Крыша

      Союз осторожно прилаживал детали. Он вставил и провернул механическую кисть, она щёлкнула, вставая в пазы. Союз повращал её немного — щёлк-щёл-щёлк. Он разогнул и согнул каждый палец — всё работает.       Отстранившись и осмотрев результат собственных трудов, он нахмурился, наклонился снова и поправил косую ключицу. Из плеча торчал проводок, его Союз осторожно заправил внутрь, на место.       Вместо сердца был железный пустой ящичек. Союз наклонился, достал из пакета земли и засыпал её на дно ящика, а потом примял её к одной из сторон, чтобы потом всё было удобнее. Зачерпнул ещё горсть земли, не жалея — и так, чтобы ящичек был наполнен до середины. Кухонный стол немного запачкался, но это ничего — потом уберёт.       Он обернулся — Канада одобрительно кивнул ему. Союз улыбнулся и выбежал на улицу. На крылечке лежал, накрыв лицо газетой, Пруссия, а у него под боком сопел, дёргая механический лапой, Одуванчик. Союз улыбнулся и им, вдохнул весенний воздух полной грудью — только недавно отцвела мать-и-мачеха, и уже начали появляться первые крохотные одуванчики.       На лужайке перед домом стоял подвес для качелей, железный и ярко-жёлтый — в воздухе пахло краской. Германия сидел у России на плечах и привязывал канаты качелей к перекладине.       — Почему я должен этим заниматься, — бурчал Германия. Союз хихикнул и заметил улыбку Пруссии, проглядывающую из-под газеты.       — Потому что ты же первый и будешь на них торчать, — отвечал Россия. — Весь давай. Я тебя покачаю потом.       Союз сбежал с крылечка. Он огляделся внимательнее и приметил несколько одуванчиков у бани. Забежав в сарайку, он захватил оттуда небольшую лопатку, с которой Россия обычно чистил грядки от сорняков.       Он выкапывал одуванчик осторожно, стараясь не повредить корни, сидя рядом с ним на корточках. Наконец, выкопав его полностью, он оставил лопатку лежать на земле, а сам взял одуванчик в ладони и побежал обратно в дом.       — С добрым утром, Сава! — крикнул Россия ему вслед.       Союз вбежал на кухню.       — Прости, у нас нет помидоров. И не будет! — радостно поделился он с безучастным Канадой. Канада равнодушно пожал плечами, поглядывая на кофеварку. Ему казалось, что она странно двигалась.       Союз подошёл к столу, вдохнул. Он положил одуванчик в ящичек в чужой груди и начал осторожно его закапывать. Одуванчик это словно чувствовал — корни сами лезли в землю, стебелёк чуть удлинился. Союз тщательно закопал его и порыхлил землю грязными пальцами, потом обернулся, схватил графин, стоящий на столе рядом с плитой и тостером, странно щёлкнувшем в этот момент, тщательно полил одуванчик и отставил графин от себя подальше.       Одуванчик дрогнул раз, другой, а потом закрылся в бутон. Улыбка сползла с лица Союза.       Но спустя секунду, показавшуюся Союзу вечностью, одуванчик раскрылся, колыхнулся, и до Союза долетели его семена-парашютики. Часть из них попала в землю в ящичке. Спустя несколько долгих минут, в течение которых Союз боялся дышать, море одуванчиков проклюнулось в ящичке и выросло с бешеной скоростью, заполоняя его всего крохотными солнышками.       Союз почувствовал, что щёки у него стали мокрыми. Он накрыл ящичек плотной крышечкой, а потом принялся осторожно оббивать искусственной кожей всю грудь, плечо и часть шеи. Большую часть руки оббивать не стал — хозяин руки сам бы согласился с таки решением.       Закончил он уже за полдень.       — У вас тут крайне странная кофеварка. И тостер… Тостер тоже, — поделился с Союзом Канада. — Я снимаю стазис?       — Да. Думаю, да, — у Союза дрожали руки.       Канада щёлкнул пальцами. Союз лихорадочно всматривался в чужое лицо, надеясь разглядеть на нём хоть какие-то изменения.       Наконец, Рейх сделал первый медленный вдох. Заработали, вращаясь, шестеренки в его искусственных лёгких, хрустнул скелет, чуть выгнувшись, зашевелились пальцы. Грудь вздымалась и опускалась, ноздри чуть шевелились, чувствуя запахи земли и весны с улицы, приходящие из открытого окна. Всё работало, как надо.       Рейх пошевелился и открыл глаза.       — Господи, Ося, как долго ты спал…       — Кто вы?..       Время шло, а Рейх не вспоминал. Союз вздыхал, иногда рассказывал ему что-то украдкой, в такие моменты Рейх обычно замирал и едва дышал, старательно вслушиваясь в его голос. Ему нравились такие воспоминания, но внутри ничего не откликалось. Он по-прежнему не был уверен, как его зовут.       И, конечно, у них с Союзом даже держаться за руки не получалось, не то что…       Союз понимал, что, возможно, воспоминания к Рейху не вернутся уже никогда. Способность была беспощадна, но ни у одной способности не было цели сделать своего хозяина беспомощным. Канада говорил Союзу, что, скорее всего, свою способность Рейх просто тщательно подавлял и запирал внутри. Способность взбесилась и взяла больше, чем ей было положено. Спустя некоторое время она должна одуматься и вернуть хотя бы часть, если не всё — после клинической смерти Рейх ей явно ничего больше не был должен, она и так напивалась самопожертвованием по самую маковку.       Но Рейх не вспоминал. Оставалось только жить и спать в раздельных постелях, отчего Союз за месяцы с Рейхом ужасно отвык, особенно когда Рейх был жив и в шаговой доступности. Даже мелькали иногда мысли, что он скучал по цепям правосудия. Творить свои изобретения теперь они, конечно, тоже не могли.       И тогда Союз придумал игру.       Перед домом на траве было растеляно цветастое покрывало — синее в жёлтых цветах. Рейх лежал на нём животом в шортиках и футболке, бледный, но уже не серый, как было в первые дни. У Союза в груди и ниже сжималось от того, какой он был открытый, и какая у него была кожа светлая — так и хотелось, как раньше, наклониться, поцеловать молочную шею, прикусить закрашенный нацистской надписью позвонок, лизнуть за ухом… Но было нельзя.       Союз ложится рядом, тоже на живот. Одуванчики уже отцвели первый раз и сейчас стояли вокруг их цветасого покрывала белыми пушистыми шариками.       — Меня зовут Третий Рейх. Я воплощение государства в Восточной Европе. Мой первый и единственный правитель за всю историю — Адольф Гитлер, бывший причиной массового геноцида, а так же пропагандирующий нацизм. Я не поддерживал идеологию Адольфа Гитлера и был причиной его проигрыша и смерти, за что награждён медалью мира после долгого разбирательства спустя пятьдесят пять лет после окончания войны; до того отбыл срок в тюрьме строгого режима, потому что считался таким же преступником, как Адольф Гитлер.       — Не поэтому, — покачал головой Союз. — Первая ошибка.       Рейх набрал воздуха в щёки столько, сколько мог, а потом наклонился к ближайшему одуванчику и медленно его сдул. Семена парашутиками разлетелись в разные стороны, и один из них приземлился Союзу на нос. Союз со смешком его сдул.       — Потому что… Потому что?       — Потому что, — вздохнул Союз, — некоторым не очень честным на руку личностям нужен был материал для исследований. Они сфальсифицировали твою отправку в лечебное заведение, а потом отправили в тюрьму. В прочем, до самих исследований дело, насколько я понял, не дошло — всем было не до тебя. Однако, я подозреваю, что тебе всё равно что-то подмешивали в еду, чтобы ты «не сидел без дела». Что было дальше?       — Меня выпустили на свободу под предлогом наказания государства, именуемого Союзом Советских Социалистических Республик — это вы. Был заключён Контракт, и нас связали цепями правосудия… Те же самые не очень честные на руку личности?       — Верно. Дальше.       — Обнаружилось, что Адольф Гитлер умер не до конца и периодически занимал моё тело… Мы с вами стали любовниками. Адольф Гитлер мой отец.       — Это ты хорошо знаешь. Дальше?       — Спустя череду странных событий, часть из которых были просто случайностями, я погиб.       Союз вздохнул, глядя на пушистый одуванчик у самого своего носа. Он буквально ощущал взгляд Рейха на себе и улыбался.       — Ты не любишь эту часть?       — Она… Мне не нравится ощущение, которое приходит, когда я говорю о ней. Словно внутри меня что-то просит прощения.       — И всё же, давай подробнее.       — Нечестные на руку личности… В лице воплощений США, Британии и Франции запланировали сорвать традиционный бал-маскарад, ежегодно проходящий в ночь с тринадцатого на четырнадцатое января и выдать это за несчастный случай. Бал проходил в городе-призраке Шотландии, Клун-Парке. По плану пол и крыша должны были обрушиться, но пострадать должны были только я… И вы. В процессе план претерпел изменения. У злоумышленников оказался пёс Одуванчик, об этом узнал воплощение Пруссии. Его шантажом вынудили отдать разработанные мной и вами изобретения, в их числе яд на основе лунного серебра. Они быстро разобрались, что это такое, а потому смогли (аналогично, шантажом), взять в заложники Россию и Германию, несмертельно отравив их ядом. Дальше… Ох…       — Дальше? — выжидающе поднял брови Союз. — Что было дальше?       Рейх со стоном прижал руки к вискам.       — Болит? — обеспокоенно бормочет Союз.       — Нет-нет. Просто немного неприятно, я… Дальше… Дальше… Дальше обнаруживается, что Адольф всё это время паразитировал не только в моём сознании, но и в сознании Франции… Мы с ва… ми смогли ненадолго вывести из строя Британию и Америку ценой огромных усилий, я отдал… Я, кажется, отдал какие-то воспоминания как плату своей спо… собности? Мы освободили Германию и Россию, но их вырубили повторно… Господи, что с Германией?! — воскликнул вдруг Рейх. — Где Германия, я должен убедиться, что с ним всё… Германия…       — В саду, — улыбнулся Союз. — Поливает кусты с жёлтыми розами. Найдёшь?       — Да, да! Mein Gott, Германия! — Рейх вскочил, запнувшись и чуть не упав обратно, и помчался в сторону клумб. Союз, прищурив глаза от яркого солнца, с улыбкой наблюдал, как он подбегает к ошарашенному Германии, обнимает его, говорит ему обеспокоенно что-то, размахивая руками и повторно обнимая. Весь измазанный в земле Германия выглядит при этом настолько комично, что Союз улыбается шире. А потом Германия, будто не веря, что это в самом деле произошло, расцеловывает ему зардевшееся лицо — привычка, которую они все подхватили от России. Потом Рейх видит прикорнувшего под газетой на крылечке Хартвига и бежит уже к нему, они тоже расцеловывают друг друга, обнимаются, Хартвиг плачет. Вокруг прыгает Одя, и Рейх ловит его на руки, чмокает счастливую морду.       Спустя некоторое время Рейх возвращается — так же, бегом. Тяжело дышит. Союз хлопает по покрывалу рядом с собой, и Рейх валится на него лицом вперед, чуть при этом заваливаясь на Союза, но — не отстраняется.       — Продолжим? — Союз смотрит на одуванчики.       — Как я выжил, Eule? Скажи мне, — шепчет Рейх ему в шею, цепляясь одной рукой. Союз поражённо замирает, а сердце стучит всё быстрее, быстрее — неужели помогло? — И как ты это пережил?       — Никак не пережил, — шепчет Союз, отрешённо глядя на наполовину лысый одуванчик и сплетая свою руку с чужой. — Никак. Моя способность вышла из-под контроля, я полностью иссушил собственные резервы, но отчаянье было столь глубоким, что моя способность и способность России вошли в диссонанс, и я покрыл золотом всё… В пятистах метрах от себя. А все, кто был под золотом, погрузились в лечебную кому. Я не знаю, сколько времени прошло, я просто стоял и смотрел на твоё мёртвое тело, сорвал голосовые связки…       — Дальше, — шепнул Рейх, крепче сжимая его руку.       — Дальше, — Союз шмыгнул носом, — я очнулся, когда ко мне с верхнего этажа спустился Италия. Я так и не понял, что у него за способность…       — Успокоение. Любая вещь в его руках приобретает способность даровать ясность мысли. Он дал тебе сигару?       — Несколько пачек сигар, выкурил их все за пару часов. Он сказал, что я должен достать из-под золота Канаду, он поможет. Остальные были бы… Недостаточно нейтральны и недостаточно сдержаны в следующих действиях.       — И Италия оказался прав.       — Да… Канада сказал, что успел остановить время, хотя и высокой ценой. Он сказал, что должен тебе желание. «Пусть никто больше не умирает на войне». Выполнить такое даже он не в силах, а потому он защитал ночь с тринадцатого на четырнадцатое января за войну и вернул твою почти ушедшую за грань душу, отмотав временную плёнку. Но твоё тело всё ещё требовало восстановления. Так как способность создавать изобретения я потерял вместе с твоей клинической смертью, Россия помог мне сделать чертёж твоих будущих органов, но собирал я всё сам.       — Дальше.       — Дальше… Тебя наградили медалью, Франция отправился в лечебницу под присмотр Канады, а Америка и Британия — на исправительные работы. Остатками Большой Восьмёрки было принято решение, что воплощения больше не будут подчинятся правителю, а будут действовать по своему усмотрению и в согласовании с нормами морали. Так же несколько раз в год мы теперь будем обязаны показываться психотерапевту из числа наших медиков — мне — из-за моей способности, Канаде, Швейцарии, Китаю. Исправительные работы Америки курирует Япония, а за Британией следит Канада, так что, я думаю, всё должно быть в порядке. Ты… Хорошо себя чувствуешь?..       — Я… Да, — выдохнул Рейх и потерял сознание.       — Всё хорошо, это здоровая реакция организма на переизбыток эмоциональных потрясений, — услышал Рейх над своей головой чей-то спокойный голос. Он разлепил глаза, а потом его лицо мокро лизнули большим шершавым язычком.       — Одуванчик, — засмеялся Рейх, отворачиваясь от чужих страстных облизываний. — Ой, Одуванчик, фу, плохой мальчик, ха-ха, прекрати…       Перед глазами мелькали расплывчатые очертания их с Союзом спальни, Одуванчик наступил Рейху передними лапами на грудь и только сильнее лез «целоваться», а Рейх чувствовал себя абсолютно счастливым. Лучше стало только когда к боку прижалось чьё-то тёплое тело и ему прошептали на ухо: «С возвращением». Потом его стал целовать уже Союз, а лицезреющий всё это Канада тихо вышел из спальни и деликатно прикрыл за собой дверь.       Пруссия лежал на крылечке под газетой и страдал, опустив голые пятки в траву.       Вроде бы всё наладилось — к Оскару вернулась память, Одуванчик был цел и невредим — идеальная формула счастья, казалось бы, однако Пруссии на крылечке хорошо страдалось — горестно так, со вкусом. Особенно последние несколько недель.       Примерно столько же Германия и Россия зазывали его в свою спальню. Переехать.       Ага, кукиш им. С макаронами.       Пруссия чувствует, как ласково прикасаются руки Германии к шипам жёлтых роз, и жмурится, сильнее накрываясь газетой.       Вот сволочь. Знает же, что Пруссия как на себе всё чув…       Ебаный Россия. Неужели он настолько любит свои огурцы?!.. Ох, зачем… Нет… Только не…       Стояк. Конечно. Обойдутся с переездом, ублюдки. Это же надо так поглаживать, помидоров на них нет.       — Переезжай к нам, — шепчет ему на ухо Россия и невзначай стискивает поясницу. — Что тебе мешает, Харти? Мы скучаем по тебе жаркими ночами, — томно добавляет он.       — Иди в баню, — Пруссия отворачивается, сердито раздувая ноздри. Нет уж, он не сдаст позиций!       Он же понимает, что с их идеальным взаимодействием он просто не для них. Как Америка был просто не для Союза, потому что просто другой — он любил помидоры, а Союз их, кажется, люто ненавидел. Пруссия помнит до сих пор, как увидел пьяного в говно Союза в их гостиной под Америкой, прямо на полу. Книжные полки тогда чуть не упали, книги сыпались одна за одной. Пруссия боялся, что Союз, несмотря ни на что, до сих пор не отпустил Америку — не зря же каждая из книжных полок была названа на букву «А» и никак иначе, но, наблюдая за их с Оскаром отношениями он постепенно успокоился — они вылечили друг друга просто потому, что по-настоящему подходили друг другу и искренне желали помочь. И это было похоже на настоящие здоровые отношения, в которых можно быть счастливым, а Пруссия… Пруссия просто немного лишний, и всегда таким был.       — Загоняешься, — укоризненно шепчет Россия ему на ухо. — Переезжай. Мы будем любить тебя долго и страстно каждую ночь — по очереди и одновременно. А потом — ты нас. Не пожалеешь.       Пруссия морщится.       — Мой ответ тебе неясен?       — Он меня не удовлетворяет, — цокает Россия. — Почему я не могу спать со своим любовником в общей постели, что за беззаконие?! В общем, если всё же решишься, сегодня ночью мы ждём тебя, милый.       И ущипнув его за задницу напоследок, Россия ушёл на второй этаж, а Пруссия так и остался пылать возбуждением и возмущением перед открытым холодильником. Владимир жонглировал помидорами, перекладывая их с одной полки на другую, Пруссия сердился. Развод на секс — это определённо был нечестный приём.       Ворочаясь на кровати, он всё раздумывал: пойти или не пойти? Первый вариант с каждой одинокой секундой казался всё соблазнительнее. Наконец, не выдержав, он поднялся с кровати и на цыпочках побрёл в чужую комнату. На первом этаже страстно любились Савелий и Оскар, так, что даже здесь было слышно. Пруссия запыхтел возмущённо, хотя Савелий и Оскар уж точно не могли знать о проблеме, которую создали. У него в штанах.       Скрипнула дверь. Во входе в чужую комнату стоял Германия… В кружевном нижнем белье. И ухмылялся, выгибаясь в соблазнительной позе. Германия сделал шаг назад, в комнату. Пруссия, словно, привязанный, шагнул за ним. Потом ещё раз и ещё. Дверь за ним захлопнулась, отрезая пути отступления, и он упал на чужую приглашающе расправленную кровать.       Потом, когда из него вытрахивал душу Россия — это был раз пятый, наверно — а он сам был в восхитительной глубине Германии, раздвигая чужие ноги шире и двигая резче — он думал, что и правда не жалеет.       Потом, когда Германия не менее восхитительно всхлипнул, и на глазах его выступили слёзы удовольствия, а Россия сзади утробно зарычал, у Пруссии вообще выветрились любые мысли, кроме «быстрее».       Лёжа на кровати уже под утро, он в прострации скользил глазами по комнате. Голова России покоилась у него на плече, а Германия вообще лежал на нём целиком, и Пруссия мог вдыхать запах его черноволосой макушки.       — Я могу иногда ночевать у нас, — хрипло произнёс Пруссия.       — Я сожгу твою кровать, — так же хрипло ответил Германия в его грудь, и от ощущения его губ на своей коже Пруссия долго не мог осознать, что ему только что сказали. А когда понял, не сообразил, что возразить.       Потому что, в самом деле, его одинокую холостяцкую постель уже стоило сжечь.       — Баня?.. — произнёс, опасливо оглядываясь, Рейх.       — Да. В прошлом году не топили, но в этом решили починить, и вот, — с гордостью сказал Союз, стягивая с себя шорты. Они были в предбаннике — тут всегда относительно прохладно, поэтому Рейх поёжился. — Раздевайся давай. Тебе понравится.       — Не уверен, — опасливо ответил Рейх, но раздеваться всё же начал.       В центральной комнате бани было тепло. Рейху тут даже нравилось — желтоватый свет, деревянный пол и деревянные скамейки, на них перевёрнутые тазики, которые теперь были не нужны — Россия встроил в пол бассейн с лейкой душа. Оставалось только удивляться, как пол не гниёт от сырости.       В углу стояли вёдра, и была ещё одна дверь помимо той, из которой они вошли. Она-то и пугала Рейха больше всего. Слухи о русской бане ходили — один страшнее другого. И хотя все эти слухи пересказывал Рейху Хартвиг, половину которых он же и придумал, так называемая баня всё равно вызывала здравые опасения. Союз в несколько шагов подошёл к вёдрам, наклонился и вытащил из них… связанную охапку веток?       — Веники готовы, — кивнул Союз и прихватил охапку веток под мышку. На крючках на стене висели железные ковши. Отчего-то невероятно довольный Союз прихватил так же и ковш, зачерпнул им прохладной воды из бассейна и, открыв пугающую Рейха дверь, продефилировал внутрь. Рейх со вздохом последовал за ним.       В этой комнате — парилке — было жарко так, что Рейх тут же почувствовал, что хочет выйти. Но Союз напялил ему на голову странную фетровую шапку-колокольчик, и стало легче — даже сносно. Рейх решил, что может остаться.       Союз расстелил на верхней полке и приглашающе кивнул головой. Улыбка его становилась всё шире. Рейх заподозрил большой подвох, но, тем не менее, послушно полез.       — Ложись-ложись, — поторопил его Союз. Подвох становился всё очевиднее. Рейх лёг на живот, подложив под подбородок ладони. Шапка-колокольчик съехала на нос, закрывая обзор, потом что-то зашипело, и по помещению пошёл пар. Голос Союза звучал с предвкушением: — Готов?       — Нет, — успел пискнуть Рейх, но было поздно.       Следующие… минут десять? Двадцать? Час? Он не понимал, в аду он находится или в раю. Союз хлестал его вениками по всему телу, массажировал руками, брызгал водой. Его руки были словно везде, и мозги Рейха превращались в жижу, так было хорошо, когда Союз то легонечко почти гладил листьями веника, то шлёпал со всей силы — но именно там, где надо, так, что мышцы Рейха только больше расслаблялись.       — Сова, — наконец не выдержал он, и чужие руки замерли.       — Да-а? — голос Союза сочился настолько ярким довольством, что Рейх невольно фыркнул. Как хорошо, подумал он, что их конечности из нержавейки, иначе не видать им этого небесного удовольствия. — Ты что-то хотел?       — А ты будто не знаешь, — выдохнул Рейх. Он ведь с самого начала чувствовал что этим всё и закончится, и не то чтобы был против — очень даже за.       — Я могу только догадываться, — нагло ответил Союз, пощупав Рейха за задницу.       — Только догадываться, да? — хмыкнул Рейх. — Хорошо, я хочу, чтобы кто-то насадил меня на свою амбразуру. Я понятно изъясняюсь, или ещё требуются уточнения?       — Я был бы не против уточнений, — тело Союза внезапно навалилось сверху, щёлкнул тюбик смазки. Рейх фыркнул хмыкнул — вот ведь запасливая наглая птица, и тут-то он подсуетился. — Если имеются конкретные пожелания.       — Давай займёмся любовью, — шепнул Рейх. Пальцы Союза свободно проникли внутрь — Рейх ведь тоже ждал, готовился. В конце-концов, ему Хартвиг не только страшилки рассказывал. А уж как он из бани едва-едва ковылял, просто говорило само за себя.       — Давай займёмся любовью, — с тихой нежностью согласился Союз, приставляя головку ко входу. — Готов?       — Нет, — ответил Рейх, подаваясь на член и насаживаясь на головку. Он застонал от ощущения проникновения, и следующая фраза получилась не такой саркастичной, как он планировал: — А почему-у… Мх… Ты спра-ашиваешь?       — Да та-ак, — рыкнул Союз, толкаясь глубже. Рейх почувствовал сладость чужого члена и его жаркий ствол. Вокруг тоже стояла невероятная жарища, и ощущения становились ярче, острее. Он, всхлипнув, протяжно застонал, когда Союз сжал в руках его бёдра и толкнулся ещё раз. — Вдруг ты… Мисте-ер, о-о-о, сожмись так ещё раз, твою мать, да, ми-истер динамо…       — Это Я-а-то — дина… А, — Рейх всхлипнул ещё раз. — Глу… А-а-ах-мм! Да-да-да-а…       Союз толкался то быстрее, то медленнее, задевал точку удовольствия внутри. Рейх мог только плакать от того, как невероятно хорошо ему — было — под с Союзом, с Союзом, когда Союз внутри него.       Но потом Союз вдруг вышел. Рейх хныкнул недовольно, но тут Союз резко сполз вниз и прижался губами к его чувствительному проходу. Рейх взвыл, вцепившись руками в бортик полка, а Союз, словно ему мало было, раздвинул его дырочку большими пальцами и принялся его сладко вылизывать. Рейх поскуливал при каждом движении его языка, пот и слёзы удовольствия залили ему всё лицо, член подтекал и побаливал, упираясь в деревянные доски полка, а Союз всё не заканчивал свою дикую пытку.       — Со-ова! — провыл Рейх наконец.       — Да? — причмокнул Союз.       — Вставь мне, пожалуйста, молю тебя, я сейча… А-А! Мх, б-боже-е, как хорошо, — Рейх прогнулся в пояснице и почувствовал бёдрами чужие тяжёлые яйца — Союз вошёл до упора, так глубоко, что, кажется, доставал Рейху до его механического сердца. На несколько секунд Союз замер так, тяжело дыша, а потом забрался рукой под Рейха и надавил на свой собственный член сквозь Рейхов живот. Рейх взвыл, прогнувшись сильнее, спина хрустнула, а потом Союз, всё так же держа ладонь на его животе, немного вышел и снова резко вошёл, потом ещё раз и ещё, они задвигались в синхронном ритме, и всё потонуло в мареве бесконечного удовольствия.       Союз лежал в бассейне, а Рейх лежал на нём сверху, наслаждался прохладной водичкой и млел — Союз массировал его спину своими большими руками. Этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.       — Ося, — внезапно задумчиво произнёс Союз. — А как называется твоя способность?       — М? — поднял голову Рейх. — Да никак. Я не давал ей названия. Она же такая многогранная. Когда я чувствую себя хорошо, люди вокруг учатся управлять своими чувствами и легче налаживают межличностные связи. Когда чувствую себя плохо — ссорятся, сходят с ума, их мысли путаются… Я могу в какой-то мере это направлять, но обычно это происходит неосознанно. Я не знаю, какое дать этому название. Она даже в общем протоколе записана, как безымянная, потому что я… Ы-а, — он зевнул, — не знаю.       — Тебе наверняка предлагали много вариантов, — задумчиво произносит Союз, продолжая массировать Рейху спину.       — Да. Но мне не нравится, как все они звучат. Было что-то вроде: паук, кукловод, эмоциональный стабилизатор, но это всё не то… Моя способность не про это. Она не всегда стабилизирует эмоции, она не плетёт сети, как паук, и не управляет. Она другая.       — Другая, да? — улыбнулся Союз. — А что насчёт «Крыши»? «Крыша» — отличное название, как по мне. Если крыша протекает, всем в доме плохо, если же она прочная и крепкая, всем тепло и хорошо.       На секунду повисла тишина.       — Да. Да, Крыша — в самый раз, — согласился Рейх.       Маленький механический медвежонок медленно переставлял лапы, перебираясь от одной полки холодильника к другой. «Если я чешу в затылке… — бормотал он, — как же там дальше… Опилки… Точно, были опилки… Да где этот чёртов мёд! Сожгу всех в газовой камере, если мне не дадут мёд!»