Тупики, объемы, тени

В лагере, на доске, где до сих пор висят заметки о президентской дочке — операция еще не закончена, — начинают появляться заметки о Леоне. Небольшие, на пару-другую строк — пока что. «Внимание рассредоточено». «Чувствует вину». «Рискует без необходимости». «Стрессовое расстройство» под знаком вопроса. «Действует нерационально» подчеркнуто дважды. Информации мало. Рано делать выводы. И уже ничего удивительного в том, что следующая встреча снова случается гораздо раньше, чем было в первоначальном плане. Тот вообще, кажется, летит к чертям. Джек до невыносимого привычно прижимает лезвие к горлу. Леон застывает. Но только лишь на мгновение. Узнает — тревожно быстро — и расслабляется. Даже не пытается тянуться к ножу. Разве что только слегка наклоняет голову, чтобы лезвие прижималось мягче. Наверное, можно сказать, что Джек сам виноват. Действовал недостаточно агрессивно. Проявил мягкость. Разбаловал. Это должно лечиться парой особенно болезненных ударов — по предплечью, бедру и. По лицу лучше всего. Чтобы при каждом движении отзывалось и напоминало. Не союзник. Не приятель. За промашкой всегда следует наказание, а наивность — одна из самых худших ошибок, которые только могут быть. Джек оставляет это на потом. Потому что — он наверняка найдет хорошее объяснение после. Нет смысла тратить время сейчас. — Твое предложение насчет президентской дочки. — Дыхание касается кожи Леона разве что едва. Но волоски все равно встают дыбом. Непрошеная, повторяющаяся мысль: когда успел стать настолько чувствительным? — Тебя вместо нее. Ты серьезно? — А ты наконец-то понял, насколько оно выгодное? Леон собирается повернуться — чтобы видеть его? Говорить лицом к лицу? Нет. Так будет не по правилам. Джек прижимает нож плотнее, и тот послушно замирает. Слегка постукивает лезвием по горлу, и Леон, видимо, понимает. Шумно выдыхает и говорит гораздо серьезнее: — Да. Если бы ему в голову пришло собраться и отнестись серьезнее к ножу у горла, было бы еще лучше. — Я не этому тебя учил. Легко представить, как Леон хмурится и сжимает челюсть. — Ты учил меня идти до конца и делать свою работу хорошо, — возражает. Такой же упертый, как и годы назад. Такой же наивный. По голосу слышно, что он верит в то, что говорит. — Смысл тот же. Джек не собирается с ним спорить. По крайней мере, сейчас. Потом — да, может быть, когда... нет — поправляет себя. Не когда. Если. Если выдастся время. — Слишком дерзкий для человека с ножом у горла. Судя по тому, как двигаются мышцы под лезвием, Леон хочет что-то сказать. Но не говорит — почти удивительно. Джек помнит, как ему доставалось во время учебы за то, что не умеет держать язык за зубами. Гораздо чаще, чем остальным. Видимо, из него так и не получилось послушного агента. Хорошего инструмента. Хотя — Джек знает, что любой инструмент хорош, если с ним правильно обращаться. Угол губ невольно поднимается. В голове картинка сама собой: Леон со своей обычной выразительностью закатывает глаза в ответ на его мысли. Хорошо помнит, как это выглядит. Насмотрелся в свое время. — Не могу поверить. — Нож прижимается еще крепче. Опасно. Неприятно. От пореза отделяет меньше чем одно полноценное движение. — Ты хоть понимаешь, что тебя ждет, если я соглашусь? Леон пожимает плечами так расслабленно, словно вовсе не чувствует лезвия у горла. Или, скорее, будто ему все равно. — Главное — результат, верно? Джек проверяет. Достаточно лишь немного наклонить руку, и кожа под лезвием расходится. Немного, лишь до царапины, но — даже царапины в таких местах очень неприятно жалят и отвлекают. У Леона отчетливо сбивается дыхание. И он по-прежнему не пытается ни вырваться, ни хотя бы отстраниться. — Я обещал Эшли, что верну ее домой, — только голос слегка запинается. Странно, но именно от этой фразы веет чем-то действительно искренним. И застарело-болезненным. — Остальное неважно, — пауза и смешок. Тоже легко считать интонацию, она отчетливее всего в этом Леоне. Усталость. — Сопутствующие потери. Джеку не нравится то, что он слышит, — в который уже раз. Хоть и ожидаемо, но все равно оставляет ощущение тяжелого, сдавливающего узла внутри. Если бы он все еще был его командиром — не стоит. Какой смысл думать об этом теперь. Джек все равно позволяет мысли разрастись. Если бы он был командиром. Если бы услышал хоть одну из таких фраз, то сразу бы подал рапорт об отстранении Леона от работы. Пусть разбирается с дерьмом, которое у него в голове, вместе со штатным психологом. Ему не нужен боец, который не может справиться с собой. И присутствовать на очередных похоронах он тоже не хочет. Любопытно: кто теперь командир Леона. Кому он непосредственно подчиняется. Кому врет, что все в порядке. И кто делает вид, что верит, потому что Леон отвратительный лжец; он едва сдал экзамен по средствам и методам дезинформации. Джек делает мысленную пометку. Сейчас он здесь не за этим. — Вопрос был другим. Он слегка опускает руку, чтобы лезвие приходилось не на порез, а на чистую кожу. Чуть прижимает. Не забота. Лишь возможность оставить еще одну рану. Леон ощущается как человек, которому все равно. Он пожимает плечами и не режется исключительно потому, что Джек удерживает руку. — Еще пара-другая спаррингов, один из которых, скорее всего, закончится моей смертью? — И звучит тоже. Будто собственная гибель не вызывает у него вообще никаких эмоций. Никаких негативных, по крайней мере. Джек знает, как готовят агентов. Как учат принимать: каждый может погибнуть, в любой момент, внезапно, следующий день может стать последним, следующий час, следующие десять минут — это часть их работы, и они согласились, как только подписали контракт. А еще знает, что это все проявляется совсем иначе. Не в полном равнодушии. Не в попытках вляпаться в дерьмо, из которого не выбраться живым. Он снова меняет положение руки, и теперь кончик ножа жмется ближе к уху. Болевая точка. Леон должен помнить: Джек рассказывал ему о множестве способов превратить жизнь человека в ад с их помощью. И Леон помнит: — Я умею терпеть боль, — вот теперь в голосе появляется напряжение. Только не то, которое должно быть. Леона не пугает перспектива пыток. Его, скорее, уязвляет то, что Джек в нем сомневается. Очень хотелось бы ошибаться. — Ты должен помнить. Ты ведь сам помогал мне прийти в себя после занятий по… как оно называлось? — Сопротивление насильственным методам получения информации. Судя по голосу, Леон позволяет себе улыбку. — Точно. Джек помнит. И как считал это малополезной херней тоже, потому что работал в поле и сам добывал информацию из не очень-то склонных к сотрудничеству людей. И терял своих, когда эту самую информацию пытались собрать другие. Любого можно сломать. Лучше бы устраивали салагам больше тренировочных миссий. Он всегда старался составлять расписание так, чтобы их индивидуальные тренировки шли после этих занятий. И дело было не в жалости или сочувствии. Даже не в том, что Леон был его любимчиком. Это тоже было своего рода обучение. Дерьмо случается — иногда даже очень сильное, которое оставляет после себя электрические метки, подергивающиеся мышцы и ссадины на шее. И после него нужно о себе позаботиться. Одно дело — скупая памятка, на которую легко можно наплевать. И совсем другое — наставник, который заставляет глотать воду с сахаром, обрабатывать ожоги и упражняться в перевязке. Джек так хорошо помнит. И чувствует раздражение — еще немного, и будет злость. За то, что его время, силы, ожидания — все летит к черту. И плевать, что Леон уже явно участвовал не в одном десятке миссий. Он может лучше. Мог бы. Если бы не подставлялся под его нож так — наверное, почти навязчиво. — Думаешь, сможешь выдержать что угодно? Бесполезно запугивать, но Джек все равно ведет лезвием дальше. По выступу гортани, медленно, неотрывно. До чувствительного участка под челюстью. — Вот и узнаем, правильно? Леон даже не утруждает себя тем, чтобы запрокинуть голову и хотя бы слегка отодвинуться. И черт разберешь, чего здесь больше. Иррационального, не поддающегося пониманию доверия или усталости. Все так смешалось. Ладно. Джек пробует иначе. Наклоняется — близко, очень, на самой грани с прикосновением к тому самому чувствительному месту за ухом. Выдыхает. Так, чтобы по коже разошлось горячим и сразу стало ясно, что имеет в виду. И вот это, кажется, работает. В мышцах разом появляется напряжение. Дыхание соскальзывает с ритма. Леон замирает — Но только лишь на мгновение. А потом становится почти таким же расслабленным, усталым и спокойным, как и прежде. И это не напускное спокойствие, не вынужденное и навязанное — Джек слишком хорошо его знает, может различить. Как будто Леону нормально с этой мыслью. Его не отвращает и не пугает, ему — все равно? Не страшно, потому что это Джек, и у него в мозгах что-то коротнуло и поломалось, раз он так доверяет? Узел внутри затягивается сильнее. Леон не должен так реагировать. Ни при каких условиях. Даже если бы такое сделала Вонг. Тем более, что Джек смутно помнит — вранье, ясно и отчетливо, — что у него был неудачный опыт. Леон красивый, по-особенному, через край, даже тех, кто не по мужчинам, ведет. Что еще хуже — он временами саркастичная зараза с отвратительным чувством юмора и очень неустойчивым чувством самосохранения. Такого руки просто чешутся проучить. Ничего удивительного, что его регулярно пытались зажать в подходящем углу. — Было бы лучше, — в тоне есть намек на ту самую интонацию. Электрическое, покалывающее ощущение между лопаток почти рефлекторное, — если бы ты сначала купил мне выпить. Джек хмыкает. Леон снова на мгновение замирает — видимо, место за ухом у него особенно чувствительное. Думает: «Нет, было бы гораздо лучше пригласить тебя на прием к врачу, а выпить где-нибудь через полгода, когда мозги встанут на место». Не говорит вслух, оставляет при себе. Только слегка тычет кончиком ножа — болезненно, но не до пореза. — Но, наверное, у меня нет права голоса в этом вопросе. — Надо же, какой Леон понятливый. В тоне все еще есть отзвук насмешки, но воспринимать это флиртом или шуткой не получается. Слышать такое почти физически тяжело. Нож возвращается в ножны. Джек толкает в плечо — которое без травмы, — и Леон по инерции делает несколько шагов вперед. — Мы договорились? — Он оборачивается. Наклон головы такой внимательный. Тон сосредоточенный и серьезный. У Джека не укладывается в голове, что вот эти плохо держащееся между собой куски — человек, которого он учил. Леон Кеннеди. Неслучившийся напарник. — Нет. Синяк уже начал расходиться по скуле. И просто какая-то чертова насмешка, что даже с ним тот умудряется выглядеть красиво. — Почему? — Выражение лица становится хмурым. Леон, чертов упрямец, зачем-то с ним спорит. — У тебя же явно со мной какие-то проблемы. Делает шаг вперед, Странное, тошнотворное чувство: будто следом он сделает еще шаг, а потом еще, а потом достанет нож из ножен у Джека на плече и приставит к своему горлу, потому что… а почему нет, ему явно с этим нормально, мазохист хренов. — Так я здесь, давай, делай, что хочешь. Еще один шаг вперед. Джек малодушно делает шаг назад, и Леон замирает, словно оказывается под прицелом. Выражение лица странное. Особенно глаз. Как будто его это цепляет — нет. Обижает до болезненного. — Я не буду сопротивляться. — Леон бросает внимательный, оценивающий взгляд. — Или буду — как захочешь. Только помоги вернуть Эшли. Джеку хочется рявкнуть: «Хватит». Он не понимает, как Леона вообще отправили на эту миссию. Почему он до сих пор работает. Как еще никто не заметил, не среагировал, не вышвырнул к черту на больничный, потому что непонятно, что будет, если такому в руки дать оружие. Он пойдет спасать президентскую дочку или вышибет себе мозги, и придется отправлять другого агента, теряя драгоценное время. Джек не понимает. Этого невозможно не заметить. Почему, черт возьми — Он бросает взгляд на шрам на своем предплечье. Его не должно удивлять. Не после всего того, что с ним было. Но все-таки он рассчитывал, что с Леоном такого не случится — не в ближайшие годы, по крайней мере. Пока тот молод, относительно здоров и имеет потенциал. Может быть, он просто думал о STRATCOM лучше, чем стоило бы. Узел внутри становится невыносимым. Джек оставил им лучшее, что у него было. А они умудрились все поломать и просрать. Леон воспринимает его молчание по-своему. Пытается держать лицо, но все равно видно, что злится, — очередной знакомый взгляд. Его явно уязвляет — что? Что Джек не хочет его таким образом? Бред. Или, может, смысл в «даже таким образом». Стоит проверить. Но не сейчас. Потом. — Хочешь пытать? Ладно. Леон снова делает шаг вперед. Нападает, хоть и без ножа, словами, возможным прикосновением, ощущением чего-то страшного. И теперь уже очередь Джека защищаться. Уйти в оборонительную позицию. Не позволить сблизиться. — Хочешь выебать до состояния мяса? Ладно, может быть, у вас тут проблемы с женщинами, не могу осуждать. Имеешь право… В этот раз не шаг — рывок. Джек уходит из-под ладони — ненормально напряженной, словно Леон ожидает, что он использует нож, — которая хочет схватить его за запястье, и снова увеличивает дистанцию. — Замолчи. — Можешь добавить это в пакет по обмену на Эшли... — Хватит с меня. Джек увеличивает дистанцию еще больше. Правда. Хватит. Он не подписывался на такое дерьмо. Да, предполагал, что может быть плохо, но не думал, что настолько. Ему нужно уложить все эти разрозненные куски у себя в голове. Леон, против ожидания, не пытается сократить расстояние. Просто смотрит — внимательно, словно в самом деле пытается понять. Раздражение во взгляде тоже есть, но ни в позу, ни в голос не просачивается. Он явно сдерживает себя. — Какого черта, Краузер. Ты же сам начал этот разговор. — Передумал. — Джек неровно пожимает плечами. — Херовое предложение. Не понравилось. Раздражение в Леоне ощущается сильнее. — Да что с тобой не так. Смешно слышать это от него. Джек замечает: в позе появляется напряжение, как перед рывком. Леон со странной — и очень нездоровой упертостью — цепляется за этот херовый обмен. Можно попробовать вытянуть что-то еще — что там дальше было по плану. Можно все-таки достать нож и вымотать боем, раз он так нарывается. Джек выбирает самый простой вариант. Бросает светошумовую. В следующий раз они встречаются уже на острове. Джек соврет, если скажет, что ему не хотелось поймать Леона раньше — нужно узнать, нужно понять, картина до сих пор не полная. Но у него все еще есть работа, за которую достаточно неплохо платят. — Жизнь тебя ничему не учит. — Он даже не достает нож из кобуры. За последние часы уже умудрилось приесться; кажется, скоро его будет мутить от ощущения безразличия под лезвием. Реакция Леона тоже начинает отдавать привычностью. Он напрягается — не уловил, не замечал до последнего, что с ним черт возьми не так. Вскидывает взгляд. А потом снова расслабляется и возвращается к проверке ремней на кобуре. Не то что не тянется к ножу. Даже не порывается подняться с булыжника, на котором сидит. — Ты про… — Вонг. Снова на нее клюнул? Леон поднимает взгляд — кажется, только для того, чтобы выразительно закатить глаза. Не удивительно. Вонг всегда была для него больной темой. По крайней мере, раньше. И, судя по всему, остается до сих пор. Джек всегда говорил, что он слишком мягкий. — Она меня просто подвезла. — Еще один взгляд, только острый, кусающий. — Не надо ревновать. Без той самой интонации воспринимается совсем не так. Джек заинтересованно наклоняет голову. Надо же. Неужели красавица злится? Понять бы еще на что. Их последний разговор или то, что он увез Эшли? Вполне может быть что одно, что другое. Голова у Леона работает странно. Джек до сих пор не понимает, как он себе объясняет сочетание их разговоров и лезвия у горла. — Хотя ты сам виноват, — продолжает тот. Бросает еще один взгляд. Все еще резкий, но уже не настолько, как прежде. — Мог бы меня и подождать. Джек фыркает. Леон, само собой, не всерьез — хотя кто его знает. Но картинка все равно забавная. Салазар подыхает — жаль, что не получилось увидеть лично, судя по крикам, которые разносились над озером, Леон выложился на полную. Они все вместе загружаются в лодку, треплются о прошлом по дороге. А на берегу Джек подхватывает президентскую дочку и уходит, и они снова пытаются играть во врагов. Выражение лица у Грэм должно было быть забавным. — Так не интересно, — расслабленно отзывается Джек. Подыгрывает. Наверное, даже с большим удовольствием, чем следовало бы. — Зачем ты ей здесь нужен? Подходит ближе. Не настолько, чтобы протянуть руку и дотронуться, но достаточно для рывка с ножом. Прислоняется лопатками к скале. Ветер с озера приятно холодит шею. — Не знаю. — Леон рассеянно пожимает плечом, тем, которое без травмы. — Я не из тех людей, с которыми она делится. Голос спокойный. По-настоящему, без идеальности и отточенности — значит, в самом деле принял. Хорошо. Давно пора. Сколько лет уже прошло. — Предположи. Леон шумно выдыхает и выпускает из пальцев пряжку ремня на плече. Джек хмурит брови. Слишком сильно ослабил. Неудобно. Будет мешаться во время боя. — Ей нужно достать что-то. — Молодец. Трезво рассуждает. Не пытается ни обманывать, ни обманываться, что мотивы Вонг затрагивают что-то, кроме выгоды. — Вещь или информация. А я произвожу достаточно шума, чтобы отвлечь местных. Пальцы проскальзывают под пряжку и сжимают плечо. Леон кривится и выдыхает сквозь зубы. Джек невольно поднимает брови. Это — наверное, даже хуже, чем расслабленность под лезвием, почти покорность. Он словно в открытую заявляет: «Мне больно, я ранен, я не могу защитить себя, и если ты сейчас нападешь, я не справлюсь». Противнику. У которого и так преимущество. Какое-то совсем ебнутое доверие. Без капли смысла. — Не надо меня тыкать носом, как щенка. Я знаю, что она мной пользуется. — Неужели. Леон фыркает. Пытается выпрямиться, свести лопатки, но замирает на половине движения и кривится. Видимо, бой с Салазаром прошел не так хорошо, как думалось. — Ты ее видел? — Он жмурится и пытается выпрямиться снова. В плече что-то отчетливо щелкает. — Это в… — Не трогай. Даже если это просто мышцы, все равно лучше не лезть самому. Доломать к чертям гораздо проще, чем поправить, даже с их подготовкой. Такое лучше оставить медикам. Леон слушается — мышцы тут же расслабляются, напряжение уходит из спины и плеч, и из запястий тоже. Правильно. Джек пусть и бывший, но командир; пиздец — у него что, это на автоматическом уровне, на голос и интонацию? А потом Леон сжимает зубы — в мышцах вновь напряжение, даже сильнее, чем прежде — и пытается снова. — Это хроника. — Спина все-таки распрямляется; что-то снова щелкает. — Нормально. Потом перехвачу обезбол. Где-нибудь здесь найдется. Наверное. Значит, все-таки старая травма, среагировавшая на нагрузки. Леон выдерживает в таком положении недолго — судя по резким линиям вокруг глаз и губ, плечо выворачивает просто адски. Вызывает вопросы. Разве его не должны были гонять с физиотерапией? Давать тесты с нагрузкой, чтобы такие вещи становились видны до работы и их можно было откорректировать. — Это в двадцать лет я мог поверить в интерес такой женщины ко мне, — Леон возвращается к теме. Как будто в самом деле может хотеть прояснить. — Сейчас… скажем, я понимаю, что таких, как я, у нее много. Джек впечатленно хмыкает. Ожидал других слов, других фраз. И гораздо большей наивности — вроде той, с которой он подставляет горло под нож бывшего наставника. Но, видимо, наивность — или ее остатки — в Леоне по-странному избирательна. И Джек соврет, если скажет, что это вызывает у него исключительно раздражение и никакого удовольствия. — «Такой» — это какой? Леон выразительно поднимает бровь. — Ты либо слепой, либо вообще не интересуешься женщинами. Джек пожимает плечами. Дело вкуса. Ему не нравится ни внешность Вонг, ни ее моральные принципы, которые слишком чувствительны к большим суммам денег. — Какие женщины, когда рядом со мной такая красота. Наверное, самое смешное в том, что это правда. Уже через пару месяцев после их первой тренировки, Джек поймал себя на том, что сравнивает интересных ему женщин с Леоном. Не в их пользу. Наверняка дело в неожиданности. Леон не ждал, и поэтому взгляд у него странный — знакомый и не знакомый одновременно. Забавно представлять, что он тоже. Позволяет себе мгновение. Не думать. Верить, что вся эта сладкая дрянь, которую они говорят друг другу в шутку или чтобы выбить из равновесия, может быть правдой. А потом Леон смеется — хрипло, сбиваясь на кашель в конце. Сплевывает на землю черное — больше сгустков, чем крови. — Это невыносимо, — говорит слишком серьезно, без намека на привычную интонацию. — Я уже и так почти пять лет жалею, что не смог уговорить тебя углубить знакомство в баре. Прекрати делать хуже. Джек не знает, что на это ответить. Наверное, нужно отшутиться, снова зацепить в ответ чем-нибудь таким же двусмысленным, на грани с флиртом. Но ничего не идет в голову. Ему не нравится тон — неправильный, не похожий на обычный. И смех тоже — не из-за кашля и крови, а какой-то негармоничной, почти истеричной нотки. Внутри не вспыхивает горячим, подталкивающим погладить словами. Внутри сводит тяжелым и тревожным. Джек кивает на плечо. Даже не пытается как-то изящно перевести тему. — Болит? Леон прикрывает глаза, словно переживает что-то вроде приступа разочарования. На мгновение кажется, будто сутулится немного сильнее. — Разве не видно? Джек думает про путь к своему лагерю: с хорошо вооруженной охраной, турелями, лазерами. Про руины, в которых должна произойти финальная тренировка. Про Леона, который должен преодолеть весь этот путь сам, доказать; который уже давно ему никто — смешно. — Приподними рукав. Леон смотрит — долго, выражения не разобрать; кажется, что откажется. Из-за внезапно проснувшейся осторожности — как вовремя — или просто из упрямства. Или из-за того, что щелкнуло что-то в мозгах, — Джек помнит, что раньше такое бывало. Только раньше можно было рявкнуть и напомнить: это он здесь командир, он решает, что и как Леон будет делать, его дело заткнуться и выполнять. Сейчас… Сейчас сложнее. Но нет. Леон пожимает здоровым плечом — со вторым, должно быть, совсем хреново — и тянется к рукаву. От старых привычек сложно избавиться. Джек носит в себе плагу, ему больше не нужны ни обезболивающие, ни противошоковые — вообще ничего из аптечки. Но IZAS-05 по-прежнему в одном из подсумков. Потому что когда-то от этой вещи напрямую зависела его жизнь, жизни его солдат — больше десяти лет. Потому что это что-то настолько же естественное, как дыхание и нож в ножнах. Потому что — Джеку, может, и не надо, но его людям — мертвы, когда он сможет смириться — нет, тем, кто рядом — кому, никого больше не осталось — может понадобиться. Он вытаскивает автоинжектор с красной маркировкой. Странно, но Леон даже не смотрит; взгляд направлен на синяки на костяшках — как и тогда, в винном погребе. Это странно. Раньше, насколько Джек помнит, он всегда наблюдал: у него была какая-то почти параноидальная фиксация на том, что и как ему вводят, — очередное последствие Раккун-Сити, наверное. — Хочешь поставить сам? Выразительно поднимает инжектор. Показывает: одноразовый, чистый, как и положено. Леон бросает короткий, скользящий взгляд. Даже не всматривается. — Нет. Джек касается большим пальцем косточки на плече; почти задевает пальцы Леона, которые придерживают рукав. Ведет — ниже, еще немного. Вот здесь должно быть хорошо. Правильно. Кожа под пальцами болезненно горячая. — Морфин? — Леон все-таки бросает еще один взгляд. — Да. — Джек устанавливает инжектор. Не удерживается: — Поверишь на слово? Уголки губ поднимаются. Леон снова переводит взгляд на свои руки. — Ага. А потом и вовсе прикрывает глаза. Напомнить бы, что они все еще по разные стороны, это глупо, совсем через край, еще глупее всего того, что тот делал раньше, — но какой смысл. Как будто это что-то изменит. Леон не дурак и не страдает амнезией; либо ему все равно, либо — Джек не возьмется судить. Пока еще. Он нажимает на поршень. Дыхание у Леона на пару секунд отстает от ритма. — Скоро станет лучше. Дальше руки действуют сами: надеть колпачок, спрятать инжектор в сумку. Предпочитает не оставлять следов, по которым его можно отследить. — Спасибо. Джек хмыкает. Иногда кажется, что за эти два года ничего не изменилось. У Леона все еще закрыты глаза, и он позволяет себе смотреть. Синяки кажутся еще темнее. Тот, который на скуле, окончательно оформился ярким, красно-фиолетовым пятном. На горле уже начала проступать сероватая щетина. И черные, ветвящиеся прожилки — рядом с воротом футболки и краями рукавов, под одеждой должна быть полная катастрофа. Узел внутри затягивается крепче. Джеку не нравится то, что он видит. Очень сильно. Хотя, наверное, он может гордиться. Леон хорошо держится. Не показывает, насколько ему больно, хотя изнутри должно гореть и выкручивать. Джек еще помнит свою собственную адаптацию к паразиту. Было хуево. Не самое худшее, что переживал в жизни, но где-то рядом. — Мне нравится то, что ты не пытаешься меня убить. — Леон внезапно подает голос. Еще один показатель контроля: звучит лучше, чем выглядит. Он открывает глаза, ловит взгляд Джека. — Но я не понимаю. — Мелочи снова начинают его выдавать: линии вокруг глаз и губ становятся глубже, в челюсти появляется напряжение. Ну и взгляд. Вот теперь Леон начинает немного больше походить на человека, которому очень больно. — Что происходит, Джек? Он шумно выдыхает. Не видит смысла скрывать. — Сбор информации. Как и выкладывать всю правду. — Значит, мои ответы все-таки на что-то влияют? Джек не отвечает. Это и так понятно. Леон, кажется, прикусывает щеку изнутри. Не самая хорошая привычка. — Тебе нравится то, что ты слышишь? Джек иронично поднимает брови. Нравится что — как Леон все чаще и больше показывает, что от него ни черта не осталось? Он хочет мести, да, наверное, всегда будет хотеть. Но он не поехавший садист, которому все равно, кому и как мстить, — главное, чтобы было как можно больше боли. — Нет. — …вот как. — Леон почему-то сутулится еще немного сильнее. Тянется к затылку, видимо, чтобы привычно запустить пальцы в волосы, но морщится. Замирает. А потом все-таки продолжает движение. Видимо, обезболивающее понемногу начинает действовать. — Ну, мне не впервой разочаровывать людей. У Леона получается слишком хорошее равнодушие. Отчетливое, чистое и совсем не замешанное с усталостью. — Что мне надо сказать, чтобы тебе понравилось? Джек не понимает, как все пришло к этому. Что должно было случиться, чтобы Леон превратился в… это. Кажется — нет, не кажется, так и есть. После Раккун-Сити в самом деле было лучше. Это о многом говорит. Джек не знает, что ему ответить. Что тут вообще можно сказать. И Леон это прекрасно считывает. — …ясно. И снова направляет все внимание на руки. — Я не хочу с тобой драться. — В который уже раз это повторяет? Тон спокойный и серьезный, но теперь чувствуется, что за ним прячется. — Мне хватает дерьмовых воспоминаний. Я вообще не уверен, что смогу это… «Сделать»? «Пережить»? Леон так и не заканчивает. Все-таки Джек прав. Он такой же наивный, как и годы назад, несмотря на поднабравшиеся мышцы и хмурое выражение лица. Такой же мягкий. Жаль, что ему пришлось стать солдатом. Полицейский бы из него вышел гораздо лучше. И — может быть, это глупо, после всего того, что Джек сделал. Но он уже не сможет избавиться от мысли, от ощущения. Его раненая гордость в самом деле не стоит такого. — Может быть, нам не придется. Мало. Вряд ли сделает лучше. Но — это максимум, который он может дать сейчас. И да. Судя по тому, как Леон молчит, ему не особенно помогает. Когда Джек возвращается в лагерь, он снимает фотографию с доски. Не выбрасывает — рука просто не поднимется. Просто убирает в одну из сумок. Не может смотреть. Картинка почти сложилась. Осталось последнее.