Тупики, объемы, тени

Это мелочи. Едва уловимые детали, но если бы Джек не обращал на такие внимание, то был бы мертв уже давным-давно. Задолго до операции Хавьер и двадцати двух изуродованных до неузнаваемости трупов. До правительственной программы. До чертового Леона Кеннеди. — Это твоя вина, — бросает он бездумно. Как учили. Как учил сам. Никогда нельзя пренебрегать возможностью деморализовать противника — фразой, движением, неважно. Что угодно сойдет, лишь бы вышвырнуть из колеи, сбить с ритма. Профессионалу хватит даже секундной заминки. Не то чтобы он всерьез ждет, что Леон поведется. Сам же вбивал ему в голову, снова и снова, пока, наконец, не дошло. Насколько это полезно. Как может сыграть. «Мы же не хотим, чтобы твое красивое личико обзавелось парой-другой шрамов?» Судя по тому, что Леон такой же хорошенький, как в их первую тренировку, Джек может собой гордиться. Хорошо обучил. Тем более, что тот отвечает на его попытки зацепить и даже старается зацепить в ответ — хорошо, молодец, иногда даже попадает в цель. Как будто еще помнит, куда бить; не до конца стер из памяти бесполезное, не самое приятное прошлое с ярлыком «Джек Краузер». Леон не должен повестись. Но он ведется. Это мелочи. Едва уловимые, проявляющиеся лишь на два биения сердца, другой человек наверняка бы не заметил — но не Джек. Не после Хавьер — и тех лет, которые он раз за разом разматывал события у себя в голове; годы невыносимой, непрекращающейся пытки. Не после правительственной программы. Не после бесконечного потока тренировок — снова и снова, час, два, четыре, плевать, насколько Леону больно, как сильно он устал, в реальном бою всем будет насрать, поэтому: «Вставай, Кеннеди, ты знаешь, что я не выпущу тебя отсюда, пока ты, наконец, не сможешь повторить этот блядский колющий сбоку наотмашь». Даже после всех этих лет порознь, Джек помнит наизусть. И не может не видеть. Как правая нога отстает от ритма — если сейчас сделать подсечку, то не увернется, иначе потеряет равновесие и откроется еще сильнее. Как сжимается челюсть. И пальцы на рукояти ножа — плохо, ненужная нагрузка на кисть. Как делаются резкими линии в углах глаз и по нижнему веку. Леон пропускает вдох — видимо, дыхание запинается тоже, — и говорит: — Да. Моя. Почти неразборчиво, приходится напрячься, чтобы расслышать. Это могла бы быть попытка выбить из ритма в ответ — хорошо, отлично цепляет, Джек не ожидал. Но Леон не держится взглядом ни за лезвие, ни за ноги, чтобы понять, сработало ли, можно ли воспользоваться брешью и ударить — можно, Джек бы отступил назад, а это шанс перехватить преимущество. Но Леон даже не пытается. Интересно. Джек делает то же, что и годы назад. Наказывает за ошибку. Удар по ногам, чтобы сбить равновесие. Удар в корпус, чтобы вынудить открыться. Удар в шею — Джек останавливает лезвие у самой кожи. Леон замирает — так же, как и годы назад. Будто совсем ничего не изменилось. Родинка под самым кончиком ножа плохая — ему стоило бы показаться онкологу. Кожа под лезвием влажно блестит от пота. Как только Джек закончит движение, Леон истечет кровью меньше чем за две минуты. — Зачем я потратил на твое обучение столько времени, если ты ни хрена не запомнил, — рычит он. — Может, ты просто не очень хороший учитель? Лезвие прижимается крепче. Леон даже инстинктивно не пытается отстраниться. То ли настолько хорошо контролирует свое тело, то ли — Джек делает шаг назад. — Я разочарован. — Он даже не удивляется, что тон сам собой, без его воли становится таким. Словно они по-прежнему в тренировочном зале на базе в Аризоне, и Леон все еще его ученик. Некоторые привычки уходят корнями слишком далеко. — Еще раз. Видимо, Леон носит в себе такие же корни. Слишком быстро и отработано меняет положение тела, возвращается на исходную позицию. Будто это до сих пор что-то автоматическое. Реакция на интонацию, фразу, может, все вместе — Джек мог бы над этим посмеяться. Если бы они в самом деле были на тренировке. Если бы предыдущие годы были просто дерьмовым сном, каким-то совершенно ебанутым кошмаром. — Значит, мы оба разочарованы друг в друге, — парирует Леон словами. И наносит удар первым — как раньше, как всегда на тренировках. — Но мое разочарование все еще можно исправить, — продолжает Леон. Джек с невольной нежностью думает: умница, как же правильно держит дыхание. — Помоги мне вернуть Эшли, и я забуду, что ты пытался меня убить. Как хорошо Джек это знает. Этот наклон головы. Взгляд из-под ресниц. Интонацию — на самой грани с поддразниванием, обманчиво-мягкую, словно обещающую. Почти неприкрытый флирт. Его как будто бросает во времени. Нет никакого биооружия, плаги и сумасшедших планов Саддлера. Они в очередной попытке научить Леона хотя бы чему-то большему, чем основы ножевого боя, и ни один не пытается всерьез причинить другому вред. Джек так хорошо помнит, с чего все началось. Тренировка была особенно неудачной, Леон никак не мог отработать — что там было, смена хвата во время колющего? Уже смазалось. И, видимо, из полной безысходности, сделал так же. Наклонил голову, изобразил какой-то совершенно невыносимый взгляд, от которого вдруг пересохло в горле, и выдал: «Если я справлюсь, пригласишь меня выпить?» Сработало. Джек потерял секунду — хорошо, может, больше, Леон красивый, а он не сразу понял, что это обычная попытка зацепить, — и тот сумел воспользоваться. Наконец-таки смог достать лезвием. Правда, не рассчитал. Опыта не хватило, не сумел остановить руку вовремя — тогда они уже тренировались не с макетами, а с полноценными боевыми, только слегка притупленными. Оставил Джеку на шее порез. Сам виноват, что подставился, но Леона сильно проняло. Даже выдал что-то вроде «Кажется, теперь это мне нужно приглашать тебя выпить». Звучало до странного серьезно, но Джек все равно отмахнулся. Он знает, как выглядит Вонг, и регулярно видит себя в зеркале. Не его лига. Неправильно считал интонацию. Потом это вошло в привычку. Стало внутренней шуткой. Джек даже иногда поддавался, когда был в хорошем настроении, — специально медлил, чтобы у Леона появился шанс нанести удар. Хорошее было время. Джек отвлекается. В голове картинкой-вспышкой: Саддлер катится к черту, Леон снова с ним бок о бок, прикрывает уязвимую левую сторону, наконец становится полноценным напарником, как должен был еще давным-давно — это ведь справедливо, это честно, Джек учил его под себя, они стали бы идеальными партнерами. Ублюдки из правительства признают, что были неправы, и позовут обратно, конечно, им нужен такой опытный командир, они не поскупятся, чтобы загладить вину — Красивая картинка. Жаль, что абсолютно фантастическая. Леон действительно хорош. Секунды промедления ему хватает, чтобы перехватить преимущество. Он наносит режущий по корпусу, чтобы заставить Джека принять невыгодное положение. Мастерски проводит ложный выпад — не получается не гордиться. И прижимает лезвие к горлу. Джек невольно щелкает языком. Умница. Не до конца — в таком положении удар получится скользящим, не перережет артерию. Но тот Леон, которого он когда-то знал, вполне мог бы сделать так намеренно. — Я помогу тебе вернуть девчонку, и что дальше? — Джек слегка поворачивает голову, чтобы лезвие вжалось плотнее. Леон тревожно хмурит брови, но руку не отводит, даже немного. Хорошо. Очень хорошо. — Твое правительство повесит мне на грудь очередную медаль и опять вышвырнет на улицу? И снова: линии вокруг глаз обостряются, зубы и пальцы сжимаются крепче — на один удар сердца. Леон неплохо владеет своим телом. Но и не хорошо. Может лучше, Джек знает его, знает его потенциал, он бы мог — какая разница. Леон больше не его ученик. — Или тебе могут предложить работу. Я знаю нужных людей, я смогу попросить за тебя… Джек не сдерживает себя. Смеется. Надо же. Леону уже сколько — двадцать семь? А наивности столько же, сколько и в двадцать. По крайней мере, рука у него стала тверже. Лезвие жмется вслед за движением, но не ранит. — И мы наконец-таки сходим выпить. — Знакомый наклон головы, что-то многозначное в том, как поднимаются уголки губ. Только интонация неправильная. Как будто серьезная. Навевающая о чем-то болезненном. — Давно пора, ты мне сколько лет уже обещаешь. Джеку хочется сделать глупость. Прикрыть глаза, вслушаться в мучительно ворочающееся за грудиной — надо же, тоже помнит, хотя годы прошли, не выбросил из памяти как что-то неважное и незначительное. Ненадолго, пары секунд бы хватило, и он знает, что Леон не воспользуется — все еще играет рыцаря в сияющих доспехах, не надоело же. Но Джек еще не настолько сошел с ума. Он прижимается к лезвию до опасного — одно неосторожное движение, и польется кровь — и упрямо держит взгляд. У Леона до странного напряженное запястье. Как будто он удерживает руку от дрожи. — Майор. — И взгляд. Тоже странный. Словно ему на самом деле не все равно. — Джек, — запинается. Непривычно, да? Даже раньше они не так часто называли друг друга по именам. По крайней мере, вслух. — Пожалуйста, давай поговорим. Я… Леон странно дергается, как будто сдерживает кашель; в горле тревожный клокочущий звук. Но руку все равно удерживает — молодец, хоть где-то Джек не проебался. Он знает, что Леон скажет дальше, когда вернет контроль над горлом. Нет смысла ждать и слушать. Желания тоже. Полузабытое чувство внутри начинает отдавать прогоркло-болезненным. Они разные. Джек не играет в благородство: уходит из-под лезвия и бьет в корпус, не дожидаясь, пока Леон придет в себя. Подло. Но эффективно. Даже чересчур. Вместо того чтобы после пары шагов по инерции выровнять положение тела и поставить блок, Леон совершенно бездарно запинается и падает. Это ошибка новичка, что-то дикое и совершенно неправильное — не с его опытом, не после того, как Джек его натаскал. Та часть, которая до сих пор считает Леона членом своего отряда, делает стойку. Не так, неправильно, он командир, он отвечает за каждого из них — мертвы, все мертвы, кроме одного; любая рана — это проблемы, это потенциальные проебы, нужно… Джек сжимает зубы и заставляет себя сосредоточиться. Леон, вместо того, чтобы подняться, заходится тяжелым, клокочущим кашлем. А потом выплевывает сгусток крови, и все становится ясно. — Называешь меня сумасшедшим за то, что я работаю на Саддлера, но при этом сам носишь его дар. — Он неприязненно хмыкает. — Как лицемерно. Научился у своего правительства? Леон кривится и явно хочет что-то ответить — что-то саркастичное, насколько Джек его знает. Но вместо этого снова вздрагивает всем телом, раз, другой, и сплевывает на пол еще одну порцию крови. Почти что на руку, на которую опирается — на лицо явные проблемы с координацией. — Не очень-то похоже на дар, — смазанно отзывается Леон. Голос хрипит и ломается; странно, что он не пытается этого скрывать. Не стоит смотреть, Джек знает, но — сколько еще осталось. Две, три таких встречи? Вряд ли больше. Один из них закончит здесь, в испанской глуши, с ножом в груди или горле. Так какой смысл сдерживаться, черт возьми. По крайней мере, Джек умрет с приятной картинкой в голове. Или будет жить хоть с чем-то по-настоящему красивым в памяти. И да — это настолько же красиво, как он думает. Так же прошибает горячей волной. У Леона кровь на подбородке — влажная, глянцевая, одним видом вызывающая фантомный соленый привкус на языке. Небольшой потек у самого запястья. Еще немного на горле. Выглядит как приглашение. Жалко только, что на самом деле не имеет к этому никакого отношения. Джек рассеянно представляет, какое лицо будет у Леона, если он опустится рядом с ним на колено и протянет руку. Сотрет пальцами — пусть будет то пятно на шее. А если потом попробует кровь с подушечек. Наверняка тот решит, что ему окончательно сорвало крышу. Он видел больше: Леона, с пятнами от чужой крови на футболке, Леона с подсохшей коркой на шее и предплечьях, которую тот сдирал ногтями, потому что не было возможности смыть. Леона, со склеившимися от крови кончиками волос — даже от действительно красивой, раздетой и доступной женщины никогда не вставляло так. Наверное, оно до сих пор есть где-то там, глубоко в памяти. Джек заставил себя забыть. Вытравить в ноль, до одного только знания — было, видел. Передергивать на своего почти-партнера и ученика, которому он нахрен не сдался, не казалось чем-то вписывающимся в его принципы. А сейчас — По крайней мере, будет что вспомнить. Да и какой смысл в принципах, если они не смогли вытащить из того ада ни одного из его ребят. Наверное, он смотрит слишком долго. В языке тела Леона проявляется что-то новое. Вопросительное. Не понимает — нет, у Леона всегда хорошо работала голова, скорее, понимает, но думает, что ошибается. Всегда видел Джека лучше, чем он есть на самом деле. И судя по тому, как пытается вывести на разговор и убедить, до сих пор видит. Какая разница, что он видит и думает, Джеку должно быть плевать — но он все равно перестает. Смотреть как на что-то красивое, почти порнографическое. Пытаться сохранить в памяти — больше, ему нужно больше, до самой последней детали, так четко и подробно, как на фотографии. Вместо этого он сосредотачивается на самих кровавых потеках. Разум пуст и собран. Никакого горячего чувства, очень жадного и голодного. Только анализ. Кровь выглядит хреново. Слишком темная и густая, с отчетливыми вкраплениями — сгустков? Ошметков слизи? Джек вглядывается внимательнее. Где-то тут тогда должны быть — да. У самого рукава футболки. Неправильные, болезненные прожилки. Значит, Леону подсадили самую простую форму. Которая вообще ни черта не оставляет ни от мозгов, ни от рассудка. Настрой пропадает окончательно. Нож ощущается не продолжением руки, а тяжестью, из-за которой в мышцах травмированной левой начинает тянуть. — Деревенский староста приложил меня по затылку, и я отключился. Скорее всего, тогда и подсадили эту дрянь, — зачем-то рассказывает Леон. Как будто Джеку вообще есть дело — смешно. Словно это не он таскал с собой все два года ту фотографию. Стоило пытаться лучше. Не оставлять в памяти ни капли хорошего — тренировок, пробных миссий, полноценных совместных заданий, — чтобы изнутри вообще ничего не отзывалось. Не воспринимало Леона как раньше. Почти напарником, учеником. Своей ответственностью. — Все еще не можешь устоять перед мужчинами больше себя? — отзывается машинально. И тут же жалеет. Нужно было прикусить язык. Звучит как что-то из прошлого. Как одна из тех неудачных шуток, которыми они перебрасывались раньше. Джек сначала думает, что это очередной приближающийся приступ кашля, но нет. Это смех. Хриплый, явно нездоровый и все-таки переходящий в кашель. Но в этот раз хотя бы без крови. — Выходит, что так. — Леон улыбается точно так же, как и два года назад. И сразу выглядит моложе. — Как думаешь, может, мне стоит сменить тактику? Приподнимается на руках, садится — медленно, будто у него ведет голову. А потом снова бросает тот самый взгляд — немного смазанный, но выражение читается — и до Джека доходит ирония их положения. Леон, который смотрит на него снизу-вверх, все еще сидя на полу. Джек, который — пусть и невольно — его туда уложил. И разговор о проблемах с большими мужчинами. Угол губ дергается сам собой. Но он быстро возвращает себе контроль. Момент теряется. Взгляд Леона становится другим. Прежним: со странной, отчетливой болезненностью, будто его задевает — что-то. То, что между ними происходит, может быть. — Я не хочу с тобой драться, — говорит, как будто это может что-то изменить. Тон такой же тошнотворный, как и взгляд. — Майор Краузер. Джек, — запинается. Почему-то сглатывает и как будто прикусывает изнутри щеку. — Давай просто… «Поговорим». Или: «Решим дело без драки». Или — нет, вряд ли там что-то другое. Джек не хочет слушать. Ему это не нужно. — Не трать мое время. Нож со знакомым звуком скользит обратно в кобуру. Нет смысла продолжать. Эта встреча должна была пройти совсем не так, у Джека были годы и — он представлял себе совсем другое. — Продолжим в следующий раз. Или, скорее, начнем заново. Без провалов в бессмысленные разговоры и ненужное прошлое. Линии вокруг глаз Леона снова обостряются. Он злится — нет, Джек все еще достаточно хорошо помнит его язык тела. Леон заставляет себя злиться. В его реакциях есть что-то неправильное, что-то… Он смотрит так, словно Джек ударил его носком сапога по ребрам. — Стой. Не смей… Джек не дослушивает. Прошлое должно оставаться в прошлом. Должно. Но его не отпускает. Напоминает укусы африканских слепней, только чешется не кожа, а что-то в подкорке. Так же невыносимо. Только укусы можно было залить спреем с анестетиком и запить антигистаминными. А чувство неправильности — нет. Джек думает. Вспоминает. Анализирует. Что же его настолько выбило из колеи. И ответ практически на поверхности. С Леоном что-то не так. Ему не должно быть никакого дела. Кеннеди — пора привыкать называть его по фамилии — чужой. Противник. Предатель — как еще назвать человека, который видел то, что случилось во время операции Хавьер, пережил это вместе с ним, бок о бок. И продолжил работать на правительство. На тех людей, которые бросили их там, отказались эвакуировать. Из-за которых двадцать два человека мертвы, и в этом нет никакого смысла. Злость внутри вспыхивает вновь — такая же сильная и обжигающая, как и прежде. Но почти тут же гаснет. Ему не должно быть никакого дела, верно. Но что-то внутри все равно продолжает считать Леона частью своего отряда. Своей ответственностью. Какая дрянь. Джек устало прижимает костяшки к переносице и дышит. Раньше было гораздо проще. Когда Леон был картинкой в памяти, выцветшей фотографией с заломами. А не... таким. Продолжающим флиртовать, словно двух лет порознь вообще не было. Не забывшим Джека. Выкашливающим легкие, зараженным и будто бы не собирающимся ничего с этим делать. Совсем не похожим на человека, который предал его — их всех — ради денег, продвижения по службе или что там еще могло быть. Ничего критичного не случится, если он слегка выйдет за рамки плана. Встретится с Леоном еще раз — просто чтобы проверить. Успокоить эту зудящую внутри дрянь. Ловушки на острове подготовлены. Руины ждут их финальной тренировки. Он может себе это позволить. Джек перехватывает Леона у выхода обратно в замок. И почти сразу же чувствует разочарование. Один раз случайность. Два — уже повод задуматься. Джек может найти оправдание тому, что в первый раз ему удалось застать Леона врасплох. Элемент неожиданности, отвлекающий шум из тоннелей, постоянная болтовня той испанской крысы, которая решила, что украсть янтарь — это отличная идея. Ладно. Плохо — будь Леон до сих пор под его командованием, легко бы не отделался, — но ладно. Но сейчас. Леон знает, что он здесь. Знает, что они должны встретиться вновь. Он обязан быть настороже, ожидать атаки в любой момент, с любой стороны. И он замечает Джека только тогда, когда лезвие гладит его горло. — Ты меня позоришь, — он специально наклоняется близко, говорит, почти что задевая родинку у края уха губами. И видит, как тонкие волоски на шее встают дыбом. — Виноват. Голос странный. Напряженный и скованный, но не так, как можно было бы ожидать. Страх явно не имеет к этому никакого отношения. Горло под лезвием вздрагивает, словно Леон сглатывает. — Чем ты занимался эти два года? — Джек отводит нож и толкает его в плечо. — Это не экзамен. Пересдать не получится. Возьми себя в руки и дерись нормально. Леон опускает руку к ножнам. Но и только. Не достает нож, не принимает начальную стойку. — А если я не хочу? Джек невольно закатывает глаза. Прошлое снова накладывается на настоящее. Леон точно так же, как и годы назад, не собирается облегчать ему жизнь. Чертов упрямец. — Твое мнение никого не интересует. Леон хмыкает со странной привычностью. А потом ему все-таки приходится достать нож, потому что Джек не собирается тратить время на уговоры. Ему нужно проверить. А для этого нужен спарринг. Сначала нужно притупить внимание. Обычные выпады. Нейтральные фразы — про работу на Саддлера, про силу. Джек смотрит: напряжение в мышцах есть, но в меру, у движений начинает появляться закономерность. Леон явно погружается в ритм. И только тогда он бьет словами: — Они могли бы выжить. Даже не нужно уточнять. Леон прекрасно понимает и так. Это видно по тому, как вздрагивают и буквально за секунду сжимаются зрачки, до чего-то не очень нормального и явно болезненного. Как напрягается тело — зря, весь ритм летит к черту. Шаг получается слишком коротким. Вдох — неровным и обрывистым. Его задевает. И очень сильно. Интересно. Джек — само собой, это почти что привычка — наказывает за ошибку чертовски неприятным ударом в плечо и по колену. И продолжает: — Если бы ты сработал лучше. У Леона не получается восстановить равновесие — хотя должно, это ведь основы, если бы он не помнил, то не зашел бы так далеко. Ему надо собраться. Джек снова бьет в плечо — правое, уязвимое, на котором под футболкой неровный шрам, он хорошо помнит. Вплоть до фактуры. — Если бы вместо тебя с нами был действительно опытный боец. Снова ошибка. В этот раз удар приходится в бок. Лезвие режет неглубоко, но неприятно. — Если бы ты сразу рассказал нам про свой опыт с биооружием. Все, что знаешь. И снова. И это настолько плохо, что Джеку хочется встряхнуть его за ворот футболки и рявкнуть: «Какого черта, соберись, ты же сдавал стресс-тесты, ты знаешь, как должен реагировать». А потом приказать: «Снова, мать твою». Будь на его месте кто-то другой, Леон уже был бы мертв. Он выбивает нож и заламывает ведущую руку за спину — надо же, до сих пор ощущается чем-то почти автоматическим, сколько раз делал так во время тренировок. Леон хотя бы тут не лажает. Отводит лопатки, чтобы снизить нагрузку, меняет положение ног, чтобы можно было вырваться. Хотя, может, это тоже дело привычки. Джек выразительно постукивает кончиком ножа по горлу. Давай. Отвечай. То, что ты скажешь, действительно важно. Леон слишком долго молчит. Говорит тогда, когда Джек уже начинает думать о том, чтобы пустить немного крови: — Да. Так и есть. Джек шумно выдыхает, краем глаза замечая, как волоски на шее снова поднимаются. Леон до удивительного чувствительный. В какой-то степени он этого и ожидал. Надеялся услышать. И одновременно нет, чтобы только показалось — у Леона в голове нет ничего подобного, с ним все в порядке. — Почему ты выжил, а они мертвы? — поддевает снова. Ему нужно понять, насколько глубоко уходят корни. И, сам толком не осознавая, будто в извинение гладит горло ребром лезвия. Но быстро ловит себя и останавливает руку. — Не знаю, — отзывает Леон. Голос странный: будто бы очень и очень усталый. Или смирившийся. — Сам спрашиваю себя каждый день. Если бы он попытался вырваться сейчас, это не составило бы труда. Джек не то чтобы удивлен или выбит из колеи, но — его царапает то, что он слышит. Он бы позволил. Уйти из захвата, увеличить расстояние, вернуться в стойку. Это дало бы им обоим несколько секунд, чтобы привести мысли в порядок. Но Леон даже не пытается — почему? Думает, что не заслуживает; что Джек имеет полное право выворачивать его уязвимую руку, держать нож у горла, требовать ответов? Эта мысль ему тоже чертовски не нравится. — Я понимаю, — продолжает Леон. И это не тот голос, который учат использовать во время переговоров, это что-то более глухое, горькое и честное, — почему ты злишься, имеешь полное право. Мы можем договориться. Если ты поможешь вернуть Эшли, то я согласен. Джек не понимает. Пауза затягивается, и Леону приходится пояснять: — Получить твой нож под ребра. Или в горло. Или. Что ты там хочешь со мной сделать. Это не то, чему Джек его учил. Он не должен звучать так. Говорить такое. Он должен сделать все, чтобы вырваться, вернуть президентскую дочку, вывести ее — и себя тоже, в максимальной сохранности, какая только может быть. Не одну ее. Их обоих. Даже если агент — это всего лишь инструмент, то пиздец какой редкий и дорогой; чтобы полноценно обучить нового уйдет не меньше пяти лет. И говорить вот так — Леон не имеет права. Это предательство — страны, всех тех людей, которым он мог бы помочь. Джека тоже — его вложенных сил, времени, связей. Всего того, что он потратил, чтобы пропихнуть Кеннеди дальше, гораздо раньше, чем положено протоколом, потому что: «Я ручаюсь за него. У салаги редкий талант, будет полным идиотизмом просрать такой в стандартной программе». И его ожиданий тоже. У Джека был план: провести последнюю, финальную тренировку. И либо убедить, либо убить, либо умереть. Именно с Леоном Кеннеди, бывшим учеником, неслучившимся напарником. А не с оболочкой с его лицом. Джек перехватывает нож за лезвие. И бьет Леона рукоятью в скулу. Не до перелома. Но сильно. Никогда раньше не бил по лицу. Даже во время тренировок, ни разу, рука просто не поднималась, все-таки у него в жизни было не так много красивых вещей. Особенно по-настоящему красивых. До временами чешущегося где-то в затылке желания воспользоваться своим положением. Опытом, навыками. Размером. И все-таки зажать где-нибудь в углу. Никто бы и слова не сказал, в армейских учебках это не что-то из ряда вон выходящее. Конечно, он ничего не сделал, но — мысли были. Не гордится. Но признает. Леон шипит сквозь зубы — от боли, от обиды или унижения, кто знает. Отлично. Полностью заслуженно. Будь на месте Джека кто-то другой — от мысли становится неприятно. Напоследок он выламывает руку чуть сильнее — какого черта так себя запустил. Леон выгибается еще немного, и Джек позволяет себе сохранить в памяти очертания сведенных, обтянутых футболкой лопаток. И отпускает. Хотя бы этим Леон пользуется. Джек не знает, что делал бы, если бы ему пришло в голову остаться на месте, вот так близко, почти вплотную, только уже без захвата — а ему могло прийти. Судя по всему тому, что было сказано. Леон потирает плечо — больно, мышцы ноют и будут ныть, сам виноват, нельзя так обращаться со своим телом. Это инструмент, и за ним нужно ухаживать. Непрошеная ассоциация: Леон похож на нож, едва удерживающийся от поломки. Лезвие все еще острое, но поцарапанное, может быть даже с налетом ржавчины. С трудом держащееся в рукояти. Джек знает, что не стоит об этом думать. Леон больше не имеет к нему никакого отношения — Он бы не позволил случиться такому. Ни с одним из своих бойцов. Никогда. Он морщится, отгоняя мысль. Указывает подбородком на отлетевший нож. — Поднимай и дерись как мужчина. Кажется, что Леон не послушается, из упрямости или просто назло, но нет. Отлично. Им обоим сейчас не помешает проветрить голову. Джеку, чтобы выбросить изнутри — что-то; ту непонятную смесь, которую вызывают у него все эти слова и реакции. Леону — чтобы прочистить мозги. Жаль, что бой все равно получается на редкость отвратительным.