Тупики, объемы, тени

Трудно себя сдерживать. Узел внутри не слабеет, и Джеку невыносимо хочется сорваться. Пересечься вновь, будто бы случайно, и плевать, что прошло недостаточно времени, еще слишком рано, им обоим нужно уложить в голове это дерьмо, Джеку так точно. Но внутри тяжелое, беспокойное чувство. Почти незнакомое. Очень непривычное. Непозволительная роскошь для солдата. Тем более, для командира — мертвы, нельзя забывать, это все в прошлом; у него нет отряда, он больше не командир. Джек дышит медленно, отмеривая вдохи и выдохи. Беспокойное чувство становится слабее. Но не проходит. И это, наверное, тоже сигнал, потому что раньше — два года назад — он никогда не сомневался в Леоне. Ни на тренировках, ни на экзаменах, ни на заданиях. Никогда. Он был уверен в своей работе — хорошо обучил; вложил так много, почти часть себя, и оно так принялось, так легко проросло. Он был уверен в Леоне. Наверное, так же сильно, как в правительстве в то время. Знал, что тот справится. Всегда. Ну да, случались небольшие косяки, но это было делом времени и опыта. Джек был готов ставить, что еще пара-другая полноценных миссий, и Леон сможет — пусть и с трудом, конечно — уложить даже его в серьезной схватке. Сейчас — Джек устало выдыхает и трет лицо ладонями. Бросает взгляд на один из листков на доске. Надо перечеркнуть знак вопроса рядом со стрессовым расстройством. В лучшем случае это оно и есть. В худшем — морщится и не позволяет мысли идти дальше. Ему приходится заставлять себя высидеть хотя бы час. В этот раз Леон обнаруживается на одном из складов. Узел внутри сразу затягивается сильнее. Неправильно. Он должен был зайти гораздо дальше. Леон не реагирует на его приближение, и это привычно. Непривычно — то, что мышцы в принципе напряжены через край, словно сведены судорогой; плохо, это ненужный расход сил, почему не заставляет себя расслабиться, почему не дышит правильно — До Джека доходит, что он не улавливает звука дыхания вообще. Бросает взгляд — действительно, грудь не двигается, Леон в самом деле зачем-то пытается сдерживаться. И довольно скоро становится ясно — зачем. Леон пробует сделать осторожный, медленный вдох, и его сгибает пополам. Кашель звучит хуже, чем раньше. Гораздо. И не останавливается. Джек отстраненно наблюдает, как Леон покачивается и опускается на колени. Как опирается на ладони. Выкашливает темные, вязкие сгустки — много. Жидкая кровь тоже есть. Без остановки течет по подбородку и собирается лужицей на полу. Так странно. Леон в крови, а его не горячит. Не хочется подойти и дернуть за волосы, заставить запрокинуть голову, поднять лицо. Размазать пальцами ту, что на подбородке и вокруг рта. Слизнуть. Хочется — забыть и никогда не вспоминать. Совсем не похоже на сцену из порно. Скорее на кошмар. Хорошо вписываются среди тех, которые снятся ему с момента «Хавьер». С такой кровопотерей скоро начнется анемия. Или уже началась — да, скорее всего. Кожа ненормально бледная. Джек прислоняется к стене. Ждет, пока закончится приступ. Думает: только бы не запомнить. Ни хриплого, явно разрывающего горло кашля. Ни дыхания с присвистом, неровного, надрывного. Ни влажного, тошнотворного звука, с которым кровь капает на пол. А казалось, что ожидание очередной встречи было долгим. Даже рядом не стоит этим мучительным, нескончаемым приступом. Наверное, как-то так выглядел бы ад для него, если бы Джек все еще верил. Его люди умирают снова и снова — как сейчас в кошмарах. Леона раз за разом выкручивает от невыносимой боли. А он смотрит. И ничего не может сделать. Когда приступ заканчивается, Леон даже не пытается встать. Садится прямо на пол, стирает кровь со рта тыльной стороной ладони — пальцы у него подрагивают, и это хорошо видно. — Совсем плохо? Леон не вздрагивает. Все-таки знал, что он здесь. И позволил видеть себя таким — Джек с усталостью мысленно качает головой. Лучше он будет верить, что приступ был настолько сильным, что просто не оставил выбора. Леон делает глубокий вдох. Морщится. И сплевывает на пол остатки крови. — Нормально. Дерьмово звучит. Дерьмовее, чем за все то время, что они друг друга знают. Джек морщится и с трудом удерживает на языке «чертов суицидник». Складывается ощущение, что тот не имеет ничего против, чтобы спасти президентскую дочку и умереть. Джек делает глубокий вдох, возвращая мысли в колею. Он здесь за другим. — Почему ты не обратился к штатному психологу? Леон замирает. И это даже не та недвижимость, которая обычно бывает под прицелом. Это что-то сродни оцепенению животного в свете фар. И зрачки — внезапно, в один момент — почти до точки. — Со мной все в порядке. Настолько отработанное и механическое, что тянет смеяться. — Ты так и не научился врать. — Джек качает головой. Он не курит — разве что только под выпивку. Но сейчас очень хочется. Леон пытается обмануть — его? Человека, который учил, тренировал, слушал осторожные, пусть и обрывистые рассказы о прошлом, видел в самом дерьмовом состоянии, которое только может быть. Или, может, не пытается. Может, это настолько въелось в подкорку, что по-другому просто не получается. Леон хмурится. Вернее, пытается — мышцы на щеке подергиваются, словно в тике, от слабости или перегруза. — Это правда. — До чего же упрямый. — У всех бывают плохие дни. Интересно: так он оправдывается перед самим собой? Или даже не пытается, уже давно не получается, это только для других? — Сколько длится твой? — Джек скрещивает руки на груди. Показывает: закрытая поза, не верит, бесполезно пытаться обмануть. — Месяц? Год? С момента операции «Хавьер»? Леон жмурится и качает головой, будто пытается стряхнуть слова. Не позволить им проникнуть внутрь. — Это не. Я. — Слова явно не даются. Голос хрипит еще сильнее, еще болезненнее прежнего. Он делает шумный вдох и пытается собраться. — Ты не понимаешь. Иначе будет хуже. Вот это уже гораздо больше похоже на правду. То, что на самом деле творится у него в голове. — Меня отстранят от работы, — продолжает. Пытается держать себя, звучать хотя бы относительно спокойно, но Джек знает, что это полная херня. Леон ходит по самому краю. Нужно только подтолкнуть. — На месяц, два, может быть, больше. Зачем? Чтобы поболтать о… я даже говорить об этом не могу, я подписал кучу бумаг о неразглашении. Джек, кажется, всего пару раз слышал, чтобы голос Леона становился таким. И дело даже не в тоне. Не в предельно чистом, идеально выверенном равнодушии; не в призраке того, что ощущается под ним. Дело в акценте. У Леона начинает вылезать северная манера речи: отрывистая, быстрая, с периодическим проглатыванием «р» и внезапной «с» — вместо его обычной, отработано-усредненной, которая не позволяет предположить, откуда он. — И даже если я расскажу, — то, что Леон продолжает говорить, тоже показатель. Будь это в самом деле что-то, не раздирающее его изнутри к черту, он бы ограничился одной-двумя фразами. И, может, неудачной шуткой. — Какой шанс, что мне поверят? Все, что связано с БОО, до сих пор засекречено. Я даже с большей частью своих коллег говорить не могу, потому что у них уровень доступа меньше. Джек так хорошо это знает. Так хорошо помнит: было с ним, точно так же, грызло изнутри, заставляло сомневаться в собственном рассудке. Значит, Леон тоже — чувствует себя отрезанным. Может, даже ощущает такое же невыносимое, блядское одиночество, потому что люди вокруг другие. Не видели того, что видели они. Не переживали даже отчасти похожего дерьма. И даже если все-таки поверят, то не поймут до конца. Леону, видимо, даже не нужно, чтобы Джек подталкивал дальше. Он продолжает оправдываться — или, может, убеждать себя самого: — Здесь я полезнее. — Пальцы зацепляются за ремень кобуры на правом плече. — Я могу хоть что-то сделать. Помочь другим. На язык просится: «Ценой своей жизни?» Джек морщится. Слишком резко. Не сейчас. Не с Леоном, который почти в открытую демонстрирует брешь в защите, а под ней — очень больное и уязвимое. — Пока тебе не попадется кто-то, кто действительно умеет обращаться с оружием. — Он медлит: нужно время, чтобы перефразировать. Заставить все это звучать так дерьмово, как оно есть на самом деле, но не через край. — Ты небрежен. Допускаешь ошибки. Гребаное чудо, что ты еще не на гражданке с пенсией по инвалидности. — Джек качает головой. — Я не этому тебя учил. — Я прекрасно помню, чему ты меня учил, — Леон огрызается. — Тебе стоило бы разделять, как я веду себя с тобой и как с другими. Хорошо. По крайней мере, он это осознает. Или даже осознанно выбирает. Джек позволяет себе прикрыть глаза на мгновение. Никакого довольного и горячего внутри, и в этот раз он не врет себе. Только усталость; как будто заразился ей от Леона. Насколько все должно быть плохо, что Джек вызывает у него такую реакцию. Даже после ножа у горла. Порезов. Обещаний убить. Как со всем этим он может вызывать больше доверия, чем те, кто ждет возвращения Леона с задания. Тот устало трет лицо руками. Гаснет так же быстро, как и вспыхнул. — Хорошо, — тон снова становится терпеливым и спокойным. Эмоции чистые и отточенные, северный акцент выворачивает гласные. — Давай по-другому. Джек с любопытством наклоняет голову. — Агент всегда должен быть в форме. Я не знаю, позволят ли мне вообще вернуться к работе после такого. — Ладонь знакомым жестом проходится по затылку. — Или переведут каким-нибудь консультантом по БОО, и я вообще больше никогда не выйду из комплекса в Вашингтоне. Джек хмыкает. «По-другому» — это еще одна порция аргументов, которые должны убедить его в том, что Леон имеет право играть в суицидника. — Ты же понимаешь, как никто другой, именно ты, — Леон с привычным упрямством пытается поймать его взгляд. — Я уже не умею ничего другого. Я не, — запинается и сплевывает еще один кровавый сгусток. Все же не стоило давать такую нагрузку на горло сразу после приступа. — Я просто свихнусь, если меня отстранят от, — делает выразительный жест ладонью, указывая на все вокруг и ни на что конкретное. — И все, на что я договорился, полетит в задницу. Джек может понять. Даже то, почему эти оправдания работают для Леона — хотя менее дерьмовыми они от этого все равно не становятся. Чего не понимает, так это уебков из STRATCOM. Кураторов. Командиров. Управленцев. Почему они ничего не сделали. Почему закрывали глаза на психологические тесты — ни за что не поверит, что Леон их не проваливал, — и отправляли в поле, снова и снова, раз за разом. Почему — Джек качает головой. Он и так знает. Леон — не предатель, наплевавший на память их отряда, заткнувший совесть ради продвижения по службе или денег. Леон — такая же жертва, как он сам. Что-то внутри как будто с самого начала чувствовало. Всегда знало. Все еще часть его отряда. Его ответственность. Джек подходит ближе. Опускается на колено рядом — Леон привычно не вздрагивает, только смотрит с любопытством. — Приподними рукав. Даже не спрашивает. Послушно поднимает и придерживает, немного поворачивается, чтобы дать лучший доступ к плечу. На месте предыдущей инъекции четкий красный след. Видимо, Леон думает, что снова будет обезбол — и ошибается. Джек видит, насколько его выкручивает; помнит, как горит внутри, когда эта паразитическая дрянь приспосабливается к телу, и выламывает кости, и дыхания не хватает. Но нельзя. Леон получил дозу морфина час назад. Джек не станет рисковать передозировкой. Может, плага поможет и здесь, как помогает с алкоголем, но он не будет проверять сейчас. Другой тип паразита. Другая стадия развития. Вместо этого он достает шприц-ручку из лаборатории Серы. Саддлер приказал уничтожить, но Джек работает не первый десяток лет. Знает, что от таких вещей нельзя просто избавляться. Никогда не угадаешь, что может внезапно сыграть и кому понадобиться. — Откуда в тебе столько доверия, — бормочет, устанавливая шприц рядом со следом от предыдущей инъекции. Кожа под пальцами словно горит изнутри. Леон издает смешок — сухой, хриплый, но искренний. — Ну, это же ты. Как будто это все объясняет. С такого расстояния видно, как много на руках и шее черных прожилок. Если присмотреться, то можно увидеть и на лице — пока еще глубоко, не чёткими линиями, а размытой темной неровностью. Лекарство Серы должно выиграть ему еще пару часов. Больше и не нужно. Джек уже определился, что будет дальше. — Чего ты хочешь, Леон? — спрашивает негромко, будто это что-то только между ними. Что-то личное. — Не сейчас. Вообще. Леон жмурится; ресницы подрагивают. Так давно никто не спрашивал? — Заснуть и проснуться лет через десять. — Он вроде как насмешливо дергает углом рта, но тон серьезный. Чертовски усталый. — Когда все дерьмо закончится и можно будет, — запинается. Делает вид, что просто пересохло горло. — Не знаю. Просто нормально пожить? Знакомо: пусть все закончится, неважно как, уже в общем-то плевать, сил просто не осталось. Умирать не хочется, но и жить — тоже. Первые месяцы после того, как его вышвырнули, просыпался и засыпал с таким же ощущением. Утешение словами не его конек. Поэтому он делает то же, что и два года назад, — теперь можно, картинка выстроилась, решение принято. Укладывает ладонь на заднюю сторону шеи, слегка сжимает пальцы. Волосы у Леона стали длиннее — теперь кончики задевают тыльную сторону. Щекотное чувство. Но приятное. Леон жмурится еще сильнее. Жаль, что времени у них не так много. Джек убирает ладонь и поднимается на ноги. Краем глаза замечает — у Леона дергается рука. То ли порывается остановить, то ли дотронуться до шеи — все-таки сдерживается, и черта с два теперь разберешь. — Протянешь немного дольше. Леон тоже поднимается на ноги. Джек оценивает: не шатает, с координацией все в порядке. Реакция, кажется, немного заторможенная, но через пару минут должна вернуться в норму. — У меня осталось несколько шприцов с лекарством. Берешь? Тот качает головой. — Нет. — Пальцы механически проходятся по ремням кобуры. Леон уже привычно уделяет особенное внимание креплению на правом плече. — У меня еще есть один. Джеку требуются секунды, чтобы осмыслить. Не получается сходу подобрать слова, и Леон ему явно помогать не собирается. Слишком занят кобурой. Впечатляюще чистая сосредоточенность. — Какого черта, — рычит. Он думал, что знает, какая дрянь у Леона в голове, но тот умудряется удивлять его снова и снова. — Тебе так нравится выплевывать свои легкие? Настолько насрать на самого себя? Пусть кровь поднимается по горлу и кажется, что кости еще немного и треснут, пусть изнутри горит и выкручивает. Лишь бы выполнить задание, а потом — какая разница. Главное, что все закончится. Джек ведь слышал. Чего он еще ждал. — Не самое мое любимое ощущение. — Леон пожимает плечами. И, конечно, можно было даже не сомневаться, пытается отшутиться: — С твоим ножом у горла не сравнится. Тот самый взгляд, тот самый тон. Джек скрещивает руки на груди. Отказывается подыгрывать. Ему нужен нормальный ответ. Какого черта? Леон шумно выдыхает. И все-таки неохотно признается: — Это для Эшли. Джек не видит в этом смысла: — Она не выживет без тебя. — И без лекарства тоже, — конечно, Леон возражает. Снова выдыхает и все-таки пытается объяснить: — Мы же говорили об этом. Я умею терпеть боль. А она нет. Я бы выдержал. Либо ему в голову не приходит, что может стать с телом после такой нагрузки, либо ему плевать. Джек ставит на второе. — И у меня была бы мотивация делать свою работу еще быстрее. — Леон дергает углом губ в чем-то похожем на усмешку. Словно пытается показать: видишь, все в порядке, не нужно относиться так серьезно. Внутри снова отзывается обжигающим и знакомым — ненавистью. К тем, кто сделал это с Леоном, — черт возьми, Джек ведь оставил им его-целого, что вообще могло произойти. — Значит, к штатному мозгоправу не пойдешь? — Он уточняет, чтобы убедиться окончательно. — Даже если выберешься. Леон качает головой. В том, как изгибается угол губ, есть что-то извиняющееся. — Нет. Сколько протяну, столько протяну. — Зачем я только тратил время, пытаясь хоть что-то вложить в твою голову, — упрек, но не всерьез. Ему нужно кое-что подготовить перед их последней встречей. Джек узнал то, что хотел, — самое время разойтись в разные стороны. Он делает шаг назад, но Леон оказывается быстрее. Сжимает пальцы на его запястье. — Краузер. Пожалуйста, — видимо, для него это действительно важно, раз северная манера говорить снова вылезает. — Я обещаю, что в этот раз все будет по-другому. Тебе не предъявят никаких обвинений. Джек устало выдыхает. Снова за свое. Неужели думает, что он может захотеть вернуться — после всего того, что они друг другу тут выложили. Хватка на запястье становится крепче. Или, скорее, отчаяннее. — В этот раз я не останусь в стороне, что бы мне ни сказали. У меня теперь есть связи, я знаю людей, я попрошу их… Иногда Джеку кажется, что за эти годы Леон стал одержимее его. — Мы должны были работать вместе, — теперь он пытается надавить на другое. Наверняка даже не замечает, что вцепляется ногтями. — И мы еще можем работать вместе, несмотря на все это дерьмо. Джек с непривычной даже для самого себя осторожностью высвобождает запястье. — Мы договорим в следующий раз. Окончательно. С расстановкой всех точек. Кажется, Леона это не очень-то убеждает. — А если я выстрелю себе в висок, — отзывается мрачно, — ты вытащишь Эшли хотя бы из чувства вины? Джека корежит от ощущения, что хотя бы какой-то частью он может быть серьезен. — Нет. Леон закатывает глаза и бормочет что-то очень похожее на «мудак». Их следующая встреча должна стать последней — в нынешних ролях. Противников, находящихся по разные стороны. Чужих друг другу людей с общим прошлым. Тот финал, который Джек так тщательно планировал, больше не подходит. Нет никакого смысла в ловушках и полосе препятствий. Немного жаль времени, сил, но, по сравнению с тем, что он уже вложил в Леона, — ерунда. Тем более, что подобрать новое место не так уж сложно. Они встречаются в остатках исследовательского комплекса. Президентская дочка без сознания, уложенная на металлическую каталку. Джек, примостившийся с краю, у ее ног. И Леон, тревожно замерший на входе. Видимо, не знает, как реагировать. Язык тела подает противоречивые сигналы. В плечах нет напряжения, но руки крепко сжимают Матильду — его любимицу, помнит. — Забавно, — говорит Джек безо всякого намека на угрозу. Переводит взгляд на президентскую дочку. — Если бы не она, мы бы не встретились снова. Леон делает шаг вперед. Замирает. Теперь язык тела буквально кричит о нерешительности. Непривычно легко представить, что творится у него в голове. Джек — не противник, ни разу не ранил всерьез, помог сдержать заразу и убрать боль. Джек — противник, именно он похитил Грэм; он все еще работает на Саддлера, может навредить, может убить ее. — Забавно, — Леон повторяет эхо. Делает еще один осторожный шаг, снова замирает. И признается: — Не знаю, лучшее это или худшее, что случилось со мной на этом задании. — Думаю, это зависит от того, чем все кончится. Хватка на рукоятке опять становится спазмической, почти отчаянной. Но только лишь на мгновение. Джек сдвигается немного правее; безвольная рука президентской дочки почти задевает его колено. Кожа у нее тоже ненормально горячая — чувствует, когда дотрагивается до ее лица. Наклоняет к Леону. Дешевый ход. Но вполне неплохо давит. Вот что на кону. Смотри. Слушай внимательно. И делай правильный выбор. Леон считывает — это прекрасно видно по тому, как вздрагивают зрачки, сжимаются зубы и пальцы. Линии вокруг глаз и от углов рта становятся совсем резкими, очень отчаянными. А потом Леон сбрасывает наваждение — умница, справился с собой — и неровно усмехается: — Засматриваешься на других женщин? — Щелкает языком с преувеличенным возмущением. Явно и отчетливо пытается сбить напряжение. — Я думал, что у нас все серьезно. Джек не удерживается от короткого лающего смешка. — Можешь не сомневаться, дорогая, — наверное, больше ни с кем тон не становится таким. — Ни одна женщина с тобой не сравнится. Джек бросает скользящий взгляд на президентскую дочку: хорошая кожа, мягкие волосы, грудь и задница на месте — мило, да. Но ничего не откликается. Бросает взгляд на Леона — и вот тут изнутри разом хлещет горячим, немного тянущим. Даже сероватая щетина и засохшие кровавые потеки не портят вид. Приятно быть честным и не получить за это «Извини, мне нравятся такие женщины, как Ада». — Сделаю вид, что поверю, — пауза, мягкая, как сам Леон, когда открывается и показывает уязвимое внутри. — В этот раз. Джек фыркает. Разве его любимчиком мог стать кто-то другой? Ни с кем больше не получалось и не получается так легко и естественно. Так правильно. В Леоне все это, видимо, тоже чем-то отзывается. Он мешкает — секунду, другую, будь на месте Джека кто-то еще, успел бы воспользоваться. И отработанным движением убирает Матильду в кобуру. — Что мы будем делать, Краузер? — спрашивает, вот так просто. Взгляд соскальзывает на президентскую дочку. Между бровей появляется тот самый тревожный залом. Джек ждет и — да. Щеку изнутри Леон тоже прикусывает. Странно, что с такой привычкой у него во рту еще не кровавое месиво. — Тебе нужна Эшли здесь, — продолжает. Взгляд касается лица Джека. И это очень хороший взгляд. Честный, открытый, пусть и немного тревожный. Значит, готов не только слушать, но и слышать. — Мне нужно ее вернуть. На мое предложение ты не соглашаешься. — Может быть, я все-таки его обдумал. Леон морщится и выразительно поднимает бровь. Изгиб рта довольно скептичный: — В который уже раз? — Он шумно выдыхает и прижимает к переносице костяшки; жест, который он когда-то позаимствовал у Джека. — Если в конце ты снова собираешься сказать, что мое предложение — полное дерьмо, то давай пропустим. Усталый жест. Усталая поза. Весь Леон — как будто чертово воплощение усталости; удивительно, что ему все еще удается держаться на ногах. Сколько он не спал? Еще до задания. У Джека есть кое-какие догадки, и, если все пойдет правильно, довольно скоро он узнает. — В этот раз я серьезно. И подчеркивает: тяжелой интонацией, внимательным взглядом. Леон подходит ближе — совсем близко, можно дотронуться, если протянуть руку. Бросает тоскливый взгляд на каталку; тело, должно быть, уже на самом пределе. Джек ждет, что он осторожно подвинет Грэм и опустится на другой край — но нет. Леон опускается прямо на пол. Почти оседает; хотя, может, так и есть — движение очень смазанное и неровное. — Я слушаю. Кончики волос сзади немного слиплись от крови. Из-под ворота футболки выглядывают темные, ветвящиеся прожилки. Джек не понимает, почему это выглядит красиво. — Президентская дочка отправляется домой на вертолете, который вот уже полчаса пытается найти место для посадки на западной стороне. Ты остаешься здесь. Леон кивает — да, устраивает, согласен — как он там говорил? На спарринги и пытки; быть куском мяса для утоления потребностей. Но Джек продолжает: — И будешь работать на меня. — Вот теперь Леон замирает, тревожно и неправильно. Неужели в голову даже не приходило, что Джек может использовать его так? Его навыки. Его опыт. Настоящую ценность, которая скрывается за милым лицом. — Я бы сказал «со мной», но ты явно не дотягиваешь. Леон издает смешок — сухой и явно формальный. — Может, все-таки не будем усложнять? — Тебе не нравится перспектива остаться живым и относительно целым? Джек немного подвигает руку. Не дотрагивается, но — может, если Леон запрокинет голову. На коже фантомное ощущение: воспоминание о том, как кончики щекотно задевали тыльную сторону. — Я не… — Леон шумно выдыхает. — Смерть лучше, — и по голосу слышно, что он действительно так думает. Говорит честно. — Пытки, насилие. Черт. — Ладонь нервозно дергается к лицу. Леон почти агрессивно снова трет костяшками переносицу. — Да что угодно будет лучше, чем работать на сектантов. Убивать людей по их указке. «А разве для своего правительства ты делаешь что-то другое?» просится на язык. И «В чем между ними разница» тоже. Но Джек не позволяет себе. Не сейчас. Это правда, но не та, которая нужна Леону. — Не на культ, — он говорит медленно и четко. Чтобы даже через нервозность дошло. — На меня. Леон молчит слишком долго. И, когда все-таки говорит, звучит слишком отстраненно: — А есть разница? Джек немного сдвигает ладонь. Все-таки дотрагивается. — Большая. — Костяшки прижимаются к коже. Кончики волос приятно щекочут тыльную сторону. — Думаешь, Саддлер меня похвалит за то, что я выпустил из рук их главный козырь? Леон не отвечает. Только слегка запрокидывает голову, прижимаясь плотнее, и для Джека это понятнее любых слов. — Я не останусь здесь, — продолжает. Говорит четкими, простыми фразами, которые не получится истолковать иначе. Только голос невольно становится тише. Как и в прошлый раз, будто это что-то только между ними. — Замету следы и уйду. А ты… — Он выразительно прижимает костяшки плотнее. — Пойдешь со мной. — …а дальше что? Отстраненный голос. И будто бы случайное движение — Леон немного клонится в сторону и прижимается боком к его ноге. И для Джека это еще один понятный и четкий ответ. Леон может сколько угодно сомневаться — или делать вид, что сомневается. Но он тоже хочет. Пойти с ним. Получить помощь. — Наемничество. Контракты. Работа на того, кто готов платить. — Он не отвечает, и Джек слегка цепляет словами: — Возможно, у тебя даже будет право голоса в этом вопросе. Если будешь хорошо себя вести. Вот теперь лучше — Леон издает хриплый смешок и отвечает. Пытается, по крайней мере: — Я… — Выдыхает. Ладонь снова тянется к лицу, но замирает на полпути и опускается обратно на бедро. — У меня есть время подумать? Джек оценивающе разглядывает его затылок. Леон уже должен был согласиться. Значит, есть что-то, чего он не видит, но чувствует. Какой-то особенный поводок для такого перспективного агента? — Нет. — Костяшки ведут выше, до линии роста волос. — Либо ты говоришь «да», либо мы возвращаемся к попыткам убить друг друга. Видимо, поводок действительно крепкий, раз Леон молчит даже после такого. Не отказывается, не соглашается. Только еще немного наклоняется ближе. Прижимается крепче. Боком к ноге. Затылком к пальцам. И это хорошая возможность надавить. — Почему ты сомневаешься? — Джек пропускает пряди на затылке между пальцев. На коже остаются темные пятна: остатки засохшей крови и пепла. — Разве твое правительство хорошо о тебе заботилось? Леон молчит. Ожидаемо — что он может сказать? Джек снова проходится по его затылку. Гладит кожу; корни грязные, неприятно-липкие — но в общем-то и плевать. — Справедливо заплатило тебе за все то, что ты для него сделал? — Если кожа за ухом была чувствительной, то и здесь должна быть тоже. И да. Джек чувствует. Едва уловимую дрожь в ответ. — От тебя же ни черта не осталось. Леон все еще молчит. Отвечает, как и прежде, без слов — затылком, льнущим к пальцам. Джек прекрасно считывает. Что ему нужно. Чего хочет. И он готов это дать. Даже больше, во много раз. Леону надо только согласиться. — Ты знаешь, какой я командир. — Джек заправляет ему волосы за ухо; слегка оглаживает по хрящу, той самой неаккуратной родинке с краю. — Что я действительно могу позаботиться о тебе. Как следует. — Костяшки соскальзывают на уязвимое место за ухом. — Как ты заслуживаешь. У Леона неправильное дыхание. Слишком ровное, с долгими паузами, словно он его задерживает. И волоски на шее привычно дыбом. Раньше Джек никогда себе не позволял. Так прикасаться. Так говорить. Это явно за гранью привычных рамок «командир — солдат», даже «учитель — любимчик». Любая субординация летит к черту. Но сейчас иначе не получится. Сейчас — не просто можно, но действительно нужно. — …ладно. Хорошо, — голос непривычно низкий и хриплый, и паразит явно не имеет к этому никакого отношения. Леон бессмысленно прячется за прокашливанием. — В конце концов, вышибить себе мозги чем-нибудь огнестрельным я всегда успею. Только… Он медлит. Пауза затягивается, и Джек подталкивает: — Только? Леон делает глубокий вдох, словно пытается подготовиться. — Два условия. Джек хмыкает. Видимо, это что-то действительно важное, раз даже в таком положении пытается торговаться. Он оглаживает позвонок в основании шеи, так явно проступивший из-за сутулости. Дотрагивается — самой подушечкой, коротко. А потом снова. А потом длиннее. Выстукивает знакомым им обоим ритмом «дальше». Лопатки под футболкой едва уловимо дергаются, словно Леон пытается сдержать порыв, но получается не до конца. Дыхание теряется, напрочь. — Первое. Мы вытаскиваем паразита из Эшли. Тон до странного сбитый. С чего? Леон, как и остальные будущие агенты, часы просиживал за расшифровкой азбуки Морзе, он не мог считать неправильно. Прикосновение слишком простое, даже если шея ненормально чувствительная, — нет, не может так отзываться. Джек сохраняет в памяти. И позволяет себе переключиться. «Мы» — как же быстро Леон принял новые правила игры, даже несмотря на то, что они еще не договорились. И как естественно себя с ними чувствует. Под ребрами печет — хорошее, приятное чувство. Джек выглаживает у него на шее «да» тем же самым ритмом. Это небольшой крюк и незначительный расход времени. Они могут себе позволить. Леон дергается, словно получил ударом шокером с напряжением меньше двадцатки. — Прекрати так делать, — огрызается. Но не всерьез, отчетливо номинально — Джек прекрасно умеет различать. — Второе: официально я должен считаться мертвым. Рационально. Леон не калека-ветеран, на которого всем плевать. Его могут попытаться вернуть — нет, попытаются точно, глупо сомневаться. Джек согласен. Но он не удерживается от возможности зацепить: — Боишься не выдержать осуждения дезертирства? — Ему интересно, как Леон объясняет это самому себе. — Или хочешь сорваться с правительственного поводка с концами? Леон слишком долго молчит. А когда отвечает — тон звучит гораздо серьезнее, чем Джек ожидал: — Ты слышал о Шерри Биркин? Даже не приходится долго копаться в памяти. — Нет. — Предполагает самое очевидное: — Что-то из Раккун-Сити? Леону даже не нужно говорить. Ответ прекрасно считывается по напряжению в шее и спине; слишком ровному и размеренному дыханию — сколько лет уже прошло? Какая бы дрянь ни случилась, уже должно было отпустить. Превратиться из свежей раны в шрам с хронической, но терпимой болью. Джек помнит, что раньше было не так хреново — какой-то чертов парадокс. Два года назад Леон реагировал на упоминание Раккун-Сити гораздо легче и спокойнее. И это не было видимостью. Не с умением Леона врать. Особенно ему. — Спроси меня еще раз, когда мы выберемся отсюда. — Звучит как обещание. А потом голос становится знакомо-мягким, преувеличенно-тягучим, и Джек усмехается, еще даже не зная, что услышит. — Желательно в каком-нибудь баре. Я люблю… — Бурбон, чистый либо медовый. — Второго никогда не понимал: слишком сладко, послевкусие на любителя. Но Леону почему-то нравилось. — Неужели думаешь, что я забыл? — Щелкает языком и подыгрывает: — Какого плохого ты мнения обо мне. Леон фыркает, мягко и смешливо. Наверное, единственный мужчина из тех, кого Джек знает, в ком мягкость вызывает не неприязнь, а… ему подходит. Красиво, хотя черта с два признается в этом вслух. — Хорошо, — Джек подводит черту. — Принимаю оба условия. Не видит смысла удерживаться. Короткое касание. Короткое. Длинное — не успевает закончить. Леон снова дергается и шипит: — Только посмей. И даже не пытается отстраниться. Джек с любопытством продолжает с того места, где остановился: длинное, короткое, длинное — и что он сделает? Ожидаемо ничего. Джек запоминает. Это интересно. Ощущения хорошие, и он бережно сохраняет их в памяти. Кожа под пальцами горячая, кончики щекочут тыльную сторону ладони. Мышцы расслабленные: ему доверяют, его слушаются — У него еще есть шанс хоть что-то сделать правильно. Это тоже нарушение субординации, но Леон слишком податливый и открытый, а Джек и так уже перешел черту. Он пропускает одну из прядей на затылке между пальцев. И слегка дергает за кончики. Не сильно. Но ощутимо. — Поднимайся. Леон вздрагивает — не ожидал? Жаль, что выражение лица не разглядеть. — Начнем прямо сейчас? Вот теперь он отодвигается. Поворачивает голову, бросает взгляд — очень сомневающийся; явно пытается понять, не показалось ли. Или скорее: специально или случайно. Джек не собирается облегчать ему задачу. — Какой смысл откладывать. Леон медлит. Взгляд, который он бросает уже на президентскую дочку, слишком явно и непритворно отдает напряженным. — Может, все-таки дать ей отдохнуть? Джек знает, какие аргументы он может привести. Она гражданская и не привыкла к такому дерьму. Ее измотало паразитом. Она может не дойти. Он считает, что это все херня. Если она хочет жить, то поднимется с каталки и пойдет, как бы херово ни было; откроет в себе второе, третье дыхание — какое угодно, лишь бы выбраться. Если нет… тогда ей не поможет ни сыворотка, ни отдых. Вряд ли Леону понравится, если он выскажет все это прямо. Поэтому Джек ограничивается скупым и не таким резким: — Лучше дать ей не умереть. — Он поднимается с каталки, давая место. — Буди ее. И Леон слушается.