Два придурка

      Антон был готов прибить Бяшу, за то, что тот решил бросить их с Ромой одних, чтобы погулять с Морозовой. Он всё ещё находил их довольно странной парой, да и как они вообще сошлись, парень так и не понял, но суть была не в этом.       Никто из его друзей не знал, что испытывает Антон к хулигану. И ему казалось, что если узнают, то назовут пидором и бросят, сначала знатно отпиздив. Не первый год с ними дружит, чтобы не знать о том, какие они гомофобы.       Самому Петрову всегда было плевать, кто с кем встречается и спит. Это было не его дело. Поэтому и не отзывался о них, странных для друзей парах, вообще никак. Ну есть и есть, ну и хрен с ними. Однако его друзья, только узнав про кого-то, кто встречается с человеком своего пола, тут же начинали ярый разговор о том, что бы они сделали, если бы увидели этого человека в глаза. И, как вы сами понимаете, там не было радужных событий, лишь кровь и ярое презрение.       Поэтому, как только он понял, какие чувства начал ощущать к другу, тут же стал судорожно думать, как от этого избавить. Второй год пытается. А чувства всё сильнее. Он старался скрывать это. И, раз они всё ещё друзья, а он не избит, получалось у него неплохо.       Но даже несмотря на то, что товарищи не знают о его, так скажем, открывшейся ориентации, Антон всё равно злился на Бяшу. Или на самого себя? Он так и не понял, но предпочитал думать, что все-таки бурята.       — Слышь, Тох, о чем задумался? — его резко выбросил из мыслей голос Ромы, который сидел рядом за столом. Они делали математику, однако теперь процесс приостановился. Теперь друзья смотрели друг другу в глаза. Антон в растерянности из-за того, что совсем недавно был в своих мыслях, а Пятифан с вопросом в глазах.       — А, просто задачу пытаюсь понять, — он нервно улыбнулся, поправив очки.       — Ясно, — Рома пожал плечами, возвращаясь к своим записям.       Антон засмотрелся на него. Волосы чуть отрасли с последнего раза, когда он стригся. За пять лет он вымахал до 179, пока сам Петров только до 167. Фигура друга тоже подтянулась, хотя в 12 лет уже была неплоха. Сейчас даже лучше. Они много раз переодевались на физкультуру, чтобы можно было рассмотреть шикарный пресс Ромы и сильные руки. Пусть он был и не таким широкоплечим, как Александр Петров, отец Антона, однако почти доходил до его параметров. По сравнению с ними, Тоша казался более тощим. Ну, он и не скрывал это. Да, друзья таскали его на турники, однако спорт парень так и не полюбил, поэтому заниматься до такой фигуры желания не было.       — На мне ты не увидишь решения, да и я не такой умный, как ты, — хмыкнул Рома, заметив его взгляд, а щеки Антона порозовели, когда парень понял, что спалился.       — Я пойду сделаю нам чай, пожалуй, — он едва ли не резко встал со стула и направился к выходу из комнаты, а затем вниз, на кухню.       Поставил чайник и схватился за столешницу, судорожно вздыхая и уговаривая себя успокоиться. В его штанах стало тесно лишь от одного разглядывания Романа Пятифана, а что было бы, если бы друг вдруг его коснулся?       Надеясь, что Рома не заметил бугорка на месте его паха, пока он выходил, Петров достал две кружки, насыпая в каждую кружку по ложке сахара и пакетики черного чая. Пока чайник закипал, парень приказывал себе успокоиться, думать о чем-нибудь, что сможет заставить его член упасть, одно получалось плохо.       Чайник закипел, чай был залит и поставлен на поднос к пиале с печеньем и конфетами, а его член до сих пор был в готовности. Плюнув на это и просто поправив его, припустив ниже свитер, благо длина позволяла, он подхватил поднос и понёс в комнату, даже не смущаясь, что его не было порядком десяти минут.       Когда он зашёл в комнату, то увидел Рому, стоящего около окна и рассматривающего в задумчивости его комнату. Друг тут же перевёл на него взгляд, всё также задумчиво глядя уже на Антона.       — Что? — Петров поставил чай со сладостями на стол, отодвинув учебные принадлежности, а после подошёл к товарищу, который поманил его рукой.       — Останови меня, если тебе это не понравится, — он произнес эти слова, как только Тоша подошёл к нему, а после глаза последнего распахнулись…       Рома его поцеловал. Черт возьми, РОМАН ПЯТИФАН ПОЦЕЛОВАЛ ЕГО. Это было странно и волнующе. Он так долго ждал этого, так часто видел это во влажных снах, после которых подскакивал посреди ночи или утром со стоящим членом и дрочил себе, вспоминая каждую деталь.       А теперь это происходило наяву. Или это был сон?       Думать об этом не хотелось.       Когда из губы соприкоснулись, Антон понял, что потерялся. Окончательно из бесповоротно. Его одолевали разные чувства. От наслаждения и тяжести внизу живота, настолько это было приятно, до страха. Парень боялся, что Рома, тот самый Рома, который так яро ненавидел педиков, а теперь целующий его, оттолкнет, изобьет до полусмерти и бросит, даже не подумав ни о последствиях, ни о том, что вообще-то он поцеловал его первым.       Но хулиган не отталкивал. Лишь прижал его голову ближе, зарывшись пальцами одной руки в светлые волосы, перебирая их, а другой рукой прижал за талию ближе к себе, углубляя поцелуй. Антон целовался неумело, но старался повторять движения губ и языка за Ромой, уложив руки ему на плечи.       Поцелуй набирал обороты, становясь ещё глубже и яростней, а брюнет, с такими завораживающими зелено-карими глазами толкал его к кровати. И когда они рухнули на матрас, петров поблагодарил всех богов за то, что его родителей и сестры нет дома. И не будет до вечера, ведь они были в ближайшем городе, до которого ехать как минимум час, чтобы купить дочке новую весеннюю курточку.       Он простонал хулигану в губы, когда тот прижался ближе, ложась между его разведенных ног, и скользнул рукой Антону под свитер, проводя пальцами по впалому животу. Очки были уже где-то на тумбочке, благо среди поцелуев Рома додумался их снять и убрать.       — Ох, стой, — он вновь издал звук удовольствия, когда его вставший сосок под одеждой слегка сжали, проходясь крепкими, красивыми зубами по челюсти, а после губы коснулись места за ушком. Его тело била дрожь, желание кончить усиливалось, но без какой-либо стимуляции его члена это было затруднительно.       — Не нравится? — Рома прошёлся языком по его ушной раковине и отстранился, нависая над ним, прижимаясь бедрами ближе, слушая приятные стоны.       — Н-нравится, — Петрров едва ли не заскулил от прикосновения их членов сквозь одежду. — Н-но ты же г-говорил, что н-не любишь п-педиков.       — Не люблю, — он согласно кивнул, ухмыляясь, а после вновь наклонился к уху Антона, шепча слова, которые тот давно мечтал услышать: — Но я люблю тебя. Мне похуй, что там у тебя в штанах, парень ты или девушка. И сейчас я трахну тебя, пока ты не кончишь из-за меня.       Новый толчок, вызвал новый стон, который заглушил глубокий поцелуй. Он лизал, кусал, посасывал его губы, оторвавшись, только чтобы стянуть с Антона свитер, а с себя футболку.       Антон извивался под руками друга, когда те касались его в особенно чувствительных местах. Губы и влажные следы были едва ли не на каждом миллиметре шеи, а руки гладили бедра, теребили соски, водили вдоль торса. Кажется, Петров сходил с ума, тёрся пахом о чужие бедра, стараясь получить долгожданную разрядку.       Однако Пятифан не хотел, чтобы он сдавался так просто, поэтому слегка сдвигался, чтобы уменьшить трение, хотя сам был готов кончить в любой момент. Он спустился от шеи к груди, пройдясь влажными поцелуями до одного соска, пальцами лаская другой, а такой податливый, растрепанный светловолосый парень стонал и дрожал под ним, иногда прогибаясь.       Особо громкий стон вырвался из горла Антона, когда рука Ромы скользнула ему в штаны, приподнимая кромку уже влажных от смазки трусов, и легла на член, поглаживающими движениями касалась его. Он уже закрывал рот руками, глаза закатывались от приятных ощущений. Почему-то у Тоши создавалось впечатление, словно Пятифан делает подобное не в первый раз. Подобные мысли почти привели его к негодованию и разочарованию, но тут же были выбиты судорогой, которая прошлась по телу парня, когда его сосок прикусили, а основание член пережали после нескольких движений рукой вверх-вниз, чтобы он не кончил.       — Ты должен сосредоточиться на мне, — рыкнул Рома и перешёл к другому соску, перед этим последний раз облизав другой.       Одна рука Антона легла Роме на затылок, пока другая закрывала ему рот. Как только Пятифан понял, что вроде как друг больше не собирается пока кончать, он вновь возобновил ласки его члена, переходя на яички, вырывая больше всхлипов из горла белобрысого.       Неожиданно обе руки легли Роме по сторонам головы и потянули на себя, утягивая в новый поцелуй. Одна ладонь скользнула по шее, груди, а после животу. Дошла до края штанов и скользнула под них, сжимая чужой член и срывая стон уже с губ Ромы, самые громкие звуки которого были лишь причмокивания и тяжелое дыхание. Не разрывая поцелуй, Пятифан стянул штаны и трусы с Антона, кидая их на пол, а после и свои вещи, возвращаясь к ласкам внизу. Они стонали друг другу в губы, сосали, игрались языками, стараясь получить и отдать друг другу как можно больше.       Рука Петрова обхватила шею друга, а ладонь Ромы лежала под ним, на пояснице, чуть приподнимая его, заставляя прогнуться. Как только друг заметил, что податливый, прелестный парень под ним затрясся сильнее в предоргазменном состоянии, то тут же ускорил движения ладони, заставляя Антона вскрикнуть, ухватиться за его волосы и потянуть.       Черт, как же ему понравилось, как Тоша кончал. Дергался, закатывал глаза и стонал, открывая новые грани своего образа. Выгибался, сжимал пряди его волос. Оргазм медленно отступал. Антон заметил лишь чуть погодя, что остановил ласки друга, поэтому член Ромы всё ещё стоял, открывая красивый вид на обвитый венами член, который был больше, чем у него.       — А, прости, — язык заплетался, а тело не слушалось. Оргазм был слишком сильным. Он попытался вновь дотянуться до члена Пятифана, чтобы помочь ему закончить, но тот не сильно отбил его руку и навис над ним, опустив на собственное достоинство свою руку. Руку, которой он некоторое время назад дрочил Антону. Всю в его сперме. Это заставило Петрова смутиться, а член вновь начать вставать. Решив, что смущаться уже нечего, Тоша опустил ладонь на свой член, повторяя движения Ромы, пока они оба вновь не кончили.       Рома упал рядом с Антоном на кровать, притягивая его к себе и целуя в потные волосы. Петров зажмурился, прижимаясь ближе и обнимая его в ответ.       — Ром, — голос тихий, но его все равно можно было услышать в тишине, прерываемой лишь тяжелыми вздохами.       — А? — глаза слипались от усталости, спать хотелось неимоверно, но Рома старался отогнать это желание, сосредоточившись на следующих словах Антона.       — Я… — голос слегка дрогнул. Прочистив горло, Тоша продолжил: — Эти слова правда?       — Какие именно?       — Про то, что ты л-любишь меня, — и все-таки заикнулся на этом гребанном слове.       — Нет, Тоха, я просто решил подрочить тебе и себе, от нехуй делать, — друг фыркнул, прижимая Петрова ближе к себе. — Конечно правда, придурок.       — А, — Антон ткнулся лбом куда-то ему в ребра. — Я… Я тоже тебя люблю. Уже два года.       Последние слова он не хотел говорить, но они вырвались сами, заставив Рому вздрогнуть.       — А я всего год, — он вновь поцеловал светлые волосы. — Боялся признаться, я ведь сам говорил, что ненавижу пидоров, а потом понял, что влюбился в тебя.       — Так ты же сказал, что всё ещё их не любишь, — хмурый взгляд заставил Пятифана хмыкнуть.       — Верно, но я ведь сказал, что мне похуй, что там у тебя между ног, люблю-то я тебя.       — Странная логика, — Антон покачал головой и вновь ткнулся лбом куда-то в ребра Ромы.       — Ну и хуй с ним, — Рома рассмеялся и закрыл глаза.       Чуть позже они убрали все следы своего «преступления», додели математику, переглядываясь и периодически оставляя на губах друг друга поцелуи.       Когда они решились рассказать спустя какое-то время всё Бяше, ведь он их друг и примет их, они действительно получили поздравления и принятие.       А после, Полина и Бяша, пока друзья не видели, отбили друг другу пять и благодарили Олю, которая утащила родителей за новой курткой, подарив ей кучу разнообразных сладостей. Ведь они-то давно заметили переглядки двух придурков, влюбившихся друг в друга, но не замечавших этого.