Your story I've heard

В следующий раз вы встречаетесь стылой зимой 1866 года. Год как отзвенела Гражданская война, сломавшая множество судеб. На тебе все так же церковные одежды — и ты не знаешь, это намек или насмешка? Насмешка над верой — ведь христианство не предполагает бесконечного круга перерождений или же намек — что встречаетесь вы только тогда, когда на тебе сутана? Маленький городок на самом краю фронтира: времена беззакония, снятых скальпов, дилижансов и охотников за головами. Ты бесполезно пытаешься нести свет хоть какой-то надежды в этом краю суровых людей, изможденных тяжелой долей. Запад трясет «золотая лихорадка» — и ты не нужное напоминание о том что жадность — это грех. Но все равно, тебя зовут когда есть нужда проводить умирающего в последний путь. Или окрестить очередное мертвое дитя бордельной красавицы. — У тебя опять сбежала коза, не так ли? — беглянка жмется к чужой ноге. Тебе нет нужды поворачиваться, чтоб понять кто стоит за спиной. Этот вопрос — почти традиция. Почему-то всегда у тебя сбегает коза, а он ее находит и приводит обратно. — И ты ее опять привел, да? — каждый на своем месте. Грешник и святой. Святой грешник и грешный святой. Играть словами можно вечность. Но лучше не стоит. Эта эпоха подходит ему куда больше, чем все предыдущие. Он на своем месте — дерзкий и быстрый. Слава бежит впереди него — так всегда. Охотник за головами, приведший заблудшую козу. «Нет, — думаешь ты, — это точно насмешка». — Все еще англичанин? — Все еще с севера? Пепел. Соль. Солнце. Оружейная смазка. Кожа. Табак. Разговор длится всего ничего, а вы уже стоите рядом — почти нос к носу. — Как в этот раз назвали? — Итан. — Хорошее имя для правильного мальчика из Англии. — А ты?… — Джеймс Андерсен. Родители — эмигранты из Норвегии. Но родился здесь уже. Как козу назвал? Ты смеешься и опускаешь голову вниз. — Злопамятный. Разве это по христиански? У вашей истории всегда только один финал — кто-то умирает. И тебе всегда интересно, кто на этот раз будет первым? Впрочем, это все отходит на задний план. Коза мекает и жует твою сутану. Да и черт с ней, с этой адской тварью — когда тебя так знакомо целуют в лоб. «Из уважения к богу — только в лоб» — насмешливо поясняют тебе. Такие койки как у тебя называют: «девичьими», — они очень узкие, матрас совсем плохой, считай, что спишь практически на досках, но в кои-то веке, прости Господи, наплевать на это. Новая жизнь — новые шрамы. Некая интересная игра, прочитать пальцами, чтобы узнать что случилось. — Апачи? — Да. Артиллерия? — Задело осколками, но да, — колючие шерстяные одеяла раздражают. Зато можно снова согреть холодные стопы, под фырчащее: «Ледышка». Шериф смотрит с подозрением, но кажется ему хватает твоего: «Давно его знаю», — тебе нет нужды уточнять насколько давно. Потом все привыкают, что Джеймс Андерсен, всякий раз заезжая в ваш городок, чтобы сдать работу — останавливается в пасторском доме. «Грехи пытаюсь замолить. Но безуспешно...», — и глаза всегда такие кристально честные. А у тебя ощущение, что единственный кто хоть о чем-то молит — это ты. Но разве ж — против? Нет, но потому что ты помнишь все те времена, когда вы не встречались. Потому что или ты, или он — был уже мертв ко времени рождения другого. Ты привыкаешь: к табаку, к ругани, к запаху крови, к раскиданным патронам, — и к тому что козе всегда удается так легко сбежать из своего загона. — А может все-таки к черту бога? — горячее дыхание касается виска, а сильные пальцы чувствительно щиплют тебя за бок. — Хоть раз, м? Поехали. — Мы уже выяснили, что я не особенно люблю убивать, — ты даже толком повернуться не можешь, иначе полетишь на пол. — Да и стрелок из меня не важный. Фронтир — место беспощадное и жестокое. У охотников за головами достаточно врагов — не добьешь немного и тут же появляется мститель доморощенный. И ты это знаешь — правая рука плохо слушается, сказывается ранение полученное той зимой. Сколько времени есть? Год, два, три, четыре? С момента первой встречи прошло уже три года. — Но, — ты невольно ахаешь, когда тебя разворачивают и буквально усаживают на себя. Краска невольно расцветает на твоих щеках — такое больше подходит девице из борделя, чем тебе, — в следующий раз обещаю, что не буду связан с церковью. — Сбежишь? — садится рывком, насмешливо скалится. — Обязательно. — Оно и славно — долой привычное поведение, — «Ах, вот к чему», — улыбка все равно выходит у тебя чуть смущенной, но больше лукавой. — Как насчет исповеди, пастор, м? Четыре года. Фронтир — место беспощадное и жестокое. А у охотников за головами достаточно врагов. Умирать — всегда холодно. «Интересно, коза снова сбежит?» — это не твоя последняя мысль. Последней будет, что ты так ни разу и не сказал ему что ты его...