Только для влюблённых

Гермиона подозревала, что её командировка в Париж добром не кончится. Этот город был буквально переполнен любовью и безжалостно топил её в воспоминаниях, не давая сосредоточиться на работе. Она, конечно же, писала статью, гуляла по улочкам среди толп туристов, но в каждом слове видела их историю, в каждом прохожем узнавала черты его лица. И это мучило её бесконечно. Когда они случайно встретились на лестнице возле площади Вогезов, Грейнджер даже не удивилась. Она чувствовала, что он всегда был где-то рядом, как будто на его груди висел огромный магнит и Гермиона просто не смогла бы пройти мимо, не притянувшись к нему. Годы разлуки оказались пустым звуком, которым она пыталась заполнить оглушительную тишину в своём сердце. Сейчас Джеймс сидел с ней в местном ресторанчике с вычурными лепнинами на потолке и пил кофе, слишком часто поглядывая на неё, словно нарочно испытывая терпение. — Так ты приехал сюда по работе? — Oui, — ответил он на французском, чтобы немного сбавить витающее между ними напряжение. Вряд ли их спасла бы одна неловко брошенная шутка, но Гермиона была благодарна ему за попытку. — Мне нужно договориться с главой местного аврората о сотрудничестве. Но, по сути, большую часть времени я жду, когда он наконец-то освободится, и бесцельно гуляю по городу. Она улыбнулась, нервно перебирая кольца на правой руке. — Почти отпуск, — заметила Грейнджер. — Звучит неплохо. Джеймс не улыбнулся в ответ, а вдруг нахмурился: — Всё возвращается, не так ли? — спросил он, фокусируясь только на ней. Если бы они стояли в середине оживлённой улицы, его бы давно сбила машина — настолько он оказывался слеп для всего остального, пока смотрел на неё. Или Гермионе просто хотелось в это верить. — В конце концов ты убегаешь от человека достаточно далеко, чтобы столкнуться с ним вновь. Любопытно. Грейнджер затаила дыхание, слушая его бархатный голос, который раньше постоянно заставлял её краснеть, а теперь только усиливал жар во всём теле. — Есть так много вопросов, которые хочу задать тебе, но… — она поджала губу, — не знаю, могу ли. — Я понимаю. — Я не определилась, хочу ли знать ответы на них, — честно пояснила Грейнджер. — Это будто запретная зона, — подтвердил он. — Ты когда-нибудь думал, что мы снова встретимся? Они сделали сверх возможного, чтобы этого никогда не случилось. Гермиона практически не жила в Лондоне, уйдя с головой в карьеру, а Джеймс… Она не смела спрашивать о нём в письмах друзьям, но всегда пророчила ему будущее главы отдела мракоборцев. Поттер был достаточно амбициозен и влиятелен, чтобы дойти до самой вершины. Она не переставала в него верить, даже когда другие косо смотрели на его несомненно безрассудные методы работы. Джинни догадалась первая. Каким-то неведомым образом подруга раскусила её, когда Грейнджер очередной раз защищала Джеймса перед Молли. Миссис Уизли обожала критиковать отца Гарри и делала это чуть ли не на каждом застолье, а Гермиона просто не могла ей этого позволить — и, вероятно, именно в тот раз размахивала руками слишком оживлённо. Тогда между лучшими подругами произошёл странный и крайне неприятный разговор, в ходе которого Джинни успешно уверила саму себя, что у Грейнджер всего лишь гормональный всплеск и эти чувства просто обязаны вскоре сойти на нет. Ну а Рон и Гарри… Не было ни дня, когда она бы не жалела о том, что они узнали о них. Это был очень долгий путь, в конце которого им с Джеймсом пришлось разорвать все контакты, потому что так было правильнее. Так было нужно не для них, но необходимо для всех остальных. — Не думал, — признался Джеймс. — Это не тот глагол. Она вздохнула, не в силах смотреть в проницательные карие глаза напротив. В них заключалось слишком много тайн, слишком много того, чего, по-хорошему, ей стоило бы опасаться. — Ты нервничаешь. — Он опустил взгляд на её руки. — Ты всегда крутишь кольца, когда нервничаешь. Естественно, она нервничала. Гермиона надеялась, что хотя бы немного остынет к нему за то время, что они не виделись, но стало только хуже. Желание вспомнить до мельчайших подробностей каждое прикосновение, которое он когда-либо оставлял на её коже, заставляло её дрожать. К счастью, от ответа Грейнджер спас официант, что очень вовремя остановился у их столика. — Ещё вина? — галантно предложил он, кивая в сторону бутылки. — Спасибо, я возьму бутылку с собой. Вряд ли в этом ресторане кто-то забирал с собой целую бутылку спиртного, но официант учтиво промолчал на слова Джеймса. Поттер отлично умел ставить людей в неловкое положение. Однажды и её постигло поражение в его хитрой игре; жаль, что после осознания проигрыша было уже слишком поздно забирать ставку.

***

После ужина Джеймс повёл её на небольшую прогулку по набережной, но вместо того, чтобы идти, как все нормальные люди, и любоваться Сеной на расстоянии, они спустились прямо к воде и проходили под широкими кирпичными мостами наедине. Ей нужно было остановиться. Попрощаться ещё у выхода из заведения и забыть об их неловкой встрече, как о страшном сне, оставить эту незаконченную историю на суд мистического города влюблённых. Но у неё не вышло. Просто не получилось. Поттер давно стал для неё загадкой, от которой невозможно было оторваться. Той самой идеей фикс, что сводила с ума все великие умы человечества; только в их случае угроза нависала над её беззащитным девичьим сердцем. О чём он думал, когда повёл её за собой? Когда брал вино, которое они сейчас распивали прямо из горла бутылки? Его губы касались тёмно-зелёного стекла во время того, как он отпивал из бутылки, а затем уже её бордовая помада оставляла там свой отпечаток. Они целовались через грёбаное вино, и это не выходило у неё из головы. — Ты всё ещё пишешь? Молчание длилось так долго, что Грейнджер не сразу осознала, что он заговорил с ней снова. — Да. — Она отдала Джеймсу бутылку, переступая неровный булыжник. — Но это всего лишь слова других людей, я просто заставляю их звучать немного приятнее. — Все журналисты мира сочли бы это оскорблением, — подметил он. — Ты талантлива, и не смей это отрицать. Гермиона нарочно отвела от него взгляд, наблюдая за проплывающими катерами. Река, наполненная городскими огнями, будто сцена ночного театра, была безумно красивым зрелищем, но даже на йоту так же не привлекала её, как он. — Ты всё ещё ловишь плохих парней? — отзеркалила его вопрос Грейнджер. — Нет. Больше нет. Она усмехнулась. — Пожалуйста, не говори мне, что ты уже стар для этого. — Так и есть. Я постарел, — мягко улыбнулся он. — Мне сорок семь. — Ты не старый. — Мои глаза точно. По крайней мере, мне так говорят. Джеймс сделал глоток вина, будто пытался скрыть от неё своё выражение лица в этот момент. Как часто он корил себя, что был для неё недостаточно молод? Как часто думал о том, что разница в возрасте была хуже бездонного карьера, отделяющего их от настоящего счастья? — О чём ты говоришь? — Гермиона замедлила шаг и остановилась. — Я не вижу то, что они хотят, чтобы я видел, — пояснил Поттер, оборачиваясь к ней. — Сын, друзья, коллеги — они требуют от меня другого. — А что видишь ты? Вероятно, из её тона напрочь исчезла осторожность, потому что вопрос прозвучал по-настоящему остервенело. — Тебя, — резко произнёс он, распиливая её своими тёмными глазами на двое. — Я вижу частички тебя во всём. Джеймс опустил голову и провёл по щетине рукой, но, вопреки тому грузу, что вывалился на него из открытого ящика Пандоры, продолжил говорить: — Ты всё. Ты во всём. Частички тебя… Твои глаза, твой нос, твой рот. — Подняв глаза от земли, он облизнул ими её поджатые от волнения губы. — Теперь я просто сижу в офисе, потому что мне не за кого сражаться. — Что ты делаешь в офисе? — хрипло спросила она, словно только что не стала свидетелем его громкой исповеди. — Пишу отчёты, ругаю болванов, пялюсь в чёртовы стены. — Стены? — Да. Такие с дурацкими обоями, — грустно улыбнулся Поттер. — Иногда так одиноко внутри, что я не чувствую собственного сердцебиения. Тяга обнять его ещё никогда не была так сильна и неумолима, но Грейнджер держалась, потому что знала: стоит им соприкоснуться кожа к коже, их уже не отпустит. — Я развалина. Вот кто я без тебя. Звуки ночного Парижа делали его речь ещё трогательнее, ещё глубже, хотя, казалось бы, куда больше. Её пылающие от жара щёки не спасал даже лёгкий ветер с Сены. Волосы растрепались от его порывов, а она зажалась перед Поттером, словно струна. — Всё в порядке? — мягко спросил Джеймс. Она была где угодно. С ним в его прошлом, в полном отрыве от реальности, даже в падающих звёздах на небосводе. Но только не в порядке. Неуверенно промычав согласие, Гермиона приблизилась к нему на недопустимое расстояние. Десять сантиметров до его губ. Целый километр неправильных решений. — Что мы делаем? — Грейнджер впервые испугалась энергии между ними; испугалась, потому что до этого наслаждалась ею бездумно, была молода и беспечна и тяжело поплатилась за это. Джеймс снова взглянул на реку, а потом на неё. — Мы разговариваем. Скорее копаемся в и без того истерзанных душах друг друга. — Просто разговариваем, — для убедительности повторил он. — Хорошо, — еле выдавила из себя она дрожащим от боли голосом. — Иди сюда. Гермиона отвернулась в попытках отделаться от его влияния, но Поттер властно прижал её к себе. — Когда ты уезжаешь? — тише спросил он. — Скоро. Уже очень скоро. — Плевать, — произнёс Джеймс и вдруг поймал её губы своими. Бутылка с вином всё ещё была в его руке, и Гермиона чувствовала запах терпкого винограда, пока Поттер, будто впервые, изучал её, целуя трепетно, а потом всё глубже, лаская каждый миллиметр своим теплом. Их языки столкнулись в причудливом танце, но Джеймс двигался дальше, сносил её сильнее, чем парижский ветер, заставлял дышать только им и беспорядочно карабкаться руками по большой широкой спине. Гладкая поверхность кожаной куртки, острая щетина и глаза — настолько чёрные, что зрачок удавалось разглядеть лишь тогда, когда они целовались; когда стояли так близко, что их можно было принять за одну фигуру, слепленную чокнутым творцом. — Не останавливайся, — умоляла она между поцелуями. И Поттер не останавливался. Они смаковали момент и терзали друг друга до боли в губах, а затем добирались до её номера в потёмках собственной страсти. В центре Парижа не осталось стены, к которой он не успел бы её прижать. Не осталось фонаря, который бы не запечатлел своим светом момент его жарких прикосновений. Едва Грейнджер провела ключом-картой по замку, как Джеймс схватил её на руки и занёс в комнату. Он словно хотел её уничтожить, приколотить к поверхности своим тяжёлым телом, а она наслаждалась тем, что он прекращал себя контролировать, возвращался к ней. Гермиона впилась в его макушку, пригладила лохматые каштановые волосы, оцарапала шею, пока он снова и снова впивался в её губы, будто не мог насладиться её беспорядочными стонами, будто не наслаждался никем эти годы вовсе. Она так сильно скучала по его телу, по мышцам, по бледным шрамам, по всему ему целиком, поэтому возликовала, когда Джеймс наконец-то опустил её на ноги и позволил стянуть с него рубашку и куртку. Её пальто и блузка полетели следом на дубовый пол, и он снова схватил Грейнджер, чтобы следом повалить на матрас. Это было безумие — они едва нашли кровать в темноте, но главное, что всё, чего им действительно хотелось, можно было найти на ощупь. Руки не переставали бороться за право поработить мужчину перед собой, который был вдвое больше её, но Поттер и не думал помогать ей в этом. — Моя малышка, я так скучал, — произнёс он хриплым низким голосом и вонзил зубы в её чувствительную шею, в местечко за ухом, что принадлежало лишь ему. Гермиона протяжно простонала, жадно хватая воздух, а он очертил свежий укус языком. — Мне так нравилось, как ты называла меня. Ей тоже. Эта игра была её самой любимой. Изображать из себя послушную, не искушённую ничем постыдным девушку, называть его при остальных исключительно почтительно, а затем повторять всё те же слова, выкрикивать каждый звук в том же порядке, пока он жёстко берёт её в своей постели. — Мистер Поттер, я хочу вас. — Грейнджер заглянула ему в глаза и повторила настойчивее: — Я всегда хотела только вас. — Я больше тебя не отпущу. Может, это было сказано на эмоциях, может, Джеймс уже об этом забыл, но возбуждение, что плавилось под кожей, окончательно прожгло её до самых костей. Она выгнула спину, а он стянул с неё обтягивающие брюки. Гермиона потерялась в звуках его сбитого дыхания, в собственных неразборчивых стонах, которые всё больше напоминали мольбу. — Ты идеальная, вся ты, — шептал он, обхватывая её ягодицы своими широкими ладонями. Ему не нужно было проверять, насколько она готова: Грейнджер не вынесла бы и секунды прелюдий, поэтому едва не взорвалась от переполняющей её эйфории, когда он вошёл в неё без промедления, сразу на глубину, под нужным углом, пронзая её, словно лезвием. Гермиона попыталась удержаться за него, но, оставив глубокие царапины, беспомощно рухнула на спину, подчиняясь его толчкам. Джеймс начал двигаться в ней, разрушая перед ней горизонт, а затем собирая вновь, словно причудливый пазл по кусочкам, — и так до бесконечности, пока мир вокруг не станет полностью принадлежать ему одному. Грейнджер было жарко, невыносимо, но он продолжал растягивать её, продолжал рычать от адреналина, который, как лихорадка, перескакивал с её тела на его и обратно. — Гермиона! Чёрт возьми! — Его глаза закатились, но он не останавливался ни на секунду, ни на долю секунды с того момента, как она попросила его об этом. Джеймс был именно таким. Страстным, преданным, безрассудным. О таком мужчине невозможно было забыть, потому что так надо, ведь он плевать хотел на какие-либо правила. — Я близко! Пожалуйста! Пожалуйста! Её голова металась по простыне, и он схватил Гермиону за затылок и заставил смотреть прямо на него, когда всё её тело содрогалось под ним в судорогах наслаждения. — Вот так, — на выдохе произнёс Джеймс. — Я хочу, чтобы ты запомнила каждое мгновение. Грейнджер хотела ответить ему, что никогда не забывала, но он вышел из неё, а затем мощно вошёл обратно, выключая её сознание.

***

— Это чересчур для честной женщины, — улыбалась Гермиона, пока он покрывал поцелуями её тело. Утренние лучи так и не вышли к ним, остановленные завесой из плотных туч. В номере было темно и тихо, но это было гораздо ярче и громче той пресной жизни, которой она довольствовалась без него. — Ты хочешь всё прекратить? — Нет. — Ты уверена? — Джеймс поцеловал её грудь и осторожно коснулся кончиком носа напряжённого соска. — Да. — Точно? Он играл с ней, дразнил тем, в чём она нуждалась слишком сильно. Своим вниманием. — Это безумие. Поттер склонил голову, ожидая продолжения её мысли. Он был таким красивым: обнажённый, в обычной белой простыне, в кровати, которую они согрели своим теплом. Сумрак мягко ложился на его бледные плечи, тонкую линию губ и на ярко выраженные скулы, подчёркнутые небритостью. — Знаешь, я надеялась, что больше тебя не увижу, и при этом хотела видеть тебя каждое утро. — Она улыбнулась, чувствуя себя до жути глупой и влюблённой. — Есть ли в этом смысл? — Очень много смысла. Джеймс поднялся выше и оставил короткий поцелуй в уголке её губ. Не больше и не меньше, ровно столько, чтобы очередной ледяной барьер внутри растаял. — Мне всегда было интересно, что ты делаешь вдали от меня в конкретный момент времени. Какие-то самые рутинные вещи. Гермиона не стала противиться инстинктам и принялась гладить его мягкие волосы. Кажется, это подействовало на него успокаивающе, потому что на мгновение Поттер запнулся, пока говорил: — Я думал о том, в какой магазин ты ходишь, покупаем ли мы одинаковые продукты… Потом я решил, что всё не случайно. Каждый изгиб и поворот, каждая тропинка однажды должны были вернуть меня к тебе. Внутри неё словно взрывались фейерверки, один за одним, оставляя на сердце осколки. Ей не хотелось, чтобы он продолжал, но одновременно с этим ей хотелось слушать его бесконечно. Потому что их боль была одна на двоих. — Чем ты обычно занимаешься утром? — спросил он, спасая их от течения, что неминуемо привело бы к обрыву из горечи и сожалений. — Я, эм… — Она на мгновение задумалась. — Я хожу в душ, одеваюсь, крашусь и направляюсь писать. Обычно в кафе или парк. Чаще в парк. — Покажешь мне? Он выглядел таким искренним и таким любопытным, словно ребёнок, взбудораженный незначительной мелочью. Сорок семь или нет, Джеймсу Поттеру всегда было семнадцать. — Покажу.

***

Песня: Everybody Here Wants You — Jeff Buckley Они сидели в ванной: Джеймс — на табуретке, она — на его коленях. Гермиона была благодарна ему за то, что на нём была одежда, но закатанные рукава рубашки всё равно показывали ей больше открытой кожи, чем позволяли рамки приличия. Под рассеивающимся светом круглой люстры Грейнджер видела, как напрягались желваки на его лице каждый раз, когда она нечаянно соскальзывала по его штанине в тонких колготках в сетку. Он внимательно следил за тем, как она красит ресницы, но не забывал пробираться под блузку, очерчивая застёжку лифчика пальцами, будто намекая, что он может расстегнуть её в любой момент. — Почему ты не используешь магию? Томный голос мужчины опять отвлёк её, и она инстинктивно поёрзала на его коленях. — Мне нравится процесс, — флиртовала она, нагло прикусывая нижнюю губу, зная, как это заводило его раньше. Поттер прекрасно видел её белоснежные зубы на красной помаде, но терпеливо выжидал момент. — Ты смогла бы меня накрасить? — Тебя? — Меня. Он улыбнулся и потянулся ближе, чтобы она могла почувствовать на своём лице его горячее дыхание. Оно моментально опалило её предательским румянцем. Джеймс всегда был её искусителем, и эти ангельские ямочки на щеках не умаляли его греха. — Я могу… Да… — сбито ответила Гермиона, будучи пойманной врасплох его вопросом. Её рука дрожала, когда она неуверенно подносила тушь к его глазам, а сердце качало по венам чистое, необузданное желание. Напряжение между ними нарастало с каждой секундой, и Грейнджер гадала, кто из них отважится поставить точку невозврата. Ей стало жарко даже в лёгкой блузке, а колготки с бельём и вовсе показались лишними. — Закрой глаза, — нежно попросила она. Он сомкнул веки, и Гермиона поднесла щёточку ближе. Ей удалось дважды провести ею по его ресницам, прежде чем он распахнул свои дикие тёмные глаза. Его чёрный зрачок затопил собой всю карюю радужку, и, если раньше граница между ними была почти незаметна, то теперь Грейнджер окончательно потеряла всякий ориентир. — Неплохо? Она сглотнула от пульсации внизу живота, а он положил ладонь чуть выше её колена, только усиливая ощущения. — Вполне, — заплетающимся языком проговорила Гермиона. Джеймс поцеловал её, запуская пальцы под сетку колготок, и со стоном разорвал узорчатую ткань, когда почувствовал укус Грейнджер на своих губах.

***

Они провели вместе три дня. Три бесконечных дня в городе, который был создан только для влюблённых. Гермиона всё никак не могла поверить, что на этот раз они не расстанутся; что на этот раз чужое мнение не разлучит их так надолго и их ждёт счастливый финал. Им удалось прокатиться на арендованном мотоцикле, сходить в Лувр, принять вместе ванну и даже разделить один круассан на двоих, потому что в пекарнях вечером раскупали всё до последней крошки. Это была репетиция той жизни, о которой она всегда мечтала, и совсем неважно, видно ли из окна Эйфелеву башню. С ним любое место становилось раем на земле. Возможно, поэтому, когда Джеймс собирался в Министерство магии Франции, Гермиона так нервничала. У неё чуть не началась истерика от нагнетающих мыслей, которые она без конца прокручивала в голове. И это лишь из-за того, что он собирался покинуть её на несколько часов. Она уже тосковала по нему — страшно и чересчур болезненно. — Ты же вернёшься? — неуверенно спросила Грейнджер, и он тут же поймал её взгляд в зеркале. Покрепче затянув галстук, Джеймс мягко улыбнулся. — Я всегда возвращаюсь. Гермиона кивнула, но не удержала слова, которые не переставала произносить себе все эти годы: — Никто никогда не будет любить меня так, как ты.