***
Минхо всегда слышал от окружающих комплименты о своих глазах. Они поистине были прекрасными: большие, с кошачьим разрезом, блестели всегда и были обрамлены длинными ресницами. Сам он любил свои глаза, то, как в них отражается свет, как на солнце они проявляли чуть зеленоватый отлив.***
У Ли была хорошая жизнь. Он учился в престижной школе, имел высокую самооценку. Да, его избивал собственный отец, но, так как он не знал других отношений с родителями, считал такие проявления нормой. Для него вид крови был привычен, а боль перестала быть такой обжигающей. Получил плохую оценку — заслужил наказание. Мальчик не считал, что в его жизни что-то не так.***
Дверь резко распахнулась: — Ох, прошу прощения, мои милашечки, у вас тут дружеские посиделки, не хотел мешать, хотя… очень хотел посмотреть на вашу выдержку, — Ким оскалился, глаза его были широко распахнуты, а зубастый рот рвала улыбка безумного чешира. Стало страшно до ледышек под коленными чашечками. Джисон мелко задрожал, искусывая губы уже до крови. Он покосился на Минхо, что открыто и невозмутимо смотрел на Кима. Уджин хохотнул и двинулся к Ли, так и не закрыв дверь. Он схватил мальчика за веревку на руках и та впилась сильнее в свежие кровоточащие раны, получая на грубость совсем тихое мычание. Ким дернул за веревку еще раз и теперь получил в ответ крепко сомкнутые губы. — Я найду тебя, — тихо сказал Хан, испуганно прижавшись к стене и смотря в такие прекрасные кошачьи глаза Минхо. — Чего ты тут шебуршишь, милашечка? С ним захотел? Не переживай, с тобой будем играть завтра. Люблю сладкое оставлять на потом, — Уджин вытолкнул Минхо за дверь, столкнув тем самым его тело с полом. — Я хочу в туалет. Можно мне? — неуверенно спросил Хан, на что получил насмешливый взгляд учителя. Дверь захлопнулась. Джисон правда очень сильно хотел в туалет. Он не мог просто терпеть. Может, стоит проснуться? Но, как это может быть сном, если его ноги так сильно болят, а тело содрогается от лихорадки? Отдалённо он услышал удар и нечеловеческий вой. Сердце прошибло ментальной болью. Стало страшно так, как не было никогда. Его пожирал искренний ужас, заставляя внутренности сворачиваться. И по тощим бёдрам потекла жидкость, образовывая на полу небольшую лужу. Хан не сдержался. Он заскулил, роняя слёзы на округлые горячие щёки. Он боялся за себя, за Минхо, за маму. Джисон надеялся, что Феликс сам поел мороженого и в безопасности вернулся домой. О чём он только думает?***
— Милашечка, у тебя такие красивые глазки! Всегда завидовал людям, у которых большие глаза! Почему у детишек всегда большие глаза? — Уджин рассмеялся, что было неуместно. Минхо положили, как безвольную куклу на металлический стол, прижав связанные руки над головой и вдобавок привязали к изголовью на кожаный ремень. Камень, бетон, кафель, полиэтилен. Металл и куча вещиц для «игр». Ли тяжело сглотнул, неотрывно глядя на Ким Уджина. Он что-то пел себе под нос, что-то вроде детской песенки в стиле «ля-ля», набирая из металлической миски допотопным шприцом нечто прозрачное. Минхо не мог думать, он только перематывал на зрачках картинки своей жизни, готовясь к смерти. Его безэмоциональность к происходящему не приносила учителю и толики счастья, поэтому, он сжал свободной ладонью тонкую молочную шею юноши и прижал сильнее к металлической поверхности. Последние крупицы кислорода сгорали в лёгких, сосуды на прекрасных глазах лопались и рождали из себя красную сеть. Ли барахтался на столе, отбивая пятками мелодию страха, улавливая зрачками с зелёным отсветом иглу шприца. Капля и шипение, а горло неистово дерет от крика. Мозг, будто расковыряли, в сердце вбили пару гвоздей. Наконец пришёл страх. Вторая капля и пятка что-то рушит, подводя звуком кульминации к близкой концовке. Он надеялся. Сука эта ваша надежда. Последняя картинка: искусственное лето от кварцевой лампы, кончик иглы и безумное лицо напротив с искренним счастьем. А в ушах белый шум с тихим «ля-ля». Веки стреляет от чего-то острого, как и затылок — его перевернули на бок. Нитки? В лицо, застывшее и отчуждённое, полилась ледяная вода, а пятки начали бить снова мелодию металла. Темнота в глазах и жгучее чувство боли. «Я попал в ад?» — пронеслось в раненом мозгу и отключилось.***
Джисон беззвучно плакал, повторяя снова и снова: это не со мной, это не про меня. Взгляд застыл, а тело ломило от больных ног и лихорадки. Хотелось спать. Просто лечь, уснуть в своей кровати, почувствовать в волосах теплую, ласковую ладонь мамы. Люди больше не услышат наши голоса? Не вспомнят наши имена? Кто-то и вовсе не будет знать. Так вот, что чувствуют животные, попав в руки учёных. Лабораторным крысам так-же страшно? Дверь распахнулась, впуская в душную комнату запах медикаментов и жжёной крови. Минхо кидают на пол пренебрежительно. Только вот это уже не тот Минхо. Белые глаза с красными подтёками крови широко распахнуты от натянувшихся век нитками. Кукла из фильмов ужасов — не больше. Хан немо смотрит, не дышит — просто не может. Дверь захлопывается. — Ляжем, как продукты, в холодильник, — шепчет чуть слышно Минхо и погружается в небытие. Джисон всхлипывает, с ужасом двигается к старшему, весь сжимается от боли в переломанных ногах, но двигается ближе, чтобы подложить под голову Минхо собственную рубашку. Он остаётся с голым торсом, содрогаясь от холода. Нужно сбежать. Джисон не хочет корчиться в муках, не хочет умереть. Он так чертовски хочет жить! Он хочет испечь маме тыквенный пирог, поесть с лучшим другом мороженое, погулять с Минхо, узнавать его больше. Неужели это всё? Это конец? Тринадцать лет только стукнуло, а уже нужно умирать? Хан погружается в сон, погружается в страшную сказку собственной выдумки. Мир Морфея превращается в гниль, а кровь в этом кошмаре черная.***
— Квокка, я не вижу, — говорит Ли тихо, он шепчет в ужасе, — я ничего не чувствую, я не вижу. Джисон просыпается внезапно, смотрит на ужас, лёгший под белыми глазами Минхо и может только обнять. Он внезапно для себя целует изуродованное лицо и плачет. — Я уродлив, квокка, не делай этого, — текут слёзы, мешаясь с кровью, в глазах теперь боль, но это скорее горят огнём веки. — Ты всё еще Минхо. И ты всё также прекрасен, как и был, — Джисон снова целует скулы и плачет вместе со старшим. — Как выглядят мои глаза, почему я не могу моргать, квокка? — У тебя новые глаза, кот, они цвета крыльев мотыльков, — Джисон неловко гладит щёки старшего, обнимает за шею и тычется носом в плечо. В этот момент они ищут друг в друге утешение. — Поцелуй меня ещё, пожалуйста, Джисон, — хнычет Хо и сжимает руками талию младшего. И Хан целует нежно бледные губы, совсем невинно, совсем по-детски, именно так, как и должно быть. Они отстраняются друг от друга, Минхо пыхтит благодарно и слепо целует шею младшего.***
В комнате тихо, отдалённо слышны завывания ветра. Они оба не успеют. Многого не успеют. Слышно, как с ними плачет ветер. Нету смысла умирать, но это не выбор юных голосов. В сердце потухает последний огонёк, что светился месяцем в ночи. — Мы сбежим, Джисон, мы сделаем это! — слепец с уверенностью, надежда пышет пламенем с новой силой — у Хана лихорадка и обезвоживание.***
Дверь распахивается, лицо довольное. Учитель подходит к Джисону, хочет что-то сказать, но не успевает. Минхо бросается на Кима, бьёт, куда придётся и пытается повалить, и, ему в везении это удаётся — он бьёт мужчину головой о кафельный пол раз тринадцать, из виска хлещет кровь, а тело в руках ребёнка обмякает. — Джисон, беги! Ползи! Я не знаю, но ты должен сделать это! Родители и полиция! — Минхо кричит и плачет, пуская кровавые слёзы из раненых глаз. Хан и сам плачет, пытаясь встать на ноги, что по ощущениям в лаве. Героически вытерпев боль, он бредёт к распахнутой двери, говорит: — Кот, вставай, он не очнётся, кажется, ты его убил! Идём, я помогу, пожалуйста! — Беги Джисон, если сможешь, он дышит, я его задержу. — Кажется, я люблю твою душу, кот, — и Хан идёт — бежать слишком больно. Ноги-волны от дрожи и уколов боли в нервные окончания подгибаются, но он не останавливается. Коридор не длинный, а знаки выхода из здания горят зелёным, бетон меняется на дверь-металл. Он открывает ее со скрипом и выходит на свет, что режет роговицу глаз. Практически пустынная местность, где кленовые деревья и россыпь тёмных рыжих листьев — слёзы осени. А после, выстрел, стая ворон в сером небе и последняя боль в районе сердца. Под веками кошачьи глаза с изумрудным переливом и кроличья улыбка. Джисон улыбается в ответ воспоминанию и пускает последнюю слезу, застывая во времени.***
Минхо никогда не любил похороны. Единственный раз он поблагодарит маньяка в том, что он слеп. Ли счастлив, что не видит тощего мальчика перед собой в гробу. Родители подводят Минхо к маме Хана, та плачет тихо, обнимает юношу за плечи и повторяет, что ей жаль. — Госпожа Хан, спасибо за Джисона, — говорит Хо и плачет, слёзы с кровью впитываются в бинтовую повязку, он цепляется за мать Хана, как за спасительный круг. Стоя с могилой мальчика, он говорит: — Я узнаю твою душу в толпе, даже если не увижу. Мягких облаков, моя любовь.