***
— Азирафаэль, тебе не стрёмно? — Что именно? — переминает он его руку в своей. Они лежат напротив друг друга, перекрестив крылья. — Ну, что... не знаю. Что я, например, в какой-то момент передумаю... насчёт нас. Или... исчезну? Типа раз — и всё, и меня нет. Без причины. Просто. Азирафаэль слегка хмурится, раздумывая над этим. — Чисто технически наша фундаментальная задача заключается абсолютно в другом. Так что, наверное, не стоит такого бояться, мы были созданы не совсем для этого изначально, это просто приятное дополнение. — Ты слишком сросся с мозгами, ангел, мне интересно, что думает твоя душа на самом деле. Или черт его знает, может ли она думать? Чувствует, наверное, да? Азирафаэль поджимает губы. — Не думаю, что ты исчезнешь просто в никуда. Ничего просто в никуда не исчезает. — Но ведь появляется, да? Мы ведь создаём что-то из ничего? — Если бы мы создавали что-то из ничего, тогда бы на это не был строгий учёт. Зачем тогда считать каждое моё чудо? Или проверять, кто и что создал с помощью твоих рук? Зачем вообще всё считать, если у этого нет конца? Сколько берёшь, столько и получаешь, наверное? — Но тогда чё ты так стремался, что я могу окончательно умереть от той же святой воды, если считаешь, что ничто окончательно не исчезает и не уничтожается? — Потому что я не проверял. И, соответственно, не могу быть уверен в своей теории до конца. — Тогда это теории из разряда "лучше буду думать, что однажды мы встретимся, чем приму эту суровую реальность", Бог беспощаден, ты в курсе? — В курсе, Кроули. И я не согласен, что беспощаден. Каждому Он даёт то, что по силам. И то, что даст ему рост. В начале может казаться, наверное, что тебя ненавидят, но нужно всегда смотреть шире и дальше. Бог видит шире всегда. И Он направляет. Ты до сих пор на Него зол, да? — Да нет, — пожимает плечами Кроули. — Ну, повздорили чутка, да, с кем не бывает, ну, стоял лишний с краю. Херня вопрос. Давно было. Я уже и не помню. Кроули помнил всё. — Врёшь ведь. Прямо мне в лицо, душа моя. — А куда мне ещё врать? В бок? Или в спину? Может, в окно? — он вздыхает. — Забей. Ты все равно не сможешь понять этого. Никогда. Ангел проводит рукой по чужим волосам, зарывается пальцами в жёстком и рыжем, правое крыло у Энтони чуть вздрагивает. — Может, однажды пойму. Жизнь длинная. В нашем случае вечная. Кто знает, может, и я однажды... — Нет, — жёстко осекает демон, его крылья аж поджимаются. — Азирафаэль. Нет. Даже не думай. Ты — никогда. И не надо даже думать в эту сторону. — Но ты не сможешь на это повлиять, если вдруг однажды... — Я спалю полмира, если потребуется, сожгу каждого, кто будет на тебя точить зуб. Да я даже добровольно прыгну в озеро со святой водой, если потребуется. Я сказал — нет. Оставайся ангелом — вечность. Будь осторожен, насколько можешь. Если надо, я могу тебя ради этого хоть сто лет не трогать. Хоть тысячу. Но я не позволю тебе пасть. Это не смешно ни разу. Даже не забавно. Никогда не говори об этом при мне вслух. И с другими не говори, чтобы в голову никому такая хуйня не пришла. Понял? Азирафаэль озадаченно приподнимает брови. На тему падения они шутили, и не раз. Порой обсуждали шёпотом. Но чтобы вот так вдруг демона ни с того ни с сего перемкнуло… — Кроули. Но ведь ты выдержал, ты думаешь, я не смогу? Энтони вздыхает и вжимается в него всем телом, обвивая ещё больше руками, ангел окутывает его своими белоснежными крыльями. — Ты выдержишь. А я смотреть на всё это — нет. Азирафаэль целует его в макушку. — Я не выдержу, если ты прыгнешь в озеро со святой водой, поэтому лучше найди другой способ отмолить меня, дорогой мой. — Я не могу всё просчитать — это бесит. Ко всему подготовиться, чтобы спать спокойно и не париться. — Ну, Кроули, Дьявол — он в мелочах. Поэтому успокойся, чем больше суетишься, тем больше напряжение, и на это напряжение вселенная всегда и откликается. Поэтому расслабься. Я и так суетливый — если будешь ещё и ты, то случится взрыв сверхновой. Я просто абсолютно в этом уверен. Энтони посмеивается. — Нет, взрыв сверхновой случится абсолютно по другой причине, просто потому что уже слишком поздно. Азирафаэль закапывается носом в чужих волосах, в чужом запахе. Пепла, цукатов, сигарет, корицы, их тысячи встреч, Рима, Италии, Франции, тысячи других стран и городов. Кроули, ему кажется, пахнет самим солнцем, пахнет Богом, хоть и не является Им, но все они — Его творения. Поэтому почему бы им вдвоём не пахнуть в конце концов Богом? — Я тоже не могу всё просчитать, поэтому я живу здесь и сейчас. Я наслаждаюсь тем, что имею. Потому что, если я постоянно буду думать о том, что будет завтра, я никогда не смогу прочувствовать то, как смачно ты лапаешь меня сейчас за задницу, я не запомню этого, я буду помнить, как думал о завтра, о дне через 1000 лет. О чисто гипотетическом расставании. Ангел задумчиво заводит пару прядей за демоническое ушко. — А я хочу через миллиард лет, даже если мы расстанемся, думать о том, как, Господи Боже мой, я смаковал твои пальцы на своей заднице. Как целовал тебя взасос. Я хочу помнить это. Плакать от счастья или горя. Но помнить всё до мельчайшей детали, а не как думал тогда, что однажды этот момент настанет. Понимаешь, Кроули? Я хочу смаковать каждый момент. Пока моя форма материальная. Брать по полной. Чтобы у меня никогда больше не было сожалений, что я где-то что-то не добрал, — он замирает, задумываясь. — Наверное, в этом и есть прелесть того, что имеет конец. Это учит ценить момент, в котором ты находишься. Страшно ли мне? Безусловно. Могу ли я что-то сделать с этим, чтобы предотвратить? Я не знаю. Тогда зачем фокусироваться на этом? Я могу сфокусироваться на тебе. Если бы завтра был конец света, и я бы ничего не смог сделать, я бы предпочёл провести ночь с тобой. И это будет намного ценнее. Даже если после выживу только я один. Я буду вспоминать и думать: Господи, как хорошо, что мы с тобой тогда хорошенько отделали друг друга, это лучшее, что я мог выбрать в тот самый момент. Азирафаэль посмеивается. — Знаешь, я бы хвастался этим до скончания веков, пока моя душа не превратится в пыль или что с ними бывает потом? Никто не знает, что. Но я бы уже ни о чем больше не сожалел. Я был бы реально счастлив. — Так... по-ангельски, — хмыкает демон, тоже зарываясь носом в чужом запахе, целуя в грудь. — Много видел ангелов, которые хвастаются самым горячим сексом во всём космосе со своим любимым демоном? — хмыкает ангел. Кроули лишь молча покачивает головой, а затем, собравшись с мыслями, выдаёт: — Спасибо. — Да не за что, вроде как. Демон снова молча качает головой, но больше уже притирается носом к его груди, крылья его расслабляются. — Спасибо, что ты есть. Такой, какой есть. Просто — спасибо. — И тебе спасибо. Кроули молчит. Мыслей в голове слишком много. — Знаешь. Я не собирался на самом деле. Он замолкает. — Что? — подхватывает разговор Азирафаэль. — Падать. Так... получилось. Видимо. Как и всё в моей жизни, начиная с Эдема. Видимо, я просто такой. Вот и всё. Куда не приду — везде скандал и эксцесс. Может, дело было изначально не в Дьяволе. Может, дело всегда попросту было во мне? — Мы не можем знать наверняка, Кроули. Никто не может знать. — Потому что это все... "непостижимо"? — передразнивает это слово Энтони и ухмыляется. — Потому что просто не знаем. Вот и всё, — улыбается ангел. — Но знаешь, зато ты просто замечательный демон. Самый-самый лучший. — Не то чтобы это меня как-то утешило, но спасибо, — вздыхает Кроули. — Благодаря тебе мы остановили Апокалипсис. Так ли плоха твоя эксцентричная и скандальная роль? — И тебе. Без тебя бы не получилось совсем никак. — Если бы ты меня не пихал и не подначивал, я бы... так и не решился. Знаешь. Мне кажется, всё это фикция, — выдаёт ему вдруг Азирафаэль. — Падшие, не падшие. Всё равно ведь ангелы... разве не так? Кроули хмурится на это очень и очень сильно. — Что ты имеешь в виду? — Ну, знаешь. Бог так проверяет. Кому-то он развязывает руки, но забирает за это что-то и говорит: теперь будет так. А дальше душа решает сама — какую роль ей играть. Вот и всё? Дуальности на самом деле нет. Её придумали и играют в неё. Как люди играют в политические войны, устраивают геноцид. И думают, что цвет кожи хоть что-то да значит, но смысл вообще не в этом. Первооснова-то у всех одинаковая. — Хочешь сказать, что?.. — аж сужаются его зрачки еще больше от удивления. — Что нет ангелов и демонов. Просто. Все решили сыграть свои роли именно так. Мы не исключение в этой истории, мы просто знаем чуть больше, вот и всё. — Пахнет гордыней, ангел, — хмыкает Кроули. — Но ведь Ад и Рай никто не отменял. — Никто, — не отрицает Азирафаэль. — Но тебе ли не знать, что нет плохих и хороших? А Небу и Преисподней никогда не было дела до рода человеческого? — Почему ты так легко об этом говоришь сейчас и вслух? — Ну... — тянет неловко Азирафаэль, меняя положение, чтобы перья так сильно не лезли ему в лицо. — Гавриил спит в моей лавке, а мы занимались любовью, и мои крылья всё ещё не самовоспламенились. Я ведь... не критикую. Обсуждаю чисто гипотетические идеи... которые могут быть правдой, а могут и не быть. Кроули ухмыляется, отлипая от ангельской груди и заглядывает ему в глаза. В них нет смущения или попытки спрятаться. Азирафаэль смотрит демону в глаза ровно. — Так и становятся падшими, Азирафаэль, — улыбается демон несколько растерянно. — Ты лучше поаккуратней с этим. Ладно я... но ты. Я же понимаю, почему ты всегда осторожничаешь и стремаешься — просто подстёбываю. Не выходи из этой роли, пожалуйста. Не играй с огнём. Прошу тебя. — Я не играю, — невозмутимо сообщает Азирафаэль. — И обсуждаю это не в качестве предложения или недовольства. Я доволен всем, что есть. Я уважаю и ценю. Я безусловно люблю тебя, людей, ангелов и демонов, Бога. И я задаю эти вопросы не им. Я просто обсуждаю что попало у себя дома в постели с любимым демоном. Дискутировать можно. Я же не забастовку устраиваю. Или ставлю под сомнение Божье слово. Кроули вздыхает. — Ты стал смелее, ангел. Я это ценю. Просто... будь осторожен. — А ты стал больше опасаться и бояться, — подхватывает Азирафаэль. — Нужно же как-то это всё дело уравновешивать, — решает не спорить демон. — Ты правда настолько сильно боишься меня потерять? Кроули молчит. — Ты ведь знаешь. — Я хочу это услышать. Энтони хмыкает. Вот же паршивец. — Не столько боюсь потерять, сколько... что тебе причинят боль. Я не люблю смотреть на чужую боль. Я никогда не любил смотреть на чужую боль. Особенно на боль тех, кто мне небезразличен. Особенно, когда кого-то из-за тебя отправляют в Ад. Спасибо, что ты хотя бы вечный, и я такое увижу хрен знает когда. — И многих ты отправлял туда? — Я старался это хоть как-то компенсировать, разрывал отношения раньше, чем... это зайдёт слишком далеко. У них оставалась ещё часть жизни, чтоб исправиться. Я всегда оставлял им выбор. Всегда, — строго отвечает ему Энтони. — Так сколько? — Трое, — вздыхает он в итоге. — И как? Ты их навещаешь хоть иногда? — Нет... но. Я смягчил их наказание. Настолько, насколько это вообще возможно. Насколько хватало моих полномочий, и насколько это все выглядело максимально непринуждённо. Очень тяжело шутить и предлагать тупые идеи, которые хотя бы не мучают до сумасшествия, когда тебе, блядь, самому до ужаса больно. — Энтони... — зовёт ангел и протягивает руку к его волосам, демон её тут же перехватывает. Демона охватывает слишком огромный ворох эмоций, который он даже не знает, как ему переварить. Как, блядь, такое вообще выразить. — Я проебался. Понимаешь? В первый раз ладно. Бог с ним, или Дьявол, я уже не уверен во всём этом мироустройстве. Второго я просил. Пару простых действий. Но, видимо, дело было даже не совсем во мне, я лишь... подковырнул, что и так торчало. Но третий. Он не заслуживал этого, Азирафаэль. Моя любовь — убивает. Она гнилой яд. Она как яблоко в этом чёртовом Эдемском саду. Иди бери — вкусное. А плата... плата — непосильная ноша. Плата — выживание, болезнь, смерть. Бесконечная тупая боль, — Энтони тяжело сглатывает. — Моя любовь гнилая, Азирафаэль. Я боюсь, что однажды она тебя убьёт. Что ты будешь из-за неё страдать. Вот чего я боюсь на самом деле. Потерять тебя не так страшно, право. Не так, как знать, что тебе придётся за это очень жестоко заплатить, а я ничего не смогу сделать. Ничего. Только смотреть. — Энтони. Но. Ты сам говорил. У них был выбор. Они могли не выбирать тебя. Если конечно ты специально их не соблазнял. Но сомневаюсь, что ты делал это с теми, кто тебе действительно нравился. Кого ты действительно любил. Потому что я знаю, как ты можешь любить, — смотрит в жёлтые немигающие, застывшие от боли глаза ангел. — Так, как любишь ты, наверное, не умеет любить ни одна живая душа. Не все ангелы так умеют, Энтони. Мне кажется, даже я так не умею любить, как умеешь любить ты. Это не гнилая любовь, нет. Она очень... стремительная, страстная, ранимая, бесконечно искренняя, честная, она... очень полная. Я не знаю, как тебе объяснить, но чувство, будто бы то, что я считал любовью раньше, значительно померкло, как только я почувствовал твою любовь. Она... даёт больше, чем Рай. Знаешь... это такая любовь, за которой ты готов пойти добровольно в Ад. Потому что она того стоит, как... последняя ночь с тобой перед Апокалипсисом. Твоя любовь бесценна. Поэтому... Энтони, я выбираю её. Поэтому я выбираю тебя, и мне не страшно, что меня ждёт дальше. Мне не страшно взять ответственность за свой выбор. — Но ты не знаешь, Азирафаэль... — шепчет Кроули, покачивая головой. — Ты ведь даже не знаешь, каково это... ты не знаешь... — Почему страдать должен только ты? — улыбается ему ангел осторожно. Из его глаз стекает пара капель, а крылья дрожат. — Энтони, почему ты всегда страдаешь больше всех, а? Я, может, тоже хочу. Разреши и мне пострадать, пожалуйста, — шепчет он. Кроули замирает. Горло ужасно сковывает. И, кажется, лёгкие кто-то зажал в тиски. Не вдохнуть — не выдохнуть. Но он все равно протягивает руку к своему ангелу. Всё равно смахивает с его лица слёзы. И не знает, что сказать. Что сказать, когда обнаруживаешь в себе настолько фундаментальную боль? Когда, казалось бы, не болит, а, оказывается, болит аж до самого, сука, основания. А, оказывается, ты просто один сплошной комок ходячей, никогда непроходящей и нескончаемой боли. Само имя твоего существования — Боль. И любое движение или действие, любой вдох и выдох — это тоже боль. Любое слово. Чувство. Даже твоя Любовь — это боль. Ты так любишь. Болью, через Боль, ради Боли и для неё. И живёшь ты только так. Через всхлип, в полсилы и как слепой, постоянно получая от Бога по лбу. Потому что отчего-то Бог находит потешным то, что конкретно тебе он решил не давать глаза. Кроули резко зажмуривается. Резко сжимает губы. — Я не... — он, по ощущению, задыхается, его крылья резко подтягиваются и прижимаются к телу. — Я не...не...не знаю. П...п...почему...в...в...в...всегда... Не получается, блядь, это всё выговорить. — Так, — договаривает он. И всю грудь у него по ощущению жжёт. Или горло — он не понимает, Энтони сжимается и всхлипывает, прикрывая лицо руками. Он сейчас не контролирует. Ни свои действия. Ни дыхание. Ни руки. Ни ноги. Ни свои блядские слёзы, которые уже никак не остановить. Он не контролирует ничего. И от этого чувства и ощущения хочется просто сдохнуть. От этой бесконечной обнажённой уязвимости и слабости. От своего внутреннего стыда. От желания избавиться уже от человеческого тела, которое словно бы специально усиливает его мысли и чувства. Хотя Кроули прекрасно знает, что даже если он вернётся в Ад — даже там его найдёт эта тупая, бесконечная, словно бездна, и непомерная, как ангельская гордыня — Боль. Даже там она будет терзать его, пока он не откажется чувствовать совсем или не сиганёт уже в это проклятое озеро со святой водой. ДЬЯВОЛ! КАК ЖЕ ОН СЕЙЧАС ИСКРЕННЕ НЕНАВИДИТ СЕБЯ ВСЕГО. ДО САМОГО ОСНОВАНИЯ. А Азирафаэль молча наблюдает, как демон корчится, как его скручивает от собственных эмоций и, вздохнув, притягивает Кроули к себе, заводя свои крылья вновь на чужие, поджатые, и беспорядочно переплетается белыми перьями с черными. — А знаешь, как мне больно смотреть, как мучаешься ты? Ты хоть представляешь, как мне на самом деле больно? — шепчет ему ангел, вновь закапываясь пальцами в его волосах. — И ведь я тоже могу только смотреть в большинстве случаев, Энтони. Азирафаэль смаргивает ещё пару слёз, пока Кроули трясёт в его объятиях, пока он пытается успокоиться, но у демона это не получается. Впервые, наверное, за всю его жизнь не получается. И так было только однажды. Давным-давно. Когда тот, кого он полюбил первым в своей маленькой на тот момент жизни — от него отрёкся. От его любви отрёкся. Для Него было важнее не это. А то, что Энтони оступился. Поэтому было настолько горько. Поэтому страшно, что вся его любовь — это чёртов Яд. Любовь, которая не достойна даже самого Бога. Если Бог, конечно, не чёртов БДСМщик. Энтони хмыкает. Как же он, блядь, на самом деле ненавидит сейчас Бога. И себя тоже ненавидит. И Азирафаэля, наверное, тоже. Потому что он, в отличие от Кроули — всего достоин. И как бы Энтони ни старался, но, видимо, эта блядская зависть его не оставит в этой жизни уже никогда. Он шмыгает носом и просто пытается не завыть. И бесит его на самом деле даже не всё это. А то, что ему сука, какого-то хера, ДО СИХ ПОР — не плевать. — Блядь, ну почему меня до сих пор всё это ебёт, почему!? Почему, АЗИРАФАЭЛЬ!? Ангел молчит. Он вслушивается в надрывный голос демона и гладит руками вдоль спины, щупая местами крылья. Проходится по плечам. Он не знает, почему Кроули это всё ебёт. Не знает. Не имеет ни малейшего представления. Он тоже не понимает Бога. Он никогда его не понимал. Просто старался не думать об этом. Поэтому легко отдал меч. Поэтому легко пошёл с демоном на соглашение. Поэтому легко согласился помешать Апокалипсису. Поэтому до последнего гнул свою линию. Даже когда делал вид, что не при делах. Поэтому легко в какой-то момент стал без боязни нарушать правила. Поэтому согласился бы все равно провести с ним ночь в доме, даже если бы они тогда так и не придумали, как им вдвоём вывернуться от собственного начальства. — Извини, что я не могу тебя исцелить полностью, — как-то криво произносит ангел. Демон молчит, изредка шмыгая носом. — Я никогда... — тихо произносит он: голос его не слушается, — и не... не просил тебя об этом, ангел. Азирафаэль покачивает головой. — Но ты ведь прекрасно знаешь, — ухмыляется он. — Как мне больно, если я... этого не могу. Энтони чуть поджимает губы, морщится. — Знаю. Прости. — Ничего, — шепчет ангел. Он тоже переводит дыхание. Тоже шмыгает носом и меняет положение рук. Левая — на плечи, правая — на голову демона. — Я просто тебе завидовал всегда, вот и всё, — выдаёт ему в итоге Энтони. — Из-за того, что я ангел? — Нет. Из-за того, что Он любит тебя. Азирафаэль закусывает губу. — Но, Энтони. Ты ведь знаешь. Он любит нас обоих. — Тебя явно больше, — хмыкает демон. — Забей. — Мне кажется. Тебя. Кроули. Тебя он любит намного больше. — Очень смешно, Азирафаэль, и так весь вечер так шутим, что аж сука до слёз. — Нет, я... — открывает он рот, по щекам снова скатывается пара капель. — Я правда так думаю. Потому что... я точно знаю, что... Он верил в тебя больше всех, что... Всё это, как бы... не сломает тебя, и ты... ты будешь самым великим из всех. Даже меня ты смог переубедить. Куда бы ты не приходил, действительно начинались изменения, но... разве плохо то, что случилось благодаря тебе? Всё человечество тому доказательство. Разве нет? Он верил в тебя больше всех. Просто... Он не из тех, кто говорит прямо, поэтому... приходится делать выбор. Энтони... — Азирафаэль переходит на очень тихий шёпот у самого его уха, — ангелы действительно недалёкие, ты... даже не представляешь, насколько ты совершенный. Тебе не нужно Его Прощение. Само твоё существование уже доказательство Его Любви к тебе. Разве ты до сих пор этого не понял? Глаза Энтони округляются в лёгком шоке. Он вроде бы уловил мысль, но... она слишком простая. Слишком условная для него. Слишком очевидная. — Звучит как бред, — сопротивляется в итоге демон. — Он тебя Любит, Энтони. — Нет. Это не так. — Любит. До самого основания. Он любит тебя, Энтони, — шепчет ангел ему на ушко. — Я даже немного завидую, насколько сильно любит. — У Бога нет этой блядской меры, как у людей, Азирафаэль! Мериться таким, это!.. Это как мериться блядской гордыней между ангелами и демонами, чем они постоянно и занимаются, хотя по сути все равны друг перед другом! — Тогда почему ты завидуешь мне, если знаешь, что Бог любит одинаково! — Потому что знать и верить — разные, сука, вещи! Я, блядь, чё-то не очень-то заметил, когда мои крылья палили, Его любовь. Было адски неприятно, вообще-то. Было пиздец как больно! Да мне до сих пор, сука, обидно! Каждый раз какого-то хуя, блядь, понимаешь? А всё потому, что можно было уже нормально высказаться, а не играть в эти непонятки до бесконечности! — Энтони вздыхает. — Я когда-нибудь отпущу эту хуйню. Однажды. Смогу. Выдохну. Хуй забью. С благодарностью. Может, даже помолюсь. Не сдохну, в конце концов, от такого. А пока... пока до сих пор злюсь. Просто злюсь. Но уже намного меньше, чем раньше. Мне уже легче. Уже процентов на тридцать я верю в твои слова, но больше, Азирафаэль — не проси. Больше я не могу в себя вместить. Меня просто, сука, разорвёт. Меня уже разрывает. — Я вижу, — вздыхает ангел. — Но ты уже молодец, я тобой очень горжусь. — Давай без этого, — отмахивается Энтони. — И так хуета какая-то. — Не х...—- Азирафаэль сжимает зубы. Такое он пока не может выговорить за демоном, как бы ни старался. Язык просто не поворачивается. — Не это слово, — цокает он, — просто ты. Ты такой. И я тебя такого люблю. Всего люблю, Кроули. И... не потому что я ангел, а... потому что я люблю тебя. Знаешь. Другие, оказывается, не так уж и любят и принимают демонов среди наших. Ангел посмеивается. — Так что спихивать мою любовь и принятие на ангельскую суть не то чтобы верно на самом деле. — Я знаю, — вздыхает Энтони. — Я просто ненавижу быть настолько уязвимым. Даже перед самим собой. Ненавижу. Понимаешь? — Это красиво, когда ты такой. Эта твоя часть очень красивая, Кроули. До безумия. И я рад, что она только моя и ничья больше. Энтони хмыкает. — Чёртов ты, ангел, собственник. — Ага, только небесный или божественный, подбирай слова покрасивее, мой дорогой. Энтони смеётся. — Ну. Я же демон, — он хихикает в шею ангела. — Хоть, блядь, где-то, пусть хоть на словах. Азирафаэль ухмыляется. — Ты и на делах — вполне себе демон. Лично Гавриила ты споил просто мастерски. Поистине дьявольский поступок. — Ах, спасибо! Мне очень приятно, можете оставить отзыв у меня на страничке. — Интересно, что будет с Небом и Преисподней, когда они наконец-то перейдут на нормальные технологии? — Не знаю, будут палить двадцать четыре на семь, как мы жамкаемся в каком-нибудь толчке или целуемся в парке. Мне хватает тупых сообщений от начальства через мой магнитофон. Сериал блядь даже по-нормальному сука не посмотреть. Я уже жалею, что вообще однажды заикнулся об упрощении связи. Они как не думали головой, так и продолжают это делать. Вот пойдём мы с тобой в кино лапать друг друга, и на самом интересном месте, я уверен, вылезет какой-нибудь демон с поручением. — Но тебя сейчас намного меньше дёргают, душа моя. Всё-таки у тебя, можно сказать, отпуск. — Просто боятся лишний раз слово сказать. Но ничего. Страх лечится временем. Они ещё успеют меня заебать. — Как ты? Кроули возвращается обратно к ангельскому лицу, утирая с него пару капель. — А ты? — Я первый спросил, — улыбается ему мягко Азирафаэль. — Ну. В озеро больше прыгать не хочется. — Какое озеро? — хмурится чуть ангел. — Со святой водой, — хмыкает демон. — А ты прямо-таки собирался? — Ну разве что метафорически. Херово было. Понимаешь? Ты ведь если взялся — доебёшься до самой сути. А у меня не то чтобы была возможность хоть кому-либо выговориться за всё это блядко-божественное время моего существования. — Ты рад этой возможности или?.. — Блядь, ангел, ну. Ты ведь знаешь, что да. Был бы не рад, даже рот не открыл. Ты ведь знаешь меня лучше всех. Мне даже кажется — лучше меня самого. — Ты слишком хорошего обо мне мнения, Энтони, — хмыкает Азирафаэль. — Твоя душа для меня — те ещё потёмки. Иначе бы на вопрос: "Знаешь, ты мне, наверное, нравишься?" Ты бы спокойно ответил: "Ты мне тоже, наверное, нравишься, ангел". Но... случилось, что случилось. Нет, Энтони, я знаю о тебе только то, что ты мне показываешь. Иногда без слов, но... Всё же не больше, чем понимаешь сам. — Иногда ты указываешь на вещи, которые я не понимаю и не вижу в себе. — Видишь и понимаешь. Просто не можешь принять. Всё, что я делаю для этого — подбираю другие слова. Но я не говорю для тебя чего-то нового, Энтони. Демон закусывает губу. — Тебя я по-нормальному узнал совсем недавно, так что тут я выёбываться не буду. Хотя я был уверен, что знаю о тебе всё. Был уверен просто, блядь, как в том, что я демон, а небо голубое. — Я так же считал, — посмеивается Азирафаэль. — До первого нашего с тобой серьёзного разговора. — Ты оказался ещё пизже, чем я о тебе думал. Прям охуеть насколько. Просто в геометрической прогрессии. Причём с каждый разом как будто бы всё больше и больше. Азирафаэль закатывает глаза на очередной мат демона, он уже на автомате выдаёт что-то вроде: "помилуй Господи", хотя, честно, уже просто хотел бы сказать "И ты тоже, честно говоря, заебись, мне охуеть как нравится это!" — Взаимно, мой дорогой, — в итоге выдаёт Азирафаэль, тщательно перед этим подумав. Демон пялится в мокрые серо-голубые глаза. — Может, потрахаемся? — предлагает Кроули. Азирафаэль недовольно на это хмурится. Энтони хмыкает. — Извините. Ангел Божий, Азирафаэль, примите ли вы моё предложение раствориться в объятиях божественной страсти и заняться со мной любовью? — Переигрываешь, — покачивает головой ангел и посмеивается. — Тебе лишь бы прикопаться! — облизывает губы демон. — А кто сверху-то? — Я, может, тебя просто за член потрогать хочу. — А я быть в тебе, — без лишней скромности сообщает ангел. — Ах, чёртов соблазнитель. — Божественный. Хоть раз, блядь, Кроули, скажи божественный! — в сердцах произносит Азирафаэль. Демон улыбается во все тридцать два. — Самый божественный из всех! СВЕТЛЕЙШИЙ! — То-то же. И не беси меня. Слово скажешь лишнее сейчас, я тебя убью. Понял? Энтони явно сдерживает очень сложное выражение лица и просто пытается не заржать. — Я тебя точно испортил, солнце, — придвигается демон к нему и целует очень нежно в губы. Мягко и аккуратно. — И ты меня, кажется, тоже, — шепчет он прежде, чем Азирафаэль отвечает ему спокойно и легко. И так естественно, будто бы целоваться они научились намного раньше, чем дышать или разговаривать. Кроули очень медленно, но постепенно дорастает до мысли, что если его Никогда Не Простят, то что ему мешает самого себя простить за все грехи и проступки? Что ему мешает простить хотя бы себя? И уже, чёрт возьми, успокоиться. Раз и навсегда. Отпустить и никогда больше не вспоминать. Поставить точку. Припоминать по праздникам и особым событиям, но уже без претензий, уже ровно, потому что важно было не чужое отношение к нему, а его собственное. Ангелу лично ничего не мешает любить Кроули, даже такого. Несовершенного, взбалмошного, с вечным шилом в жопе, острым на словцо. С чёрными, как копоть и смог, крыльями. С жёсткими рыжими, подпаленными когда-то волосами. С этими жёлтыми глазами с узкими зрачками и клеймом в виде змеи у его правого уха. Не мешает ничего, кроме самого Кроули. И, наверное, поэтому он снова и снова возвращается к мысли о том, чтобы уже наконец-то себя простить. И когда-нибудь он сможет это сделать окончательно. А пока так. Тоже процентов на тридцать. Но уже гораздо, гораздо от этих тридцати процентов на душе легче. На душе правильнее от них. Кроули выдыхает в губы с блаженством и игриво оттягивает нижнюю губу Азирафаэля. Тот еле заметно улыбается, кусает в ответ очень мягко, а в какой-то момент отрывается от Энтони всего на секунду, чтобы обратить своё внимание на маленькую татуировку змейки. Её ангел вылизывает всегда с особым пристрастием, словно у неё был другой, особенный вкус, в отличие от прочих частей тела демона. Поэтому Азирафаэль её заговорщески целует и шепчет рядом с ухом слова о божественной любви. Демон чуть морщится и хихикает. Ещё семьдесят процентов, и его загрузка параметров будет завершена. Его сердце и душа уже наконец-то успокоятся. А пока... пока и так хорошо. Не всё и сразу. А медленно и смакуя. Ценя каждое мгновение, даже если пока его жизнь такая. Пока он может только Так. Но это не мешает ему быть всё равно счастливым. Не мешает оступаться и снова вставать. Наверное. Если что-то уже не исправимо — значит, ему изначально предначертано таким быть и это самое лучшее, что могло с ним случиться. А всё, что можно исправить, всегда в наших руках. Бог всегда оставляет лазейку. Это то, чему научился демон за долгие шесть тысячилетий среди человечества. Что-то просто дар, а не ошибка. Вот и всё. В этом ведь и заключается прелесть жизни. Верно? А ангел думает, что ещё многое в его жизни осталось невысказанным. Не прочувствованным и не сделанным. Ещё много чего можно раскопать и исцелить, и не только в его обожаемом всеми фибрами души Кроули, ещё и в нём самом. Поэтому в глубине души он тоже оценивает раскопки себя самого процентов на тридцать. Впереди ещё вечность, чтоб отыскать и понять ещё семьдесят. А пока... Он самый счастливый ангел на планете Земля. И, возможно, даже во всем этом бездонном космосе. И это, прости Господи, больше не обсуждается. Это его новая данность. Их данность. Вселенная, где они наконец-то уже оба счастливы. Однако всегда можно ещё лучше. И это заставляет их души расти. Каждое мгновенье в этой бездонной вечности. А вы? Счастливы, друзья мои?*** Конец ***