Миша мог бы, лежа в постели, бухать до чертиков. Чтобы не думать, не гадать, не представлять, что могло бы быть, если бы не был когда-то так труслив и слеп. Именно это он и собирался делать, но оказалось, что бухать, когда Андрюха в доме, абсолютно невозможно. Андро, так его раз эдак, начинает бухать за компанию, транжиря ценный продукт, после чего ему в голову приходят «гениальные» идеи.
— Давай переоденемся в полицейских и придем всех арестовывать?
Или:
— Костюмы мушкетеров тоже подойдут. Давай сошьем?
Или:
— А может, напялим страшные маски и под покровом темноты похитим Яшу и начнем его пытать?
Или:
— Как думаешь, в доме осталось еще что-нибудь интересное? Надо залезть, пока совсем не обвалился.
На все это ужасно хотелось ответить «нет», но на опыте общения с Махой Миша знал, что простое «нет» не сработает. Сразу вспомнилось, как в детстве после четкого «нет» ловил сестру у самого обрыва, выдирал из озера и бежал за ее велосипедом, на котором она, едва научившись кататься, решила уехать неведомо куда. За детьми уследить практически невозможно, а уж когда ты сам ребенок, так особенно. За Андрюхой тоже уследить было сложно, но Миша придумал, как его отвлечь. Машке он обычно давал тряпичных кукол или деревянные игрушки, поручал очень важные секретные задания или, чего уж греха таить, банально скидывал ее на Лешку. Андрюху скидывать не на кого — взялся за гуж, так не говори, что не дюж, — так что Миша начал накидывать ему обязанностей, какие только приходили в голову.
Говорил ему, мол, кровью наволочку мне испачкал, пыль на кровать набросал — перестилай постельное белье и стирай. Приведи, наконец, всю одежду в порядок. Погуляй с ослом вокруг дома — три раза. Дождь посбивал с ветвей много фруктов — сходи собери и разложи по ведрам. В парники тоже загляни, вдруг помидоры попадали? Огурцы подрежь и тоже собери. Кабачки не трогай, пусть лежат. Тыквы тоже.
Наполненных доверху ведер в итоге становится так много, что Андрюха об них спотыкался, но эт не страшно. Главное же, что малец при деле и не задает дурацких вопросов. Миша сам не знал, что ему отвечать. Не хотел даже думать.
Андрюха оказывается парнем неаккуратным и нехозяйственным. К большому Мишиному сожалению, хотя он и так это знал, просто и сам все это дело не любил и надеялся, что на кого-то перекинуть можно. С Лешкой и Машкой вот как было: батя, к примеру, говорил им в доме убраться, а сам уходил. Миша сразу веник на Лешку бросал и давил на него — ты младший, ты и убирайся. Тут возникала малявка, которой Лешку становилось жалко, она сразу тянула веник на себя. А Лешке уже малявку было жалко. Так Лешка убирался, а Миша с Машкой на него смотрели, один — со взглядом большого начальника, контролирующего работу, другая — сочувственно. Эта схема работала почти всегда. Чем старше Маша становилась, тем больше батя, конечно, и на нее давил, мол, ты же девочка, должна больше помогать матери, ты за братьями-то не прячься. Но Лешке к тому моменту уже нравилось все самому делать — и убираться, и готовить. Миша все делал плохо, Маха — долго, Лешке проще было самому, чтобы нагоняй за всех не получать. Миша когда в город его отправлял, знал — не пропадет. Уж пожрать себе что-нибудь точно сварганит, у него очень вкусно выходило. А Андрюху если одного оставить, так он же сдохнет от голода, похороненный под кучей мусора.
Этот неумеха провалился во всем. На застеленной им кровати много бугров, а простынь очень быстро сбилась, некрасиво свисая с краю. Кровь на наволочке после его стирки в холодной воде расплылась бледно-розовыми пятнами, которые не сводились ничем, как Андрюха ни старался. Грязное постельное белье коллективным решением было принято закинуть в корзину и забыть там до лучших времен. Туда же полетела вся грязная одежда. Та, что висела на бельевой веревке и пропахла дымом, была отмечена как относительно чистая. В повторной стирке ей было отказано. Пол в комнате был ужасно липкий — в пиве, грязи и еще каком-то говне. Андрюха, не мудрствуя лукаво, вылил на него ведро воды, от чего грязь равномерно размазалась по всей площади. Миша этот момент пропустил, ушел в себя, и потом только смотрел молча, как Андрюха гоняет шваброй комки грязи из одной стороны в другую. Говнобол на траве, то есть, на полу, блин. Пришлось объяснять, как правильно. Миша даже чуть не встал, чтобы показать на своем примере, но Андрюха повалил его обратно и справился сам.
Рука под бинтом болела не сильно, поэтому Миша, слегка морщась, продолжал работать над фигуркой, пока Андрюха мучился с полами. Потом к ним неожиданно заглянул лесник, которого в деревне все звали просто — Андреич. Мужик на вид недружелюбный и нелюдимый, молча закинул уже попиленное на большие части дерево прямо через забор, едва не попав в кабачки, и пошел себе дальше. Миша ему всегда немного завидовал. Дед дедом — а такая силища! Нет, Миша тоже может, конечно, покрасоваться и через забор че-нить тяжелое перекинуть… Просто потом его так согнет, что неделю еще поясница болеть будет. А оно ему надо? Правильно, не надо. Обязанность колоть дрова, конечно же, перекочевала на Андрюху. Тот не выглядел особо радостным по этому поводу.
— Мих, передохнуть хоть дай, — жалобно попросил парень, вытирая пот со лба.
«Если я тебе дам отдохнуть, ты начнешь думать. А думать тебе сейчас противопоказано».
Реально упахался или прикидывался, чтобы отлынивать, было непонятно, но пару раз Миша замечал, что Андрюха, как только Миша переставал на него смотреть, сразу приостанавливал общественно полезную деятельность и доставал блокнот. Стихи, рисунки и планы мести всей деревне он делал только так. А вот остальное — хрен заставишь.
— На том свете передохнешь, давай, давай, а то печку топить нечем.
Как городской рубил дрова — это отдельная тема, прям оживший дедовский анекдот. Миша в этот момент сидел у окна, сплевывал шелуху от семечек на землю и все видел. Вот Андрюха широко замахнулся, вот железка упала в траву, а вот пустое топорище встретилось с деревом. У Миши от такой картины глаза на лоб полезли, потому что, ну, КАК? КАК АНДРЮХА УМУДРИЛСЯ?
С виноватым видом Андрюха принес топор на починку. Миша вздохнул… и ругать его не стал. Зато потом матерился сквозь зубы, кое-как скрепляя инструмент, пока парень таскал куски разрубленного дерева от забора к сараю. И, естественно, пару раз навернулся, отдавив деревом себе ногу. Андрюха и сам понимал, что доверять ему после такого ничего острее вилки нельзя, но он не унывал. Подлез как-то Мише под руку, заулыбался и как начал канючить:
— Научи фигурки из дерева делать!
Ну, ничего себе просьба. Уже лучше, чем набег с деревянным мечом на дом Якова, вроде и отказывать причин нет. Только вот Андрюхе было не настолько нечем заняться, чтобы о таком просить. На подарки такое ремесло применить было можно, раздаривая взрослым разделочные доски с пепельницами, а детишкам — фигурки для игры, но в остальном оно было абсолютно бесполезно. Подмазаться пытается, что ли? Миша и не заметил, как спросил это вслух.
— Ну ладно, — ни сколько не обиделся Андрюха, — не хочешь фигуркам учить, научи играть на гитаре!
Ага, значит, это был обманный маневр.
— Тебе это зачем?
Андрюха смотрел на него честными-пречестными глазами и загадочно улыбался. Миша-то чего, он и не прочь показать городскому пару аккордов, да, что там говорить, записали же они вместе песню. Но дальше-то и себя, и его зачем мучить? Учитель из Миши был так себе. На Лешку вот получалось только орать, а тот зажимался, лажал и говорил, что старший брат со своими идеями у него уже в печенках сидит. Но музыка для Лешки — это вся жизнь всегда была, не зря же он, когда совсем маленький был и к маме на работу просился, первым делом граммофон включал. Андрюха же… как рисовальщик, может, и выглядел, но как музыкант — ни разу.
— Ты же сказки собираешь, нет разве? Да и красильщиком подрабатываешь, вон, так себя показал, что аж к церкви подпустили. Гитара-то тебе зачем, Андро? Побаловаться просто?
Мише откровенно не хотелось тратить на это время. Из брата мог выйти толк, поэтому он за него и взялся. Он даже Машке с нотами помогал, когда она еще скрипкой занималась. Но у Андрюхи уже была в руках профессия, мешать хрен с хлебом было ни к чему. Какой у него шанс в люди выбиться, прославиться? Да никакой. А для себя тренькать он и сам научиться может, если очень постарается.
— Мих, слушай… — заволновался Андрюха, глаза стал отводить. Миша сразу насторожился. Что опять? — Я тебе давно сказать хотел… — Миша, который до этого момента с фигуркой работал, решил отставить ее в сторонку, а то вдруг новость будет настолько шокирующая, что он себе опять ножом по руке пройдется. — Я вообще сказки не собираю, на самом деле. Даже для себя. Я обычный маляр без разряда, студент… Мне на практике круче филармонии ничего красить не давали. Так что церкви никакой не было, это я придумал.
В очередной раз спрашивать «зачем?» Миша не стал. В голове сами стали складываться несостыковки. Вроде пацан совсем мелкий еще, и правда, как его к реставрации церкви могли подпустить? Да и для этого не просто уметь красить надо, но и иконописью владеть, знаниями о реставрации. Мишка об этом не подумал, потому что ему было все равно. Ну, прибился к нему пацан и прибился. Пусть назовется хоть президентом, если ему так хочется, лишь бы от работы не отлынивал. Взгляд Миша свой не контролирует, он просто останавливается на Андрюхе, а тот нервничать начинает. Выкладывает дальше, как будто на допросе.
— Ты не подумай, это я так, чтобы интереснее было. Как вашим еще объяснить, почему я по деревням шатаюсь? Еще примут за диверсанта и прибьют. Случаи были…
— И чем закончилось? — проявил Миша вялый интерес.
— А то ты не знаешь, — буркнул Андрюха. — Колодцем! — а вот эта тема опасная. Надо от нее увести. — Ко мне с самого начала присматривались, и сказочки мои не помогли… А я ведь не со зла, Мих! Я просто придумывать всякое люблю. У меня ведь раньше не было никаких интересных историй кроме тех, что я сочинял сам. А хотелось ведь, чтобы не пришлось ничего выдумывать! Раз — и в приключение настоящее влип, о котором потом рассказать можно, в стихах или так… Ты же не думаешь, что я обманщик?
И снова эти честные-пречестные глаза. Которые вообще не сочетались с побитым видом и грязным бинтом на ноге, который уже слезал кусками. Страшно подумать, что Андро после отпуска в Мишиной деревне придет рассказывать своим друзьям. Его фантазии можно только позавидовать.
— Сказочник, — Миша пожал плечами, — сказочник и есть! Не парься, Андро, я не в обиде. Только больше не придумывай ниче, меня развлекать не надо.
— И впечатлять, — припомнил Андрюха.
— Ага, и это тоже. Все, не отвлекайся, а то дырки в носках еще больше станут.
Андрюха, который в этот момент держал в одной руке иглу, а в другой — носок, печально вздохнул. Но от идеи впечатлить Мишу (или окончательно его достать) отказываться не стал и на следующий день заявил, мол, все сделает, чтобы Миха поскорее поправился — тогда можно будет и на Яшку поход устроить.
— Если дела по дому все сделаем — тогда и поговорим, — буркает Миша.
— Пфф, какие тут еще дела остались?
Смутьян показывает на относительно чистый пол, относительно свежий бельевой комплект на кровати, ведра собранных овощей и фруктов и лукошко ягод. Осел был добросовестно выгулян, огород — полит, в общем, эксплуатировал Миша Андрюху и в хвост, и в гриву, а тот и не сопротивлялся. К третьему дню Мишкиного лежания он успел домучить даже дрова, и потому маялся теперь бездельем, щипая пальцами многострадальные струны. В общем, сам напросился.
Гитаре Миша всерьез учить пока не стал — не то было настроение. Да и к Андрюхе приглядывался, а то вдруг ошибся в нем. Пока что звуки у парня получались отвратительные, хотя иногда (очень редко), попадали в цель. Из этого невнятного ужаса даже что-то получаться начало. У Миши в голове. У него в юные годы новые мелодии рождались каждый день, но как «Контора» распалась, а Шура уехал, их становилось все меньше. Сейчас он вообще о другом думает (и другу советует).
— Что ж, Андрюх, настала пора обучить тебя кое-чему важному… — тянет он таинственным голосом. Андрюха весь подбирается, с надеждой прижимая к себе гитару. Раскрытая тетрадь с новыми стихами, к которым он наверняка и придумывал свою мелодию, лежит у него на одном колене и так и манит в нее заглянуть. Но Миша, прекрасно зная об Андрюхиных творческих порывах, остается к нему беспощаден: — Будем закатывать банки!
— Ну не-е-ет, — Андрюха разочарованно роняет голову на корпус гитары и громко стукается об него подбородком. — Ты издеваешься?
Миша прекрасно понимает его боль. Больше всех закатывать банки любил дед и терроризировал этим всю семью. Сахар был дорогой, продавалось его мало, но дед денег не жалел, тащил мешками с самого города и никого к этим мешкам не подпускал. Сахар — он только на маринад и на варенье! Но мелкий Мишка, конечно, все равно в мешке дырочки маленькие проделывал и рот подставлял… дед за этим ловил и ворчал, а бабка за это била Мишу по лбу большой ложкой, которой это самое варенье и размешивала. Лешка потом тоже повадился сахар тянуть, но ненадолго — отец достроил отдельный дом, и они все вместе переехали туда. Неудивительно, дед же пил и буянил так много, что никому покоя не давал.
— Мих, — продолжает Андрюха давить на жалость, — я ведь рыцарь сказочной страны! Я умру без приключений, а ты мне какую-то фигню предлагаешь…
— Во-первых, — в голосе прибавляется строгости, — не забывай, что ты наказан. А во-вторых, закатывание банок, поверь мне, то еще приключение!!!
Миша подозревает, что дед так настаивал на этом мероприятии, потому что постоянно нуждался в хорошем рассоле. Сам Миша от него уже не отстает, поэтому понимает его, как никто. И все равно чувствует себя садистом и тираном, когда заставляет Андрюху лезть в погреб, чтобы достать оттуда пустые банки. Лестница очень шаткая, прыгать по ней нельзя, и Андрюхе приходится отдать всю силу в руки. А руки у него покоцанные — смотреть страшно. Опасный спуск заканчивается глухим стуком.
— Эй, ты там как? — беспокоится Миша и в который раз порывается встать, но Андрюха успокаивающе кричит снизу:
— Все нормально, ничего не разбил! Почти… У тебя тазик какой-то, я в него упал.
Миша ударяет себя рукой по лбу, да на лбу ее и оставляет. Грибы! Они там в тазике мариновались, ему их в банку переливать было лень. Вот, доленился. Пропали его грибочки!
— Жопой, небось, своей все мне там побил! — восклицает Миша самым несчастным голосом.
— Неправда, это погреб твой мне побил жопу! — отвечает Андрюха обиженно.
Судя по возне, он пытается встать, хватаясь за все, что подвернется под руку. Банки все-таки трагично разбиваются, и Миша нервно закусывает губу. Новые-то трудно будет достать, сейчас же все закатывают, у дяди Паши не выпросишь нихрена.
— Не переводи продукт!
— Да иди ты, Мих!
Андрюха с несчастным кряхтением на вытянутых руках поднимает тазик, как нечто очень драгоценное его сердцу, и ставит на пол, чтобы Миша смог оценить повреждения. С Мишиного обзорного пункта, конечно, мало что видно, но вроде грибов меньше не стало, они просто… немного сплюснулись. Ничего такого.
— Ладно, не страшно, — размышляет Миша вслух. — Добавим к огурцам с помидорами — ассорти будет.
Вскоре на полу возле прохода вниз начинает появляться все больше банок, а потом и появляется пыльная Андрюхина голова.
— Еще надо?
— Конечно, надо, тут всего на пару килограммов, а у нас вон ведер сколько! И ты, эт, мешок там посмотри. Я сахар в погреб сам от себя прятал…
— Да Миха, блин! Он же тяжелый! — возмущается Андрюха, который явно уже тысячу раз пожалел, что остался с Мишей жить. Ничего больше он на своем горбу поднимать не хочет, но, конечно же, поднимает. Куда он денется.
С погреба он выползает с трудом, ложится спиной на пол, отдышаться пытается. Миша его не торопит — он в это время огурцы с помидорами промывает и замачивает. Отвлекается только, когда Андрюха начинает трагически стонать.
— Что такое? — снова волнуется Миша.
Вдруг товарищ его болезный опять что-нибудь себе прищемил, поцарапал или отбил? Не объяснишь же его предкам потом, что он такой психованный уродился, сам куда не попадя спотыкается и лезет. В том, что перед Андрюхиными родителями рано или поздно придется оправдываться, Миша уже не сомневался. Главное, чтобы они сюда не приехали.
— Ты муху убил! — драматизирует Андрюха, указывая на тазик. Миха щурится — что-то там на поверхности действительно плавает.
— Ну, выкинь ее, — пожимает он плечами.
— Ты не понимаешь! Муха — это маленькая птичка!
— Так и напиши на ее могильном камне.
Андрюха обиженно насупливается, и, пока он не начал протестовать и вредничать, Миша нагружает его новым заданием:
— Сахар тащи сюда, ведра с яблоками и водой, тазы. Крышки в кастрюлю с водой кинь и прокипяти. Банки промой с содой, стерилизовать будем.
Миша искренне считал, что дал Андрюхе плевое дело. Это он, подготовив все для маринада, начал мучиться с вареньем. Яблоки с грушами от кожурки почистить, из сливы косточки вытащить, мелко нарезать, лишнее выкинуть, кипяточком залить и сахаром с солью засыпать, встряхнуть, перемешав, и отставить засахариваться в холодильнике часов на десять. Это все с готовкой, все-таки, было связано, а Андрюхе-то чего, посуду помыть просто и огонь развести. Но Андрюха, явно зная кое-чего про стерилизацию банок, решает показать себя в этом асом, да как ливанет кипятка! Некачественная банка дяди Паши лопается в руках этого самоуверенного сказочника, заставляя Мишу подскочить на скамейке.
— Андрюх, е-мое, ты че такой безрукий? Паром надо было, а не кипятком фигачить!
— Прости! — тут же стушевался товарищ, пряча руки за спину. — Я не знал.
— Ладони покажи.
— Да там фигня…
— Покажи, сказал!
Глядя на кусок стекла, застрявший в одной из рук, Миша вспомнил мелкого себя и опять ругаться не стал. Просто вытащил и бинтом замотал. Что-то в суровой деревенской реальности на теле Андрюхи остается все меньше живого места, как бы домой не пришлось возвращать по частям… Андрюха, покопавшись в своих вещах, невозмутимо заглатывает сразу несколько таблеток — обезболивающе, наверное, у него-то есть, раз предлагал, — и немного взбадривается. На боль, по крайней мере, не жалуется.
Миша тяжело сглатывает. Просить непросто, но как же за эти дни надоело страдать! Это кого хочешь с ума сведет и сломит волю. Поэтому он говорит — не сразу, тихо, еле себя переборов:
— Дай мне тоже.
Андрей не сразу слышит и не сразу понимает, а потом удивленно вкладывает ему в руку таблетку.
— Работы много, двигаться надо, — оправдывается Миша, отводя взгляд.
Ни дед, ни батя лекарств не признавали. Только народную медицину! Если уж у тебя что-то болит — ты что, слабак, перетерпеть не можешь? Поболит и пройдет, хватит скулить. Но не скулить не получалось, поэтому Миша падает спиной на кровать и ждет, пока лекарство подействует, вслушиваясь в звон осколков стекла, которые Андрюха сгребает веником в середину комнаты. Мда, веник после этого можно выбрасывать — мелкое стекло наверняка застрянет в прутьях.
— Ты в погребе тогда тоже убери уж, а то попадет стекло в еду.
Андрей сдавленно ругается, но в погреб ползет. Точнее, свешивается вниз головой и вслепую водит по полу веником. Миша поворачивает к нему голову — и обнаруживает на оттопыренной заднице друга здоровенное пятно от маринада. Так на него засматривсается, что чуть не упускает момент, когда вода пытается сбежать сбежать из кастрюли.
Поднимается Миша с громким стоном, осторожно разминая плечи. Таблетка лишь слегка отодвигает боль, но она все еще чувствуется. Тянет к земле, спина, как и всегда, нормально не разгибается, но Миша, по крайней мере, уже может идти, а не ползать. Андрюха за пару дней наловчился перевязывать нормально, поэтому у Миши получается даже дышать. В общем, жизнь налаживается.
— Сейчас покажу, как банки над паром держать. Попробуй только мне опять в кипяток сунуть!
Андрюха, растеряв весь свой энтузиазм, с комментариями под руку лезть не решается, только настороженно наблюдает, как Миша кладет поверх кастрюли железную решетку и выставляет на нее банки горлышком вниз. Можно было бы, конечно, банки в духовку запихнуть… если бы она работала и не использовалась бы как шкафчик для посуды.
— Понял, как? Пятнадцать минут эту партию, потом давай следующую.
Стол уже весь заставлен всевозможными тазиками, но Миша расчищает место для банок. Гонит Андрюху в огород за зонтиками укропа и за чесноком, которые вообще не забыл, они просто должны быть свежими. В четыре руки они уже накладывают в банки укроп, чеснок, лавровый лист и черный горошек. Утрамбовывают куда помидоры, куда огурцы, куда огурцы с помидорами, куда огурцы с грибами — на целую банку грибов бы не хватило. Поверх всего этого добра — еще укропчика и чесночка, под самую крышечку. Но просто работать, конечно, неинтересно — включают магнитофон. Сразу становится как-то повеселее.
— А в доме моем… всегда лето, солнце, жара, кайф!
В доме моем… всегда песни, танцы, любовь, драйв!
И не стучись и не ломись ко мне осень, е-е-е…
Желто-рыжая тоска, холода!
Андрюха весь взмок от пара и от того, что пританцовывает, оперевшись одним коленом о скамейку. Сейчас Миша, как и Андрюха, не чувствует острой боли, а музыка разгорячает их обоих, подгоняя двигаться все активнее. Столешница от этого позвякивает подпрыгивающими банками.
—
Карий глаз пялит в голубой топаз… — поет Демьян, когда Миша с Андрюхой встречаются взглядами.
— Эй, ты же мне маринад весь прольешь, — ворчит деревенщина, перемешивая в кипятке осадок сахара с солью. — Угомонись, дай налить спокойно.
Андрюха послушно замирает, давая Мише разлить кипяток по банкам. Помогает, тоже наливает и уже хочет закрыть крышку одной из банок, как Миша его останавливает:
— Куда? А уксус?
Пока на помощничка отвлекался — сам перелил. Ну, ничего, кислее будет. Теперь крышки закатать надо — а тут, вроде как, проблема. И у Миши бинт, и у Андрюхи бинт. И у обоих сейчас чувствительность понижена, пальцы плохо слушаются. Ну, уж вдвоем-то они справятся?!
Миша прикладывает закаточный ключ к крышке банки и командует:
— Ты ручку крути, а я давить буду.
Андрюха от желания выслужиться крутанул так, что банка из-под Мишиных рук едва не улетела, хотя он налег на нее всем весом. Миша ее крепко к себе прижал, погладил еще, как будто она испугаться может:
— Андрюх, е-мое, потише давай! Все банки мне побьешь, ни одной не останется!
— А ты держи крепче, чего ругаешься? — огрызается этот наглый, чересчур самоуверенный тип. И опять крутит черте как, но уже не так сильно. Магнитофон Алисой надрывается, орет «Мы вместе!!!», подбадривая двух трудяг побыстрее закончить начатое. Однако уже на третьей банке у Андрюхи от усталости отваливается рука. К счастью, именно у него, а не у закаточного ключа, который Миша забрал у деда. Андрюха, потирая затекшую конечность, с надеждой осматривает фронт работ, но тазиков на столе как будто бы меньше не стало. — Слушай, а много еще осталось?
— Ну… — прикидывает в уме, делая одновременно интригующую и пугающую паузу. Пока переворачивает банки и накрывает их полотенцем, сказочник так обильно потеет, будто только что пробежал марафон. — Сегодня можно еще штук десять сделать, а назавтра побольше, варенье в холодильнике как раз настоится… — увидев, с какой усталостью и испугом на него посмотрели, Миша сжалился: — Ладно, ягоды можно пустить на компот, он даже быстрее делается.
Андрюха с каждым его словом все сильнее пятится спиной к двери. А затем вообще из дома выскакивает, крича на ходу:
— Слушай, тут осел давно не гулял, похожу-ка я с ним!..
Осел, который, в общем-то, с выгулом прекрасно справлялся самостоятельно, от такого рвения опешил, а как Андрюха начал к нему приближаться — еще и побежал, почуяв дурные намерения. Еще минут десять Миша, устроившись у окна с ухмылкой повидавшего виды человека, наблюдал за тем, как осел в очередной раз топтал ему грядки, а прыгающий на одной ноге Андрюха спотыкался и падал. Это притом, что они с Андрюхой за этот день еще не успели выпить ни капли!
Миша сам закатывать начал, только когда съехал, раньше этим Маха с мамой занимались. Содержимое банок бродило и лопалось, иногда даже плесенью покрывалось, а Миша все понять не мог, что делает не так. Ключа нормального у него тогда еще не было, стерилизовал через пень-колоду, столько продукта хорошего перевел — страшно вспоминать. Маху батя к нему тогда еще не отпускал, мелкая ж еще, да и война у Миши была с ним. Тогда к деду пришлось идти. Тот и показал, где ошибки были. С тех пор Миша закатывает хорошо, иногда даже на всю зиму хватает. А сейчас думает — зачем ему на всю зиму-то? Неужели собирается ее тут переждать? Хотел отвлечь Андрюху чем-нибудь — доотвлекался. Может, пару банок Андрюхе в город отдать? Извиниться так перед его родней, пусть сильно не ругается, что Андрюха вот такой вернулся. Пока еще не вернулся, правда…
— Отжени от меня ты сомнения и страх, сохрани и спаси этот дом.
Отжени от меня дождевицу — печаль, отжени от меня одинокую ночь.
Отжени от меня суетливые дни, отжени, ангел мой, отжени.
Миша эту песню наизусть знает, спеть получается легко, не задумываясь. Каждый раз, когда он слышал ее, в образе дождевицы-печали к нему приходила Анфиса, какой она была в тот день, когда он сказал ей, что свадьба отменяется. Женщину печальней и несчастней он до той поры еще не видел. И увидеть такое же выражение лица у Маши... было бы слишком невыносимо, чтобы дать этому случиться, понимаешь, да?
— В твои четыре окна кричит вьюга, в твои четыре окна летит лето.
В твои четыре окна поет осень, в твои четыре окна разбила птица — весна…
Андрюха, замерев, вслушивается и бросает всяческие попытки выбраться из капусты. Хотя пусть лучше бы там и лежал, а не порывался лезть не в свое дело.
— Отдохнул? — останавливается Миша. Песня слишком личная, чтобы ею делиться. Да и Андрюха может опять начать думать, а еще хуже — делать, не думая. Пусть работает до изнеможения. — Развесил тут, понимаешь ли, уши, а банки сами себя не закатают!
Андрюха весьма неубедительно шевелится, делая вид, что собирается встать, а на самом деле просто возится на месте. Миша на него глядит — и его осеняет.
— Капусту прихвати, мы ее тоже замаринуем!
Печальный стон Андрюхи по этому поводу, наверное, слышит вся деревня.
— Но потом мы же решим, что делать с Яшей?
Миша мрачно молчит, быстро отпивая из припрятанной под кроватью банки. Пусть малец понимает его молчание, как хочет.
