62 автобус ходит всегда

      Роланд       I       Сначала я недоумевал и даже негодовал немного, что спонсор моей душеспасительной поездки на экскурсионном автобусе, едущем в никуда, изо всех сил делает вид, что меня здесь нет, и что ничего особенного между нами — и вообще — не происходит. Никогда не происходило.       Потом я пожил с этой мыслью ещё немного, и теперь солидарен с его неозвученной идеей, что обсуждать нам, по большему счёту, нечего. Всего лишь примерно на одну тему больше, чем с другими грешниками. Вымуштрованная Красным Взором Компания общается со мной дружелюбно, но образцово-показательно держит дистанцию.       Сам же Вергилий к моему присутствию быстро привык; сперва рассердившийся на то, что я выпрыгнул на автобус вечером из темноты, он понаблюдал немного за моим поведением, счёл его приемлемым и забил.       Более всего его раздражает сама необходимость делать хоть что-то, похожее на работу. Но, в отличие от того же меня несколько лет назад, он даже не пытается держать фасад и делать вид, как будто видит какой-то смысл в происходящем, и как будто его не удерживают здесь в заложниках.       Нет, не то. Как будто его не удерживают здесь благодаря заложникам.       Единственными члены экипажа, в отношении которых новый красный не выказывал своей апатичной ненависти, пока были только сам автобус, маленькая девочка-водитель и менеджер с часами вместо головы — но надо быть совсем бездушной скотиной, чтобы кого-то из последних двоих ненавидеть.       — Б.П. больше не выпускает птенчиков гулять. Какая жалость, — лающе смеётся Рёшу, когда я, в должном отдалении от автобуса, пытаюсь, страшное дело, начать сплетничать.       Когда Мефистофель в очередной раз закряхтел, не желая трогаться с парковки, Харон упала лицом на руль и сказала:       — Я так больше не могу. Мефи больше не может сидеть на диете. Нужно больше топлива.       Вергилий, смотревший до того на дорогу, обернулся в салон и спросил:       — Роланд? Ты бы не мог потеряться, скажем… на час-два?       — Зачем? — удивился я.       — Ты очень страшный, — оповестила меня Харон. — Страшеннее некуда. Топливо боится, мимо идёт.       — Я даже из автобуса не выхожу, когда вы заправляться ходите! — искренне возмутился я. — Каким образом я могу хоть кого-то распугать?       — Князя не было — топливо было. Добрый князь пришёл — не стало топлива, — мягко пояснила Харон.       — Ты когда-нибудь был на берегу океана перед тем, как на него опустится цунами? — неожиданно поднял голос И Сан.       Это был первый раз, когда доктор со мной заговорил — вот это повод. Я не сразу нашёлся с ответом, а он продолжил:       — Самые малые твари, живущие на берегу, узнают, что идёт волна, потому что перед ней вода сначала отступает на километры. У них нет возможности послушать радио или смотреть прогнозы в интернете. Поэтому малые твари вынуждены черпать информацию в эфире.       Менеджер издал стрекочущий, определённо вопросительный звук.       — У Цветов, вне зависимости от того, признала их Ассоциация или нет, есть определённая аура, которую даже в многотысячной толпе непросто спрятать, — перевёл для него И Сан. — А у нас их двое. Люди, которые подходят к нам слишком близко, наверняка даже не понимают, почему чувствуют страх, проходя мимо.       Каков бы ни был ответ Данте, Родион, услышав его, кокетливо рассмеялась — но никаких мыслей на этот счёт вслух не высказала.       — Ты пойдёшь со мной? — спросил я Вергилия.       — Нет, конечно, — пожал плечами он. — Ты слышал Харон. Я тут нестрашный. Ты — страшный.       — А где гарантия, что вы, заправившись, не уедете без меня?! Я требую заложника, — возопил я.       — Компания, — обратился к компании Вергилий, — кто хочет стать заложником Роланда?       Через несколько секунд настороженного всеобщего молчания руку подняла Рёшу. Почти было поднял и менеджер, но Красный Взор поймал его запястье за взлёте и, легонько надавив, опустил обратно.       — А кто должен заправлять автобус, Данте?       Ответ Данте настроением своим чем-то напомнил мне будильник, заведённый на шесть утра понедельника. При условии, что именно в этот понедельник тебе никуда ехать не надо.       — Мы уходим, — сказала Рёшу. — К.Ч.К?       — Сигарет возьми, — попросил Грегор.       — Чего-нибудь сладкого, — оживилась Родя.       Перед тем, как окончательно уйти, Рёшу заявила:       — Мне нужны деньги за моральный ущерб от пребывания в заложниках.       — Ага, — кивнул Красный Взор. — Исчезните уже с глаз моих.       Через несколько минут, когда мы уже прошли бодрым шагом несколько домов, у меня в кармане коротко завибрировал смарт. Компенсация за моральный ущерб от взятия заложников.       II       Несколько лет назад у одной талантливой художницы со скверным характером и странной любовью к акронимам заказал картину один из крупных Синдикатов.       Её манера исполнения была на любителя, говорили они. Ей повезло, что её отец работал на важного человека и мог порекомендовать её Большим Шишкам в качестве исполнителя, говорили они.       Картину планировали повесить в приёмном зале резиденции главного босса, так что содержание должно было быть сообразно.       “Вот что происходит с теми, кто нарушает наши табу”, — должно было говорить это полотно.       Работа над картиной шла несколько лет. Поскольку талантливая художница становилась всё сильнее с каждым годом, работу не раз пришлось переписывать с нуля. Как бы ни сильна она была, некоторые вещи возможно было писать лишь с натуры, которую члены Синдиката с готовностью предоставляли, сколь экстравагантны ни были бы требования.       Центром композиции должно было стать шоссе, по которому горящий кабриолет едет прямо в пучины Инферно.       Художнице много приходилось видеть, как люди горят заживо. Но как изобразить человека, который одновременно горит и ведёт машину, находясь при этом в полном сознании?       — Я покажу тебе, — сказал главный босс. — Подготовка будет длиться долго и стоить нам дорого, поэтому постарайся запомнить всё хорошенько. Запись, конечно же, будет.       Увидев эту сцену референса впервые, вживую, художница ещё не знала, что на ближайшие месяцы этот момент станет кульминацией её ночных кошмаров. Пересматривая его в записи много раз, она получила прекрасное представление о том, как горит кожа, и в какой момент теряют свой запас прочности мышцы, если нет сковывающей их боли. Другие вопросы, однако, всплывали один за одним: почему это произошло? Что сделал отец, что наказание для него должно было стать таким?       В конце концов, за что?       На то, чтобы закончить картину, писавшуюся почти четыре года, у художницы ушло пять дней. Затем она взяла деньги, собрала свои вещи и ушла прочь из места, которое все эти четыре года казалось ей домом.       Нет, не то. Картина так и не показалась ей законченной; но, закончив работу по техническому заданию, она почувствовала острую потребность остановиться.       В некоторой степени это решение спасло ей жизнь. Вскоре после этого к боссу нанёс визит мужчина в чёрном костюме-тройке, в чёрных перчатках и непроницаемо-чёрной маске. После этого ни босса, ни одного из его приближенных не осталось в живых.       — Так это была твоя картина?       Чтобы удостовериться, что слух меня не подвёл, я чуть было не снимаю маску, но вовремя себя одёргиваю.       — Ага, — она закуривает.       Для того, чтобы загорелся огонёк в свежезаправленной зажигалке, приходится щёлкнуть несколько раз.       — Признаю, это была самая отвратительная вещь, которую я видел в жизни… ну, до того момента, конечно. Это комплимент, если что.       — Сейчас в музее повесили, вместе со второй частью диптиха. Сейчас выглядит лучше. Так и не смогли после тебя кровь отмыть. Хочешь посмотреть при случае?       — Воздержусь, — говорю. — И что-то я пропустил момент, когда появилась вторая картина.       Во второй раз художница вернулась в убежище своего Синдиката уже после буйства Чёрной Тишины. Идея для новой картины лежала на поверхности в прямом и переносном смыслах этого слова.       Спустя неделю она почувствовала, что надо остановиться: вторая картина, оказавшись законченной, завершила собой идею первой, и закрыла собой вопросы — что сделал? почему? и за что?       Ответы на эти вопросы больше не имели для неё значения.       В тот день было велено начать убирать трупы.       III       Возвращаясь назад к автобусу, мы не услышали хруст челюстей автобуса. Сперва мне показалось, что мы заблудились, потому что Меф, в отличие от его экипажа, не большой фанат фастфуда, и предпочитает жевать своё топливо подольше. Парковка, тем не менее, исправно залита кровью. Возле железного рыла стоят И Сан и Данте, опустив головы, как провинившиеся школьники. Над ними нависает Красный Взор.       — Не надо винить Данте, — тихо говорит И Сан. — Менеджер достаточно себя наказал ещё в тот момент, когда осознал ошибку.       — Мне всё равно, кто виноват. К тому, что так получилось, приложили руку оба. Если хочешь исправлять в одиночку — исправляй, если хочешь. Так, может, и лучше. После того случая мне всё ещё кажется, что эти дьявольские часы сломались.       Данте отзывается на его слова грустным урчанием. Кажется, Вергилий это понимает без дополнительного перевода.       — Найти в зеркале Цвет, чтобы заправить автобус… Не ожидал от вас такого, Данте. Особенно после того, что мы именно это минут двадцать обсуждали.       Данте что-то отвечает.       — Я — то есть, другой я, — сказал ему ровно то же самое, когда понял, что происходит. Думаю, одной лекции достаточно.       — Хорошо, — кивает Красный Взор. — Хочешь взять на себя ответственность? Возьми ответственность. Иди найди топливо.       — Я могу чем-то помочь? — интересуюсь я, подходя ближе.       — Можешь, если займёшь своё место в автобусе, — отмахивается от меня Вергилий.