — Не дух я. Я ведун. Не моего ль племени человека ты искал? Дилюк подскочил на ноги, рассматривая своего нового закомца, радостно, почти счастливо улыбнулся и протянул руку: — Здравствуй! Я Дилюк! Юноша прищурился и внимательно осмотрел его, не пожимая протянутой руки. — Князя Крепуса сын? — Дилюк тут же сник, но твёрдо ответил «Да». — Ты меня искал иль просто колдуна какого? — Мне помощь нужна, — Дилюк неуверенно отвёл взгляд и опустил так и понуро не пожатую ведуном руку. — Но я пойму, если вы откажете. — И что ж у тебя за проблема, княжий сын? — юноша принялся обходить Дилюка по кругу, разглядывая. — Мне жену не найти. Де́вицы на меня смотрят, но не подходят, а стоит попросить чьей-то руки, как тут же от ворот поворот дают. Может на мне проклятье какое? — А ты какой брак хочешь? — юноша снова стоял перед Дилюком. Прекрасный, почти что волшебный, словно из сказки или былины вышедший. — Чтоб по любви или ради отца своего и княжества? — По любви, конечно, хотелось бы, — вздохнул Дилюк. — Но любовь де́вицы, пусть даже самой красной, не защитит мой народ и не поможет в час нужды. Юноша кивнул. — Я помогу тебе, — ровно сказал он, глядя куда-то в даль. — Но для этого надо тебе рубаху из крапивы сшить и браслет-оберег из неё же. А это надо ждать осени глубокой, когда всё вот-вот укроет снег и тогда уж иди собирать. На это одна ночь будет, в последнюю ночь уходящей луны. Чтобы любовь старая от тебя ушла и дала место новой. Коли ты готов, то оставайся до времени жить у меня али иди в деревню. — Если я вас не затрудню, — Дилюк потупил взгляд, а потом вскинулся, поняв прочие слова ведуна: — Что значит «чтобы любовь старая ушла и дала место новой»? — То и значит, — сварливо пояснил ведун и кивнул на скромные пожитки Дилюка: — Собирай, по пути расскажу. Когда Дилюк поспешно собрал вещи и взял коня под уздцы, ведун пошёл вперёд, а Дилюк за ним следом. — На тебе стоит печать любовная. Ты когда-то клялся стать чьим-то супругом. Вы с тем человеком обменялись вещами какими-то, а от того, что вы оба друг друга любили крепко и чисто, магия, природа, боги, — ведун махнул рукой, — али другая какая сила, сплели ваши судьбы. Потому и не найти тебе жену: все нутром чуят, что у тебя есть супруг, хотя на деле, как я вижу, ты холост. — Но я ничего не помню, — пробормотал Дилюк и почувствовал, как как-то неуютно кольнуло сердце. — Я говорю что вижу, — они неожиданно быстро подошли к озеру, ведун взмахнул рукой и появился деревянный мост до острова. — Вот только есть одна проблема. Тебя полюбить смогут. Дочь твою за тебя любой отдать рад будет. Но ты полюбить всем сердцем и всею душою не сможешь. Ты на век себя тому человеку отдал и любви как из сказаний больше не испытаешь ни к кому кроме него. И его то же ждёт. — Пусть не так сильно, но любить я смогу? — с надеждой спросил Дилюк и ведун кивнул, распахивая перед ним дверь в свой дом. Дилюк хотел было войти, но замер, занеся ногу над порогом и густо покраснел. — Я так и не спросил ваше имя, — неловко пролепетал он, а ведун подтолкнул его в спину, коротко и тихо обронив: — Кэйа. — Красиво, — тихо, сам себе под нос сказал Дилюк. — Спасибо, — невозмутимо ответил ведун, а потом что-то сказал коню и тот послушно пошёл за ним. — Я позабочусь о твоём спутнике, а ты помойся в озере. Возьми на лавке у печи тряпки и оботрись ими. Потом найду тебе одежду. — Кэйа, — повторил Дилюк, входя в озеро позади дома. — Кэйа, — перекатывал звуки на языке и хмурился, будто это что-то такое знакомое и близкое, но давным-давно позабытое. Как первые годы жизни, как лицо матушки, как его первая любовь — девчушка дерзкая и прекрасная. Всё давно прошедшее, оставившее в памяти тусклый след, который толком не разглядишь. Зыбкий, рассыпающийся, утекающий меж пальцев, стоит лишь попытаться его ухватить. Дилюк вошёл в воду глубже, нырнул и поплыл вперёд пока воздух в груди не кончился. Он всплыл, над поверхностью воды показалась рыжая макушка, а на берегу уже стоял ведун, взглядом выискивая своего гостя. Дилюк помахал ему рукой, улыбался широко, а потом оглушительно завизжал, когда к нему подплыла коричневая, с жёлтыми узорами по спине, змея. Он с перепугу начал идти ко дну, плескался, кое-как пытаясь отплыть от змеи, но та лишь недовольно шипела и никуда не девалась. Дилюк не заметил, как ведун сбросил с себя шкуру и рубаху, с разбегу вбежал в воду и поплыл к нему. Он Дилюка ухватил под руки и поплыл к берегу, щурясь на змею и шипя ей что-то, разворачиваясь в воде, отталкивая Дилюка к берегу, наказывая плыть туда. Змея шипела что-то в ответ и Дилюку в его шипении слышалась насмешка и вопрос. Он обернулся, вновь подплыл к ведуну, но тот взмахнул рукой, отгоняя. Дилюк стоял на берегу, натянул на себя штаны и те неприятно липли к влажной коже. Он зашёл в воду по колено, обеспокоенно глядя на ведуна, но тот спокойно говорил со змеёй на её языке, а потом развернулся и нырнул. Из-под воды ведун появился у самых ног Дилюка, страшно его напугав, тут же подхватив, помогая устоять на ногах пошатнувшемуся от испуга гостю. — Выглядишь, будто богатырь, а сам ужа водоплавающего боишься, — фыркнул ведун и Дилюк густо покраснел от стыда. У ведуна была кожа гладкая, с редкими шрамами и капли воды искрились, стекая вниз по молодой груди. Влажные волосы липли к телу, складываясь в причудливые узоры, а свет солнца сверкал и переливался в длинных серьгах. — Просто это было неожиданно, — пробубнил Дилюк, тупя взгляд в землю. Ведун захохотал переливчато и смех этот прокатился над водой и от него будто бы разбежались тучи, засинело небо и вода, солнце становилось желтее и теплее, а трава зазеленела. — Привыкай, — ведун хлопнул по обнажённому плечу Дилюка, — он колдун. Старый очень, может, старше некоторых гор. Не человек. Живёт неподалёку, — он махнул куда-то в сторону и Дилюк посмотрел в том направлении. — ждёт веками своего потерянного давно любимого. — Любимого? — тихо спросил Дилюк, глядя в том направлении. Ведун кивнул. — Как он потерял его? Или не моё дело? — От чего не твоё? — ведун набросил на плечи волчью шкуру, взял рубаху в руки и зашагал к дому. — Все, кто тут в округе живут, знают его историю. Тогда война гремела, а любимый его могучим воином был. Ему поле боя было, что дом родной, он любил побеждать и был уважаем всеми. Уходя в последний свой бой, он поклялся вернуться и жить в мире, далеко от мирских волнений и битв. Да и сгинул на поле боя. Змей его тело тогда искал почитай неделю — ворочал горы трупов, желая найти своего человека, да не нашёл, — ведун вздохнул и посмотрел на гладь озера, высматривая остров. — Он и к тебе подплыл потому что за него принял — тот тоже был поцелован огнём и солнцем. — Поцелован огнём и солнцем? — переспросил Дилюк, странно глядя на ведуна. — Рыжий и с веснушками, — ведун легко улыбнулся, кинув короткий взгляд на Дилюка. — Мама тоже говорила, что я поцелован огнём и солнцем, — Дилюк тонко, печально улыбнулся, сам не понимая, от чего рассказал это незнакомому человеку. — И девочка, которая моей первой любовью была. — Значит обе с нашим племенем знались, — ведун распахнул дверь в избу, взмахнул рукой и свечи загорелись одна за другой. — Дашь ладонь посмотреть? У многих, подобных тебе судьба великая. Мне поглядеть любопытно. — Я не против, — Дилюк озирался по сторонам, оглядывая избу, а потом улыбнулся ведуну широко и солнечно, не замечая, как тот на мгновение замирает, словно в камень обращённый: — А мне расскажешь? — Выбери одно, о чём узнать хочешь, — ведун снял штаны с нижнем бельём и кинул их на лавку, принимаясь искать в сундуке одежду. — Слава, богатство, жизнь, дети, любовь? Думай хорошенько, я только об одном расскажу. Правило у нас такое смешное есть. Дилюк думал долго, натужно, задумчиво рассматривая нагое смуглое тело ведуна, склонившегося над сундуком с одёжками. — А можете вы по моей ладони рассказать о моих боизких? — ведун неуютно повёл плечами, а потом выпрямился, кидая в Дилюка белую рубаху с вышивкой и синие штаны. — Могу. От чего не мочь-то? Что хочешь о своих близких узнать? — Долго ли и счастливо ли жить будут? Тяжело им дастся счастье, али само в руки придёт? — Тут точности не будет, — ведун внимательно осмотрел на Дилюка: — Да и ладони твоей хватит только про длину жития их сказать. И лишь про самых близких. — Я согласен, — твёрдо кивнул Дилюк. — А… — он запнулся и тихо, смущённо спросил: — про того человека сможете что-то сказать? — Вы с ним судьбой повязаны. Так что да, скажу. Ведун натянул штаны, не заботясь о рубахе и нижнем белье и аккуратно взял белую ладонь в свою, проводя кончиками пальцев по линиям. Дилюк засмотрелся на длинные аккуратные пальцы и, кажется, даже задержал дыхание. — Твой отец едва не погиб когда ты вступал во взрослую жизнь, — ведун говорил тихо и Дилюка его голос зачаровал. Он глядел как пальцы касаются линий его ладони и тайно, стыдливо, наслаждался каждым мимолётным касанием. — Тогда жизнь его чудом сумели сохранить, но теперь ему не будет угрожать смерть до глубокой старости. Он увидит своих правнуков, коли отыщешь себе жену. Вижу, твоя мать любила тебя сильно. Так сильно, как никого другого. Ты — дитя чистой и крепкой любви, — Дилюк скромно улыбнулся и чуть покраснел. — Тот, с кем ты повязан судьбою, будет жить беспокойно, словно ветер в степи и долго, как дуб, — ведун выпустил руку Дилюка из своих ладоней и Дилюку показалось, что ведун легко огладил его костяшки напоследок. — Больше сказать не могу. — Благодарю вас! — Дилюк поклонился до земли, а ведун подхватил его под локоть и силой выпрямил. — Можно на «ты». И зови меня по имени, княжич. Ведун усадил Дилюка на лавку у печи и наказал сидеть на месте, а сам принялся хлопотать в избе. Он ловко и безо всякого сожаления сдёргивал со стен пучки трав и перьев, развешенных по всем стенам плотным слоем, и скидывал их на большой кухонный стол. Освободив стены, ведун выдвинул из-за угла печи большой сундук и принялся копаться уже в нём. — Что вы делаете? — Дилюк наблюдал за всем этим с каким-то непонятным, весёлым интересом. — Освобождаю тебе место, — ведун остался невозмутим. — Травы перевешу ближе к печи, — он посмотрел в окно, закрытое ставнями и задумчиво протянул: — Или лучше перенести в кузню? Часто планируешь ставни отпирать? — он кинул взгляд на Дилюка и тот пожал плечами. — Значит завтра перенесу в кузню. На второй этаж носа не кажи. — Почему? — Вдруг я там всякими непотребствами заниматься буду когда ты заглянешь? — ведун подмигнул Дилюку и тот смешно покраснел. — Негоже простаку моего племени княжича портить, — последние слова ведун произнёс как-то странно и натянуто, продолжая рыться в сундуке. — Что значит «моего племени»? Вы часто так говорите, — Дилюк рассматривал смуглую спину и шрамы от ожогов на ней. — Те, в ком есть сила. Магия, коль тебе так угодно, — ведун встал во весь рост, встряхивая большое одеяло. — Ты ведь не сильно мёрзнешь, верно, княжич? — Дилюк кивнул, а потом выдавил из себя сдавленное «да», потому как ведун всё ещё стоял к нему спиной. — Тогда летом спать будешь под этим, — он кинул одеяло — расшитое хлопковое полотно, в Дилюка. — На печи. Моя кровать наверху. Ведун натянул на себя рубаху и кинул в Дилюка простые холщовые штаны, а затем сел на лавку рядом и похлопал себя по бёдрам. — Жизнь у меня непостоянная, — ведун странно отвёл взгляд и говорил сухо. — Домов несколько, староста тебе наверняка рассказала. Живу то тут, то там — куда душа али дело позовут, — он махнул рукой, а потом сцепил пальцы в тугой замок. — Ты всегда можешь вернуться в деревню до осени. Рубаху и браслет из крапивы делать долго. Потом тебе надо будет за неделю до купальей ночи выдвинуться в путь, чтобы приехать домой как раз в тот день. Тогда рубаху надеть надо будет и пойти тебе с де́вицами красными развлекаться — венки по воде пускать и через костры прыгать. Венок ты сам обязательно сплести должен будешь, а пуская его по воде, подуть на цветок надо и сказать «Старое отпускаю, пусть течет, как вода, прочь из меня, прочь от меня, новому место освобождая». Когда будешь первый раз через костёр прыгать, то прошепчи «Очисти огонь любовь старую, с собой забери, собою сожги», а в последний прыжок через костёр — «Зажги во мне, пламя, любовь новую, яркую, крепкую». Запомни: веселиться с де́вицами тебе надо будет всю ночь, ажно пока солнце вставать не начнёт. На рассвете войди в воду и надень браслет на левую руку. Носи его не снимая до свадьбы. Потом сожги, перед тем, как зайти в комнату к новобрачной и пепел оставь за дверью, а по утру, как разделишь с невестой ложе, развей по ветру из вашей спальни. Так ты окончательно разорвёшь связь с тем человеком. Упустишь что-то — связь не порвётся до конца и твоя жена всегда будет чувствовать, что между вам что-то стоит. Вот и всё, — он хлопнул себя по коленям, широко улыбнулся и встал. — Крапиву собирать и делать из неё пряжу мы вместе должны. Рубаху и браслет я сделаю сам, за них не беспокойся, но пока я шью ты должен жить со мной в одном доме. Короче — застрял ты у нас на год. Вопросы есть? Дилюк долго молчал, сложив руки на коленях, рассматривая костяшки. — Я могу как-то отыскать того человека? — Зачем тебе? — ведун уже стоял на лестнице, наполовину скрытый в тени. — Не знаю? — Дилюк смотрел растерянно и потерянно, а ведун отступил глубже в тень. — Просто хочу посмотреть на неё. Попросить прощения. Не знаю, — Дилюк тяжело вздохнул, возвращаясь к разглядыванию своих рук. — Просто думаю об обряде и как-то ноет сердце. — Не обращай внимания, — ведун продолжил подниматься по лестнице. — Это пройдёт. Лучше поезжай в деревню. Я пришлю весточку, когда придёт пора собирать крапиву. — Вы меня гоните? — Дилюк расстроился ещё больше, ссутулился, поникший, будто он щенок, которого наказали ни за что. — Ты ведь слышал, что я нелюдим? — Я не надоем. — А то, что я мужеложец, тебе нашептали? — А ещё шептали, будто вы уже кого-то долго и безответно любите, — Дилюк улыбнулся и говорил с какой-то непонятной ему самому грустью. — К чему вам я? Ведун хрипло расхохотался и продолжил подниматься, обронив на последок: — Коль не будешь мешаться и надоедать, то живи. Завтра я ухожу в горы.