Братья, по-любому. Вернуть всë

      В восемнадцать лет у Женьки настала пора декаданса. Не было ни щенячьей радости шестнадцати, ни подчеркнутой взрослости семнадцати. Душа безмерно устала. И на любые слова, что все впереди, Филатова всю неделю отвечала и думала одно: какая пошлость!.. Впереди только вагон бессонницы и разочарования. В последний раз она видела Пчёлкина после решающего разговора. Поняла Женька одно – Витя мог быть очень жестким. Жестоким. Да. Перегрыз ей горло почти безболезненно, одним движением, но зато как артистично!.. Женька сама уже поверила в то, что он был абсолютно прав в ту ночь на даче Царевых. И разбитое сердце – это было всего полбеды. Беда в кубе случилась позже. Поначалу все шло именно так, как и предполагал Юрий Ростиславович. Дело Сашки спускали на тормозах. Сиротин оказался человеком понятливым. Он полностью переключился на другие дела. Старший лейтенант Каверин вскоре и сам прекратил попытки раскрутить следствие. Было ясно – кто-то усердно постарался, чтобы отмазать Белова. И Володя никак не мог воспрепятствовать этому. А Саша зализывал раны. Тем же утром ничего другого, как отвезти его к старшакам, придумано не было. Тем о Белове было известно немногое, но главное – то, что этот парень загасил Муху, - они знали. Так ли все это было на самом деле или нет – никого, по большому счету, не интересовало. Важно было другое – на той стороне, в лагере люберецких, многие были убеждены, что Муха получил пулю именно от Белова. Поэтому принять беглеца сейчас, когда его физиономия светилась на каждом столбе, дать ему кров и защиту – означало не только пойти на возможный конфликт с властями, но и бросить открытый вызов сильному и опасному конкуренту. Как ни странно, именно это соображение и решило дело в пользу Белова. С люберецкими давно существовали трения, локальные стычки из-за спорных точек и территорий случались едва ли не каждый месяц. Конкуренты вели себя беспардонно, пренебрегая не только прежними договоренностями, но и принятыми в их среде понятиями. Необходимость поставить наглецов на место была совершенно очевидна, и, что называется, давно назрела. Кстати подвернувшийся Белов мог послужить прекрасным поводом для крупной и решительной разборки. Причем в этом случае зачинщиками конфликта становились бы люберецкие, а это означало, что «общественное мнение» наверняка было бы против них. Поэтому Сашка был не просто принят, а принят как свой, по первому разряду. Время для решающих сражений с люберецкими еще не пришло. Надо было подготовиться, скопить силы, подыскать союзников. А вот за сохранность Женьки, которая увязла с ребятами коготками в этом дерьме, взялись сразу. В тот день, когда Фил и Космос решили сообщить весь план дальнейших действий, параллельно устраивая мозговой штурм, как лучше преподнести Ольге Николаевне тот факт, что Женька должна отчислиться по собственному желанию и уехать в Ленинград, Филатова смертельно обиделась на всех и в знак протеста просидела в реке два часа, обгорела до пузырей. Как заносили домой и что было дальше – помнила смутно. Температура сорок и две десятых, спать только сидя, потому что лечь не на что… Валера стоически переносил роль сестры милосердия, мазал Женьку тошнотворным снадобьем с запахом тухлой рыбы, переворачивал как мумию, снимал гнойные бинты, не моргнув глазом провожал до двери туалета и ни разу не сорвался на обычные нравоучения относительно того, что если бы некоторые слушали, когда им говорят… Дунаев о переезде Женьки узнал в буфете, посреди длиннющей очереди, которая упиралась в следующую пару. Серый из сто одиннадцатой, тот, кто поступал вместе с Андреем после школьной скамьи в один ВУЗ, буквально забил этой новостью гвоздь в макушку. Вопрос, почему друг знал, а он, Дунаев даже слыхать не слыхивал о Женькином переводе, (подруга еще называется!) отпал через пару секунд. Бежать срочно! Обнаружил он Филатову на первом этаже. Сосредоточенная, нос обгоревший, шелушится. Морщится, теребя в руках какую-то бумажку.       – Кареглазая! Женька вздрогнула, ойкнув, и тут же насупилась. Злилась. По мелочи, конечно, потому что напугал. А на самом деле – причина далеко не мелочь и он в ней не виноват. Но огрызнуться на Дунаева все же посмела.       – Че ты так горланишь? – пронаблюдала, как Андрей поднимается с корточек, протягивая ей упавший клочок бумаги. – Опять на досдаче, да? Нормальные люди уже вторую неделю отдыхают…       – О, чувствую товарищеский локоть, прямо в бок, – фыркнул Дунаев. – Что это у тебя?       – Бегунок. Надо собрать образцы почерков нашего начальства, чтобы потом их подделать в случае крайней необходимости. Шучу. Я должна получить письменные подтверждения, что не зажилила ни одной книжки, ни одного журнальчика, не сперла скелет из лаборатории, не разбила ни одной колбы и вообще была пай-девочкой. Я увольняюсь, представь себе.       – Да я уже в курсе, – Андрей нервно потер шею. – Только не от тебя первым узнал, Серый доложил. Готовила мне сюрприз, а, кареглазая? Молодец. Мое сердечко разбито. Так что придется латать сперва, а потом свинчивать. Куда, кстати? Женька поникла. Нужно было сказать Андрею чуть раньше, а так нехорошо вышло. Всю правду рассказать, что было, когда он привез ее на Царевскую дачу и со спокойной (почти) душой уехал обратно в город. Конечно, подробности разговора с Пчёлой опустит, но остальное…       – Ты сейчас что поделываешь?       – Хотел подкрепиться перед пытками.       – Сбежать не получится? Есть идея – отмечаем мою отставку и переезд в Ленинград. Кос затарится вином, Валера обещал салатик «Глобус», а я для особо привередливых куплю «Прагу». Итого в шесть у меня. Ты как? Витя, занятый последние дни укреплением тыла, все же нагрянул в квартиру Филатовых. С лицом абсолютно спокойным, а в душе, естественно, скребли кошки. Если не львы. Потому что знал – если не увидит Женьку перед ее отъездом, то… все. Что именно «все», сам себе объяснить не мог.       – Заходи, – фыркнул с улыбкой Фил, направляясь в кухню. Там уже все кипело и шкворчало.       – А ты почему на хозяйстве? Где Жека?       – Спит.       – Спит?! Интересное дело! Я, может быть, тоже сегодня не выспался, но это не повод… Фил только махнул рукой, откупоривая бутылочку пива. Пчёлкин выудил ее из рук друга, скинул кроссовки и медленно двинулся в глубину квартиры. Дверь в спальню Женьки была приоткрыта. Девчонка, вся перебинтованная, лежала на животе и, казалось, не спала.       – О, Тутанхамон Филатова, мое почтение! Не ответила. Игнорирует, злясь на весь мир, или все-таки спит? Витя присел рядом на краешке кровати. Второй раз на ее постели, второй раз она снова пострадала по своей глупости. Только теперь ни обнимешь, ни скажешь ничего. Не поймет. Женька проснулась, но глаза не открыла. Побоялась. Зато в нос отчетливо ударил легкий запах его одеколона. Только смотри – не заплачь. Ты спишь. Ты спишь, Женька. Витя воровато огляделся и едва касаясь погладил ее по щеке. Не просыпайся, еще не пора. Неважно, что там делает Валера. Ничего не делает, пьет пиво на кухне и варганит макароны на ужин. Да, я так с тобой прощаюсь, Филатова, совсем. Или сделай вид, что спишь, так будет лучше, не надо потом притворяться, что забыла – и разговор в подъезде, и поездку на речку, и как ревновал тебя к этому Дунаеву, и как сидел с тобой вот так совсем недавно, желая убить и поцеловать одновременно, и сегодняшний день, почти вечер.       – Оставь девчонку в покое, – Космос. – Проснется, выйдет. Когда успел прийти? Просунул голову в проем двери, хмыкнул. Интересно, Пчёлкин успел убрать от Женьки руку до того, как услышал его голос, или Холмогоров видел? Неважно уже.       – Пойдем уже, – Кос качнул головой в сторону дивана в зале, с многозначительным выражением лица разглядывая бутылку на просвет. Сообразил, догадался, ушел с поля видимости на кухню, скрасить одиночество Фила в приготовлении салата. И пальцы Вити снова коснулись мягких волос Филатовой. Черт возьми, эти минуты – самое сокровенное. Размягчаешься ты, Пчёла, а надо быть твердым, твердокаменным. Конечно, потом свалишь на алкоголь. Мол, был нетрезв, раскаиваюсь, обещаю загладить. Женька не выдержала, чуть разомкнула веки, глядя на парня сквозь темную завесу ресниц. Как он хотя бы смотрит? Это была улыбка, слишком растроганная. Девчонка не знала тогда, чего Пчёлкину стоило это. И хорошо, что не знала.

***

      Проблем в Ленинграде с общежитием не было. Однако конкурс – пятнадцать человек на место!.. Три экзамена плюс какое-то собеседование. Наверное, будут искать особые задатки, думала Женька, – рентгеновский взгляд или способности к чтению мыслей на расстоянии. Уже подали заявления более тысячи человек. Давно не плакала – не знала, над чем конкретно. Господи, как смешно звучит, но ведь это факт. Ровные, ровные дни, середина лета. Почему-то было стойкое ощущение, что это будет серединой всего. Именно сегодня. Если раньше хотелось дальше и больше, то теперь – нет. Остаток ночи Женьке снился Андрей. Единственный человек, не считая Ольги Николаевны, на которого девчонка не могла обижаться. Да, разум твердил и кричал, что ребята сделали все это лишь во спасение ее пятой точки. Чтобы эти люберецкие мрази не посмели вновь добраться до нее. Но ведь они ее буквально оторвали. Вырвали чуть ли не с корнем. Бросили в культурную столицу… А как там Дунаев? Во сне он, смеясь, говорил, что две три трети населения земного шара умирает от болезней сердца, а Женька крепко держала его за руку, чтобы он не исчез, как эти две трети. На заселение в общагу Филатова приехала с ордером и вещами. Не успела войти внутрь, как уже испытала первое острое ощущение. Из окон двух параллельных крыльев торчали люди, правый корпус слаженно орал «Туда!», левый не сдавался – «Сюда!». Смысла в этой перепалке не было ни на грамм, зато какой азарт! Игра в «туда-сюда» продолжалась до тех пор, пока не приехала милиция, но финала Женька дожидаться не стала, двинулась оформляться. Она нервничала, хотелось побыстрее разделаться с бумагами. Затем шла по коридорам с потухшими глазами. Разглядывая вздутый линолеум, стены с облупившейся масляной краской и консервные банки с окурками, выставленные на полу возле каждой двери, она ощутила, как спину обдало холодком. Из перекошенных рам дул ветер перемен. Вся обстановка почему-то своей казенщиной напоминала детский дом. В будущей Женькиной комнате уже обитали две девицы-старшекурсницы. Встретили без особой радости, представиться не захотели. Перед сном долго шептались, и Филатова невольно прислушивалась, улавливая обрывки разговора: «безнадежный нарцисс», «это твоя проекция», «а чего же ты хотела, милочка, когда он такой астеничный»... Нет, милочке не надо было клеиться к астенику, факт. Наутро Женька оклеила свой угол плакатом с битлами и направилась в ПГМУ. По возвращении обнаружила в своей комнате пятерых парней, которые сидели на пяти кроватях и лучезарно улыбались. Со стены столь же лучезарно улыбался Пол Маккартни, полдня назад посаженный Филатовой на клей. Девчонка извинилась и вышла за дверь, чтобы проверить номер комнаты. Он был правильный, то есть ее. Недоумевая еще больше, вернулась обратно.       – Кого ищешь, красавица? Филатова откашлялась.       – Живу здесь, недавно въехала и вот что-то не въезжаю…       – А, ты пострадавшая! – догадался парень, сидевший на кровати у окна. – Сейчас объясню. Через минуту Женьке стало ясно, что ее соседки решили сменить обстановку и воссоединиться с двумя другими знакомыми барышнями. Составив сложную обменную цепь, на последнем этапе махнулись жилплощадью с юношами, вынесли Женькины вещи в коридор и там их бросили. Чудное антикварное одеяло, выданное при заселении, пропало. Кое-какие вещи сберег Леша, тот самый, который теперь сидел под битлами.       – Это катастрофа, – вздохнул второй, возлежащий на кровати у окна. – Все комнаты заняты, тебя не пустят. Никто не собирается жить впятером, мы одни такие дефективные. У некоторых, конечно, есть в запасе мертвые души, справки и так далее. А на входе – баррикады. Приготовься.       – Ерунда, – попытался успокоить Леша. – Мир не без добрых людей. Будем искать. Для начала он попытался поднять Женькин боевой дух.       – А я похож на Демьяненко, все говорят. Похож, правда? Наверное, Филатова отреагировала недостаточно живо, потому что Леша тут же принялся пояснять:       – Ну, который Шурика играл! – дошло. И правда – похож. – Но для начала познакомлю тебя… Конца фразы Женька не расслышала – Алексея смыло, как тайфуном. Парень у окна сообщил, что Леша известен в узких кругах под именем Велосипед. Во-первых, благодаря своим джон-ленноновских очкам в круглой оправе. Во-вторых, потому что он все делает быстро – говорит, ест, перемещается.       – Жди, скоро вернется. Леша вернулся через минуту с другим человеком, поразительно смахивающим на Джорджа Харрисона. Представился он как Кото. Но все давно сокращали до самого простецкого – Кот. Они посовещались и составили список недоукомплектованных комнат. И теперь вместе с Женькой пошли по списку втроем. А теперь представьте, что вы сидите на полу в коридоре, в руках бесполезный список, пройденный дважды из конца в конец, и какая-то добрая душа говорит: «Кажется, в 1406-й место освободилось. Не приехала иностранка, врачи не пустили…».       – И правильно сделали, – фыркнула Филатова, – что нам хорошо, то иностранцу – смерть. Она подняла Лешу на ноги (он, кстати, оказался астеником) и потащила его к двери под номером «1406». Дверь открыла милая девушка в кудряшках, и Женька решительно заявила:       – Меня поселили в вашу комнату.       – Входите, конечно, но мы ждали Божену… Пустили сразу, даже сражаться не пришлось. Кудрявая Милена долго сокрушалась, что ее подруга не приедет, а круглая девушка Юля с пристрастием допрашивала Женьку на предмет аккуратности и скромности. Свет гасят в одиннадцать, гостей после девяти водить неприлично… И как они тут сохранились такие славные? Очевидно, Женькино одеяло теперь в безопасности. Их было четверо, пятой жилички не наблюдалось. Точнее, она была, но считалась мертвой душой. Здесь с ужасом ждали ее появления – такое иногда случалось, если мертвая душа ссорилась с родителями и воскресала к новой самостоятельной жизни. Пока Женьку инструктировали, как надо себя вести в женской комнате, Леша и Кот отправились в рейд по лестницам, коридорам и целовальникам, и принесли в комнату охапку железа – спинку, ножку, сетку… В сумме получилась кровать, вполне пригодная для сна. Парни подхватили виртуозно сделанное спальное место и переставили ее вглубь комнаты, и затем вместе с Женькой сели и съели коробку конфет, которую она принесла, чтобы отметить с новыми соседками новоселье.

***

      – Ты рехнулся?! Андрей пихнул мыском ноги собранный чемодан и, сунув в карманы джинсов сжатые в кулаки руки, отошел к окну. Другой реакции он и не ожидал. Отец разнервничался настолько, что закурил прямо в гостиной. Его руки тряслись – пепел с сигареты падал на начищенный до блеска пол.       – Вася! – укоризненно всплеснула руками мать, но тут же отмахнулась, уронив на ладони тяжелую голову.       – Я и говорить не хотел, прыгнул бы в поезд…       – Отлично! – Василий Михайлович пыхнул папиросой, наступая на невозмутимо замершего Андрея, и тут же сменил курс – обратно до стены. – То есть, нам еще нужно тебе спасибо сказать, что предупредил? То, что накопил долгов и промолчал – это еще можно понять. Не хочешь моим положением пользоваться, ладно! Меня ты ни во что, как оказывается, не ставишь, но ты о матери подумал?! Та не сдержалась – тихо всхлипнула. Дунаев плотно сжал зубы.       – Мам, да подожди ты! Помираю я, что ли? Без паники бы, а? Держаться и не поддаваться, плавали уже, знаем. Взгляд отца продолжал сверлить. Плавить. Убивать на месте.       – Андрюшенька, мальчик мой, разве тебе дома плохо?       – Не в этом дело, мам! Василий Михайлович нервно усмехнулся. С силой вдавил окурок в стеклянную пепельницу на столе.       – Конечно, не в этом, Наташ. Я сейчас тебе расскажу, в чем!.. Заезжал я сегодня в МГУ, чтобы поговорить об успеваемости нашего оболтуса. Обрадовали сразу – ваш отрок, говорят, еще вчера забрал документы. Вслед за своей ненаглядной Филатовой решил переводиться в Ленинград. Каков, а? Ромео долбанный! Мать замерла. В отличие от мужа, она Женьку видела несколько раз – та приходила к ним домой помогать готовить Андрея к экзамену по анатомии. Девчонка ей нравилась. Прислушиваясь иногда к ее объяснениям, отмечала уровень подготовки и сама, как потомственный медик, правда, давно в «отставке», не могла не удивиться и не порадоваться уровню знаний. Было видно, что в сравнении с сыном, который не столь горел идти по родительским стопам, Женька училась с удовольствием. И ее усиленное влияние на Андрея в освоении программы не могло не подкупить. Решение сына не удивило. Удивило другое – что повлияло на девочку, что она решила покинуть столицу и перевестись в Ленинград?       – Из-за какой-то девки уезжать из Москвы и оказываться без поддержки? – продолжал сокрушаться Василий Михайлович. – Ты с ума сошел! Дунаев был непоколебим. Билет в нагрудном кармане ветровки прямо на уровне сердца грел и уверял – обратной дороги нет. И не будет. Ты все решил. Но то, как скрипнули гневно его зубы, отец услышал даже сквозь шум кипевшей в ушах крови.       – Она ни «какая-то девка»! – его всегда спокойный и теплый взгляд заледенел и полоснул по лицу Василия Михайловича тонким лезвием. – Я уеду так и так и не буду никого спрашивать. Или вы хотите расстаться по-плохому? Отец выдал дрожащий выдох сквозь сжатые зубы. Пытаясь взять себя в руки. Оперся ладонями о мягкую спинку дивана, опуская голову, чувствуя, как выпирают лопатки и кружится голова. Он ничего не отвечал: если честно, даже не знал, что сказать. Сейчас, стоя напротив взвинченного сына, ему казалось, что все еще может быть по-старому. Мог твердо и уверенно стукнуть кулаком по столу и приказать. Но... Сейчас все сложнее. Тяжелее. Труднее. Самую малость страшнее, потому что теперь Андрей слишком взрослый. И он принял резкое взрослое решение. Признавать это неприятно. Дунаев же подхватил упавший чемодан, обогнул круглый стол, мягко и молча касаясь плеч матери и оставляя на ее макушке поцелуй, и стремительно зашагал в коридор.       – Андрей, вернись немедленно, я с тобой не договорил! – бросил Василий Михайлович слишком небрежно и самоуверенно, но осознавая – бесполезно.       – Оставь его… – пробормотала негромко мать. – Мальчик влюблен. И заключительным аккордом хлопнула входная дверь. Женька блаженно развалилась на кровати, когда Милена, на ходу встряхивая свои кудряшки, влетела в комнату и объявила:       – Филатова! Тебя к телефону. Девчонка не встала.       – Кто, представились?       – Я тебе че, переговорщик, что ли? Иди, сама узнаешь. Женька спустилась на первый этаж, схватилась за протянутую комендантом трубку. Помедлила, прежде чем поднести к уху. Если это в очередной раз Валера – то диалог долго не продлится. Дурацкая обида продолжала клокотать...       – Я слушаю.       – Кареглазая в белом халатике? Привет! Ты еще в халатике?       – Дунаев, позвонил-таки! На данный момент в тельняшке. Любезно подаренной Лешей.       – Кто такой?.. А, Джон Леннон! Понятно. Познакомишь. Я к тебе собрался, не возражаешь? – спросил он деловито. Наверное, вот так кладут бумаги на подпись тупому начальству. Женька оторопела:       – В смысле? Когда?       – Ну, сейчас. Ты страшно занята? Незнакомые покойники нам дороже знакомых друзей?       – Дунаев, погоди… - Филатова аж схватилась за виски. – Ты едешь ко мне в гости, что ли?       – Навеки поселиться, кареглазая. Да.