Крыша

      — Их небезопасно оставлять без наблюдения, — заявил США. Обстоятельно так заявил, глазками хлопая, мол, я тут не причём, исключительно о всеобщем благе забочусь, а не как бы упечь своих бывших любовников от себя подальше, да-да.       Строить из себя невинность у Америки получалось плохо, тем не менее, к его мнению прислушались. Основательно так прислушались, игнорируя его явно корыстные цели и истинно «ангельское» выражение лица.       — Небезопасно, — холодно кивнул Британия, постукивая по столу колпачком от ручки, зажатым между двумя пальцами, средним и указательным. Франция немного приспустил бордовый галстук, который его явно душил, перегнулся через ручки кресел и что-то зашептал Британии на ухо (их места были соседними). Взгляд Британии казался задумчивым.       Вопрос о «периодах» был вынесен на повестку дня именно Америкой. Его мотивы были понятны — Союз до сих пор казался ему опасным и непредсказуемым, и его, по скромному (размером с Аляску) американскому мнению, следовало держать не просто «под наблюдением», а, желательно, за решеткой или в комнате с мягкими стенами.       А Рейх так, просто под руку попался.       Обсуждали вопрос дня насущного в малом кабинете для дискуссий, практически на домашних посиделках — из присутствующих были большая восьмёрка и, собственно, яблоко раздора в лице Рейха с Союзом.       Это не могло не напрягать, но Рейх был спокоен. Тут были Германия, Италия и Япония, а они уж точно не позволили бы, чтобы Рейха содержали в совсем уж жестких условиях, вроде колонии строгого режима или необитаемого острова, а все остальные условия Рейх мог пережить, в том числе и питание раз-полтора в неделю.       В конце концов, опыт такого содержания у него уже был, и не то чтобы это время было самым ужасным в его нелёгкой жизни. Разве что самым скучным.       Адольф сжал его плечо ледяными пальцами, и по телу прокатился крохотный табун мурашек. Рейх привык, почти привык, но главным в этом было именно треклятое — почти.       Рейх пробежался глазами по Большой Восьмёрке — заметили ли?       Их кресла были расставлены полукругом перед овальным столом. Кресла удобные, по-королевски широкие, оббитые тёмно-красным бархатом — когда-то Рейх и сам имел честь сидеть на таком, и ему нравилось, безумно нравилось поглаживать мягкую ткань подлокотников и чувствовать себя на вершине мира. Адольф тогда сладко нашёптывал ему, что это правильное чувство. Что Рейх именно там, где должен находиться. В то время Адольф ещё был жив.       Сейчас он сидел на скрипучем, жестком стуле, обивки у которого не было даже на седалище, а деревянная кривая спинка впивалась в спину.       Еще один показатель его унизительного положения. Утешает только то, что рядом, буквально в метре, на абсолютно таком же стуле сидит Союз.       — В конце концов, они единственные в своём роде, мы должны побеспокоиться о безопасности — их и нашей, — продолжал распинаться Америка.       Рейх беззвучно выдохнул. Конечно, они не могли заметить. Адольфа видит только Рейх.       И всё равно паранойя в голове нашёптывает на разные голоса — вдруг всё же увидят? Почувствуют?       Вдруг поймут, что с Рейхом что-то не так?       Он ещё раз оглянулся — слева направо сидели члены Большой Восьмёрки. С самого краю примостился на краешке своего кресла осунувшийся, сгорбившийся Россия, уголки губ которого нервно подрагивали вниз. Он морщился от яркого света кабинетных ламп, сжимал-разжимал сложенные на столе руки и почти не прислушивался к тому, что вполголоса объяснял ему сидящий рядом Канада. Сам Канада курил тонкие сигариллы, длинно затягиваясь, и был самым равнодушным из присутствующих — он умудрялся одновременно успокаивать Россию (пусть тот и не вслушивался, но ему явно было легче от того, что его игнорируют не все) и поглаживать ладонь слишком очевидно нервничающего Франции под столом. На секунду Рейху показалось, что Канада заметил его нервный взгляд, и всё внутри покрылось ледяной корочкой иррационального ужаса, но взгляд Канады равнодушно проплыл мимо и зацепился, как Рейх предположил, за Союза. Рейх облегчённо мотнул головой и стиснул кулак в кармане, впиваясь ногтями в ладонь. Там была личная вещь, которую у него ещё не успели отобрать, и она его успокаивала.       Но расслабляться было рано. Рядом с Канадой, ближе к центру, сидел Франция. Его глаза напряжённо бегали из стороны в сторону, он постоянно порывался выкрикнуть что-то и перебить Америку, но Британия всякий раз его останавливал властным взмахом руки. Франция активно жестикулировал и нашёптывал Британии на ухо так, что слышали все, кроме, конечно, ничего не замечающего США. Франция выделялся из всего стола ярким пятном красной рубашки, и её мельтешение резало Рейху взгляд, поэтому он быстро отвёл глаза. Франция для Рейха опасен не был — у него кишка тонка, но вот Британия настораживал. Он слишком проницателен.       Тем не менее, Британия на Рейха не смотрел, а вместо этого старательно делал вид, что слушает и США, и Францию, кивая в нужных местах, при этом раздумывая о чём-то своём. Это Рейху не очень понравилось — не к добру. Тем не менее, и Британия не замечал рейховых странностей.       — Боишься, — шепнул Адольф на ухо, и Рейх почувствовал его ледяное дыхание.       — Ты мёртвый, — ответил одними губами Рейх.       — А боишься — как живого, — Адольф гоготнул, и его смешок — жесткий, садистский, слишком знакомой — сдвинул в голове Рейха что-то в неправильную сторону. Он боялся пошевелиться, боялся дёрнуться, вдохнуть — и с этим вздохом, с этим лёгким движением сделать что-нибудь не то.       Непоправимое.       Неправильное.       Ладонь, сжатую в кулак, холодил крохотный скальпель. Для самозащиты — совсем без оружия Рейх немного сходил с ума. Но и с ним — тоже.       Он мог оставить себе хоть весь свой огромный арсенал оружия, который был у него ещё на пике власти — воплощения бы не сказали ему ничего, их подобные мелочи не волновали, а его бы всё равно заключили в тюрьму. И о безопасности своей они волновались мало — их нельзя так просто убить, а кого можно, тот сам виноват.       Но Рейх не смог.       «Ты всегда был трусом, — шептал ему Адольф. — Маленьким глупым трусишкой. Ты же мог бы сбежать, и им было бы на самом деле всё равно, но ты остался. Глупый-глупый трус».       Но Рейх правда не смог.       Он и сейчас боялся, что бросится на кого-нибудь со своим мизерным, мизинчиковым скальпелем — и зарежет, как резал на войне. Он до сих пор помнит, как утекала у него из-под пальцев чужая хрупкая человеческая жизнь.       Адольф прав, он боится — всех их. Они — воплощения, а он лишь жалкий «период», воплощение в кавычках, природа настоящих воплощений ему непонятна. От всех их, даже от ослабевшего в начале девяностых России, даже от грёбаного Канады с его экономикой размером с медный грош, шла такая ровная, огромная и пугающая сила, что сам Рейх на фоне как-то сразу сжимался, терялся и боялся, пусть и понимал, что бояться ему на самом деле нечего — всё самое страшное уже случилось.       Он мог броситься и на кого-то другого, он знал Адольфа — тот мог всего двумя словами заставить его убивать. Иногда ему и говорить ничего не было нужно — Рейх падал в безумие сам, глубоко и безвозвратно.       Иногда Рейх, обнаруживая себя во всё той же камере, в которой провёл все свои послевоенные годы, осознавал, чувствуя невыносимую головную боль, что не помнит последние сутки или больше. И после каждого подобного случая он понимал, что сделал что-то непоправимое — его условия, пусть и неуловимо, ожесточались, а он, сколько не пытался, так и не мог восстановить в своей голове нужные события. Что он сделал? Зарезал одного или двух охранников своим скальпелем? Прорвался наружу на несколько часов? Или дней? Рейх знал Адольфа, тот одними словами мог подчинить кого угодно. И потому Рейх боялся.       Но здесь — здесь безопасно. Ему не нужно использовать своё оружие, они не причинят ему вреда.       Даже в наручники не заковали.       «Тру-сиш-ка», — пропел Адольф, потрепав Рейха по голове. Рейх дёрнулся, сбрасывая его руку.       Рядом с Британией сидел Германия — вот уж кто точно мог что-то заметить. Но Германия старательно избегал смотреть на Рейха, даже головы в его сторону не поворачивал. Рейх понимал его, честно, и не обижался. В заключении Германия навестил его лишь один раз, а после только передавал вещи первой необходимости и ещё что-то из личных вещей, благодаря которым Рейх не сошёл с ума первые годы.       Рейх не мог обижаться на него. Правда.       Но почему тогда было так тоскливо?       Рейх не стал больше смотреть на Германию и перевёл взгляд на сидящего справа от него Италию.       Италия очень изменился, мелькнуло только в голове.       Исчезли тёмные круги под глазами — вечный спутник Италии при Муссолини, волосы больше не были беспорядочно растрёпаны, теперь уложенные в небрежную причёску, лицо перестало быть болезненно-тощим и островатым, смягчилось, появились ямочки на щеках. Италия курил толстую сигару, иногда сбрасывая пепел в стоящую перед ним золотую пепельницу в форме половинки земного шара («очень иронично, не думаешь?» — хмыкнул Адольф), и дружески улыбался Германии.       Когда-то Рейх думал, что они с Италией в одном корыте. Ему казалось, он понимает Италию, а Италия понимает его — Муссолини был словно Адольф, и отношения у Италии с ним были точно такие, как у Рейха с Адольфом, и можно было на секундочку в миг недолгой встречи даже подумать, что у Рейха есть друг.       Какая красивая была иллюзия. Рейх обязательно сохранит на память и будет вечерами, пялясь в стену следующей темницы, пересматривать крупица за крупицей воспоминания.       Сейчас Рейх видит — Италия другой. Прошло всего несколько десятков лет, а он уже здоров — излечился от своей чумы под страшным названием «фашизм», и не мелькает в глазах та неестественная жажда убийства, что так часто была в них на войне.       И мёртвый Муссолини не держит его за горло.       Италия заметил взгляд Рейха и подмигнул. Рейх попытался рвано улыбнуться ему в ответ, но Италия уже снова отвернулся к Германии. Рейх, в смешанных чувствах, перевёл взгляд на Америку в соседнем кресле. Тот продолжал заискивающе рассказывать о том, как было бы прекрасно, если бы все выезды Рейха и Союза из дома были бы чётко задокументированы и только с сопровождающим. Рейх в раздражении отвёл взгляд и от него — этот уж точно ничего странного в поведении Рейха не заметил.       Крайним с правой стороны сидел немного осунувшийся, но в целом сносно выглядящий Япония. Он был, как и всегда, предельно собран и сконцентрирован исключительно на речи США, словно ничего другого не существовало, даже руки перед собой сложил, как прилежный ученик.       Но Рейх не обманывался. Стоило только ему задержать глаза на чужом внимательном лице, как Япония одарил его долгим острым взглядом. Рейх сглотнул. Япония смотрел на него в течение ещё нескольких секунд, а потом почтительно кивнул и снова стал вслушиваться в речь Америки.       Рейху беспричинно стало легче. После игнорирования Германии и мимолётной улыбки Италии это было словно глоток воды в пустыне. Рейх помнит Африку и помнит это божественное ощущение утоления долгой, зудящей жажды. Япония — его спасение, хоть что-то не меняется даже спустя годы.       Несмотря на то, что Америка иногда бывает ужасно непроходимо туп, Рейх вынужден признать, что к организации этого мероприятия он отнёсся очень грамотно. Главное преимущество США теперь это то, как он рассадил гостей.       Британия и Германия в центре стола — это он им польстил, чтобы иметь их благосклонность к своим идеям. Рядом с Британией посадил Францию, и это сразу плюс два очка в копилку США — он добился этим одновременно поддержки Франции и уверенности в том, что Британия будет слишком занят, что с ним спорить. Канаду Америка разместил рядом с Францией, и из этого извлёк сразу три выгоды — признательность Канады за место рядом с любимым отцом, безопасность от того, что сам США сидит от Канады подальше — тот мог ненароком продавить своим влиянием решение Британии или Франции, что Америке было не очень-то и выгодно, и благодарность России за то, что его не посадили рядом с воплощением, которое ненавидит советский режим или игнорирует его.       Но самое любопытное заключалось в том, что Германию с Россией разделили, не дав им совещаться через стол о «проблеме общего характера» — Союзе и Рейхе соответственно. Дабы подсластить пилюлю, США место рядом с Германией оставил Италии, а сам остался сторожить опасного и крайне нелояльного ко всем предложениям Америки Японию.       США может отлично думать, но только когда ему за это светит вознаграждение. Желательно — зелёными бумажками.       — Итак, какое решение относительно них мы примем? — Америка широко улыбнулся, косясь на Японию и здраво опасаясь, как бы он не попортил всю малину, но Япония молчал.       Молчали и все остальные.       Оно и понятно — Америка предлагал сделку с совестью.       Если быть точнее — домашний арест в течение пяти лет и ещё десять лет — запрет выезда из страны. Какой именно страны, Рейх как-то проморгал, а Адольф, который абсолютно точно всё слышал, как назло молчал. Честно говоря, от его молчания Рейх чувствовал одно облегчение, но находиться в неведении ему не нравилось.       Вроде бы ничего особо страшного — так почему же стоит тишина?       Потому что «сделка с совестью» — это заключение Союза и Рейха в одной квартире, привязанными друг к другу цепью длинной в метр за ноги.       Жёстко. Гораздо жёстче, чем одиночная камера и питание раз в неделю.       С самого начала этого фарса Рейх боялся даже смотреть на Союза — так, выхватывал его сгорбленную фигуру краем глаза справа от себя.       А теперь им говорят, что им придётся провести на цепи друг с другом пятнадцать грёбаных лет.       Все смотрели на Союза. Боялись его реакции. Рейх, пересиливая ужас, тоже посмотрел.       Союз сидел, подпирая кулаком щёку, поставив локоть на деревянный подлокотник, закинув ногу на ногу. Он выжидающе смотрел на всех в ответ.       Выглядел он не очень хорошо, совсем не таким, каким Рейх его помнил в лучшие годы — помятый, заросший щетиной, немного осунувшийся, раньше отливавшие благородным золотом волосы теперь были грязно-русыми, и неуловимо несло перегаром, но при всём при этом Союз всё равно был… Пугающим. У Рейха сердце к глотке подскочило, когда он увидел его якобы спокойный, наигранно-скучающий взгляд, на секунду задевший и Рейха.       Благо, ярость Союза была направлена не на него, но это отчего-то не особо успокаивало.       — Ну? — хриплый, глубокий голос воплощения СССР прорезал тишину. Больше половины присутствующих вздрогнуло, Рейх готов поклясться, что заметил, как у Британии по виску скатилась капля холодного пота. — Чего замолчали-то? Я жду. Решайте. Решатели.       Франция нервно и шумно вздохнул, Италия длинно затянулся сигарой, и они с Канадой обменялись взглядами через стол. Германия поджал губы, Британия схватил Францию за руку, стараясь успокоиться, США всплеснул руками, Япония покачал головой, а Россия…       Россия в приступе самоуничтожения несколько раз побился лбом об стол. Честно говоря, это было не менее шокирующе, чем поведение Союза. С этими двоими связываться себе дороже, это знал каждый на планете Земля, но почему-то сейчас всё равно связались.       Доходит навсегда не с первого раза и даже не с третьего.       — Союз, ну я же проси-ил, — простонал Россия в стол.       — Прости, — и Союз, самое страшное существо в этой комнате да и вообще в мире, смущённо потупил взгляд. Каждая минута шокировала Рейха и всех присутствующих всё больше и больше. — И вообще, они сами виноваты. Надо же такое извращенство придумать. А ебаться нам как? Пятнадцать лет целибата или цепочку под дверь, и пока я с одной стороны двери ебусь, Рейх с другой сидит и слушает? Очень интересная ситуация. Нам вместе спать, вместе принимать душ и вместе ходить в туалет? Не наказание, а верх абсурда.       — Вообще, предполагалось, что ебаться, как ты выразился, вы будете друг с другом, — заметил Россия, стукнулся башкой об стол ещё раз и остался лежать так. Рейх моргнул. Союз пожевал губу, и впервые за всё собрание Рейх почувствовал на себе его взгляд.       — Вот это новости, — произнёс Союз почти весело. — А нас спросить, как обычно, забыли, да?       — Подразумевается, что в связи с вашим происхождением вы ещё маленькие, а потому недееспособны в подобных вопросах, и мы, как главный орган воплощений, отвечающий за безопасность и сотрудничество, можем решать за вас, — сказал Британия, заикнувшись на последних словах — Союз смерил его таким взглядом, что все в помещении повторно вздрогнули.       — Для «периодов», как вы это называете, мы вполне себе большие. И что-то я не помню претензий к нашему возрасту ни во время, ни до, ни после войны.       Вот, Союз опять делал это. Парой слов разбивал в пух и прах все аргументы. Словами Британии можно было убедить Рейха, но никогда — Союза, который считает, что прав.       Он будто бы никогда не чувствовал той подавляющей силы, что исходила от всех воплощений стран, будто бы имел какое-то право считать себя сильнее и быть сильнее на самом деле.       Это вызывало в Рейхе странную помесь раздражения и трепета. Союз проявлял упрямость не всегда в нужный момент, и сейчас момент был как раз из таких. Вот что ему стоило промолчать?       Связанные, подумаешь. Они бы в два счёта раскололи цепи. Рейх, по меньшей мере, смог бы нормально питаться и восстановить фигуру, а то он, честно говоря, не очень твёрдо держится на ногах. Да и кости выпирают ужасающе сильно, будь Рейх человеком, давно бы помер с таким телосложением.       Но Союз, Союз как всегда всё испортил! Рейх постарался не скрипеть зубами от злости слишком громко. У Союза-то может, и выбор, куда пойти, есть, но Рейху такого права не предоставили.       Их случай вообще — исключительный случай в истории. Дети воплощений, они были просто незнамо-кем. До рождения Союза считалось, что воплощения не могут иметь детей, они только перерождаются, становятся детьми на недолгий период сами. Исключение — колонии, и это совершенно другое, не дети в привычном человеку смысле.       Но Россия, а потом и Германия умудрились… Рейх никогда не спрашивал Германию, как у него это получилось. Боялся чего-то.       Он всегда всего боялся.       — И раз мы недееспособны, почему бы главному ответственному органу не понести наказание за нас? — как ни в чём не бывало продолжил Союз. Рейх удивлённо вытаращился на него. Это же надо быть таким наглым!       — Потому что, — голос у США был внезапно резкий, совсем не дружелюбный, какой США корчил перед остальными, — за тебя, в случае твоего отказа, будет нести наказание Россия. А за Рейха — Германия. На тех же самых условиях. Хочешь этого, Союз?       И Союз, чувство самосохранения у которого всегда отсутствовало напрочь, впервые на памяти Рейха заткнулся.       Чёртов США. Слишком хорошо знает их обоих. Конечно, Рейх не мог так подставить Германию, а Союз не мог так подставить Россию. Но само предложение США — высшая грань абсурда.       Почему именно это? Нельзя было придумать что-то попроще?       — Это накажет вас обоих лучше всего, — заметил Адольф. Рейх боялся смотреть себе за спину. Злой Адольф пугал его даже больше, чем Союз.       — Почему Германия должен согласиться отбывать за меня наказание? — прохрипел Рейх. Голос слушался плохо — последний раз он говорил несколько месяцев назад, и то не он сам, а Адольф, а Рейх только чувствовал после, очнувшись от беспамятства, как драло нещадно голосовые связки. Адольф был прирождённым оратором. Рейх не сомневался, что каждую секунду, проведённую в теле Рейха, Адольф говорил, и говорил, даже если рядом никого не было. Поэтому, когда был в сознании, Рейх предпочитал или молчать, или говорить одними губами — это был его маленький протест.       — Надо же, у кого вдруг прорезался голос, — равнодушно заметил Адольф. Рейх его проигнорировал.       Он мгновенно стал новым центром внимания, но совершенно не заметил этого.       Потому что Германия наконец посмотрел на него, и в его взгляде было столько вины и боли, что Рейх без всяких объяснений понял — согласится. Охотно натянет на себя абсолютно любую кабалу, даже если это будет значить рисковать государственными тайнами и суверенитетом. Даже если у России с Германией очень, мягко говоря, натянутые отношения.       — Потому что Германия виноват во Второй Мировой и твоём рождении, и его вина доказана, — прохладно заметил Британия.       У Рейха было, что на это сказать. Например, что причины для Первой Мировой были у всех, а обвинили почему-то только Германию. О том, что если бы не репарации, если бы не огромная долговая яма, идеология Адольфа о немецком превосходстве не сработала бы так хорошо. Голод и бедность творят с людьми поразительные вещи.       Но Рейх молчал.       — Убей их, — шептал Адольф. — Убей-убей-убей. Ты же знаешь, насколько эти ублюдки неправы. Я всего лишь любил свою страну, я всего лишь желал её величия, а Германии просто не повезло, что человек, избравший своей жизненной целью поднять её с колен, провалил раз за разом все попытки. Убей их, они все заслуживают смерти больше милого Германии.       Рейх продолжал упорно молчать.       — А гарантии, что вы не загребёте их, даже если мы согласимся? — Союз поменял ноги местами, закинув одну на другую. Он поскучнел, потерял интерес к происходящему, снова подперев щёку кулаком.       Кажется, пронесло.       Они оба, Рейх и Союз, всегда славились вспышками неконтролируемой ярости, в отличие от других, «настоящих» воплощений. Те были всегда сдержанные, холодные, почти механические — словно детальки одного большого механизма. Даже Франция, отличающийся особой импульсивностью, и тот в откровенно патовых ситуациях мог себя держать в руках преотлично. Исключение составлял США, но того оправдывало «колониальное» происхождение. Он — воплощение молодого государства.       Рейх и Союз — не воплощения государств вообще.       — В следующий раз, когда будет моя очередь верховодить, я набью тебе свастику во всю спину, — скучающе добавил Адольф. — Если ты сейчас не убьёшь хотя бы одного из них.       — Ты уже сделал это при жизни, — не издавая не звука, ответил Рейх, равнодушно шевеля губами.       — Тогда на груди, — продолжил Адольф свою великую мысль.       — Больше тянет на мелкое хулиганство. У меня и так всё тело в свастике. Если ты набьёшь что-нибудь ещё на открытых участках тела, я просто не уступлю тебе место двадцать первого декабря, — и Адольф на некоторое время замолчал. Впрочем, ничто не могло заткнуть его надолго, даже угроза запретить почтить память его матери.       — Контракт, — так, чтобы услышали точно все, произнёс Америка.       Союз приоткрыл рот в удивлении и тут же его захлопнул, как рыба. Рейх и сам был удивлён, если не сказать — поражён.       У воплощений не в ходу были документы. Зачем им бесполезные бумажки, которые обесценятся через несколько десятилетий? Был лишь один относительно разрешённый способ заключить сделку, и назывался он — Контракт.       Когда-то, ещё до Рождества Христова, практика Контракта была распространена повсеместно, но после случилось Событие. Рейх не имел и малейшего понятия о том, что именно произошло, почти никто из ныне живущих воплощений не помнил, что случилось, а те, кто помнил, отказывались сказать даже одно лишнее слово на эту тему.       После События у воплощений появились первые законы, которые действуют и по сей день. Название этих законов — Список Семи Запретов, он помещается на одной половинке альбомного листа, но до сих пор всех, кто нарушает Запреты, жестоко наказывают. С появлением Списка Семи Запретов любые сделки между воплощениями сошли на нет, и лишь Контракт, как условно-легальный, иногда использовался.       Рейх знал всего два случая заключения Контрактов, и оба они закончились крайне печально.       Хотя бы потому, что результатом этих Контрактов были он и Союз.       — Согласен. Только гарантом будешь ты, — слова Союза молотом ударили Рейху в висок.       И всё? Вот так просто? Заключить самую опасную сделку тысячелетий — за пару минут?       — Не соглашайся, — шепнул Адольф.       — Если это будет значить безопасность Германии, Италии и Японии, то я тоже согласен, — медленно, но ни капли не сомневаясь, сказал Рейх. Адольф разозлено зашипел что-то ему в ухо, но Рейх не обращал на него внимания.       — Отлично, — США широко и хищно улыбнулся. — Обещаю вашим близким полную безопасность.       — И ещё одно условие, — добавил Союз. Америка улыбнулся ему ещё шире и ещё более вызывающе, но до того приторно, что у Рейха от одного взгляда на него свело зубы. — Никакого домашнего ареста. Терпеть не могу сидеть дома. Всё, на что я согласен — не выезжать из того населённого пункта, в котором мы будем жить.       — Я на это и надеялся, — США выглядел подозрительно довольным. У Союза дёрнулся глаз. Он сморщился, но ничего больше не сказал. — Итак, с моей стороны условия таковы: вы должны провести не меньше пятнадцати лет связанными цепями правосудия, при этом пять из них — не выезжать из населённого пункта, в котором вы будете проживать, а остальные десять лет — не выезжать из страны. Я обязуюсь не причинять вред вашим близким, в случае же нарушения Контракта — причинить им как можно больше боли. Честно?       — Я же говорил тебе не соглашаться! — рявкнул Адольф. Рейх вздрогнул. Ситуация и правда оказалась хуже некуда. Условия Контракта уже озвучены и переменить их никак нельзя. Рейх бы назвал это сделкой с дьяволом, если бы не видел тех сделок, которые раз за разом заключал Адольф.       — Честно, — хохотнул Союз, у Рейха закралась мысль о том, что Америке готовят жёсткую подлянку. — С моей стороны условия таковы: обязуюсь выполнять все условия контракта, при невыполнении несу наказание, при условии, что противоположная сторона при нарушении своих обещаний также понесёт наказание, а именно: лишится территорий и в мою и Рейха пользу, вне зависимости от того, будет яблоком раздора Россия, Германия или кто-то ещё.       Адольф, до того ругавший Рейха на чём свет стоит, внезапно замолк.       — Почему ты, а не он воплощение моей страны? — спросил холодно он. Рейх пожал плечами. Он бы всё отдал, чтобы поменяться с Союзом местами и увидеть в своей жизни хоть что-то кроме войны и голодной темницы.       — Контракт заключён, — хором произнесли все присутствующие, исключая Рейха, Союза и США. Последний скрипнул зубами. Его взгляд был настолько разъярённым, что казалось, что он сейчас кого-нибудь застрелит. Он явно не знал, что Союз настолько хорошо знает все тонкости заключения Контракта.       Идиот. Не на тех нарвался. Союз и Рейх были самыми просвещёнными в этом плане, исключая Германию и Россию, уж последние двое позаботились о том, чтобы дети не повторили их ошибок по незнанию.       — Претензий к формулировке не имею. Подтверждение запрашиваю кровью, — сипло закончил Рейх ритуал. США сдавлено зашипел, такого подтверждения он тоже явно не ожидал. Союз уважительно глянул на Рейха, Адольф, мнение которого относительно Рейха менялось по сто раз на минуту, шепнул «признаю, это было гениально», но Рейху было всё равно на них обоих. Он вопросительно смотрел на Германию, и лишь когда Германия осторожно и одобрительно ему кивнул, Рейх расслабился — формулировку не перепутал. Он и не мог её перепутать — Германия когда-то заставлял его зубрить абсолютно всё о Контракте до обмороков, но Рейх всё равно всегда боялся ошибиться, как ошибся когда-то сам Германия.       Через пару секунд после того, как голос Рейха затих, в воздухе над овальным столом появился Контракт. Написанный кривым почерком, помятый, чуть рваный с краю, а с другого края и вовсе немного подгорелый, он представлял собой нечто, похожее на отписку. Наверное, так и было — существовали когда-то сделки и более действенные, чем Контракт, хотя Рейху их представить было крайне сложно. Так рассказывали ему когда-то долгими бессонными ночами Австрия, Германия и Пруссия. Рейх с наслаждением впитывал всё, что они могли ему рассказать, и мог про это время сказать, что это время было лучшим в его жизни, ещё и потому, что об Адольфе он тогда лишь слышал, а собственного имени из-за постоянных смен власти не имел.       Рейх встал, скрипнув стулом. Он хотел было проколоть палец скальпелем, чтобы закрепить Контракт, но обнаружил, что его рука уже кровит — он так сжал руку со скальпелем, что своими неровно ободранными ногтями оставил на ладони кровящие лунки. Опустив скальпель обратно в карман и больше не волнуясь о том, что его заметят, Рейх сделал широкий шаг к Контракту и размазал по нему свою выступившую на ладони чёрную кровь.       Рейх знал, что она отличалась от крови людей — имел возможность убедиться в этом собственными глазами. У людей кровь была бордовая, пахла железом и сворачивалась очень медленно. Кровь Рейха, если он не расковыривал рану, свёртывалась буквально за минуты, у настоящий воплощений — за секунды. И ещё кровь Рейха почти ничем не пахла. Только если прижаться к ней носом, от неё чуть-чуть несло хорошо смазанным механизмом.       Союз встал вслед за Рейхом.       Он неуверенно держался на ногах, но подбородок его при этом всё равно оставался приподнятым. Рейх испытал чувство острой зависти напополам с восхищением. Сам он опустил голову низко-низко, чтобы длинные волосы закрывали лицо.       — Не поможешь? — Союз протянул руку вверх ладонью. Рейх, не задумываясь, чиркнул по ней скальпелем наискосок. Союз даже не поморщился.       Его кровь тоже была чёрной. Он кивнул Рейху и размазал её по бумажке, висящей в воздухе так, что половину слов перестало быть видно. Впрочем, буквы через пару секунд «съели» краску, и в некоторых местах Контракт стал не «чёрным по белому», а «белым по чёрному».       Последним встал со своего места США. Он тоже протянул Рейху руку ладонью вверх. Рейх со всей силы саданул ему в центр ладони остриём, кажется, даже почти насквозь. США на такое проявление детской обиды только брови поднял и брезгливо отстранил скальпель Рейха двумя пальцами целой руки.       Кровь закапала вниз, на стол, но края раны США начали зарастать почти мгновенно. Союз завистливо вздохнул и вытер свою руку о штанину.       У Америки кровь, в отличие от Союза и Рейха, была светло-светло голубой. Чем младше воплощение, тем светлее его кровь. У Франции и Италии она была насыщенно-синей, у Британии и России — тёмно-тёмно-голубой. Рейх когда-то слышал от Пруссии, что термин «голубая кровь» появился именно из-за воплощений — среди знати, часть которой была посвящена в тайну существования «живых стран», шепталась между собой, передавая слухи. Каждый из них хотел быть похожим на бога своего государства.       Америка впечатал ладонь в обратную сторону Контракта, ту, на которой не было букв, и Контракт вспыхнул серым пламенем и истлел, стоило ему только отдёрнуть руку.       — Контракт заключён, — провозгласил механический голос.       Союз пошатнулся и упал бы, если бы Рейх не придержал его за плечо. Союз благодарно кивнул, но руку оттолкнул, предпочтя дойти до стула самостоятельно. Рейх тоже поспешил на своё место. Америка опустился в кресло, одарив их тяжёлым взглядом. На его руке уже не было ни царапинки, тогда как у Рейха, да и у Союза тоже, всё только начало затягиваться.       Они были настолько очевидно слабее, что это сразу бросалось в глаза. Тем не менее, они смогли поставить его в крайне невыгодное положение. Контракты на крови нельзя нарушить, даже если найти лазейку в формулировке. Одну мысль о нарушении Контракт засчитает за полноценное нарушение и без предупреждения выполнит обещанное наказание. США надо будет очень постараться, чтобы извернуться и нарушить такой Контракт без плачевных последствий для себя.       — Теперь твоя самая большая проблема заключается в том, что тебе придётся жить среди коммунистов, — воспользовался моментом тишины Адольф. Ага, значит они будут в России. Не самый худший вариант из возможных. Рейх не хотел бы оказаться в Берлине после всего, что было, не хотел и в Мюнхен, любимый город Адольфа, в котором последний начал бы перехватывать контроль больше обычного и пропагандировать что-то не вполне теперь законное.       Несколько минут в помещении стояла звенящая тишина, а потом появились они.       Цепи правосудия. Рейх почувствовал, как потяжелела правая нога и увидел, как от него по полу идёт толстая, в три-четыре руки, цепь. Прямо к Союзу. Несколько долгих минут она лежала без движения, а потом резко притянула их друг к другу, заставляя резко вскочить, и исчезла, став невесомой.       Рейх подёргал ногой. Всё, что он чувствовал, это натяжение, когда отводил ногу чуть дальше положенного, но сосуды не передавливало, и, если не отводить далеко, вообще никак не ощущалось. Союз проделал примерно такие же махинации и удручённо вздохнул, когда не получилось отвести ногу дальше положенного. У Союза цепь была на левой ноге. Что ж, по крайней мере, ходить они будут в одну сторону, а не один передом, другой задом.       На столе перед США появился крохотный ключ от цепи. Америка повертел его между пальцами и спрятал в нагрудный карман пиджака.       — Как ощущения? — первым спросил, как ни странно, Британия.       — Как будто к ноге балласт прицепили, — поделился Союз ощущениями.       — Это Рейх-то балласт? — хмыкнул Россия. Остальные предпочли промолчать, хотя то Франция, то Америка порывались что-то сказать. Францию сдерживал Британия, а США, как ни странно, Япония.       Рейх задумался — а только ли ради выгоды Япония сидит рядом с Америкой? С другой стороны, Рейх знал Японию, и тот точно бы не стал предавать своих принципов. Следуя этим принципам, Япония вполне ясно обозначает США врагом. Или всё не так однозначно?       — Теперь вас надо перевезти в место отбытия наказания, — медленно произнёс Британия, погладив Францию по предплечью. — И, как я понимаю, этим занимается США лично.       — Так что просим на выход, господа, — Россия отчего-то был гораздо веселее, чем в начале собрания. То ли понял, что Союзу ничего смертельного не грозит, то ли это стресс у него так выглядит — непонятно. — И, да, Рейх. Если этот оболтус обидит тебя, ты знаешь, кому звонить, — и Россия ему подмигнул. Рейх на всякий случай выдавил улыбку в ответ и испуганно сглотнул. Это какая-то шутка?       — Какого чёрта, — буркнул Союз.       — Ты не веришь в чёрта. Пока-пока, счастья в семейной жизни, завтраков в постель и… — чем хотел закончить свой монолог Россия, Рейх уже не услышал, потому что Союз выскочил за дверь, и Рейха, соответственно потянуло за ним.       Они с Союзом впервые за несколько десятков лет остались наедине. Это если Адольфа не считать, конечно. Рейх предпочёл бы, чтобы Адольфа вообще не было, но, к сожалению, Адольф исчезать никуда не собирался.       Рейх с Союзом немного помолчали. Рейх боялся смотреть в чужое лицо, но когда всё-таки посмотрел, увидел в глазах Союза то самое упрямое выражение, которое появляется в них каждый раз, когда Союз собирается сказать что-то весьма решительное и категоричное.       — Не думай, что я начну относиться к тебе лучше только потому, что ты выторговал для нас преимущество перед США, — сказал, как отрезал. Рейх сразу почувствовал так, будто бы набивается к Союзу в друзья. Очень неловко и немного обидно. — Преступления, совершённые тобой в период войны я никогда не забуду.       Рейх пожал плечами. Адольф хмыкнул.       — Никто никогда тебя не поймёт, — добавил он. — Ты единственный в своём роде. Исключительный. Особенный. Моё совершенное государство идеального строя.       Рейх как никогда хотел, чтобы Адольф заткнулся.       — Ты не говоришь? — напряжение в глазах Союза сменилось вопросом. Рейх огляделся. В коридоре было темно, немного душно и пусто. Скоро вслед за ними должен выйти США, но он почему-то медлил.       — Да, — шепнул Рейх. — И я бы хотел молчать и дальше. Если ты можешь читать по губам…       — Не очень хорошо, — признался Союз. — Но если я пойму не так, можешь отстукивать морзянкой.       Рейх чувствовал некоторое облегчение от того, что ему не нужно жалко оправдывать своё решение, что-то объяснять и доказывать ничего не понимающим в его жизни воплощениям.       Сегодня Рейх нарушил данное себе обещание дважды, но больше в этом нет необходимости, а потому Рейх продолжит молчать.       Теперь они с Союзом связаны. Рейх с содроганием ждал того момента, когда Адольф вырвется на волю, а отвечать за его поступки потом придётся Рейху.       Дверь тихо скрипнула, и в проеме возник США. Он, судя по виду, находился в крайней степени раздражения. Он громко захлопнул за собой дверь и нахмурился, взглянув на Рейха с Союзом.       — Воркуете, голубки? — издевательски произнёс он.       Рейх и Союз метнулись одновременно. Рейх даже не понял, когда его собственное стремительное движение внезапно дополнилось чужим. Через секунду у горла США был рейхов скальпель, а у виска — союзов пистолет. Они немного запутались в ногах, когда потянулись в разные стороны, но быстро скоординировались.       Такое не пропьешь, пусть Союз, судя по его плачевному состоянию, и старался в последние годы. Состояние Рейха тоже оставляло желать лучшего.       Америка лениво усмехнулся. Он пошарил рукой по карманам, вытянул зажигалку и помятую пачку сигарет, и закурил. Сигареты, судя по яркому запаху вишни, принадлежали Канаде.       — Что за дичь ты устроил? — первым не выдержал Союз. Рейх не обольщался — они не могли ни убить США, ни даже покалечить, разве что задержать на некоторое время, пока он будет приращивать свою голову обратно к туловищу. Это если вообще получится её отрезать.       — Дичь какого плана ты имеешь ввиду? — США длинно затянулся и задумчиво посмотрел Рейху за спину. На секунду липкий ужас прошёлся мурашками по телу — заметил Адольфа? Но Америка всё так же равнодушно перевёл взгляд в другую сторону. Рейх беззвучно выдохнул.       — Пули из лунного серебра, — равнодушно бросил Союз, сильнее ткнув своим пистолетом в чужой висок. Чуть ли не впервые за всё время знакомства с Америкой Рейх увидел в его глазах страх. Даже не страх — панический ужас.       Лунное серебро — единственный материал, которым воплощения можно если не убить, то точно серьёзно покалечить — раны, нанесенные оружием из лунного серебра, заживают с такой же скоростью, как у людей, и оставляют после себя шрамы. С такого расстояния и в голову исход однозначный — смерть. Рейх не представлял, где Союз разжился такой редкостью. Если это был не блеф, конечно.       США быстро взял себя в руки, и лицо его стало безразличным, но он больше не ухмылялся. Только курил. У Рейха щипало от его курева нос.       — Твои цели, живо, — рыкнул Союз. Рейх повращал скальпель между пальцами и медленно, с нажимом провёл им по сонной артерии. Потекла, запачкав шею, голубая кровь. Шансы Америки выжить после выстрела уменьшались с каждой секундой.       — Я просто хочу держать вас под контролем, — голос США звучал ласково, почти мурчаще. Он и на секунду больше не выдавал своего страха, но его ошибка в самом начале уже стоила ему многого — Рейха и Союза обмануть после такого феерического провала было сложно. Но не невозможно.       В глазах США сверкнул огонь.       Он повернул голову, посмотрел прямо в дуло пистолета, не скрывая больше своего ужаса, а потом медленно прикоснулся к нему губами и облизал, смакуя каждое движение. Рейх смотрел, не отрываясь, и лишь краем глаза заметил, что зрачки Союза сузились, превратившись в тонкие опасные линии.       — Ты не сможешь выстрелить, — проворковал США. Рука Союза с пистолетом задрожала, но он упорно не отводил её. Рейх выдохнул сквозь зубы и, плавным движением, чтобы не пугать ни США, ни Союза резкостью, обхватил руку Союза своей, поддерживая, и положил палец сверху пальца Союза — прямо на курок.       Союз мгновенно перестал дрожать.       — Мы не можем ничего завалить. Я тебе помогаю, но ничего личного, — отстучал Рейх свободной рукой Азбукой Морзе по плечу Союза. Тот серьёзно кивнул.       — Не скажешь через три секунды, Рейх нажимает на курок. Три. Два.       — Я скажу! Я всё скажу! — закричал США, словно свидетель из британских детективов, и попытался героически упасть в обморок. Но Рейх ему этого сделать не дал — пнул коленом прямо в самое уязвимое мужское место. Америка захныкал.       — Жалкий актёришка, — буркнул Адольф.       — Два. Оди…       — Британия! Это всё Британия! Меня заставили! — взвизгнул США, роняя сигарету, и почти падая на дверь, которая вела в зал собраний, где, кстати говоря, было подозрительно шумно. Рейх и Союз переглянулись. Рейх понадеялся только, что в зале собраний их не услышали, поскольку вакханалия звуков там продолжалась.       — Выкладывай, — рявкнул Союз. Рейх шикнул на него, чтобы был тише, и задумчиво посмотрел на дверь.       За дверью что-то упало, шарахнулось в сторону, рявкнул Канада — Рейх даже не сразу узнал его голос, настолько непривычно он звучал, совсем без обычного спокойствия.       — Это всё Британия, это его план, — зачастил США. Глаза его бегали из стороны в сторону, а одна рука теребила зажигалку. Рейху это не понравилось, поэтому он снял пистолет с предохранителя. Сработало безотказно — речь Америки мгновенно ускорилась: — Он сказал, что нужно держать вас под присмотром и рядом друг с другом. Я не понимаю, зачем, хотя мне пытались объяснить сразу Британия, Франция и Канада.       Союз фыркнул, Рейх тоже едва подавил смешок. О непроходимой тупости воплощения США ходили легенды. Хотя в Америке достаточно гениальных ученых, объяснить воплощению этой страны какую-либо научную теорию было просто нереально. Америка лучше разбирался в психологии — почти на интуитивном уровне, хорошо владел языками, при этом совершенно ужасно писал даже на родном, и, конечно, отлично считал деньги, словно был богом экономики. Он мог за секунду сосчитать точную прибыль того или иного предприятия на десять лет вперед или предсказать его разорение с точностью до недели, но не имел и малейшего понятия о том, что такое косинус и зачем он вообще нужен.       Теперь понятно, почему это авантюру проворачивал именно США. Он не мог рассказать о сути, даже если очень хотел, что было крайне удобно для организатора этого предприятия, которым был, предположительно, Британия, хотя в этом Рейх отчего-то сомневался. Не в его стиле.       — Что ещё ты знаешь?       — Что вы, находясь рядом друг с другом, способны устроить третью мировую войну. И это почему-то хорошо, — Америка пожал плечами. Рейх и Союз переглянулись, Рейх кивнул и убрал руку. Союз медленно опустил пистолет, поставил его на предохранитель и спрятал его в кобуру под рубашкой.       — Поехали. Куда ты там нас должен сопроводить?