Эфина

Карету опять поглотил унылый мрак. Все казалось как раньше скучным, неинтересным, однообразным, туманным, хоть на туман не было ни единого намека. Кучер был как всегда молчалив, лишь иногда пофыркивал на лошадей, а Эбберлен уже принялся писать статью. Герцог посмотрел в окно. Тусклое солнце уже вовсе невозможно было разглядеть. Последние отблески дня совсем исчезли. Герцога охватил минутный страх. Он понял, что находится ночью не в своей уютной комнате, а в неопрятной, старой карете, да еще и не в самом благополучном районе, что, безусловно, могло быть опасным для его важной персоны. Однако, когда он услышал скучную песню усталого кучера, то немного повеселел и уже не ощущал ничего, что могло как-то обеспокоить его. Несколько минут он мог быть убежденным в своей безопасности, однако, когда в карету откуда-то прилетел камень, он опять встревожился. Вглядываться в тьму царившую за окном было бесполезно. А вопросы все рождались и рождались у герцога в голове: кто виновник такого странного случая? Что мог означать этот камень, попавший в стекло? Случайность ли это, или кто-то намеренно запустил его в карету? Эти вопросы волновали герцога, однако кучер ехал совершенно спокойно, почему-то прекратив петь. Эбберлен почти никогда не выезжал по каким-либо поручениям Турпорибуса и не бывал на таких странных улицах. Герцог вспоминал, что бунты бедноты в последнее время участились, вспоминал, что на некоторых улицах опасно появляться не только ночью, но и днем, однако не мог уехать, не выполнив королевского приказа. Через несколько минут, беспокойный, как показалось Эбберлену, кучер, крикнул: - Приехали! Повозка остановилась. Дверь открылась. - Габриэльская! Ох, тьма какая, даже солнце едва видно, - добавил кучер, вставая. - За такими ужасными постройками все скрыто. Все скрыто! И действительно: улица эта была настолько безысходно-неряшлива, что иной путник, не знающий названия данной улицы, мог счесть места эти за заброшенный, безжизненный город. Если в центре Розаэллии лишь изредка можно было заметить дома, подобные зданию Евпраксии, то здесь сооружения могли быть даже более нелепыми. Само небо будто перекрасилось в какие-то черно-серые оттенки, гравий был больше похож на пепел, в почти всех домах были разбитые окна, рассыпавшиеся крыши, вытянутые до нелепости балконы, засорившиеся пороги, будто на улицу не выходили много лет, стены с серьезными трещинами, из которых легко могла вылезти крыса или даже кошка. Дом, к которому подошел Эбберлен, находился за три дома от остановившейся кареты и был единственным не гниющим зданием этой улицы. Он был самым обыкновенным. Через окна можно было разглядеть хорошо лакированный пол, пару хрустальных люстр, кожаный диванчик, красивые, но немного странные портреты малоизвестных деятелей Розаэллии, разноцветные шкафы, дорогие стулья, расставленные вокруг стола, накрытого бордовой скатертью, на которую были поставлены свечи по старинной моде. По большим сугробам воска можно было предположить, что они горели еще с самого утра. Создавалось ощущение, что хозяин гордился своими богатствами, которые были выставлены на обозрение всем... Рука Эбберлена дернула колокольчик. Еще долгое время не было слышно даже шагов, поэтому Эбберлену пришлось повторить попытку быть замеченным, и только через несколько тревожных, беспокойных минут, можно было разглядеть сквозь большие окна какое-то внутреннее движение. Наконец, дверь отворилась и яркий свет выплеснулся на крысиную мордочку Эбберлена. Перед герцогом стояла складчатая женщина, злобные глаза которой так и просверливали жалкое тельце. - Здрасьте. Вам чего?- злобно пробурчала она. - Здравствуйте. Мне необходимо видеть госпожу Изольду. - А ты кто? Хахаль очередной? Иди отсюда, забулдыга подзаборный, ты мне не нравишься, - сурово взирая на Эбберлена сказала служанка. Герцог был удивлен такому обращению. Он не понимал, как с ним вообще кто-то может так дерзко разговаривать, однако, дабы не изменять своим принципам, он не сменил своего сухо-официального тона. - Многоуважаемая, где ваше гостеприимство? Как вы после этого можете называться достойной прислугой? Я лишь пришел решить несколько политических и экономических вопросов с вашей хозяйкой. Я от самого короля, - строго отчеканил герцог, закинув голову назад, будто пытаясь одновременно разговаривать со служанкой и смотреть на небо. Женщина лишь продолжила подозрительно рассматривать Эбберлена, что-то интенсивно прожевывая, после чего пробормотала: - На второй этаж поднимешься? Герцог кивнул. - Иди, - еле слышно буркнула тучная служанка. Эбберлен с недовольством вошел в дом, поднялся по мраморной лестнице, глядя на прислугу с видом унизившегося, но победившего воина. Открыв дверь, ведущую в комнату высокопоставленной, Эбберлен увидел слегка заинтересовавшую его комнату - просторную гостиную, освещаемую свечами, которых насчитывалось около дюжины. Стены украшало бесчисленное множество портретов, пейзажей и натюрмортов. Книжный шкаф стоял в углу и мимолетно напоминал о наличии основ розаэльской литературы. Черный рояль стоял посреди комнаты и напоминал о том, что в этом помещении часто звучит музыка. Нежные розовые занавески напоминали о том, что в этой комнате могут проводиться светские вечера, хрустальные люстры напоминали о том, что в этой комнате светские вечера могут проводиться допоздна. Сама хозяйка - молодая блондинка с распущенными волосами, легким вечерним румянцем, одетая в легкое, воздушное платьице, стояла у окна и кисточкой водила по мольберту. Ее профиль был примечателен тем, что сохранил в себе всю молодость, живость и энергичность, но в то же время в нем хватило место нежности, романтичности и мечтательности. - Госпожа Изольда, - прервал гармоничную, тихую, умиротворенную тишину мертвый голос герцога. Девушка обернулась: - Здравствуйте. Я вас видела... кажется, в королевском замке. - Я здесь по поручению короля. - Да, да, проходите. Вот, присаживайтесь, - засуетилась Изольда, отодвигая стул. - Вы какой чай предпочитаете? Желтый, розовый или белый? - Прошу прощения, но я пришел сюда не чаи распивать. Я тут только по экономически-политическим делам. - По каким же? - рассеянно спросила Изольда, нервно дергая занавеску холодными пальцами. - Королем было замечено, что мещане, за которых Вы несете ответственность, в последнее время бунтуют, хотя, вот вам, лучше записка, - сказал Эбберлен, протягивая Изольде письмо, которое та приняла дрожащей рукой и прочитала следующее: " Уважаемая госпожа Изольда! До меня доходят сведения, которые не могут не тревожить мою королевскую персону. Некоторые верноподданные рассказывают, что в последнее время участились не только побеги бедноты в другие страны, но и бунты тех, кто остается. В связи с этим, прошу управлять вверенными в Ваше распоряжение более жестко, принимая в их отношении самые решительные меры, так как я не могу себе представить дальнейшее успешное развитие страны, при существовании таких вопиющих случаев. С уважением, господин Турпорибус". Дочитывая это, Изольда вся будто затряслась. - И что вы хотите этим сказать? - вскрикнула девушка, бросив бумажку на стол резким движением руки. - Госпожа, я просто посол, и не имею к этому письму никакого отношения. Я лишь должен передать Вам эти бумаги, однако, как бы Вы плохо ни относились к королю, рекомендую Вам следовать его предписаниям. Кстати, где ваши бумаги, имеющие экономически-политическую важность, в которые записаны все доверенные Вам, стоит заметить, горожане из низшего сословия? - Сейчас, сейчас. Епистиния! - крикнула Изольда, подзывая свою прислугу, - принеси мне эти бумаги. - Какие? - послышался голос снизу. - Правда, какие? Как это называется? - спросила девушка, будто у Эбберлена. - Это называется документы, дорогая моя, - с ехидной желчью, произнес тот. - Документы! - еще громче крикнула Изольда. - Какие документы? Тут ваши стихи только, ничего разобрать невозможно, - злобно проворчала служанка. - Неси все! - воскликнула девушка дрожащим, нервным голосом. Прошло еще несколько минут, которые тянулись бесконечно долго как для Эбберлена, так и для Изольды. Один почти засыпал, другая нервно подрагивала и тяжело дышала. Наконец, Епистиния пришла, с огромной стопкой исписанных бумаг, разных по размеру и содержанию. - Вот, все, что откопала. Но учтите, на чердак не полезу кипы тех бумаг разгребать. Ищите другую служанку, - недовольно пробурчала старуха. - Иди, иди, колхозница, - с налетом ярости произнесла высокопоставленная. Епистиния лишь окинула злым взглядом герцога и скрылась за дверью. Изольда начала перебирать бумажки. Некоторые она бережно клала на стол, большую часть мяла и отбрасывала на пол, набирая тем самым огромную горку бумажного мусора, но найти нужные бумаги ей не удавалось. Эбберлен в это время сонно поглядывал на стенные часы. - Нашла! - радостно вскрикнула Изольда, облегченно вздохнув и, столкнув рукой бережно сложенную стопку, вытащила необходимый документ. - Вот, смотрите! - кричала она, обезумев от радости. - Это не то, - пробурчал Эбберлен, видя, что этот документ утратил свою экономически-политическую важность три года назад. - А что тогда? - яростно спросила Изольда. - Не надо ничего. Я уже все понял. Через несколько дней вам придет постановление о вашем отстранении. Надеюсь, что хоть этот документ вы не потеряете. - Что? - удивилась девушка.- Я тут... Да как вам такое только в голову пришло? - Я вижу, что вы не справляетесь со своими обязанностями и мне придется доложить о вас королю, - сухо проговорил герцог. - Вы что, не видите, как я занята? - спросила девушка, указав рукой на мольберт. - разве творческий человек может быть безответственным? Я уже три года на доверенном мне посту, но со всем справляюсь, ничего плохого не происходит. Я и без всяких документов могу справиться со своими обязанностями. - Вы действительно считаете, что это...- он с презрением указал на мольберт, - связано с экономически-политическими делами? Не смешите меня. Политика не настолько примитивна, чтобы связывать ее с искусством. - А Вы считаете искусство примитивным? - крикнула девушка, начавшая нервно покусывать губы. - Есть такие подозрения, вот на Вас искусство плохо влияет, как и на многих других. Искусство влияет положительно только на тех людей, которые никак с ним не связаны. - Вы так думаете? - рассеяно произнесла Изольда, поняв смысл слов несколько позже, и продолжила: - Вы действительно считаете, что мои труды, труды других творцов, отдавших жизни ради своих шедевров и идеалов бессмысленны?! - Я ничего не могу утверждать. В мою компетенцию входят предположения, однако к искусству я никогда не притрагивался и очень доволен этим. Впустую тратить жизнь на рассматривание каких-то... пейзажей… меня не устраивает, - в этот момент на лице Эбберлена появилась ехидная улыбка, настолько мерзкая, что Изольде безумно захотелось, пренебрегая этикетом, плюнуть в него. - То есть, все творцы бессмысленно тратили жизнь? - яростно продолжала девушка, совсем забыв о документах и неустойчивом политическом положении. Ей было важнее отстоять свою позицию. - Думаете, искусство не развивает людей? Ну, посмотрите на себя. Разве вы человек? Существо какое-то. - Прошу не оскорблять мою персону, - сухо произнес Эбберлен. - Если вам так нравится искусство, и вы считаете, что оно благотворно влияет на человека, так занимайтесь им. Зачем вы полезли в экономически-политические дела? - Вы думаете, за эти картины можно получить хорошие деньги? К тому же, когда твои родственники занимаются всей этой "экономически-политической" дребеденью, - передразнивая Эбберлена, сказала девушка, - то грех этим не воспользоваться. - Вы только что признались в своей политической слабости, - строго сказал Эбберлен, подходя к выходу. - постановление не заставит себя долго ждать. Удачи, Изольда!- произнес герцог, выходя из комнаты. Изольда же продолжала растерянно разбирать свои бумаги. *** Выйдя из здания, Эбберлен заметил, что о солнце не осталось и упоминания. Началась ночь, а это значит, возможно, скоро будет очередной бунт. К большому сожалению Эбберлена, повозка была далеко расположена от здания, чему тот не мог дать объяснения: зачем кучер остановился аж за три дома от положенного места? Первый шаг герцога был очень громким, из-за чего два полумертвых, спитых бедняка, отхаркнув собравшиеся слюни, зашевелились в сторону Эбберлена. Они рычали, сопели, постоянно отхаркивали мокроту. Их лица будто были стянуты вниз, огромные мешки под глазами были больше самих глаз, их руки тянулись, будто прося воды. Герцог ускорил шаг. До кареты оставалось лишь несколько телодвижений, но рука одного из крестьян схватилась за одежду Эбберлена. - Грязный сброд, - вскрикнул Эбберлен, безуспешно пытаясь восстановить свое хладнокровное отношение ко всему. - Денег, денег, - шипели мещане, которых становилось все больше. - Вон, вон! - рассеянно взвизгнул герцог. - Иди сюда. Дай добро, или мы умрем. Можно долго гадать, что могло бы произойти с Эбберленом, если проснувшийся кучер не ударил бы хлыстом грязных преступников. Бедняки вмиг отпрыгнули: они испугались. Но испугались больше не кнута, коим обыкновенно гонят лошадей, а крупную фигуру кучера, которая закрыла своим тучным телом всю карету. После, для еще большего запугивания, из-за двери, находящейся за три дома от кареты, вышла Епистиния. Ее громогласная фраза : "А ну пшла вон, скототня!" разнеслась по всей улице, могучим эхом, что послужило веским поводом убежать. Эбберлен, потный и взволнованный, забрался в карету. Никогда ему не приходилось испытывать таких странных ощущений. Неужели его, человека, знающего все экономически-политические тонкости, смогли бы осквернить люди, которым звание "человек" едва принадлежит? Неужели эти ничуть не официальные персоны, могли положить конец всей гордости и независимости Эбберлена? Все произошло очень быстро, но эхо того момента не спешило затихать. Впервые Эбберлен чувствовал себя униженным. Карета тронулась, но ни одного, даже самого мелкого камня не попадало ни в окно, ни в колеса. Вместо них были уже бунтующие бедняки, которые злобно посматривали на герцога. Свирепые взгляды, слились в одно адски горящее пламя. Сразу шесть самых смелых холопов бросились со всех сил на лошадей. - Быстрее. Быстрее! - кричал Эбберлен, заметив погоню. - Тороплюсь, тороплюсь, мои кони сильные. Чуть что, задавят их до смерти, не волнуйтесь. Карета ехала с той скоростью, с которой никогда не приходилось ездить герцогу. Эбберлен понял, что он никогда не вернется сюда. Эта улица была переполнена бедняками, нищими, холопами и прочей грязью. И название этой улицы – габриэльская. - Нам в Габриэллию сейчас ехать надо. Осталось последнее поручение. - В Горхонд? - В замок Горхонда. - Вы что, господин? Это же часов шесть-семь, мы просто лошадей заморим. - Никого мы не заморим. Сколько сейчас времени? - Час после полуночи уже. В голове герцога пронеслись быстрые математические операции, после чего он сказал: - Мы приедем в 8 утра. Это вполне пристойно, все короли в это время уже на ногах. - тут он вспомнил Турпорибуса, но быстро отогнал от себя этот образ и крикнул: - Езжай, это все срочно. Завтра весь день спать будем. Кучер ничего не ответил и поторопил лошадей.