▼▼▼
В борделе, однако, были мальчишки и помоложе. Большинство попало в публичный дом в очень нежном возрасте, поэтому, желая вкусить счастливую юность, дети сбивались группы по возрасту. Вроде и логично, но Марк не ожидал, что он окажется самым старшим. Дискомфорта нет, разница крайне мала, однако некоторые личности (Марк не любит показывать пальцем) не могли остановить поток шуток про старость. Может, дело в том, что он иностранец, и остальным интересно за ним наблюдать. Визуально Марк ничем не отличался от других, но имя говорило само за себя. Он не помнил ничего из детства, в памяти только корабли и страшные люди с собачьими глазами, да губы помнили родной когда-то язык. Корейский был схож с японским, поэтому выучить на базовом уровне у него проблемы не возникло, но со временем, когда остальные позволяли себе говорить по-корейски, Марк ощущал, что хуже их понимает. Парадоксально, но японский медленно перетёк во что-то родное и естественное, а корейские разговоры куртизанок чувствовались чужеродно. «Тебя на самом деле зовут Марк?» — однажды он услышал от Джено, и в груди что-то сжалось. «Да», — хотелось ответить, но уверенность с каждой секундой пропадала. Марк никогда не думал об этом, не пытался вспомнить своё родное имя, его нынешнее сильно отличалось от остальных, но Марку всегда казалось, что его так звала мать. Коллеги же утверждали, что такого корейского имени нет. Сейчас же, на первом этаже в комнате Тэиля, пока Симабара мирно спит и клиенты не приходят, вся молодёжь играла в Го и кормила котов. В такое время Донхёк обычно рассказывал легенды, мифы и слухи, которые он собрал по городу. Сегодня, однако, было какое-то особенное настроение, поэтому, пока младшие рассаживались по местам, Донхёк гордо объявил тему разговора. — Я расспросил несколько клиентов про мир вне Симабары, и мне есть чем поделиться с вами. — Новый репертуар в театре Но? — поинтересовался Джемин. — Нет? Тогда это не важно. — О Но мечтают только ты и Джено, но больше Кабуки вам всё равно ничего не светит. Я же выпытал интересную информацию от клиентов, которые работают в порту. Марк почувствовал на себе заинтересованный взгляд, словно он нечто чужеродное. Донхёк видел в нём тайну, игрушку, загадку, которую так и хочется решить. Стоило Марку сделать замечание по этому поводу, как младший продолжил: — И они видели людей, живущих по ту сторону моря. — Да не может этого быть! — Отвечаю вам, это правда! — продолжил Донхёк. — Но что интереснее всего, так то, что они их описывали так же, как Марк. Все прекрасно понимали, к чему идёт разговор, но никому не пришло в голову остановить непрекращающиеся дебаты о происхождении Марка. Ими двигал первобытный интерес. — Один из клиентов сказал, что они писают, подняв ногу как собаки, не имеют пяток на ногах и– — …смотрят на всех злобными собачьими глазами, — закончил Марк. — Это ты хотел сказать? Опять копаешься в том, о чём тебя не просят? — Но они подходят под то, как ты их описывал, — заключил Донхёк. — Мы были правы, что ты иностранец. — Но я ничем внешне от вас не отличаюсь. Я кореец. — Попавший сюда неестественным образом. — Вот-вот, я согласен! Марка похитили варвары с моря, и имя им — голландцы. Вроде так они себя называют… — А я читал, что раньше на этих землях появлялись португальцы, — вставил слово Джено. — Они активно здесь расхаживали. Правда, позже им запретили появляться. — То есть, мы можем сказать, что Марка похитили заморские люди, голландцы или португальцы — неважно, дали ему имя и продали японцам, а те, в свою очередь, продали его в бордель. — Имя «Марк», получается, носят люди тех земель. Интересно, что оно значит? — поинтересовался Ченлэ. — Похабщину какую-нибудь, — предположил Донхёк, — мне ещё сказали, что они очень похотливые. — Похотливее нас? — вставил Джемин, и все засмеялись. Марк не мог сказать, что он рад раскрытию тайны. Его будто раздели перед богатым мужчиной, как это случилось в первый день, когда его привели в чайный домик. Шутки про иностранцев прошли через него, так прошёл бы и весь разговор, если бы не Сончан, в спешке искавший Тэиля, но наткнувшийся на посиделки с новыми байками. Тот, не найдя нужного человека, схватил Донхёка за руку и потащил за собой со словами, что нужна помощь на втором этаже. «Это ещё не конец!» — сказал Донхёк и послал Ренджуну воздушный поцелуй, от чего тот скривился. Сончан привёл его на второй этаж, к рабочим комнатам. Обычно в это время никто не приходит, но исключения в виде закрытой комнаты одной из куртизанок средь бела дня всё же встречаются. — Слушаю, — Донхёк был явно недоволен тем, что его отвлекли, но старался не показывать виду. — Это комната Чону, — Сончан указал на закрытую дверь. — Я в курсе. Третьим к нему и его докучливому любовнику я не присоединюсь. — Никто не собирался заставлять тебя в этом участвовать. Хозяин ушёл и сказал, что клиента Чону пора выпроводить, заранее собрав плату и чаевые на всех. Я не могу найти Тэиля, хотя он обычно занимается подобным в отсутствие хозяина. Ёнхо мне отказал. Прогони этого любовника ты, у тебя достаточно наглости на такое. — Ну спасибо! — Донхёк театрально надул губы, но не отказался. Он отодвинул дверь и увидел, как на футоне вальяжно развалился мужчина средних лет. Лицо его заплыло от алкоголя, глаз почти не видно. Из-под халата выглядывали короткие волосатые ноги, ступни лежали уже на чужом футоне. Он не спал, а вертел в руках чернильный камень, которые он взял с рядом стоявшего столика для каллиграфии. Сбоку лежал Чону, свернувшись клубком в сторону окна. Футон был наполовину оккупирован гостем, но он то ли не возражал, то ли игнорировал его существование с прошлой ночи. Волосы Чону спутались, причёска упала и развалилась, на татами валялись различных цветов и размеров кандзаси. Главным сокровищем в этой пёстрой россыпи украшений был гребень из жада, который, скорее всего, подарил гость. Чону к таким подаркам не привыкать: клиенты часто дарили ему дорогие вещи и выкупали его на целую ночь, хотя это было запрещено. К счастью, правительство любило закрывать глаза на кагема и их деятельность. Чону был популярен. У него было достаточно патронов, которые бы обеспечили его до конца жизни, но саму куртизанку такая судьба не прельщала. Отдавать своё тело человеку, которому не можешь отдать и сердце — разве это не грустно? Некоторые из его коллег иногда бегали в свободное время в бордели к девушкам для взаимной выгоды, но надолго там не задерживались. Всё-таки у женщин-куртизанок в приоритете были актёры, а заниматься «любовью» (любовью ли?) с такими же проститутками, как и они, казалось скучно. Чону подобным никогда не промышлял, да и вообще держался от женщин подальше. Они были конкурентами, а ещё одному из его друзей уже однажды отказал мужчина в пользу женщины. — Просыпаемся, просыпаемся! — закричал Донхёк, слегка пнув клиента по плечу. Тот, отложив камень, резко сел и возмутился таким поведением. — Где это видано, чтобы низкоранговый так с гостем обращался? — Низкоранговый у вас только на футоне, а я сегодня замещаю хозяина. Вам бы побыстрее оплатить счёт и скрыться, не то устроят обход по домам и влепят штраф побольше. — В прошлый раз другая проститутка меня будила, и она была учтивей и вежливей. — Вы просто не знакомы с характером Тэиля, я вас уверяю. — Пройдите, пожалуйста, со мной, — в разговор вмешался Сончан, — я предоставлю вам счёт. Чону позже проводит вас. Мужчина ушёл, оставив после себя мятое одеяло, грязную кисть для каллиграфии и Чону, в безразличии смотревшего то на окно, то на Донхёка. Живости в его глазах младший не видел уже который год, подозревая, что дело в загруженном графике. Чону, однако, особо не уставал даже с бешенной популярностью у мужчин; ему, как и другим работникам, привычно распределять время и силы так, чтобы к концу дня осталось хоть что-то на грандиозные пиршества, которые любят спонтанно проводить богатые гости. Ему не в первой выдавливать улыбку, когда тело ломит от боли, и танцевать вместе с остальными куртизанками. Чону устал. Морально устал. Его глаза напоминали рыбьи, плечи поникли, а волосы за всем этим искусственным блеском походили на солому. Он молчал и слушал топот шагов Донхёка, пока тот медленно подходил. — Приведи себя в порядок. — Он говорил мне страшные вещи… Донхёк, как обычно, проигнорировал, что сказал Чону. Ему не чуждо, когда гости говорят странности, он сам с таким сталкивался. — Я не хочу больше работать… — Тебя никто не спрашивает, — отрезал Донхёк. Подобные ситуации лучше сразу рубить под корень, чтобы они не разрослись и не отравили своими ядовитыми идеями слабые, вымученные умы других куртизанок. Нытьё не любил никто. Чону чувствовал себя куклой. В те моменты, когда его тело подминают под себя другие. В те моменты, когда он понимает, что не может ответить. Это обычные чувства для жильцов публичного дома, ими неприлично делиться, неприлично плакаться о своих тяготах, когда у соседа дела могут быть даже хуже. Эти негласные правила заставляли кровь кипеть. Боль от того, что нельзя поделиться переживаниями, нельзя жаловаться на унижения, била в голову каждый день и каждую секунду долгой и тягуче невыносимой жизни. Его в очередной раз заткнули, попросив молча и покорно спуститься к клиенту и, нашептав абсолютную сладкую ложь, отпустить его в дальнее плавание по городу с надеждой на то, что в будущем он вернётся. — Не бери в голову его слова, — подбодрил его Донхёк. Ему ничего не рассказали, но он догадывался, что за предложение было от гостя. Мужчинам нельзя верить, это правило кровью написано на дверях любого чайного домика. С такой жизнью нужно всегда понимать, что все решения гостя держатся на одном энтузиазме и похоти в моменте. Сегодня он сказал одно, а завтра решил прогуляться до соседнего харимисэ. Мужчины непостоянны, они никогда не говорят правду, потому что убеждены, что куртизанки поступают так же. Вот и получается такой круговорот лжи, где никто в этой цепи не стремится выдавить из себя хотя бы каплю правды. Страх потерять маску, с помощью которой прячешься от клиента, велик. Мужчинам нельзя верить. Чону, будучи мужчиной, похоже, не верил даже себе. — Как же все падки на красоту… — Если бы у меня было твоё лицо, — отметил Донхёк, — я бы из постели не вылезал и требовал от хозяина больше чаевых. Я слышал, в Ёсиваре с этим полегче. Хотя, конечно, эти слухи могли разносить те работники, чтобы чувствовать себя выше нас. — Как там в Ёсиваре? Счастливо, наверно. — Я тебя умоляю, уверен, их там дрючат похлеще нас. Слышал, сёгун тщательно полирует те места, даже храм соизволили построить. Но есть ли в этом смысл, когда от каждой искры дома превращаются в пепел. Сколько можно полыхать, ну серьёзно. Нечего тебе там ловить, Чону. — Жить здесь и дрожать в страхе, что тебя купят, лучше? Не кажется ли тебе такая жизнь жалкой? Или не в первой наступать на горло гордости? — Ну какая у меня гордость? О ней стоит говорить в последнюю очередь. Те, кто здесь работают, о гордости не переживают. — Пойду искупаюсь, — еле слышно сказал Чону и начал одеваться. На коже его расцветали красные бутоны, которых с каждым днём становилось всё больше. Новые появлялись на месте старых, накладывались друг на друга, что спрятать их могли лишь белила. — Сначала к гостю, потом в ванную! И ещё, на днях надо позвать кэппацу-си, чтобы он сделал тебе причёску. Чону никак не отреагировал на слова, одеваясь торопливо и сумбурно. Кандзаси на полу он ногой согнал в одну кучу в надежде на то, что слуга здесь приберёт. Донхёк заметил поспешное одевание и повторил свои слова, на этот раз делая сильный акцент: — Не дёргайся лишний раз, хён. Хозяин, как и другие мужчины, самостоятельных не любит. Это был первый раз, когда Чону услышал корейский Донхёка, и он вызвал у него мурашки по спине. Дверь в комнату закрылась, а её хозяин продолжил стоять в ожидании того, когда его позовут вниз. Его положение ужасно, с ним могло потягаться только положение Тэёна, которого изо дня в день гоняют по гостям, отдавая в руки несколько монет моммэ. С прекрасной, всегда полной и богатой вазой такая ничтожная сумма не сходилась. Чону мысленно благодарил богов за то, что они избавили от унижения наблюдать через харимисэ, как прохожие пытаются забросить стрелу в узкое отверстие. Они не хотели устраивать конкурс, это была просто проверкой на популярность. Доён вычитал в одной популярной зарубежной книге сцену, где женское лоно представлялось вазой с узким горлышком, а член — стрелой. Эта вульгарность так пришлась ему по вкусу, что в чайном домике в скором времени появилось несколько ваз, по одной на каждую куртизанку. Стояли они на улице, прямо перед харимисэ, а рядом располагался колчан со стрелами. Гостям и даже просто прохожим предлагалось забросить стрелу в желаемую вазу с определённого расстояния. Мужчины сразу же уловили двойной смысл забавы и толпой стояли у ряда ваз, желая показать, насколько они похотливы сейчас. Это незамысловатое действие кричало куртизанке: «Я хочу тебя, отдайся же!» Некоторым работникам подобное развлечение казалось похабщиной и мерзостью, но Доён, в экстазе отбирая самые красивые сосуды и расставляя их вдоль дороги, не хотел никого слушать. Когда Симабара закрывалась, он лично пересчитывал стрелы и клал их на место. И так каждый день. Тэёну вся эта пляска вокруг попытки воплотить сцену из книги в жизнь абсолютно не нравилась. Ему было неприятно, что мужчины вокруг вели себя так, словно из их ушей скоро польётся семя. Его ваза всегда была самой наполненной, и Тэён понимал, как гости Симабары к нему относились. Красивая куколка, которую можно всегда приобрести и взять. Чужие глаза пожирали его взглядом за каждый шаг, который он совершал. Руки, подобно щупальцам, сотнями блуждали по его обнажённому телу, пытаясь пробраться в самые его глубины, пройтись по всем сокровенным местам, провести по острой, как лезвие, линии челюсти. Тэёну не надо было лежать под клиентом, чтобы чувствовать, как берут, как его хотят, как его разрывают от неконтролируемой похоти. Идея Доёна отвратительная. Тэён ненавидел держать в руке свою вазу, наполненную настолько, что некоторые стрелы были сломаны, пока их владельцы силой пытались втиснуть их в узкое горлышко. Так же поступали они обычно и в постели. Были грубы и резки, старались получить удовольствие, позабыв, что под ними человек, а не мешок с рисом. Никто никогда не задумывался о том, что Тэён не женщина и по своей природе не мог так легко принимать в себя член. Со временем, конечно, это стало меньшей проблемой, но полное равнодушие со стороны таких же мужчин, как и он, поджигало что-то внутри и поддерживало пламя бурным и грозным. В нём не видели человека, как не видят в Доёне, Тэиле, Ёнхо, Чону и остальных. Когда-нибудь Тэён выкинет всю библиотеку Доёна и не позволит тому приближаться к цинским путешественникам. И запретит китайским коллегам помогать переводить ему «Цветы сливы в золотой вазе», особенно Куну, который как ребёнок радовался, что кто-то ещё заинтересован в его родном языке. Когда-нибудь Тэён поговорит со всеми ними по душам и убедится, что они все одного поля ягоды. Будучи иностранцами, запертыми в Японии, они должны относиться друг к другу с любовью, заботой и уважением. Они должны понять и принять чужие заскоки. Но вазы убрать он всё-таки попросит, уж слишком это даже для Симабары. Тэён понимал, откуда у Доёна любовь к цветам, к эротическим рассказам, ко всему женскому. Тот упивался мыслями о рождении жизни, радовался, когда кошка, блуждавшая около борделя, родила котят, и его не волновало, что котята все сдохли спустя месяц, а саму кошку закидали камнями хулиганы. Старался поддерживать луковицы в саду, которые подарил один иностранный гость с юга и ни в какую не могли прижиться. Они постоянно погибали, но Доён, словно слепой, продолжал настойчиво за ними ухаживать в надежде, что они принесут плоды. Тэён знал, что Доён боится смерти. Поэтому его тянет к её противоположности — к рождению. Или к тому, что являлось его причиной. Ему нравилось находиться в компаниях пожилых клиентов, он чувствовал себя молодым, этот контраст показывал, что жизнь ещё впереди. В то же время бывали моменты, когда он боялся встречать старых людей, потому что ощущал присутствие смерти около них, и его это пугало. Однажды Доёну стало плохо на одном крупной праздновании. Мужчина, устроивший пир в борделе, был крайне возмущён подобным поведением куртизанки второго ранга и отказался платить за услуги. Его эго было явно задето, когда ему объяснили причину плохого самочувствия работника. Старость не нравилась никому, и клиент, когда указали на его возраст, начал громить столы и шуметь, привлекая внимание остальных домиков в округе. К счастью, хозяина тогда не было, и Тэиль, собрав всю смелость в кулак, выпроводил гостя в одном нижнем белье и обещал прислать счёт за услуги через его рикшу. Мужчина, полностью опозоренный, бежал по кварталу с залитым краской лицом и полным мешочком денег, боясь потерять их все. Куртизанки выбежали на улицу, некоторые выглядывали через харимисэ и наблюдали за забавной картиной, как клиент убегал от молодых парней-проституток. «Он держит свой меч в мужских ножнах!» — крикнул Юта ему вслед, убедившись, что этого мужчину уже больше сегодня никто не примет. У соседних домиков стояли девушки-куртизанки и громко смеялись над непутёвым любителем нетрадиционной любви. Женщины, честно говоря, таких клиентов недолюбливали, и слух, что пустил Юта, клеймом останется на этом человеке. С девушками в Симабаре ему будет ловить уже нечего. Так как Доён был второго ранга, от хозяина ему сильно не досталось: тот ограничился лишь предупреждением. Впоследствии он обещал себе больше не устраивать шоу на рабочем месте и старался не показывать страха. Остальные притворились, что ничего не было, и больше эту тему никто не поднимал. Но каждый знал, что прячется в больной голове — мысль о вечном. Когда Доён сказал, что хочет плодоносить, Тэён боялся спросить, что подразумевалось под этим словом.1
13 апреля 2023 г. в 16:08
Каждый раз, когда очередной мужчина проходил через харимисэ, Юта с ненавистью улыбался им в ответ. Он замечал чужие глаза, которым было стыдно поглядывать сквозь прутья, замечал неловкость, неуверенность, словно по Симабаре гуляли одни студенты, чья юность и неопытность отражались на лице. Они держались, делали вид, что выше того, чтобы проводить свободное время с проститутками, но каждый работник борделя знал, какими похотливыми бывают эти создания. Никто не расхаживает по кварталу красных фонарей только ради угощений и красивых видов.
Красные линии, яркие фонари, влюблённые, плавно перемещающиеся между чайными домиками — всё создавало идеальные условия для матёрого художника, готового перенести увиденную картину плывущего мира на холст. И, конечно же, прекрасные цветы в лице таю являлись главным персонажем, около которого строилась композиция. Юта пусть и не таю, но очарования ему явно хватало, чтобы какой-то неизвестный художник перенёс его улыбку себе на планер, сотворил похабную весеннюю картинку и подарил проститутке во время визита борделя.
Юте не в первой строить из себя дорогой цветок, когда из шика в их публичном доме разве что только кото, на котором постоянно играет Ёнхо. Кагема редко насильно ссылаются в Симабару (всё-таки любители мужской любви всегда уступали традиционным мужчинам по количеству), поэтому даже ранжировать работников можно с трудом. Где-то там, наверху, объявили Тэиля, Ёнхо и Доёна шлюхами ранга повыше, поэтому у последних теперь есть некие непрозрачные привилегии, которыми, честно говоря, редко кто-то пользуется.
Сидящий рядом Ёнхо удивительно спокойно перебирал пальцами по струнам кото, слегка прикрывая глаза и косясь вниз, чтобы никто из проходящих мимо людей не поймал его взгляд. Ёнхо не обязательно сидеть за харимисэ, но игра на инструменте под шум квартала и разговоры друзей часто вдохновляют его на новые мелодии. Как бы унизительно это не казалось, ему совсем не стыдно при своём ранге быть выставленным, словно какая-то картина. Честно говоря, Ёнхо бы хотелось, чтобы кто-то перенёс его быт, его коллег на холст и увековечил их легендарную компанию на века, но, увы, остаётся довольствоваться только этим подобием европейской витрины, обрамляющей окно подобно рамке. Что такое витрина – никто не знал, это слово они узнали от Марка, поэтому и оставалось только верить ему на слово.
Юта никогда не мог сидеть спокойно, поэтому и сейчас он садился вглубь комнаты и дразнил Ёнхо лёгкими поцелуями. Проходящим мужчинам нравятся подобные сцены, и они нередко заходят в соседний чайный домик и просят пригласить именно пару, а не куртизанку-одиночку. Все давно привыкли, один Тэиль пропадает внутри дома днями и не удосуживается выйти за харимисэ. Да и целуют его обычно только Донхёк, Кун и Сычен по счастливым дням. Юте иногда кажется, что Тэилю стоит временами наступить на горло своей гордости и показаться улице, Доён и Ёнхо никогда не стеснялись сидеть с кагема низкого ранга. Первый обычно курит трубку и пускает дым прямо в лицо Джэхёну, пока тот послушно его пробует.
Джэхён, однако, достаточно популярный среди работников. То один богач, не найдя лучшей альтернативы среди мужчин, не мог оторвать от Джэхёна взгляда и в итоге выкупил его на целый день. Предаваться любви круглые сутки ему сил не хватило, поэтому Джэхён провалялся на футоне и прочитал два рассказа Ихары Сайкаку, представил себя главным героем и уснул, оставив неповоротливого клиента за спиной под одеялом. То хозяин чайного дома не смог сдержаться и взял его прямо в разгар рабочего дня. Коллеги, кстати, тоже на него часто поглядывают, Чону однажды чуть шею не свернул, пока пытался разглядеть Джэхёна, пока тот менял нижний халат. Он, конечно, в итоге не отказал и разделся специально для младшего, отчего Чону смутился и убежал.
Вот и сейчас Джэхён решил воспользоваться тем, что ему тяжело отказывают, и отбил Тэёна у Юты, у приставучего, клейкого и любвеобильного. Это в духе последнего приставать ко всем друзьям, играть любовников на публике и смущать всех вокруг нескромными предложениями.
По Симабаре погулять хотелось всегда, по такой весенней и цветущей, красивой и огненной, утренней, когда клиентов ещё нет, а проститутки лениво бегают у фургончиков с закусками и пытаются утолить голод после очередного рабочего вечера. Джэхён схватил Тэёна за руку, провёл по череде чайных домов и наконец-то вывел в сад. Симабара тихая, нежная и трогательная, когда её не охватывает пламя похоти, Джэхён хотел сохранить этот момент в сердце, сделать отпечатком на веках, чтобы, закрывая глаза, возвращаться в мир спокойствия. Они стояли с Тэёном на мосту и смотрели на мелкий пруд, на карпов, что мелким семейством обитали в нём, на деревья сливы и квартал.
— Ты ведь знаешь легенду о Хасихимэ? — совсем невзначай начал Джэхён.
— Про женщину, которая от горя и ревности утопилась под мостом? Не удивлюсь, если кто-то из местных решит повторить её судьбу.
— Знаешь, — начал Джэхён, — настроение у людей здесь какое-то печальное, клиенты всегда приходят довольные и навеселе, а наши постоянно ведут себя как куклы. Даже по ночам к пруду ходят, ни во что больше не верят! Настолько мёртвые внутри, что не боятся умереть от ёкаев.
— Меня больше удивляет, что ты до сих пор думаешь, что каппа высосет твои внутренности! — с улыбкой сказал Тэён. — Джэхён-а, ты уже не маленький, такие ужасы видишь каждый день, но боишься каппы.
— Так если она реально нападёт?
— Да брось ты, она не осилит тебя. А Хасихимэ тем более не нападёт, ей мужчины нужны.
— А разве мы не мужчины? — Джэхёну самому стало смешно от своей же фразы.
— Какие из нас мужчины, когда мы живём в Симабаре? — задался вопросом Тэён, и он был прав. Кагема не считались в Японии мужчинами, поэтому опасения по поводу Хасихимэ исчезли. Обидно, конечно, от такого заявления, но правду (она же общественное мнение) изменить нельзя. По крайней мере, сейчас.
Быт куртизанки изрядно портил такие преимущества, как цветущий пейзаж и красоту весны. Им всегда и везде напоминают, что это — тюрьма, из которой многим никогда не выбраться. Да и жизнь за пределами квартала не представлялась Тэёну возможной. У таких, как он, нет будущего, поэтому стремление выйти когда-нибудь в город всегда было на нуле. Коллеги по мастерству, однако, его взглядов не разделяли, он достаточно часто утомлялся из-за споров с Доёном, когда последний в очередной раз захотел убежать. У младшего даже запасы денег за пазухой, но об этом знают только три человека, и Тэён, конечно, в их числе.
— Клиенты сильно выматывают? — Джэхён пытался быть как можно тактичнее и нежнее, всё-таки Тэён в этом плане намного перегруженный.
Не секрет, что Тэён был очень популярен среди клиентов, даже странно, что хозяин не повышал ему ранг, хотя и его можно понять. Иметь невероятно красивую, элегантную и известную куртизанку, которая к тому же без прав и воли и не может никому отказать — очень удобно расположился бордель. Тэён — один из немногих работников, которому и слова не дают обычно сказать. Даже Доён был не в силах попросить для старшего день-два отдыха. Джэхёну тоже было жалко Тэёна в этой ситуации, но у него также завязаны руки, как и у остальных куртизанок.
— Будто у меня есть выбор? — Тэён засмеялся, словно такая жалкая жизнь его совсем не смущала. — Я устаю и плохо сплю по ночам, но пока есть возможность, надо постараться и охватить как можно больше мужчин. Кто знает, когда мода пройдёт, и они все вернутся к женщинам.
— Хотел бы я забрать часть твоих клиентов…
— Мечтаешь украсть мои ходячие денежные мешки?
— Нет, я не это имел в виду. Твоё тело ведь не выдержит всех этих нагрузок. Износишься как бумажная куртка.
— Да шучу я, Джэхённи. Я знаю, что ты не из корысти такое предлагаешь. Я просто дразню тебя.
От слабого ветра причёска Тэёна слегка покачивалась, распространяя аромат от кандзаси в волосах. Джэхён потянул старшего на себя, кивнул в сторону публичного дома, и они нога в ногу пошагали к нему.
— Закончили? — Юта неожиданно подбежал к Тэёну, когда тот зашёл в бордель. — Я думал ты работаешь, а тебя тут Джэхён выгуливает.
— Ревнуешь? — из кухни вышел Доён, держа в руках трубку. — Вместо разговоров лучше бы подкрасился, все белила на шее размазаны.
— Доённи, он же просто отдыхает, — вставил слово Тэён.
— В его положении не отдыхать надо.
— Доённи так любит играть высокомерную блядь, но я не обижаюсь. Все знают, что ты милашка! — Юта улыбнулся, поцеловал Тэёна в щёку и ушёл на второй этаж. «Вот это наглость», — вырвалось у Джэхёна, и все засмеялись.
— Честно говоря, Юта прав! — подтвердил Тэён. — Ты часто ведёшь себя так показушно, не удивлюсь, если никто не воспримет всерьёз твою настоящую злость.
— У меня должно быть хоть какое-то уважение среди коллег, — сказал Доён, — на мне какая-никакая ответственность. Мне стоит проявлять преданность и благодарность хозяину.
— Бери пример с Ёнхо: он круглыми днями играет на кото и даже не чешется оправдывать свой ранг! — сказал Джэхён, и это была правда. Среди трёх куртизанок второго ранга Ёнхо самый ленивый и незанятый.
— Ёнхо когда-нибудь его потеряет, не хочу повторить его судьбу.
— Хозяина не колышет менять что-либо в борделе. Тэёна так и не повысили.
— И то правда…
Доён закурил трубку, поправил кимоно и погладил Тэёна по голове. Было обидно за лучшего друга, ранг повыше хотя бы позволил ему отбирать клиентов и отказывать неприятным личностям. Тело его было достаточно дешёвым за ночь, дополнительной платы слугам или рикше легко можно избежать. Среди всех куртизанок он больше всего похож на тряпку, и второй ранг мог бы, как минимум, защитить его.
Доён пообещал себе, что защитит его.