Братья, по-любому. Вернуть всë

      Казалось, время летит быстрее, чем раньше. Ленинград, институт и Дунаев превратились в алгоритм, которому Женька следовала без особых усилий. Андрей немного успокоился: его кареглазая больше не выглядела несчастной. Малиновский позволил московской парочке-любителей приключений пересдать свой предмет. Заодно позволил себе проникнуться к сложившейся ситуации Женьки. Конечно, это стоило ему личной борьбы с самим собой. Личные дела он читал, в этом подозрения Филатовой были верны. Успеваемость Дунаева оставляла желать лучшего, зато его подруга в столице слыла почти отличницей. А вот в Ленинграде эти двое будто поменялись местами – Андрей прикладывал куда больше усердия в учебе, чем Женька. Повезло этой девчонке, отметил про себя Вадим Юрьевич, что ее дружок так активно старался поддерживать ее на плаву. Он видел и понимал, что начавшийся учебный год на новом месте будто полностью перевернул Женьку. Усидчивостью в его предмете она явно не отличалась, хотя после заваленного зачета явно стала вникать в хирургию. Вернее, она и не переставала прикладывать усилия, только выглядело это совсем не так, как Филатова себе представляла. На пересдаче она действительно старалась. И только за эти старания Малиновский поставил ей зачет. Но зачетную книжку не спешил возвращать в руки студентки. Постукивал кончиком ручки по плотной корочке и смотрел слишком пристально в лицо девушки. Женька сцепила пальцы в замок и выжидающе смотрела на преподавателя в немом ожидании, что еще от нее требуется.       – Буду откровенен, – наконец, выдал Вадим, – я поставил тебе этот зачет вовсе не за твои красивые глазки, или за то, что мне понравился твой ответ… Ты старалась, это факт. Но поверь, зазубренных по учебникам знаний тебе будет недостаточно, если ты выбираешь хирургию, как свой профиль. Не буду сетовать на то, что меня ты не слушала на лекциях от слова «совсем».       – Значит, вы пошли мне на уступку? – слегка сморщилась Женька. Чего-чего, а подобного она не любила. И зачет, который она так рада была получить, сейчас не грел вовсе.       – Нет, я поставил его за твои старания, повторюсь.       – Тогда к чему вы клоните?       – Не клоню. Говорю прямо: предлагаю тебе свои услуги репетитора. Кажется, это так называется в педагогической среде. Женька вдруг опешила. Серьезно? Малиновский предлагает ей дополнительные занятия по своему предмету? Арматуру в душу, с чего бы? О перегреве речи быть не могло – слякоть да мокрый снег в отечественном туманном Альбионе.       – Вы шутите?       – Да, я сейчас так похож на шутника, Филатова. Я вижу, что ты любишь то, чем занимаешься, но без должного усердия и помощи у тебя не получится стать лучшей.       – У меня… некоторые финансовые трудности, Вадим Юрич, чтобы оплатить вам эти занятия.       – Женщины… – Малиновский откинулся на спинку своего стула, позволив себе легонько усмехнуться. – Я ведь не заикнулся ни о какой оплате, Филатова.       – Но это предполагается…       – Если бы ты не перебивала старших в своей излюбленной манере, то получила бы ответ на две минуты раньше. Филатова сдулась, скрестила руки на груди и только согласно кивнула.       – Услуга за услугу, Евгения. Я трачу на твое просвещение два часа три раза в неделю, ты столько же на мою племянницу. Маша, дочка Марины, если помнишь. Вот так финт с ушами! Этот продуман Малиновский решил сделать ее нянькой для своей четырехлетней племяшки? Женька даже на автомате брови домиком выгнула, но промолчала снова. Нельзя же перебивать.       – Она очень болезненный ребенок, детский сад для нее буквально под табу. Как ты могла заметить – Марина была одна на празднике. Ее муж не вернулся из Афгана. Тянет одна. Я помогаю по мере возможностей, но не могу успеть все. Понимаешь ли, операции на работе плюс еще лекции здесь. Конечно, я бы ни за что не прибегнул к чужим услугам, но так совпало. Филатова сдержанно кивнула, чем заслужила скептический взгляд Вадима Юрьевича.       – Может, скажешь что-нибудь, Евгения? Хотелось в привычной манере выдать что-то по типу: «Вы же сами не давали команду говорить и перебивать старших, ждала отмашки», но проглотила эту ненужную мысль.       – Отомри, Филатова.       – Хорошо, – вот так легко вылетело, она даже подумать как следует не успела. – И… когда?       – Думаю, можно уже со следующей недели. Время и место обговорим чуть позже. Синенькая зачетка перекочевала в ладонь Женьки и на этом аудиенция была окончена. Девушка покинула аудиторию и тут же угодила в руки Дунаева. От него даже за километр разило табаком, и Филатова даже отмахнулась рукой.       – Е-мое, Дунаев! Как паровоз!..       – Прости, – хохотнул друг, – ты там так долго торчала, я нервничал! Ну, как? Не заваливал? Поставил? Ты не нахамила, надеюсь? Женька вдруг рассмеялась.       – На данный момент это ты завалил меня вопросами, – и молча протянула ему раскрытую зачетку. Андрей аж подпрыгнул на месте, сгреб в охапку Филатову и прокрутил на месте.       – Все! Это нужно отметить! Малиновский припал к косяку двери своего кабинета и снисходительно громко выдохнул. Второй раз одна и та же сцена. Прям традиция у этих москвичей обжиматься на глазах изумленной публики. Дунаев опустил подругу, снова загораживая ее своей спиной, чисто на автопилоте.       – Советую сильно не заотмечаться, господа студенты. Филатова, помни о деле. Надеюсь, твои пристрастия не будут проявляться в ответственные моменты. И зашагал прочь от аудитории. Андрей покосился на Женьку.       – О чем это он?       – Мы… договорились.       – Чего? – он хохотнул, прикладывая ладонь к ее лбу. – Ты не приболела, кареглазая? Ты и наш монстр-хирург договорились? Прости, как и дважды прости, о чем?       – Он будет заниматься со мной дополнительно, а я в свою очередь за это буду нянчиться с его племянницей, ну та, помнишь, которая у тебя на коленках сидела…       – Матерь Божья! Выглядит, как сделка с дьяволом. Заниматься дополнительно? Он, по ходу, тоже не в себе.       – А что тебя так удивило конкретно? Действительно, Женька, будто ты восприняла это минут десять назад вполне спокойно, как должное. Она опустила взгляд, не давая другу ответить.       – Не понимаю мотивов этого поступка, – сказала спокойно, но голос все равно дрогнул.       – Попала ты, старушка, – Дунаев привычно закинул руку на ее плечи и подтолкнул на выход. – Ладно, пока еще ты в свободном полете, это повод отметить наше избавление от долгов. Место и горячительное выбираю я.       – Чего это?       – А ты у нас теперь человек подневольный. С Малиновским они почти стали приятелями, и тревожащих «ссадин» в душе Женьки стало куда меньше. За текущими событиями она особо не следила – да и зачем? – старалась жить одним днем, отрешившись от уходящего в лету прошлого и стремительно приближающегося будущего. Поэтому заявление Пчёлкина в один из посвященных учебе вечеров застал Филатову врасплох. Как только он понял, что его отношение к Женьке перестало быть заботой о мелкой девчонке, Витя испугался. Сам не понимал, за что больше. За себя, что попался на крючок, за нее, что обидит своим всплеском ее рано или поздно, или же еще… Черт знает, что еще. Но все карты легли так, что быть им вместе с самого начала было катастрофически запрещено. Обстоятельства, характеры, неуверенность в своей собственной силе. Он старался держаться от нее на расстоянии, полгода прошло, надеялся, что отпустило. Не отпустило! Раньше был один рычаг, который сдерживал – она подруга. Сестра. Еще мальчишкой усвоил, что эта девчонка неприкасаемая. Но Дунаев… Черт бы побрал этого Дунаева с его спорами, ужимками и намеками. Жаль, ох, жаль, что тогда ему рыло не начистил. Смешно и так легко было все списывать на Андрея, делая его катализатором всего того, что сейчас происходило в душе Пчёлы. Свой собственный выбор, который он сделал еще задолго до того поцелуя, он как будто не брал в расчет. Можно было списывать все поводы начать отношения с Женькой толчками со стороны друзей, того же Космоса, который пекся о чувствах Филатовой больше, чем родной брат. А Фил… хоть бы в морду дал, что ли, чтобы выбить всю спесь и любые мысли о девчонке, но нет, молчал, как партизан, ни разу не спросил ничего. Такси притормозило около общежития. Витя выполз из салона машины и тут же угодил правой ногой в лужу. Долбанный Ленинград! В Москве все белым бело, морозец, а здесь будто вечно затянувшаяся холодная осень. Чертыхнувшись и поморщившись от мокрого снега прямо в лицо, Пчёлкин стремительно зашагал в сторону входа. Толкнув дубовую тяжелую дверь, он оказался в просторном вестибюле. В левом углу, огражденная толстым стеклом, восседала комендантша.       – Вечер добрый, – Витя стянул перчатки и склонился к широкому окну, – я к Евгении Филатовой. Не подскажете, на каком этаже она обитает? Женщина отхлебнула чая, даже не взглянув на гостя, слишком уж увлекательна была статья в газете, видимо, и неопределенно махнула ладонью в пространство.       – Четырнадцатый этаж, шестая комната. Интересно, если бы я пулемет притащил, подумал Витя, она бы тоже ухом не повела? Культурная столица, конечно. Лифт нашелся сразу за поворотом около лестницы. Толпа снующих по коридору студентов – из кухни, туалетов, с лестницы с перекура, с распахнутых дверей – провожали высокую фигуру Пчёлкина заинтересованным взглядом. Таких людей здесь явно давно не наблюдали. Подолы темного пальто развевались от быстрых уверенных шагов, взгляд – сосредоточенный, чуть хмурый – быстро вглядывался в таблички на дверях в поиске той самой «1406-й». Стук в дверь.       – Да входи!.. Витя выгнул бровь и медленно шагнул в комнату. Милена и Юлька тут же подскочили со своих кроватей.       – Добрый вечер, – улыбнулась первая, – а вы… к кому, молодой человек? Пчёла будто по началу проигнорировал вопрос, изучая взглядом помещение. Да уж, мечта, сказка! Он прекрасно знал, что Фил отправлял сестре деньги на то, чтобы она сняла нормальную квартиру, но та отправляла их обратно. Никакой помощи, ничего. Зато тесниться среди разношерстной категории неотесанных студентов в этом огромном муравейнике ей было за счастье! Присутствие Женьки выдавали только плакаты Битлов и знакомый рюкзак, небрежно брошенный на кровать.       – Филатова тут? – наконец, отозвался Витя, ощущая почти физически, как две девицы буквально облапали его взглядами. Юля удивленно поджала губы.       – А она вам, собственно, зачем?       – Детей от нее хочу, – хмыкнул Пчёлкин. – Я так понимаю, без допроса я не получу ответ на свой вопрос?       – Вы, наверное, ее брат? – выдвинула догадку Милена.       – Можно и так сказать.       – Ее нет, как видите. Витя молчал. Очевидное и невероятное в эфире.       – Она будет нескоро, – «пояснила» и обрадовала Юля. – Филька у нас теперь нарасхват, – и глупо хихикнула, но под напором взгляда Миланы, откашлялась: – Если хотите, можете подождать тут. Мы вас чаем угостим. С пирожками, утром пекли, да, Милка?       – Пожалуй, откажусь и подожду ее в другом месте. Он развернулся, едва касаясь ручки двери, когда та открылась сама, и Витя лоб в лоб столкнулся с Андреем. На пару секунд оба опешили, а затем первым в чувство пришел Пчёлкин, толкнул грудью Дунаева, и они выпали в коридор. Цепкая хватка впилась в воротник свитера Андрея, и парень оказался вжат в стену. Любопытная Юлька попыталась высунуть голову, но тут же была оттащена за шиворот Миленой за секунду до того, как Витина нога с силой захлопнула дверь.       – Ты какого хера тут забыл?! – прорычал Витя. – Мало было тебе, когда по твоей глупости она в истории влипла? Андрей грубо стряхнул руки Пчёлкина.       – Ты – мудак почище многих, Пчёла! Она здесь одна, совсем одна! И с ней ничего плохого за полгода не произошло. А что до историй… Себя вспомни, а? из-за кого она тут оказалась? Не из-за вас ли, братиков недобитых?       – Рот захлопни свой! И чтоб к ней не приближался, понял? Верхняя губа Дунаева нервно дрогнула, оголяя ряд верхних зубов.       – Что, в твоей прошивке не нашлось ничего более угрожающего? Мы учимся с ней вместе, идиот. Пчёлкин вовсе не смутился. Даже от старательного акцента на последнем слове. Потер подбородок.       – Значит, перестанете. Ты завтра же заберешь свои документы и свалишь обратно в Москву, под крылышко любящих родителей.       – А, может, ты заберешь свою задницу и свалишь обратно сам? Ты че приперся? Проконтролировать? Или ей снова на нервах поиграть? Да что я спрашиваю! Разнесешь все к чертям снова, чтобы ничего не осталось, и уедешь! Ты хоть подумай о ней!       – А вот никуда я не уеду. Я не просто так приехал, чтобы, как ты сказал, проконтролировать, разнести и испариться.       – Надо же, придумал пакость пострашнее?       – Не действуй мне на нервы, Дунаев. Я и так борюсь с огромным желанием съездить тебе по зубам. Витя сделал шаг в него, всматриваясь в лицо. Хмурясь. Будто пытаясь решить какую-то загадку. Останавливаясь теперь слишком близко.       – Где она, Всезнайка?       – Почему я должен тебе говорить?       – Потому что я вежливо спросил и такое я делаю в первый и последний раз.       – Ну если нашел наше пристанище, найдешь и ее. Дунаев смотрел на него так впервые. Будто проклиная. Будто желая раздавить, если бы имел право и возможность. Его раздражал не сам Пчёлкин, хрен бы с ним уже. Его пугало состояние Женьки, когда она увидит Витю снова. Все полгода стараний отвлечь ее, успокоить вихрь мыслей и тоски по дому и пацанам будут с треском провалены на самое чертово дно. Витя-Витя… Чтоб ты провалился, ей богу. Только бы не причинил ей боль снова. Знал бы ты, голубоглазый пижон, чего Дунаеву стоила эта психотерапия!       – Хорошо, – вдруг легко согласился Пчёлкин. – Я найду. А ты за это время соберешь свои манатки и стартанешь на вокзал.       – Иди нахрен, Пчёла. Совсем без злости, кажется. Только до изнеможения уставший.       – И тебе сладких снов, Андрюша. Половина пачки «Самца» была выкурена за сорок минут. Пчёлкин мерил шагами огромную площадку около входа в общежитие. Снег только усиливался, мокрые снежинки, несущиеся порывом холодного ветра, липли к пальто, лезли в глаза, и Витя нервно поднял воротник, озираясь по сторонам. Дунаев… Такой ты Дунаев, влюбленный идиот. Но судя по тому, что отсутствие Женьки в столь позднее время не волновало его, значит, она была где-то в знакомом и безопасном месте. Допустим. Но где? Куда ее опять занесла ее вечно ищущая приключений пятая точка? Но ее отсутствие все же играло на руку. Можно было подумать о том, как ее встретить и что сказать. Но ничего в голову правильного не лезло. Распрощались они никак. Вот совсем. Он ни разу не давал о себе знать, опять же во благо им обоим. Слова – пустое. Жест… какой-нибудь красивый жест. Что лучше? Он разжал ледяные пальцы, швыряя окурок себе под ноги. Цветочный. Нужен цветочный. Ларек с прекрасными цветениями нашелся в трех кварталах, Пчёлкин мельком приметил его, пока такси поворачивало к общаге. Выбор был невелик, зато в наличии были долго стоящие простые цветочки. Хризантем обнаружено не было. Зато были гвоздички. Красные, насыщенные. Схватил сразу девять штук и с улыбкой зашагал обратно. Возможно, Филатова уже проскользнула к себе в общежитие, поэтому Витя снова безо всякого труда проник к лифту, добрался до четырнадцатого этажа и уже уверенно зашагал к шестой комнате. Угадал. Женька уже была там. Как раз скидывала ботинки и уже намеревалась стянуть пальтишко, когда любопытная Юлька собралась поведать, что к ней заглядывал ее братишка. Не успела. Крепкая рука вытащила Филатову в коридор. Вырвала из привычного мира. Раскурочила одним поворотом. Женька задохнулась, судорожно закачав головой.       – Пчёлкин! Она была… удивлена? Нет. Не подходит. Напугана, заставлена врасплох? Что-то ближе. Внутри все поднялось и оборвалось тут же. В миг похолодевшие пальцы сжались, а затем в бессилии разжались, и Филатова поспешила утереть влажные ладошки о брюки. Было ещё немного времени, чтобы поразмышлять, но… Черт возьми, нет. Хватит. Тогда нужно было размышлять. А сейчас уже поздно! Ну и ладно, что вас обоих тогда понесло. Ну и ладно, что твои мозги были напрочь выключены из-за этого… Пчёлы. Ладно. Закрыла глаза. Хорошо, всё. Это случилось. Он приперся. Пусть остальное будет не так важно. Осталось не принимать случившееся слишком близко к сердцу. За пять секунд – всего пять, казавшихся вечностью – Женька оказалась в новом водовороте обидной боли, невесть откуда взявшейся. Глаза запекло. От усталости, конечно же.       – Ты зачем приехал? Ну кто тебя просил?       – Порыв души, Филатова.       – Ты что, в деканат звонил?       – Да.       – Этого только не хватало! – действительно не хватало. Она только сейчас ощутила, что в уголках глаз закололо, защипало. Боже, ну зачем ты приперся! Сейчас каждый образ из прошлого, каждая сцена, всплывающие в памяти, были изодраны тонким лезвием. Даже просто думать было мучительно. Просто думать о нем. А не думать она не могла. Как бы любимый Дунаев не пытался отвлечь, переключить, выключить... И она уже сама поверила в свою ложь. Остыла. Ничего подобного! Слишком он близко стоял. Слишком пристально и расслабленно смотрел. Взгляд на руки. В них… цветы? Бог ты мой, он дарил ей цветы один раз – на ее день рождения.       – Это еще зачем? – в голосе прорезалась небрежность. И даже холодность. Успешно! Пчёлкин вдруг понял, что все то, что он готовил для разговора, просто не значит даже для него ничего. Все это под ее взглядом казалось искусственным. Неправильным. И следующие слова вырвались сами собой, абсолютно просто:       – В знак дружбы… – позволил себе улыбнуться совсем открыто и добро, – и любви. Женька смерила его взглядом, как идиота. Не поверила. Ничему. Так было нужно. Почему он улыбается? Почему все это вообще происходит сейчас? Признаться, она боялась момента, когда им придется встретиться. Боялась своей реакции. Сейчас она делала уверенный вид, что спокойна и уверена в себе. Вдруг действительно отпустило, и это была не ложь, а сейчас просто укол ностальгии?       – Выкинь цветы. Немой вопрос в его голубых глазах. Не верит, что вот сейчас перед ним Женька. Да, пусть взбалмошная и нетерпеливая, взрывная порой, но не та, что сейчас. Слишком холодная. Слишком… другая. Черт возьми, Филатова, посмотри на него, на что он осмелился. А, точно. Для тебя уже поздно. Болезненно. Сама понимала и не понимала, где ее мысли правдивые, а где надуманные. В которые она заставила поверить Андрея и себя со временем. Обида за причиненную боль вдруг всколыхнула Женькино самолюбие. И вот спустя восемь месяцев вдруг перестала существовать проблема с принятием того факта, что случилось. Да она еще перед новым годом пообещала себе, что не будет жалеть о своих поступках. Даже самых сомнительных. Но… если это не сожаление, тогда что? Возможно, разочарование в себе. Которое пришло к ней сразу же, после брошенных Пчёлкиным слов. Совершенно правильных и справедливых слов. Она должна была понимать, осознавать. И сейчас поняла и осознала. Он ничего не обещал и ничего такого не говорил. Она слишком поверила. А ведь он был прав – им вдвоем ничего не светит. Это правда.       – Исчезни в тумане, а? – она всем выражением лица выражала мольбу. – И в темпе вальса. А ему впервые нечего было сказать. Нечего было спросить. Ощутил себя на ее месте по лету. Когда она в истерике дубасила его руками, выплескивая праведный гнев, а он резал правду-матку. Пусть она не сказала сейчас ничего похожего хотя бы интонацией на то, что говорил он в ту ночь, но боль… Да, она была схожей. Возможно, ему бы стоило сказать что-то, намекнуть хотя бы, что его появление и эти дурацкие цветы не значат чего-то сверхординарного, но оба понимали, что это именно то сверхординарное. Раздраженно зыркнула на него темными глазами. И дверь хлопнула. Хлопнула прямо по сердцу. Ладно, Филатова. Мы попляшем по-другому. Но в этом гадюшнике на пару с обожаемым Дунаевым ты жить не будешь.