Тупики, объемы, тени

Ощущение на подкорке не успокаивается, и какой-то частью себя он знал, что именно так и будет. Смутное чувство неправильности превращается во вполне оформленное «как долго». «Почему». «Насколько сильно». «Как это могли допустить» — так много вопросов, так мало ответов. Джек рассеянно подбрасывает нож в ладони. Любопытство сгубило кошку. Лучше всего будет сделать вид, что ничего не видел. Просто показалось. У всех бывают плохие дни, и у Кеннеди как раз выдался именно такой, не больше — На фотографии шестилетней давности взгляд у Леона совершенно другой. В памяти Джека — тоже. Больше открытости и любопытства, меньше усталости — гораздо, во много раз. И он почему-то еще помнит, что раньше синяки под глазами появлялись не так легко, пары дней без сна было недостаточно. Леон-нынешний совершенно не похож на Леона-прошлого. Как будто что-то случилось, пока Джек пытался привести свою жизнь в порядок после ранения, и это как обычно засекретили, спрятали, наверняка заставили всех причастных подписать документы о неразглашении. Джек думает про руины, в которые вложил столько сил. Про ловушки и грандиозный финал для одного из них. И — Черт бы побрал Кеннеди. Ничего похожего на прежнее, немного пьянящее предвкушение. Само собой, следующая встреча случается тоже гораздо раньше того, что он изначально планировал. И беспечность Леона не перестает удивлять. Он уже дважды оказывался с лезвием у горла и все еще умудряется не ощущать приближение Джека. Это либо идиотизм, либо… тоже идиотизм, потому что невытравленные остатки доверия к человеку, который прямо заявляет, что собирается тебя убить, ничем другим не назовешь. Джек постукивает лезвием по одной из ваз. Леон оборачивается и — хочется напомнить ему, что они все еще противники. Расслабляться в его присутствии — притом так открыто, язык тела буквально кричит — непростительная дурость. И вот это подобие улыбки тоже явно лишнее. — Я не собираюсь драться, — говорит прямо, чтобы сразу прояснить. Может быть, зря. Расслабленность Леона становится не просто глупой, а почти неприличной. Он отводит руку от кобуры с ножом — если Джек нападет сейчас, даже не успеет достать — и ведет травмированным плечом, словно бы разминая. И даже не думает сомневаться в его словах. — Ты все-таки решил согласиться на мое предложение? Джек морщится. У воспоминания неприятный привкус. — Нет. Леон пожимает плечами — слишком спокойно, таких чистых и отчетливых эмоций не бывает. Явно напоказ. — У тебя еще есть время подумать. Я могу подождать. Джек даже реагировать на это не собирается. Делает жест — «следуй за мной». И, не дожидаясь Леона, проскальзывает вперед. Какая-то часть его все-таки надеется, что тот спросит: «Куда?». Или: «Зачем?». «Что ты от меня хочешь?» тоже сойдет. Не может же Леон доверять настолько — это лишено всякого смысла и логики. Но, видимо, может. Леон не спрашивает. Следует за ним, словно два года назад. У Джека внутри по ощущениям будто сворачивается узел, когда он понимает, что тот занимает место позади и слева. Прикрывает спину и компенсирует слабую руку. Джек не планировал, но — ему хочется. Повести неправильным путем. Не по пустым коридорам, а через собрания особенно поехавших фанатиков, просто чтобы посмотреть. Им было так легко работать друг с другом раньше — а как иначе, если в один момент он поймал себя на том, что натаскивает Леона под себя. Они до сих пор совместимы или прошло слишком много времени? Приходится напомнить себе: нет. Он здесь не для того. Есть другие вещи, которые нужно сделать. И всегда можно проверить позже. Джек позволяет себе запоминать. Или, скорее, вспоминать? Смутное, вселяющее уверенность чувство. Будто заземляющее. Его спина прикрыта. Его напарник — опытный, умеющий подстроиться и под его стиль, и под его характер. Отчасти берущий на себя роль левой руки, так же, как Джек подписывается на роль его ослабленной правой. Наверное, все-таки не стоило себе позволять. Уже знает, что будет скучать. Он ведет их к центральному коридору, мимо библиотеки и малого зала. В подвал — ниже, ниже, через два лестничных пролета, и еще один, но скрытый. Леон по-прежнему не спрашивает. Хотя от вида железных дев и воя за спиной ему явно неуютно. Джек чувствует, как он сокращает дистанцию. Держится ближе. — Не бойся, красавица, — хмыкает, — тебя не тронут, пока ты со мной. Леон позади фыркает. И подыгрывает: — Как хорошо иметь рядом сильного мужчину. Интересно обернуться и проверить, бросит ли он тот самый взгляд из-под ресниц. Тон неприкрыто флиртующий. Но можно и потерпеть. Скоро и так насмотрится — голодное и жадное внутри снова дает о себе знать. Они уже почти пришли. Вряд ли Салазар хотел бы, чтобы Джек здесь был. Но ему, в общем-то, плевать. — Располагайся, — он кивает в сторону стола со стульями в центре комнаты. Судя по слою пыли, здесь давно никого не было. Леон в который уже раз впечатляет своей послушностью. — Ого. Салазар не против, что ты пользуешься его… — Он оглядывается. Вопросительно поднимает бровь. — Что это, винный погреб? Джек подходит к одному из стеллажей. Если он правильно помнит, вот здесь хранилось то, что ему надо. — Что-то вроде. И дегустационная. Два в одном. — Он вытаскивает бутыль и стирает ребром ладони пыль. Подойдет. — Плевать на Салазара. Слышит: ножки стула издают знакомый скрежет. — Интересные у тебя отношения с начальством. Джек оборачивается и показывает бутыль. — Тебя устроит? Если он правильно помнит — а он в этом уверен, как иначе, это же касается Кеннеди, — из крепкого тот предпочитает именно бурбон. Но Леон почему-то морщится. — Не пью на работе, — в голосе искреннее сожаление. Судя по тому, как он звучит, дело действительно в этом, нет никакого второго и третьего дна. — И кто знает, как эта паразитическая хрень может среагировать на алкоголь. Джек пожимает плечами. Его право. Он себе отказывать не собирается. Леон бросает странный взгляд — на него, на бутыль, снова на него. Немного вопросительный. Наверное, то, что Джек, как и годы назад, понимает без слов, — это показатель. Чего-то не очень хорошего — но разве уже и так непонятно? Он кивает. Да. Выбрал не наобум. Потому что помнит. Кажется, Леон закусывает щеку изнутри. — Никак. — Джек отодвигает стул напротив. Ставит бутыль на стол. Раз пьет один, то и со стаканами нет смысла заморачиваться. Да и вряд ли он здесь их найдет. — Разве что действительно опьянеть теперь сложнее. — Ты тоже?.. — Пальцы зарываются в волосы на затылке. Вспоминается, что он так делает, только когда его действительно что-то тревожит. — Черт. Джек пожимает плечами. Не видит смысла расстраиваться. По крайней мере, у него теперь есть полноценный контроль над левой рукой. Последние два года хорошо показали, насколько дорогого это стоит. Но он привел Леона сюда, чтобы поговорить о другом. — Где твой напарник? Тот вопросительно замирает. Потом ведет плечами. — У меня его нет. Джек хмыкает. Неужели всерьез думает, что он на это поведется? — Херня. — Откидывается на спинку стула. Нетерпеливо постукивает пальцами по столу. Что-то вроде безмолвного «Не испытывай мое терпение». — На такую миссию бы не отпустили в одиночку. Леон морщится и подается вперед, ставит локти на стол. Поза довольно открытая, но без крайностей — нет той показательности и отчетливости, которая выдает его, когда он пытается соврать. — Может быть, произошла не совсем верная оценка ситуации. Джек издает лающий смешок. Надо же. Снова. Прямо как во время операции «Хавьер». Судя по тому, как искривляется угол губ, Леону тоже приходит в голову именно это. — И я не один, — продолжает со знакомой упрямостью. — У меня есть координатор. Джек скептично поднимает брови — он серьезно? Качает головой и тянется к бурбону. Опьянеть все равно не сможет — отлично, иначе бы не пил, — но заглушить алкогольной горечью все равно стоит. Вряд ли дальше будет лучше. — Координатор прикроет тебе спину? Компенсирует руку? — Он выразительно касается взглядом плеча. Любопытно, как шрам выглядит сейчас. Хотя нет. Не стоит. — Подлатает, пока не получится добраться до медиков? Теперь уже взгляд Леона скользит по нему — очень плотно, на грани фантомного ощущения. От плеча до бока — туда, где шрам длинной в ладонь. От раны, которую как раз пришлось шить Леону. Джек снова делает глоток из бутылки — в этот раз, чтобы смыть фантомное ощущение пальцев на ребрах. — У куратора много других преимуществ, — Леон, конечно же, возражает. Но довольно скупо, почти формально. Взгляд все еще не там, где должен быть. Джек наклоняется ближе к столу, прикрывая ребра, — и да, помогает. Леон будто сбрасывает наваждение. Спешно проводит языком по губам и снова смотрит ему в лицо. — В этих местах нет связи. И ждет — секунду, другую. Потом в глазах Леона мелькает осознание. Джек позволяет себе скупую улыбку. Молодец. Он всегда был умницей. И не просто так считался его любимчиком. — Все-таки глушилки. Леон устало выдыхает. Бросает долгий, тоскливый взгляд на бурбон — да, хорошая выпивка определенно могла бы скрасить ситуацию. Но так и не просит. Только трет костяшками переносицу и прикрывает глаза. Ненадолго. Но Джек успевает насладиться видом. Изнутри опять сводит. Был бы наивнее, надеялся бы, что паразит просто устраивается удобнее. Но нет же. Без шансов. Просто такой Леон — усталый, встрепанный, с расслабленными плечами — снова слишком о многом напоминает. Именно такого его Джек вытаскивал из постели среди ночи, когда опять приходило время стресс-тренировок. Именно такого учил, как приходить в себя после миссии. — Лично контролировал установку, — запоздало отзывается. — Черт. Леон морщится и все-таки открывает глаза. Почему-то синяки кажутся еще ярче — те, что под глазами, да и на скуле тоже начал проступать. Ему бы отдохнуть. По-нормальному, а не один-два отсыпных, и на следующую миссию. — Не пытайся увести меня от темы. — Джек снова постукивает по столу. — Напарник. Я еще помню, что по протоколу агенты работают в паре. Леон хмыкает. Джеку все еще так легко считывать его микровыражения и позу: спина сутулится едва уловимо, но сильнее, линии вокруг глаз и губ кажутся резче. Взгляд — Джек встречает его своим и удерживает. Они оба знают, что Леона должны были отдать ему. Никак иначе. Они показывали слишком хорошие результаты друг с другом, как физические, так и психологические. И неудивительно. Леон — лучшее, что делал Джек в этой жизни. Лучший ученик. Лучшее вложение сил и времени. Никогда не жалел ни об одной потраченной минуте. Жаль, что так получилось. Леон кривится и бросает еще один тоскливый взгляд на бурбон. — Я исключение. — Он не отводит взгляд от бутыли даже тогда, когда Джек к ней прикладывается. — Правда, Краузер. У меня нет напарника. Вот уже два года. Джек чувствует, что здесь явно есть второе дно. Смысл, который скрывается под смыслом. Леон пытается что-то сказать, но он не понимает — бросает как будто мимолетный взгляд. Точно нет. Вонг. Не его лига. Он может спорить, что из-за этих невъебически длинных ресниц кому-нибудь пару раз точно разбивали голову в баре. — После тебя никого не было, — добавляет тот, сплетая пальцы в замок и сутулясь еще больше. Любой другой в такой позе выглядел бы некрасиво. Но Леон остается Леоном. Везучий сукин сын. Умудрился же выиграть в генетическую лотерею настолько, что даже Джека пронимает. — Дай угадаю. — Он сводит плечи, разминая их и стряхивая наваждение. — Не можешь выбрать из той очереди, что за тобой выстроилась? Леон фыркает, одновременно насмешливо и — нет, вряд ли это безнадежность, наверняка только кажется. — Нет никакой очереди. Теперь уже фыркает Джек. — Не верю. Как будто он слепой, глухой и ни разу не замечал, как люди реагируют на Леона. — Работа со мной это что-то вроде наказания. Еще один тоскливый взгляд на бурбон — да, такие вещи гораздо проще вспоминать вместе с ним. Джек выразительно поглаживает стеклянный бок костяшками — давай, почему нет, твой паразит должен сдержать, — Леон только закатывает глаза. Но кадык у него очень выразительно дергается. — Твои навыки за эти два года стали настолько отвратительными? Леон бросает тот самый взгляд — наверняка собирается сказать что-нибудь вроде «А как иначе, без твоей твердой руки». Но почему-то передумывает. Отвечает серьезно. Или, по крайней мере, наполовину серьезно. — В управлении шутят, что работа со мной отправила на больничную койку больше людей, чем биооружие. — Леон переводит взгляд на руки. Синяки на костяшках выглядят болезненно. — А может, и не шутят. Джек знает эту неровность в изгибе рта. С такой же Леон всегда рассказывал о своей семье — мать-католичка, церковь по воскресеньям, запах крови, какая разница, они все равно мертвы. Неслучившейся работе полицейским — смешно, это была мечта с детства, всегда знал, ни разу не сомневался, может, и к лучшему, что не получилось, кажется, он все равно не подходил. О той суке в красном. Два года назад Джек бы не задумываясь положил ему ладонь сзади на шею, может быть, слегка бы потрепал. Он не силен в утешении словами, но знает, что прикосновение тоже может сделать много. Заземлить. Поддержать. Напомнить: не один, есть люди, которым не насрать, жизнь продолжается, конкретно это дерьмо уже в прошлом. Джеку хотелось бы сделать так сейчас. Вместо этого он прикладывается к бурбону. На два глотка дольше, чем раньше. — Просто… — Леон продолжает. Как-то совершенно беспомощно пожимает плечами. — Так складывается. С теми, кто работает со мной, обязательно случается какое-нибудь дерьмо. Бросает осторожный взгляд на Джека. Он кивает — давай, продолжай. — Укус зараженной собаки. Раньше времени сдетонировавший снаряд. Оборвавшийся на высоте трос. — Леон дергает углом губ. Это усмешка, но очень невеселая. — Каждый раз что-то новое. Он не смотрит на Джека. Только на свои руки, все еще сцепленные в замок на столе. — Клянусь тебе, я даже слышал, как новичку угрожали чем-то вроде «Если проебешься, то пойдешь работать с Кеннеди». Джек хмыкает. Леон и нездоровый юмор — знакомое сочетание. Он переводит взгляд на собственное предплечье. Шрам до сих пор неровный, но уже не такой яркий. До сих пор удивляет, что то месиво, которое осталось от его руки, смогли собрать так аккуратно. Он сжимает и разжимает пальцы. Даже с плагой чувствительность кажется не такой, как раньше. Хотя, может быть, это только у него в голове. — Да. Именно об этом я и говорю. Джек вскидывает взгляд. Шумно выдыхает. Ну конечно. Когда еще Леон мог отвлечься от сосредоточенного разглядывания собственных рук. Когда-то — смешно, еще часы и часы назад — ему хотелось, чтобы Леон признал вину. Сказал, что был не прав, что Джек не заслужил того, как с ним поступили, и их ребята тоже. Сейчас — Может быть, Джек думает, что его раненая гордость не совсем этого стоит. Его люди все так же останутся мертвы. Искалеченная рука не исцелится от пары-другой фраз. И унизительные попытки вписаться в гражданскую жизнь тоже не исчезнут из памяти. Он выдерживает взгляд Леона, но это трудно. Тот смотрит как человек, который действительно верит во все то дерьмо, что произносит. Леон пожимает плечами и говорит, даже не пытаясь звучать правдиво: — Я все равно одиночка, — ложь. — Плохо работаю с другими, — тоже ложь. — Мне удобнее полагаться только на себя, — самая бездарная ложь, какую Джек только от него слышал. Взгляд против воли сползает на то самое правое плечо. Джек раздраженно качает головой и делает глоток из бутылки. Херня. Леон умеет работать с другими. К нему можно найти подход, Джек знает это, как никто другой. За свою жизнь он успел поработать с разными людьми. И более опытными и умелыми, чем Леон, тоже. Настоящими профессионалами. Но ни с кем не было настолько же удобно. Джек бы выбрал его, даже если бы взамен предлагали работу с элитным подразделением USSOCOM. Собственно, он и выбрал. Три года назад. — А у тебя? — Леон скрещивает руки на столе и укладывает подбородок сверху. — После меня и «Хавьер». Были напарники? Интересно, зацепит ли его, если Джек соврет. Скажет: «Да, и гораздо лучше, после тебя это было как глоток свежего воздуха» — наверняка. Леон даже не пытается скрыть что-то среднее между болезненностью и неприязнью — смешно, на мгновение кажется, что это ревность. Джек хмыкает. Какие занятные штуки подбрасывает восприятие. — А ты как думаешь? Леон морщится с отчетливой неприязнью — странный, почему даже не пытается скрывать. Чего вообще этим хочет добиться. — Да. Однозначно, — и, судя по голосу, он верит в то, что говорит. — Ты профессионал, у тебя большой список навыков и опыта. Могу спорить, за таким… Джеку нравится слушать комплименты в свой адрес, но выражение лица Леона становится все более и более кислым. Как будто он говорит не о напарнике, а о своей бывшей. — Я знаю, что ты умеешь пользоваться головой, — перебивает. — Давай. Подумай. — Леон хмурится и вопросительно поднимает бровь. Каким-то образом умудряется не понимать. — Кто в здравом уме согласится взять в команду человека с наполовину работающей рукой? Леон все еще не выглядит впечатленным. — Но сейчас-то она работает нормально. Джек качает головой. Они все еще противники. Он не собирается объяснять, как теперь работает его рука и насколько в этом участвует плага. Ограничивается скупым: — Не настолько хорошо, как вторая. Леон выразительно трется о предплечье ушибленной скулой. Через пару часов синяк окончательно разойдется и потемнеет. — Ты выбросил из головы большую часть того, чему я тебя учил, — напоминает Джек. Тот умудряется выглядеть так, будто его это обижает. — …неправда. Хочется ответить: «Так докажи». Джек только делает еще один глоток. Леону может прийти в голову рассказать, почему он снова и снова подставляется под его нож и даже не пытается бороться всерьез — нет, спасибо. Хватит с него на — по крайней мере, пару часов. И этот взгляд Джек тоже знает. Раньше Леон так смотрел перед особенно неприятным вопросом. — Почему ты не вернулся, когда восстановился? Джек шумно выдыхает и отодвигает бутыль. Этой теме даже алкоголь вряд ли поможет. — А ты ждал меня, как хорошенькая верная жена? Говорит ради пары-другой секунд отсрочки. Мало, но что-то. Хоть какая-то возможность прикинуть, как ответить. Как о таком рассказать. Стоит ли вообще. У Леона поднимаются уголки губ. На языке уже явно ответная двусмысленность. Конечно, он ведется. Всегда велся, как будто это доставляет ему какое-то особенное удовольствие — тогда уж им обоим, если быть до конца честным. — Ага. Джек удивленно моргает. И позволяет себе прочувствовать — недолго, всего пару секунд — горячее и довольное внутри, очень гордое. Пока мозг не напомнит. Всего лишь насмешка. Ответ в тон. Он довольно усмехается — молодец, не ожидал, отлично получилось зацепить. Будь они в бою, точно не ушел бы без шрама — и это не так уж плохо. Он не против носить знаки того, что его ученик по-настоящему хорош. — Зачем мне возвращаться к тем, кто меня выбросил? — почти странно, что получается говорить так расслабленно. Злость по-прежнему есть, но она где-то там, глубоко, словно отдельно от него; легко не обращать внимания. Леон неплохо его расслабляет. Тот коротко морщится — видимо, надеялся, что они продолжат пытаться друг друга зацепить. Может быть, тоже соскучился. Джеку этого сильно не хватало. И будет не хватать когда — или если — они снова разойдутся. — Не понимаю, почему ты решил, что тебя бросили… Джек на мгновение прикрывает глаза. Правильно. Он же не видел. Правда — унизительная и отзывающаяся неловко-стыдным — в том, что он пытался вернуться. Вся его жизнь была связана с армией и работой на правительство. Он не умел ничего другого. Не помнил, как жить на гражданке. Его руку превратило в бесполезный кусок мяса, и он оказался чужим и в одном мире, и в другом. Конечно, он пошел в то место, которое долгие годы было ему домом. Он бы согласился на что угодно. Вновь тренировать новобранцев. Стать координатором. Даже работать со старыми архивами — плевать, что не умел, научился бы. Но ему отказали. Он помнил, что было много красивых слов. «Спасибо за службу». «Пример для молодых поколений». «Страна не забудет». Еще: «Сожалеем, но…» и «Вы же сами понимаете, что с вашими нынешними возможностями…» Наверное, было что-то еще. Остальное смазалось, словно его отключило во время разговора. Может, так и было. Джек помнит, как чувствовал себя будто под водой. А лица и слова были где-то далеко, словно над поверхностью. И. Кажется. Впервые в жизни у него дрожали руки. Наверное, хорошо, что Леона тогда не было — могли ведь и пригласить. Может быть, даже пригласили, и он просто отказался. Все равно хорошо. Ему не стоило такое видеть. — …тебе оплатили лечение… Какая разница, слова все уже ничего не изменят, но Джек все равно срывается: — Но не реабилитацию, — перебивает. В голос все-таки проскальзывает то, что до сих пор тлеет внутри. Тон становится ниже и грубее. Но Леон даже не пытается отодвинуться. — Мне собрали руку, но она не работала. Леон поднимает голову и выпрямляется. Кажется, снова прикусывает щеку изнутри. Выглядит как человек, который хочет что-то сказать, но понятия не имеет что. — Ты знаешь, сколько составляют ветеранские выплаты? Все-таки в том, как тот теряется и удивленно моргает, есть какая-то своя, не поддающаяся объяснению красота. — У тебя должен быть хороший рейтинг VA, — осторожно пробует. Умница. Думает в правильном направлении. И, судя по тому, как осторожно говорит, понимает, что здесь есть подвох. — Двадцать процентов. Все-таки у Леона очень выразительное лицо, когда он не сдерживается. Джек считывает и удивление, и недоверие, и растерянность — усмехается. Эта реакция определенно будет согревать ему память. — Не может быть. — Двадцать процентов, — повторяет он. В этом есть мстительное удовольствие: его просто опустошило, когда он узнал. Выбило из колеи напрочь; не получалось верить до последнего, пока не увидел сумму, поступившую на счет. Так пусть Леона опустошит и выбьет тоже. — Максимум за руку. Между бровей сосредоточенные, хмурые линии. Джек с усмешкой откидывается на спинку стула. Пусть попробует найти оправдание. Хоть какое-нибудь. Вперед. Он в свое время тоже этим занимался. — Краузер, — в тоне становится больше уверенности; видимо, нашел. — Ты одна сплошная травма. Я только навскидку могу вспомнить пробитое легкое и пару сложных переломов. Это минимум еще пятьдесят процентов сверху. Джек хмыкает. До сих пор удивляет, что Леон действительно помнит. Столько бесполезной информации, почему так и не выкинул? Разве оно стоит того, чтобы хранить. — Только если сможешь об этом рассказать. Комиссии. — Как же знакомо: указывать на ошибку, подталкивать в правильном направлении. Как же привычно. И как же он по этому скучал. — Которая состоит из гражданских. Подтвердить обследованиями. Рецептами. На лице Леона начинает проступать понимание. Он хорошо знает Джека — его-прошлого, может быть, в какой-то степени даже его-нынешнего. Он понимает, что именно во всей этой системе поставило его в тупик. Стало стеной, которую невозможно преодолеть. — Доказать, что не можешь заработать на жизнь именно из-за травмы, — продолжает. Наверное, даже если Саддлер вдруг позовет через паразита, он не ответит. Не отведет взгляд от лица напротив. — Ты бы смог рассказать им, — «чужакам» и «гражданским», нет смысла пояснять, тот понимает и так, — о своих самых плохих днях? И да. Он видит именно то, что хотел увидеть. На что надеялся больше всего. У Леона дергается щека; линии между бровей становятся совсем глубокие. И взгляд — такой Джек тоже помнит. Тревожность. Неприязнь. Что-то совсем рядом с отвращением. Именно с такими глазами Леон шел на очередной засекреченный допрос. Джек не знает точно, но догадывается, что это было связано с Раккун-Сити. — Я тоже не смог. — Он опускает взгляд на остатки бурбона, но не тянется. Все равно не поможет. Не помогло даже тогда, когда он еще мог пьянеть. — Даже несмотря на то, что стояло на кону. И сейчас бы, наверное, не смог тоже. Его учили жить по-другому. Терпеть. Не показывать боль. Это может деморализовать союзников, это может дать преимущество противникам, это может — всегда была причина. Всегда был смысл. А потом он оказался перед людьми, которые в жизни не держали в руках даже чертовой беретты. И вдруг должен был забыть все, чему его учили; отбросить то, как жил раньше. Рассказать: что просто сгибание пальцев вызывает вспышку адской боли — нельзя. Что он больше не может долго держать спину прямо, плечо начинает ныть — нет. Что кодеин уже почти не помогает, но ему отказываются выписать что-то другое, хотя бы оксикодон — он не должен. Да и ведь дело было не в том, что он не мог найти работу. Он нашел, он просил, его должны были взять, просто за все то, что он сделал для этой чертовой страны. Он готов был даже переучиться — на координатора или снабженца, вообще не важно. Его просто не захотели. И Леона учили так же. Именно поэтому он понимает, как никто другой. — Ты мог бы связаться со мной, — говорит тот негромко. — Я бы помог. Сложно отделаться от мысли, что где-то там, за всей этой осторожностью, прячется сомнение. Что они не настолько близки? Что Джек мог не хотеть — помощи от него, его самого рядом? Иногда ему особенно интересно, что творится у Леона в голове. — Гражданский? — он не скрывает иронии. — С правительственным агентом? Качает головой. Сама мысль смешна. Смешнее только то, что он на самом деле пытался. И дело было не в том, чтобы попросить помощи. С деньгами, или работой, или замолвить пару слов перед нужными людьми — хотя он надеялся, он ведь делал то же самое для Леона, разве это не было бы честно. Он хотел — ему было нужно. Просто поговорить. С кем-то, кто понимает. Кто может сказать: память не врет, биооружие существует, у него не просто поехала крыша, это все было на самом деле. Кто тоже терял людей. Кто — Леон не просто подходил лучше других. Леон был единственной связью, что у него осталась после блядской операции «Хавьер». Само собой, ему аннулировали пропуск и отказали в посещении. Он попросил передать сообщение агенту Кеннеди. Оставил контакты, по которым с ним можно было связаться. А Леон — Джек думал, что он просто отмахнулся. Больно, но не удивительно: калека, обуза, остался позади, зачем перспективному агенту сохранять связь с ветераном-наставником. Но либо Леон хорошо играет, либо он так ничего и не получил. — А вот ты бы мог со мной связаться, Кеннеди, — говорит он медленно. Не отводит взгляда от лица. — Но ты не захотел. И снова. То выражение, будто он ударил носком сапога по ребрам. — Был слишком занят, чтобы узнать о судьбе своего бывшего наставника? — Джек наклоняется вперед, опирается локтями о стол. Он выше, он больше, и это способно неплохо давить. У Леона вздрагивают и ширятся зрачки, но напряжение в языке тела так и не проступает. Если он что-то и чувствует, то это явно не страх. Пауза затягивается, и Джеку приходится подцепить снова: — Давай угадаю. Был слишком занят тем, что спасал мир? Леон едва уловимо вздрагивает и выходит из своего странного транса. И все-таки немного отодвигается назад. — Не совсем, — голос неожиданно хриплый. Он бросает долгий, очень тоскливый взгляд на бурбон. Потом обратно на Джека. — Ты проходил по программе защиты. Мне не дали твои контакты. Джек откидывается обратно на спинку стула. Он так часто представлял: как спросит, что услышит в ответ. Как Леон будет звучать. Как выглядеть. Насколько двулично оправдывать себя. В голову никогда не приходило, что все окажется именно так. Он так долго жил с мыслью, что Леон выбросил его как ненужную вещь. Не понимает, что сейчас должен чувствовать. В любом случае, Джек узнал, что хотел. Он поднимается из-за стола, машинально проверяет нож в ножнах. — Мне придется с тобой драться? — голос у Леона очень усталый. Джек хмыкает. Кто бы сомневался. По-хорошему, стоило бы. Хотя бы для того, чтобы напомнить: они все еще по разные стороны, Леону нужно сохранять бдительность, быть готовым к чему угодно. Лезвие может оказаться у горла в любой момент. Но — Джек позволяет взгляду скользить. По мешкам под глазами, проступающему синяку на скуле. Порезу на предплечье. Леон сначала замирает под его взглядом — как раньше после тренировок, чтобы можно было оценить ущерб. А потом поворачивается, и вытягивает ноги — красивые, Джек даже спорить не станет — и запрокидывает голову. И бросает тот самый взгляд из-под ресниц. — Ладно. — У Джека не получается сдержать смешок. — В этот раз обойдемся. С улыбкой Леон действительно кажется моложе. — Такие встречи мне нравятся гораздо больше, — интонация, конечно, та самая, тягучая, проходящая волной по спине. — Может, ты больше не будешь пытаться меня убить? Разговоры у нас получаются гораздо лучше. Джек безнадежно выдыхает. С наглостью Леона не смогли справиться ни обучение, ни годы. — Я подумаю. — И кивает на дверь. — Поднимайся. У тебя запланирована встреча с Салазаром. Впечатляет, как быстро он переключается. Делается сосредоточенным и собранным, с цепким — хоть и по-прежнему усталым — взглядом. — Чертов ублюдок, — бормочет с раздражением. Ладонь тянется, чтобы проверить нож в ножнах. Джек чувствует, как невольно поднимаются углы рта. Сразу видно — его ученик. — Чтоб он захлебнулся зараженной кровью. — Так помоги ему с этим.