Первыми убитыми мной людьми были приёмные родители.
Мне было четырнадцать.
В своё оправдание могу сказать, что они первые начали.
Быть ребёнком, да ещё и сиротой, в переулках двадцать третьего района — это заведомо проигрышное и опасное предприятие. Если ты пропадёшь, некому будет тебя хватиться, некому прикрыть спину. Есть, конечно, взрослые из приюта; иногда они следят за совсем уж подозрительными парами, забиравшими у них детей. Но сердобольных идиотов, которым хватает денег и нервов содержать детей в переулках, критически мало; когда они забьют тревогу, будет поздно.
Тем не менее, у тебя всё ещё есть шанс спастись, если почуешь, что запахло жареным, и сделаешь первый шаг. Итак, кроме нормальных людей, желающих сделать доброе дело, к нам приходят поехавшие всех сортов. Самые распространённые среди них — педофилы, каннибалы, торговцы органами, садисты, бандиты из Синдикатов; последнее не так страшно, что они могут включать себя также в одну из ранее перечисленных категорий с куда большей долей вероятности, чем цивилы.
Цивилы, как по-моему — категория ещё более паскудная, чем преступники. Почти все они одержимы идеей, что совершают какое-то Доброе Дело, забирая к себе ребёнка, чья судьба уже была покалечена Городом, и нередко сдаются, столкнувшись с первыми же трудностями. У многих есть мысль, что они непременно найдут свою чудесную Агнессу-Смеральдину, Дитя-Предназначение с ясными голубыми очами и золотыми локонами. Желательно, не старше пяти-шести лет, чтобы можно было, воспитывая, прогнуть их под себя.
В реальности, конечно, детские приюты населяем мы. Маленькие люди со злыми, преимущественно чёрными глазами, с чёрными волосами, со смуглой или землисто-серой бледной кожей.
Тех, кому исполнилось уже лет двенадцать-пятнадцать, в зависимости от особенностей, и чьи мягкие, округлые детские тела уже начали приобретать острые взрослые черты, социальные работники иронично называют “просрочкой”.
Слишком старые, чтобы найти себе “нормальную” семью.
Достаточно свежие, чтобы быть пущенными на органы — или начать преступную карьеру.
Итак, мне было четырнадцать лет, у меня на руках было два свежих, непрофессионально убитых тела; мне было неясно, что делать с ними, а что самое главное — что делать дальше со своей собственной жизнью.
Моя мама — я имею в виду, моя настоящая мама — всегда говорила, что к убийству нужно подходить как к искусству. Но с этим у меня тоже не вышло: четырнадцатилетняя версия меня понятия не имела, сколько раз нужно всадить нож в человека, чтобы он умер. Между подслушанным мной разговором и принятым решением о самообороне прошло минут сорок; и сейчас мне кажется, что это — опасно много. Но тогда мне показалось логичным подождать, пока один из взрослых заснёт.
А ведь они могли и не спать.
И фиксеры из офиса Вергилия, копавшие под чёрный рынок внутренних органов, могли не напасть на их след так рано.
И тем не менее, всё произошло по благоприятному для меня сценарию.
Часы на кухне показывали четыре часа, двенадцать минут, когда дверь квартиры моих приёмных родителей распахнулась.
Меня застали на кухне в попытке внятно разместить тела в кадре красного восходящего солнца.
— Твоя работа, ребёнок? — с нескрываемым интересом спросил Вергилий, подперев плечом дверной косяк.
Меня передёрнуло от страха и неожиданности.
Вергилий похлопал себя по карманам, достал портсигар и закурил тощую, но приятно пахнущую самокрутку. Тогда он ещё покуривал; и волосы у него были почти чёрные, тронутые сединой только на висках.
Спустя две неторопливые затяжки, проведённые в тишине, он пояснил, указав мизинцем и безымянным пальцем на потолок:
— Мне показалось, ты не будешь против, если я… Насколько понимаю, они всё равно тут курят. Курили.
Мой взгляд ни на секунду не отрывался от его крупных бледных ладоней.
— Как твоё имя, ребёнок? — спросил Вергилий.
Ответа не последовало.
— Как бы обидно ни было это признавать, ты всё ещё лучший собеседник из всех присутствующих в этой квартире. Я Вергилий, фиксер второго ранга. Из офиса имени себя.
— …Данте, — растерянно вырвалось из меня.
Он ободряюще улыбнулся, но в моменте улыбка эта на лице, не умеющем пока ещё отражать внутренний свет, показалась мне очень-очень жуткой. К тому же, Вергилий был в полтора раза шире меня в плечах, если не больше, а ростом возвышался почти на полторы головы.
— Я думаю, нам нужна твоя помощь, Данте, — наконец заключил он.
— Что там у тебя, Вер? Ой, какой милый ребёнок! — послышалось у Вергилия из-за спины.
Ситуацию, в которой в тупике тебя зажимают и называют “милым” двое чрезмерно дружелюбных взрослых, крепких мужчин — или людей, которых можно принять за мужчин — можно без преувеличения считать патовой. Мои пальцы крепче впились в рукоять кухонного ножа, выражая готовность защищать свою честь до конца.
— Не стоит нервничать! — коллега Вергилия примирительно подняла руки вверх (до меня с запозданием дошло, что это женщина). — Меня зовут Денвер, я из офиса этого страшного типа. Мы не хотим тебе ничего плохого. Слышишь меня?
— Вы не сдадите меня?.. — мне, наконец, удалось сформулировать свои тревоги в один более или менее внятный вопрос.
— Ну… — Денвер задумчиво почесала в затылке, — думаю, это вполне можно считать убийством из самообороны.
Фиксеры рассказали мне, что однажды, в районе J, им уже удалось упустить моих “приёмных родителей”. Тогда они убили “своего питомца”, что не только разозлило Вергилия, но и стоило ему кучи денег.
Он забрал все документы — и всё похожее на документы, — что удалось найти в квартире.
Мне хватило красного пальто, оставшегося от моей настоящей матери.
В тот год оно ещё сидело на мне как влитое.
— Какой странный вкус.
— Знакомься, Данте, это овощи, — рассмеялась Денвер, закинув руку на спинку сиденья машины у меня за спиной. — Овощи, это Данте. Я думаю, вам стоит видеться чаще. У тебя лицо натурально серое.
— У нас же была еда дома…
Мою попытку возразить неожиданно задавил Вергилий:
— Я думаю, тебе больше не следует есть людей, Данте.
Денвер нервно рассмеялась:
— Да ладно вам шутить-то! Это была говядина. Говядина же?
— Ден, мы в двадцать третьем районе. Разве тут шутят на такие темы?.. — промурлыкал Вергилий.
Денвер посмотрела на меня. Моя голова, всё ещё сверх меры занятая знакомством с овощами, качнулась вверх-вниз.
— Ну, хватит! Меня сейчас опять стошнит, — шутливо фыркнула Денвер.
Она совсем не шутила.
— А если бы не стошнило в первый раз, нам не надо было бы заезжать за сендвичами.
— Эй, — буркнул Вергилий, — я всё ещё хочу есть. Если не хочешь — отдай мне.
***
Аноним_723445 написал(а):
Автер, убери “документальное кино” из тегов. Всем же очевидно, что это постанова (по тегу “хоррор” например?)
Аноним_723446 ответил(а) 723445:
не постанова а артхаус, лол. не слушай его, мне понравилось!1
Аноним_723452 написал(а):
Это реально снято одним дублем? если да, он(а) гений
Аноним_723454 написал(а):
ТС, напиши мне, есть деловое предложение: ***@mail.dc
Аноним_723456 ответил(а) 723454:
щас поналетит халявщиков
Аноним_723457 ответил(а) 723454:
ты даже не знаешь, что я хочу ему/ей предложить. и потом, у меня есть способы проверить, написал мне нужный человек или нет (анон из 723454)
Аноним_723460
всем спасибо! новый видос тут: [ссылка]
Аноним_723461 ответил(а) 723454:
жди письмо счастья *wink*
Аноним_723463 ответил(а) 723461:
ладно, теперь мне НЕМНОГО СТРАШНО
Аноним_723464 ответил(а) 723463:
лол, почему? (анон 723446)
Аноним_723465 ответил(а) 723464:
(723463) мне страшно за анона из 723454. в одной из соседних веток обсуждали, что судя по почерку ТС, скорее всего, из Безымянного. вдруг -54 покалечат?
Аноним_723466 ответил(а) 723465:
а вот щяс обидно было!
я из безымянного. и нет, бл, мы не убиваем всех, кто попадает в поле зрения, особенно тех, кто приходит с коммерческим предложением. это предположение также абсурдно как сама идея шо одна группа может присвоить себе всё Искусство1 лол.
— Опять гадости про себя в интернетах читаешь?
Руки Харон застенчиво обвили мою шею сзади.
— Отчего сразу гадости? По-моему, им всё нравится, — с этими словами мои губы прижались к её виску.
— М-мхм, — недоверчиво промычала она.
— А тебе что же? Не зашло?
— Ну, не хмурься, — она ткнула меня пальцем в складку между бровей и устроилась поудобнее у меня на коленях. — Всё хорошо. И меня поражает твоя приверженность установке “монтажные склейки для лохов”.
— Если используешь один приём один раз, никто не обратит на это внимание. Два раза — сочтут чокнутым. Три раза — поймут, что это стиль.
Она наклонилась дочитать тред, почти полностью заслоняя своей белобрысой головой монитор.
— Ты правда планируешь написать ему?
После того письма мы переехали.
И мне пришлось, скрипя зубы, привыкать к монтажным склейкам.
***
Мне снился долгий, странный, немного печальный сон.
Сон об отражении мира, в котором память меня не покинула, о мире, где я — предназначение Вергилия, а Харон — моё.
Сон, где я, наверное, не очень хороший человек.
— Ну что, выспались?
“Вергилий!!!”
На его приветствие я от неожиданности отвечаю паровозным гудком; Красный Взор, поморщившись, как от зубной боли, прижимает палец к губам.
Он сидит на самом краю короткого диванчика, где я смотрю свои сны.
— Тише. Сколько, по-вашему, сейчас времени? Все спят. Отис и Дон вызвались вас заменить на посту.
Ах, да. Точно. После того, как в меня всадили три НР-пули, а после пришлось восстанавливать грешников из состояния густого киселя, Вергилий отправил меня восстанавливаться в свой кабинет? в комнату? В личное, короче, помещение отправил — и тут забыл. Сейчас он, видимо, решил отойти ко сну — и вспомнил.
Должно быть, попытается меня выпроводить. Ну, логично.
Несмотря на скверный характер того, другого Данте,
его Вергилий относился к нему куда лучше и мягче.
Интересно, были ли у нас похожие отношения в этом мире — до того, как потерялась моя память и голова? Если да, то для Вергилия эта потеря может быть ещё болезненнее, чем для меня.
А может и не быть.
— Ладно… звучите вы точно как-то поломанно, — отмечает Вергилий. — Не первый раз. Попрошу Фауст с утра вас осмотреть. Если не поможет, придётся заезжать в штаб… Можете отдыхать дальше.
Он порывается встать.
“Нет! Погодите!” — с неожиданной для себя же уверенностью я подрываюсь и хватаю его за руку. — Лучше мне уйти сейчас…”
Не переставая сжимать его пальцы, показываю сначала на себя, потом на свою сложенную одежду, потом на обувь на полу, потом на выход. Меня давно больше не пугает необходимость оставаться с Вергилием наедине; скорее, я боюсь возможности его разбудить.
— Понимаю, — кивает Вергилий.
И ждёт.
Ждёт, пока я трясущимися пальцами застегну верхние пуговицы и завяжу отчаянно сопротивляющийся галстук, натяну ботинки и попаду руками в рукава красного пальто, после чего пулей вылечу в тёмный коридор.
И только когда за гидом моим плотно закроется дверь, вспомню про отсутствие перчаток.
Эх.
