***
Привет. Давно не говорили. Много случилось. Ты как вообще? Взрыв радостного смятения. Теодор сделал глубокий вдох. Сглотнул. Его ресницы дрожали. Пальцы барабанили по экрану телефона быстрее мыслей. Со мной всё в порядке, после получения прав ничего особенного не было, статью пытаюсь протолкнуть в «Американского психолога», пока не проталкивается, жду результаты. Там конкурс большой. У тебя всё хорошо? Как курсовая? Хотелось добавить ещё груду слов: ты, наверное, из-за неё так долго не писала? Как ты вообще себя чувствуешь? Ты ешь? Ты спишь? Ты в окно смотришь? Я так рад, что ты написала, у меня всё внутри светится, когда ты рядом. Я… Тео удержался, не настрочил — и вот ответ. Да, живая, хорошо всё. Пиздец как повезло, на самом деле, что меня взяли в роскошный ресторан через дедовщину: бронь формально была на другого человека, а то, что поехала я, была неофициальная смена планов, о которой никто особо не знал. А кто знал, тому наврали. Поэтому я ни во что не ввязалась. Пока Тео пытался расшифровать формулировки Долли — как всегда, витиеватые и остроумно рублёные — она добавила: Ну как, я ввязалась, но в принципе ничего. Прежде, чем он успел дописать испуганное Что случилось: Ты ещё в Хрустальные Гроты хочешь? Там просто дофига всего было, в том ресторане, оно многое поменяло, и ну лучше очно поговорить, на выходных. Я курсовую как раз защищаю и потом всё, жить можно. Конечно, хочу. На этих выходных? За тобой заехать на кампус Моргана? Да, давай. Боже, ты уже водишь машину Долли, я на два года старше тебя Старый такой В ответ — вспышка тепла: знакомая фотография кота, демонстрирующего зад. Они с Долли перебрасывались ею уже несколько лет; она стала завершением шуток, запятой в разговоре, приветствием, чем угодно. Раз Долли до сих пор её присылает, значит, между ними всё в порядке. …В порядке же?***
Докторат по психиатрии напоминал марафон по невидимому маршруту с невидимым финишем: чтение, чтение, чтение; письмо, письмо, письмо. Исследования, статьи и опросы; таблицы и позиция помощника профессора. Гулкие коридоры Мэрилендского университета. Чтение на ходу — Боже, благослови аудиокниги, и превращение каждой поездки домой в экспедицию. Теодору очень повезло. Глядя вокруг, он видел людей, которых докторат поедал заживо: их социальный круг ограничивался товарищами по перу, а счастливые моменты — звяканьем банок дешёвого пива после успешной публикации. Он ещё в школе понял, что далеко не для всех родители — лучшие друзья, советчики и товарищи по проказам. Родители носили его даже не на руках — на «Тесле». Это был подарок в честь получения прав. Она позволяла ему мотаться из Колледж Парк в Балтимор и сохранить личную жизнь, могла даже приготовить эспрессо… Его друзья, с их синяками под глазами, трущие лоб, вместо жестов перемежающие свою речь глотками кофе, не ездили от доктората к родителям, а бежали в докторат от родителей. Теодор стал психиатром, потому что хотел помогать людям. Докторат был способом быстрее перешагнуть барьер из полторы тысячи часов, который выстроили перед лицензией. В Балтиморе были очень нужны психиатры. — Психиатры, — болтал Теодор с Долли по видеосвязи, пока мыл посуду, — спасут мир. Я в этом уверен. Мой оптимизм — это не мечтательность. Он просчитан. Я всё осознаю, но в психиатрию верю. Долли тогда хмыкнула ему с неуверенным согласием.***
Гляделки со шкафом под гудки из телефона. — Тео! — Пап! Удобно говорить? — Да, что, где? — Код красный. Теодор улыбнулся, слушая, как Аллекс шепчет в сторону: — Уильям, код красный! Да! Тео. Ты тут? Дышишь? — Голубую рубашку, да? — Тебе она нравится? — Она подчёркивает мои глаза. — Тео. Нормальные люди ярлыки не вешают и успеют тебя увидеть в разном виде. Внешний вид — не главное. — Ты прав-ты прав, хорошо, тогда это мне для уверенности. — Отлично, — шушуканье за трубкой, — точно?.. Тео, папа говорит, что он тебе одеколон уже передавал. — Я в ванной посмотрю! — заорал Тео, шагая к ванной. Он знал, что Аллекс выставит телефон, и Уильям его услышит. Заветная этикетка, — Да, пап, он у меня. — Остальное просто дело сердца. Дыши, улыбайся, главное, сам получай удовольствие. — Вам с папой легко говорить. — Ой да прям там! — Про меня говорили, что у меня такое лицо, будто я видел совокупляющихся библейских ангелов, — голос Уильяма отдалился, слышался стук чашек. — Папа, куда ты отошёл? Ты забыл? — Уильям! — Боже! Бегу! Тео приосанился, затаил дыхание. Аллекс провозгласил: — Раз, два, три… Трёхголосый хор: — Дерьмо какое-то! Трёхголосый, лающий смех. — У тебя всё получится! — Спасибо, спасибо, я успокоился. Я пошёл. — Удачи! Теодор ещё некоторое время сопел через нос, прижав телефон к щеке и закусив губу.***
Очертания университета Моргана вдали заставили сердце кувыркнуться. Тео выпрямил и сжал пальцы на руле. Запах шоколадного шампуня в волосах, одеколон, всё выбрито, рубашка вторит его глазам — голубым с чёрной каймой… Он готов. Он полностью готов. Он узнал её со спины. Волосы пушистые, расчёсанные, треплются под касаниями ветра. Она обернулась. Её глаза расширились от узнавания, сощурились от улыбки — выступили округлые скулы. Теодор выдохнул. Будь у него хвост — вилял бы непрерывно. Он припарковался, осязая взгляды. В его груди нелепо искрила гордость за то, что о нём могут подумать, как о парне Долли; завидовать, восхищаться, что он приезжает за ней на сказочной, высокотехнологичной карете. — Тео, Господи, — она шмыгнула в салон и наклонилась, чтобы обнять его. Крепко сжала за шею. Она пахла только собой и смутно — кофе. Похлопала по спине, — Господи Боже, я как будто не видела тебя десять лет. Она тискала его. Он держал её за талию, положив ей лицо в плечо. Он скучал. — Как твоя курсовая? Ты её не присылала. Они разъединились, она развалилась в салоне, потянула поперёк себя ремень безопасности. Теодор завёл машину. — Да я забыла, Господи. Писала как во сне. У меня уже каша перед глазами, не понимаю, хорошо оно или плохо… Защитила, скоро узнаю оценку. Я сделала максимум своих возможностей, ничего больше не знаю. А твоя статья о чём? — «Вклад психологов в создание равных возможностей для пациентов». Долли моргнула. — Ну да. У нас ведь много систематического неравенства по расовому признаку, по экономическому классу, месту проживания, полу, ориентации, всему на свете, и этот выпуск «Психиатра» посвящён как раз тому, как психологи могут это изменить. Жду, что скажут. Долли хмыкнула с неуверенным согласием. — А о чём была твоя курсовая? Я забыл. — «Жанрово-тематические особенности молодёжных ток-шоу». — Вспомнил! И как? — Да плохо всё. Негативное воздействие на психику молодых зрителей, активизация нездорового любопытства и позиционирование неадекватного поведения участников как качестве образца для подражания. — Ой-йой-йой. Думаешь, лучше было бы снести весь жанр? — Теодор поймал взгляд на неё, поворачивая. Изгиб носа, рытвина переносицы. — Конечно, но как ты его снесёшь? Оно ведь делает деньги. Я другое не понимаю. Я смотрела ведь эти реалити-шоу. Те, что про любовь, кстати — это самый треш… Вот каким образом люди доходят до того, что демонстрируют свои худшие стороны, — она потрясла растопыренными пальцами, — всему свету? У меня скоро изжога будет, на это смотреть. И это несправедливо. Там же продюсеры выбирают, кто будет злодеем — суть жанра в том, что мы смотрим за якобы натуралистическим поведением, это в самом названии жанра, реалити, блять, телевидение, но нет. Правду надо приукрашивать. В интернете это ещё легче. Следить за хорошими людьми скучно, а плохой пиар хороший, потому что действенный, потому что заставляет людей говорить, спорить, обсуждать, и крутит счётчик комментариев, — Долли покачала головой, — мир ужасен. — Но мы можем сделать его лучше. Недоверчиво-серый взгляд. Теодор улыбнулся: — Не веришь. — У меня здоровый скептицизм, Ти. Мир действительно ужасен. — Но и сделать его лучше — в нашей власти. — Я боюсь, куда тебя такие мысли заведут. Не всё на этом свете можно спасти. Как бы ты ни хотел. Ты можешь сделать всё, что придумаешь, всё, что зависело от тебя — и всё равно может не получиться. К этому надо быть готовым. — Прости, я не спросил. Ты говорила о ресторане и о том, что он многое изменил. Долли вытащила руку из кармана и, вздрогнув от виноватого вдоха, положила её на колено. Обручальное кольцо потемнело от времени и плохо сидело на её пальце — слишком свободно. Первым, о чём Теодор подумал, было то, что он сделал бы лучше. Купил бы лучше. Жжение в груди. Тео чуть не забыл посмотреть на дорогу. Долли заговорила — тепло, тихо и виновато: — Нет способа сказать тебе это так, чтобы не испугать и не ранить. Никогда и никак не будет. Я знала, что ты… Заинтересован во мне. Я ничего тебе не говорила, потому что я не могла найти подходящий момент, чтобы сделать тебе больно — а потом поняла, что подходящие моменты вообще не особо существуют. Теодор молчал. — Я верю, что любовь есть, и что она бывает настоящая. На всю жизнь. И я верю, что она заключается в идеях. Которые люди любят, которые люди олицетворяют, которые хотят олицетворять, которые хотят сохранить и передать в окровавленное будущее. У людей, которые влюблены, эти идеи должны совпадать. Тео. Ты заслуживаешь того, кто будет обожать твои идеи и примет их всецело. Это не я. — Как… Какие мои идеи ты видишь? — его пальцы скользнули на руле. — Я вижу, что ты очень хочешь помогать людям и что ты веришь, что можешь что-то исправить. И я вижу, что ты веришь в «долго и счастливо». А я верю, ты не обязан со мной соглашаться, но я верю только в то, что можно построить «сложно и счастливо». — Но не со мной? — он не требовал, а спрашивал — робко и сдержанно. — Потому что ты заслуживаешь лучше, Ти. — Долли, не в заслуживании ведь дело… Шелест двигателя. Они пропустили вперёд машину. — Если ты не чувствуешь ко мне того же, я пойму. Если не хочешь сейчас романтических отношений — тоже. Если любишь другого — пойму, я всё пойму. Только… Не потому, что ты считаешь, что чего-то не заслужила. Пожалуйста. Никому никогда не надо заслуживать ни любви, ни безопасности, ни жизни. Люди важны уже потому, что живут. Долли полоснула дорогу взглядом, улыбнулась. — Если бы всё было так просто. — Долли. Я люблю тебя. Правда. Хочешь — бери, хочешь — не бери, будет так, как скажешь. Только не из-за того, что думаешь, что ты недостаточно хороша для меня. Такое даже выговорить… Отвратительно. — Я просто не подхожу тебе. Для романтической любви не подхожу. Тобой надо восхищаться, носить тебя на руках и гореть за тебя душой. Я так полюбила, но другого. — Я рад за тебя, — он говорил правду, — и я буду рад с ним познакомиться. — Он мёртв. В крышу «Теслы» застучался дождь. После недолгого молчания Долли засмеялась: — Вот вовремя. Я зонтик забыла. Лошара. — У меня есть зонтик. Всё хорошо. Теодор трижды перечитал прогноз погоды, когда готовился к свиданию. «Свидание». Такое глупое слово.***
— Нет, у меня всё нормально, правда. Два часа каждый день на рёв. Джорджия понимает. Я громко ору, иначе не умею — она посоветовала мне делать это в подушку. Джорджия Медчен… Её соседка по комнате. Широкоскулая, тёмноглазая, нелюдимая. Она пряталась у Долли под кроватью, как кошка… Глупая, горькая ревность и обида. Если Джорджия была нелюдимой кошкой, то в груди у Теодора топтался, кружился и рявкал горностай. С блестящей шёрсткой. Прихорошился. Зря. Он не станет делать свои чувства её ответственностью. Теодор мазнул взглядом по навигатору, вписался в поворот. — Вместо романтических комедий у меня на утешение корейские фильмы про месть. Один вчера посмотрела… — Долли покачала головой и уложила локоть на окно, а щеку на запястье. — Чуть не сдохла. Тео, я очень долго говорю. — Я понимаю, что тебе нужно. — А слушать не всегда нужно. — Сейчас мне комфортно. Он знал, как правильно, как корректно и экологично. Его лицо было безмятежно, он чуть улыбался: самоконтроль не пропьёшь. Ни Аллекс, ни Уильям не навязывали ему этого — морали, альтруизма, бережности к ближнему. Но Аллекс бы орал во всё горло, чтобы объяснить старушке, случайно позвонившей агенту ФБР, что сейчас десять, нет, десять часов! — а Уильям прощал что угодно, от облитых кипятком штанов до длительных ожиданий и сломанных в буре детской игры вещей. Дети следуют примеру, а не словам. Ревность могла выть от обиды сколько угодно, покинутость — ныть в блуждающем нерве, но Долли ни в чём не виновата. — Он был чудовищем весь фильм. С ним сотворили… Запредельное, вот все зубы и вылезли наружу. Он хотел отыграться за все пятнадцать лет, которые ему ничего было нельзя. Отыграться, отъесться. Отомстить. Когда он узнал, что девушка, с которой он… Чёрт, язык не повернётся. Это ужасно больно, потому что понятно было с самого начала. У них были одинаковые галлюцинации — муравьи, потому что муравьи всегда вместе, среди муравьёв нет изгоев. А она чудесная. Умная. Ей всего восемнадцать, а она уже повар-сушист, ты представляешь? Теодор взглянул на Долли. — Представляю. — Он был чудовищем весь фильм — пока не узнал, что у него есть дочь. За секунду он превратился из чудовища в отца, но уже было поздно, — Долли помотала головой и метнулась к другой теме, — другой фильм, об который я успокаивалась… Там проще. Тут все ценности персонажей, все черты их характера, все их пороки и благодетели вели только к одному исходу, а там… Это… Мучительнее, конечно, но проще, когда всё ломает случайность. В этом другом фильме, «Я видел дьявола» называется, всего-навсего серийный убийца, который убил женщину, которую было кому любить. Зависть моя, зависть. Ем ложь. Месть — способ найти простое решение сложной проблеме. Справедливость, якобы, облегчит боль… Не облегчит ничерта, потому что всегда будет мало. И потому, что как ты ни мсти, он всё равно мёртв. Она. Чёрт, — Долли рассмеялась и развела руками, — разбросала проекции. — Это нормально, Долли. Фильмы ведь для того и есть, чтобы проецировать на них наши чувства. — Всё равно мёртв, и бесполезно — но, сука, как же хочется иногда просто натворить хрень. Лютую хрень. Слететь с катушек и выложить ряд тел виноватых. Рвать их голыми руками, — глаза Долли холодно сверкнули, дёрнулась её челюсть, — проглотить, чтобы на новом витке спирали им не во что было бы превратиться, кроме дерьма. Но он как знал, знаешь… Убил всех виноватых сам. Он не давал мне ему помогать — так мало о чём угодно просил, будто знал, что я сделаю для него что угодно. — Главное, не вини себя за праведный гнев. Ты бы никому не причинила зла. На нём долго лежал взгляд Долли, замерший в отстранённой тревоге. Она тёрла пальцами друг о друга, колебалась. Делай всё, что хочешь. Теодор сглотнул и эти слова, и неуместное, несправедливое томление. Он понятия не имел, о чём она думала.***
Экскурсовод поведала, что в Хрустальных гротах не нашли никаких ископаемых, никаких следов человека. До того, как сюда пришли за гравием, до того, как взорвали здесь ход, пещера была безжизненно герметична. После экскурсии они ушли вдаль-вдоль ручья. Долли шагала пружинисто, уперевшись руками в карманы, осматриваясь. Встревоженные взгляды Тео гладили её, пока она не видела. Наконец он спросил: — Я не хочу звучать, как психиатр, но у тебя есть… Ты чувствуешь вину выжившего? — Какую вину? — Долли изумлённо посмотрела на него. — Просто на всякий случай… Ты не виновата в том, что произошло. Я… Ты же не против, что я об этом думал? — Ты можешь думать о чём угодно, Тео, тебе не нужно моё разрешение. — То, что ты уехала до пожара — хорошо. Он был бы только рад. Губы Долли дёрнулись, но не улыбнулись. — «Пожар в элитном ресторане: мертвы владелец, гости, персонал». Персонал в последнюю очередь… Ты об этом? — Я просто не хотел расспрашивать. Я… Я подумал, что ну. Вы встретились, у вас случилась связь, тебе пришлось уехать раньше. И… Он погиб в том пожаре. — Я не говорила, кто он, — всё-таки улыбнулась. Отстранённо, — как ты думаешь? — Я не… — Тео нахмурился. — Я не по ресторанам совсем, но… Кто-то из персонала? — Да, — улыбка стала светлее и печальнее, — я ж никогда не ищу лёгких путей. Шеф-повар, Тео. Самый-самый и главный. Только это был не несчастный случай. Теодор, не спрашивая, ждал, пока Долли заглядывала в ручей и подталкивала камешек к воде кончиком сапога. — Как ты относишься к убийству, Тео? Ты же знаешь эти посты в соцсетях, которые спрашивают, знаешь, вопросы к залу. Что бы вы сделали, если бы ваш лучший друг позвонил вам и сказал, что кого-то убил. — Я бы… Предположил, что это самозащита. — Нет. Да. Не в законодательном смысле. — О… Чём ты, Долли? Она не смотрела на него, а на воду и грызла верхнюю губу. — Долли. У… У тебя наверняка были причины сделать то, что ты сделала, что бы это ни было. Когда мы оказываемся в ситуации, где нам нужно выживать, мы… Часто делаем вещи, которые бы никогда не сделали, будь у нас настоящая свобода выбора. То, как ты поступала под давлением, тебя не отображает — или только в той степени, которую ты сама выберешь. — Психиатрия не спасёт мир, Ти. Мир ничто не спасёт. Я именно про мир: огромный, непонятный. Миллион противоречий на каждый населённый пункт. — Долли… — тревога заткнула Теодору рот. — Я бы всё тебе сказала, если бы была уверена в том, как ты поступишь. — Я пойму тебя. — Мне не это нужно. — А что? — Не навреди. Она посмотрела на него. — Что бы ты сейчас не услышал, не навреди мне или моей семье. Обещай. — Обещаю. Это сорвалось с его губ с первым же выдохом. Как он мог ответить иначе? Как могло быть иначе? Волосы Долли светлели даже под пасмурным небом. Она была и останется лучшим другом, что бы ни натворила… Долли морщилась, поджимала губы, и наконец отвернулась. — Подумай, насколько однозначно твоё обещание. — В каком смысле однозначно? — Что бы ты ни услышал. Что ты предполагаешь, какие ассоциации всплывают у тебя в голове, когда я это говорю? Теодор наблюдал за переливом образов в голове, пытаясь всё поймать и облечь словами. — Камера пыток. Что-то размытое и красное. Свисающий с потолка крюк. — И что происходит в камере пыток? — Кого-то пытают. Я… — Тео отвернулся, — тебя. Размыто, но я знаю, что это ты. Это то, что… Нужно? Долли поджала губы вокруг правды, хмуро оглянулась и заговорила в горизонт: — Если я это скажу, пути назад не будет. Мир не будет прежним. — Окстись, Морфеус, — шутка прозвучала полумёртво. — Почти. Ты бы выбрал красную таблетку? Решился бы узнать необратимое? — Если бы моя жизнь меня не устраивала. — Тебя устраивает твоя жизнь? — Я… Уже больше десяти лет на полке в его комнате стоит замок из «Лего». Он строил его в десять лет. Полгода. Деталь к детали, цвет к цвету, башня к башне. Он малевал чертежи, Аллекс показывал пальцем, Уильям ставил точки карандашом — даже Нила подпрягли. Долли помогала строить, хотя ей не было интересно. Её короткие пальцы старательно крепили красные детали друг к другу… — Мужчины любят строить, — провозгласила она, когда за ней пришёл отец. Дилан — дядя Ди — улыбнулся, хотя улыбался редко, и кивнул: — Люблю строить. Долли тогда хихикала, наморщив нос. Сейчас Долли смотрела пасмурно и требовательно. — У меня замечательная жизнь, — беспомощно ответил Тео. — Она не обязана меняться, но может, если я расскажу. Всё зависит от тебя. От того, что ты подумаешь, что ты решишь, что — кого — выберешь понять. — Я пойму всё… — Не для меня, Теодор. Для тебя. Со мной всё будет в порядке, расскажу я тебе или нет. Готов ли ты… — Долли потрясла рукой. — Муравей. Мы с тобой обсуждали муравьёв. Как жестоко было бы дать муравью на секунду мозг человека, и после этого вернуть в муравейник. — Это будет его мучить. — Ага. Только в муравейник уже не будет дороги. Тео выпрямился. Перемялся с ноги на ногу. На его челюсти мелькнул желвак. — Говори. Долли мучительно нахмурилась и принялась расхаживать возле ручья. Ветер ударами развивал полы её дождевика. — Дело в чём-то ещё? — Это не мои секреты, Теодор. Не только мои. Если я расскажу тебе, я рискну жизнями моей семьи, — её взгляд был ледяным. — Ты пообещал мне. — И сейчас обещаю. — Даже если это будет за гранью морали? Теодор вымучил улыбку, с досадой выдыхая через нос: — Долли, вываливай уже, я тут сейчас поседею. — Мои отцы — серийные убийцы. Тео моргнул. Растерянно улыбнулся шире. Долли не объясняла, не отводила взгляд, не моргала. — Ты шутишь. — Я абсолютно серьёзно. — Нет. — Да. — Как? — Вот так. — Это какая-то ошибка. Они тебе так сказали? — Я сама узнала. — Как? — Полазила. Мне наябедничали. — Кто? — Не скажу, не суйся туда. — Долли, я действительно сейчас поседею — ты о Ди и Ниле? — Да. — Они серийные убийцы? — Бывшие. Уже долго как нет. — Это… Нет. — Теодор. — Они не могли. Как? Кого они убили? Долли нервно рассмеялась: — Не считала. Папа — Нил который, знает точно сколько убил, потому что помнит день, когда перестал. Пятьдесят три человека. Пятьдесят три. Нос — вздёрнутый, круглый — морщится, чтобы подтолкнуть вверх очки. Широкая улыбка. Пухлые щёки. Долли развела руками. — Нет. — Тео, — Долли скривилась. — Как? Зачем? Что его заставило? — Не моя тайна. — А Ди? Дилан? Дядя Ди… — Убивал… С привкусом каннибализма. Папа его, правда, перегнал по количеству. — Зачем? — Не моя тайна. И наконец, мой последний убийца — мой муж, — её ледяной взгляд заслонила дымка нежности, — Он подстроил убийство пятидесяти человек. Большинство сжёг заживо. Это… Его последний дессерт — я до сих пор в шоке, потому что… Долли оборвала себя и вынырнула из рассуждений к Тео. Теодор не стал овладевать лицом и успокаивать дрожащий голос: — Хорошо. Я… Они допустили… Ошибки, но очевидно, что они… Исправились и постарались стать хорошими людьми. Ты… — Тео. Он уязвимо взглянул на неё. Долли смягчилась: — Ты сейчас серьёзно? — Нам не всегда под силу исправить ошибки прошлого, но мы можем не делать зла в будущем. Если… Ты в «Боярышнике» была… Долли, мне очень жаль. — Мне ничего не угрожало. Я позволила ему убивать у меня на глазах. — Ты очень принимающий человек… — Тео. Она окликала его так раньше — когда он заигрывался. — Теодор. Надо быть милосердным, когда этому время. Ты считаешь убийц жертвами? — Я выбираю сочувствовать. Я выбираю понять. — Твоё сочувствие мешает тебе понять. Ты отворачиваешься от правды. Ты рационализируешь. — Потому что они… Потому что я верю, что ты бы не полюбила человека, если бы он был плохим… — А почему человек должен быть хорошим? Теодор поражённо уставился на неё. — Не всех надо оправдывать. Не всегда оправдания нужны. — Как тогда ты… Она подождала, пока он терялся в словах. — …приняла это? Долли тяжело вздохнула: — Я не… Мораль — просто одобряемое стадное поведение. Взгляд Теодора дрогнул. — Прости. — Ты права. Но выбор следовать морали — не стадное поведение. Это сознательное решение. У тебя просто женская психика. После нескольких секунд недоумевающего взгляда Долли прыснула. — Я серьёзно! — Теодор хотел окликнуть её, но он не мог не улыбаться, когда она смеялась. — Мужская психика ригидная и ломается от любого чиха, а женская гибкая! Тебе просто было легче поменять свою систему ценностей, чем мне! — Не в системе ценностей ведь дело. Чудовище не виновато в том, что оно чудовище. — Дракон не виноват, что он дракон. — Правда. Но и оправдывать его не надо. — Он виноват, но не надо оправдывать? Долли пожала плечами и показала на другой берег ручья: — А перед кем и нахрена? Тебе надо, чтобы человек был хорошим, чтобы ты любил его, что ли? Тео молчал, пытаясь понять, разделить, определить… Долли продолжила: — Хороших нет. Никто не хороший. Просто «чудовище» — не плохое слово. Я разрешила себе быть чудовищем. Тео, не возражай — нельзя быть ничем другим, когда ты знаешь, что умирали люди, в муках, и тебе всё равно; когда ты чужое право на нездоровые защитные механизмы ставишь выше чужой жизни. Просто рано или поздно в жизни приходится выбирать, кому сочувствовать. Всех не пожалеешь. — Но это же не значит, что… — Тео моргал в замешательстве. — Долли… Тебе правда было всё равно? Долли посмотрела на него. Её взгляд был печальным, но не виноватым. — Ты хочешь спасти мир, но не сможешь. — Никакому одному человеку не спасти мир, конечно. Но в нашей власти сделать его лучше, не опускать руки, не терять в себе человечность перед лицом зла. — Я бы поспорила, что когда-нибудь ты увидишь зло настолько бездонное и ужасное, что перестанешь быть человеком, — она говорила в себя; её глаза потускнели, — зло, сотворённое с другим. Ты захочешь совершить правосудие: человеческое, а не законодательное. Ты поймёшь кого-то, после кого откажешься понимать других. — В любом конфликте есть две стороны… — Ты не можешь всем угодить. Ты разорвёшься. — Занимать стороны — непродуктивно. — Но тебя жизнь когда-нибудь об этом попросит. — И я… Надеюсь, что… Поступлю согласно моим ценностям. — Ценности — просто набор инструментов для ориентации в пространстве. Они тебе нужны — пока. — Я не буду верить в зло. Люди ошибаются. — Десятки трупов — система, а не ошибка. Я не осуждаю. Я пытаюсь помочь тебе открыть глаза. — Люди ошибаются. Циклы деструктивного поведения даже сам человек не осознаёт, когда долго в режиме выживания. Люди без системы поддержки пойдут на всё, чтобы избежать боли. — У бессердечия людское сердце, а ревность носит людской лик. — Ты читала Блейка… — Я же вдова, как ещё. — Да. И вместо тебя говорит боль. Когда боль отступит, ты сможешь… Вернуться к себе и распространить сочувствие на больший спектр людей. Долли устало усмехнулась. — У тебя дар, Тео. Ты можешь показать, каким мир может быть — вопреки реальности. Когда-нибудь ты научишься… Не ломаться о реальность. Не лечить дракона, а принять его. Дракон не виноват, что он дракон. Как это — не лечить дракона?.. — Главное, когда поймёшь — не вини Балтимор. Тут зверинец, в каком-нибудь Лос Анжелесе террариум. Ой-й, — Долли рассмеялась и забросила руку Теодору на плечи, — мне ж ещё туда херачить. Делать деньги на курс видео-уроков о том, как открыть ресторан и не сдохнуть, у которого будет десять просмотров за год. О её непоколебимое остроумие и уверенность в своих словах можно было разбиваться, как о камни. Будь всё иначе, он бы нежно называл её своим милым айсбергом.