Братья, по-любому. Вернуть всë

Если вы хотите добиться любви женщины, пустите в ход поэзию.

© Отто Октавиус.

(Человек-паук, 2004.)

      Когда Пчёлкин проснулся, было уже светло. Более того, складывалось совершенно определенное впечатление, что уже довольно давно наступил день. Было что-то такое в пробивавшемся сквозь планки жалюзи солнечном свете, что наводило на подобную мысль, и, кроме того, Витя чувствовал себя отменно выспавшимся, хотя совершенно не помнил, когда лег спать. Покопавшись в памяти, он обнаружил, что не помнит, оказывается, очень многого. Смутно вспоминалось, что Космос вытащил его в бар, и они неожиданно для себя обнаружили там Самару. Его спортивного «шевроле» на стоянке перед баром не было, из чего следовало, что он загнал машину в гараж, чтобы взяться за дело всерьез и к моменту появления в баре бригадиров он уже зашел по этому пути довольно далеко и приветствовал товарищей шумно и бессвязно. Еще Пчёла помнил, что несколько раз заказывал выпивку, стараясь отбить стоявший во рту кислый вкус поражения, появлявшийся всякий раз после каждой мысли о Женьке, а все остальное тонуло в жемчужном тумане, из которого выныривали какие-то малопонятные рожи, некоторые из которых были почему-то разбиты в кровь. Витя поднес ладони к лицу и тщательно осмотрел одну и вторую. Ладони были в порядке, значит, морды в баре разбивал не он. И на том спасибо. Продолжив осмотр, он обнаружил, что завалился спать в рубашке, что было совершенно неудивительно, учитывая имевший место провал в памяти. Покосившись вниз, увидел на полу брюки. Это тоже было хорошо – значит, он пришел домой в штанах, а не потерял их по дороге. Давно он так не напивался и давно, признаться, об этом мечтал. Похмелья, как ни странно, не было – видимо, он успел по-настоящему проспаться, лишь в висках в ответ на каждое движение начинали часто-часто стучать сердитые молоточки пульса. Посмотрев на часы, Пчёлкин тихо застонал. Было начало третьего пополудни, а значит, уже не только утро, но и весь день практически миновал. «А в чем, собственно, дело? – подумал про себя он. – Я что, на работу проспал или коммерческий ларек забыл открыть?». Ворча, зевая и потягиваясь, он босиком прошлепал в ванную, на ходу стаскивая мятую и запятнанную каким-то соусом рубашку. В ванной он затолкал все это добро в стиральную машину, попутно обнаружив, что внутри томятся влажные после вчерашней стирки брюки.       – Блядство, вашу ж мать, – выругался в сердцах, вытаскивая брюки и заталкивая в машину рубашку. Он не испытывал раздражения – просто здесь, наедине с собой, ему приятно было иногда побыть этаким ворчливым распустехой, у которого обе ноги левые, а из рук все валится. Он редко мог позволить себе такую роскошь, на людях приходилось быть холодным и собранным. В шкафу откопал синюю майку и старенькие джинсы: все брюки, как оказалось, пребывали в нерабочем состоянии. Он уже очень давно не наряжался подобным образом и сейчас испытал нечто вроде ностальгии по тем временам, когда джинсы и старенькая фуфайка были повседневной формой его одежды. В хрустальный ручеек его воспоминаний немедленно вклинилась грязноватая струйка: потому что сразу же вслед за юностью на ум пришла Филатова, и настроение стало стремительно портиться. Для прекращения этого неприятного процесса Витя снял с полки длинную узкую бутылку, свинтил алюминиевый колпачок и сделал добрый глоток.       – Кто хлещет водку по утрам, – переведя дух, пропел голосом Винни-Пуха, – тот поступает мудро. Тарам-парам, парам-тарам… какое, на хрен, утро?! Какое утро, – повторил он нормальным голосом, – когда половина четвертого? И какая водка, если это коньяк? Если квасишь натощак – значит, клевый ты чувак… Он посмотрел в зеркало. На «клевого чувака» он не тянул: прическа была не та, да и выражение глаз стало другим – надо полагать, теперь уже навсегда. Пчёлкин задумчиво покачал горлышком бутылки из стороны в сторону, поднял ее повыше, чтобы посмотреть, сколько в ней осталось, с сомнением почесал кончик носа согнутым указательным пальцем, дернул себя за ухо, состроил отражению в зеркале зверскую рожу и с сожалением вернул бутылку на полку. Пить больше не стоило – по крайней мере, до наступления темноты. А вот привести себя в божеский вид – стоило определенно. Но душ не помог. Потому что сквозь шум воды Пчёла услышал хлопок входной дверт, а затем свой внутренний голос, явно перекочевавший от Отелло. Потому что Женьку хотелось задушить. Витя торопливо смыл с себя пену, небрежно провел пальцами по волосам, заводя их назад, выполз и ванны, обмотал бедра полотенцем и, громко бабахнув дверью, стремительно шагнул в комнату Филатовой. Девчонка вздрогнула, разворачиваясь к нему.       – Ты напугал меня.       – Смотри-ка, пугливая нашлась, – прохладный голос Вити казался удивительно спокойным. Будто не хотел жалить смертельным ядом. – Где-то ночью бродить не испугалась же. Женьке еще никогда не было так трудно ответить ему что-то, подстроиться в привычной манере под его настроение. Что-то подсказывало, что Пчёлкин был готов взорваться прямо на этом месте, однако, его что-то сдерживало сейчас – может, у него уже просто не было сил или ее появление все-таки немного смягчило его раздумья. Он просто видел, что она в порядке. Витя ощутил, что острая душевная боль уступила место другому чувству. Он не отдавал себе отчета в этом чувстве, но оно было ему знакомо. Пришлось ему подчиниться. Смирение. Потому что пылить – худший из вариантов. Он едва ли вернулся в стадию хорошего друга и брата, а сейчас одним неверным словом мог снова рухнуть до ревнивого идиота.       – Надеюсь, непоправимого не случилось?       – Я была в полной безопасности, можешь поверить. Женька сцепила перед собой руки. Этот разговор давно нужно было начать.       – Послушай, Вить. Я подумала, что... было бы честно и правильно сделать так, чтобы мы не мучали друг друга недомолвками. Мы оба повзрослели, переосмыслили ценности и знаем, чего хотим.       – Давно ли? – фыркнул он и сморщил кончик носа. Нервничал. Ему начало разговора не нравилось. Не нравилось потому, что он не знал, к чему она клонит. Тонкая струйка воды сорвалась с его подбородка и разбилась на торсе. Невольно приковала взгляд. Женька качнула головой, отводя глаза.       – Давай ты оденешься – и тогда поговорим.       – А что тебя смущает?       – Ладно. Давай поговорим так, – Филатова присела на край дивана, обхватывая руками коленки. Держать себя в руках и говорить уверенно. Как есть. – Я не знаю, что было между нами и было ли вообще серьезно, но, несмотря ни на что, ты для меня остаешься важным и близким человеком. Все обиды я давно отпустила, и хочу, чтобы мы пришли к общему знаменателю. Ты в какой-то степени несешь за меня ответственность, потому что я проживаю вместе с тобой, я это понимаю. Но это все… ну, неправильно, понимаешь? Тебе этот груз не нужен, у тебя своих проблем вагон и маленькая тележка. Поэтому я приняла решение, что вернусь обратно в общагу. Сегодня узнавала, есть места… В общагу? Витя сжал губы, и взгляд его потяжелел.       – Хотела честно и откровенно, а сама боишься признаться, что переезжаешь к своему… этому?       – Нет, – и судя по тону действительно «нет». И пусть это ложь во спасение, Пчёлкин почти облегченно вздохнул. Почти. Потому что следующая фраза заставила задержать дыхание: – Но в дальнейшем все может быть. Раздражение сковало виски тупой болью.       – До приезда Фила ты останешься здесь. И не смотри на меня так. Пока я не сдам тебя из рук в руки твоему брату, ты не будешь делать никаких лишних поползновений.       – Сдашь? – Женька поморщилась. – Я вам что, багаж? Витя, перестань делать вид, что в этом есть какой-то высший смысл! Это просто какая-то игра в заботливого братишку и хилая попытка удержать меня здесь. Для чего тебе это нужно?       – Я все сказал. Приедет Фил – с ним и решай все. Женись, разводись, топись, Нева рядом… Посмотрим только, как он оценит твой выбор.       – Они найдут общий язык. Да ты издеваешься, зараза! Витя ощутил, как злость закипала в каждой жиле, иначе как можно было объяснить то, что его бросило в противный жар. Да, Женька собиралась с ним поговорить, но совсем не учла того, что он совершенно не собирался говорить с ней. Слышать. Злость была ненужной, но она была. И хрен знает, что бы сорвалось в эту же секунду с губ Пчёлкина, если бы в коридоре не зазвонил городской телефон. Витя отрешенно глянул на девчонку, подавив желание кинуть что-то типа: «Тебе трезвонят по-любому, этот хочет уточнить, наверно, как добралась до дома», но решил ответить на звонок сам. Развернулся на пятках и двинулся к аппарату, бездумно сжимая и разжимая пальцы рук.       – Да?! – гаркнул грубо в трубку. Знакомая добрая усмешка заставила смягчиться.       – А чего так агрессивно, Пчеловод? – отозвался Валера. – Признавайся, какая редиска тебе настроение попортила? Сестра твоя, но это сущая ерунда, конечно.       – Проснулся только…       – Завидую белой завистью! А я всю ночь на ногах, Белый с Кабаном квасили до пяти утра, сейчас бы эту пьяную тушку в самолет запихнуть и выпихнуть, соответственно.       – Вы че, сегодня вылетаете?       – В восемь вечера будем в Пулково. Объявлен общий сбор. И это, «боржомочку» закупите.       – Да это ж просто праздник какой-то, – протянул Витя. – Встретим со всеми почестями, брат! Женька застыла в проеме двери и окинула спину Пчёлкина взглядом.       – Все в порядке?       – В полном. Пацаны прилетают вечером. Ты же с нами? Филатова не удержалась – расплылась в радостной улыбке. Ребята прилетают! Валерка, ее Валерка снова будет рядом! Как раньше. Ее поддержка, ее скала. Как же она соскучилась!       – А ты сомневался? Конечно!       – Сомневался, если честно.       – Ну перестань уже. Он смотрел на нее, морща лоб в попытке найти правильные слова. Их хватало, но все не к месту. Насколько легче продолжать делать вид, что ничего не происходит? Кажется, это начинало вытаскивать из Пчёлкина последние силы.       – Ладно. Знаешь способ быстро высушить вещи? – он прошел мимо нее к ванной, подобрал брюки и продемонстрировал ей для наглядности. – Не в этом же мне переться, – и кивнул на свой старый, но такой родной гардероб.       – А что плохого? – улыбнулась Женька. – Образ хулигана в потертых джинсах и кепке козырьком назад тебе очень даже шел.       – Было дело, – он вдруг зачем-то выудил с полки свою старенькую бейсболку, натянул на копну волос. И, поймав веселый взгляд девчонки, неуверенно улыбнулся. – Что? Не так?       – Не так, – она сдвинула его кепку, поправила волосы так, чтобы их было видно. – Вот так носил свою кепку первый парень Бирюлево Витя Пчёлкин. Пчёла грустно усмехнулся. Рассказать о тех днях не получится, они растворены в последующих, перемешаны, перемолоты. Пинцетом вынимается крошечный квадратик, на его место заменитель, день за днем, и так пока не обновится каждая клеточка, нерв, капилляр, пока тело не станет другим, а вместе с ним и жизнь. Волосы, впитавшие табачный дым, белесый кофейный дымок, влажный воздух той весны уже срезаны, их нет. Другие глаза видели ту весну, другие руки касались этих рук… Они ведь знали, что так будет? – Вить... Мы же договорились, да? – вероятно, она о том, что они взрослые люди и хорошо бы без претензий. Все о том же. О нем же? – Я хочу, чтобы у нас все было нормально. Понимаешь? Витина рука застыла в воздухе, он смотрел на Женьку. Пристально, как будто хотел запомнить, как будто сейчас им обоим выпустят по пуле в затылок ранним утром около их старой беседки, заросшей чертополохом и васильками. Обернуть время бы вспять, спохватиться бы раньше… Но назад хода нет. Пчёлкин понимал, что еще немного – и их с Женькой – тех, совсем юных из восьмидесятых – не будет тоже. Так готова ли ты потерять себя прежнюю, милая Женька?       – Понимаю, – только и смог выдавить. Филатова была сейчас так близко как никогда и одновременно дальше всех. И самое поганое, что пробить это расстояние Витя был не в силах. Потому что сделает ей больно. Сказать бы сейчас: «Будь со мной, Жека, не бросай меня», но в ответ ничего не услышит. Только в глазах будет немой вопрос: «И как нам быть?». Хороший вопрос, правда немножко риторический. Ведь для себя Женька вполне определилась, откуда же это «нам»? Когда девчонка вчера не пришла, ему было просто очень больно, и Пчёлкин продолжал надеяться, что ее новое счастье – всего лишь очередное недоразумение, которое скоро рассеется. Скорей, чем она думает. Сегодня Женька поставила перед фактом: дела обстоят так-то и так-то, ответа не нужно. Что Витя должен был предпринять? В какое геройство сыграть?       – Давай, проутюжу, – девчонка забрала из его рук брюки и направилась в свою комнату. – Выезжаем во сколько?       – Когда подъедет человек. Часа полтора в запасе еще имеется. Ближе к семи вечера приехал Активист. Об удачной операции по «воспитанию нерадивого папаши» беззащитной девушки сказал кроткий кивок головой.       – Не переусердствовали? – уточнил только Пчёлкин, поправляя воротник черного свитера.       – Жить будет. Но макияж зачетный, Самара постарался. Вылитый осьминог после встречи с атомной подводной лодкой. Пчёла хохотнул и крикнул вглубь квартиры:       – Жека! Дверь из зала распахнулась, Женька вышла в коридор, оглядела незнакомого лысого парня. Его глаза были затуманены. Очевидно, Филатова возникла в его поле зрения как очередной игровой персонаж, которого надо либо защитить, либо быстро прикончить. Такие решения принимаются мгновенно – девчонку, само собой, защищать.       – Знакомься, это Кирилл, – кивнул на него Витя. – Это Женя. Сестра наша. Головин протянул ладонь и улыбнулся Женьке одними глазами.       – Будем знакомы. Он возвышался над Женькой ровно и прямо, надежный, как скала. От него веяло спокойствием – тихим и мягким ощущением стабильности, которое очень подкупало. У девчонки неосознанно прошла ассоциация с Валерой. Почему-то показалось, что этому человеку можно было доверять. Оставили машину на парковке, двинулись к дверям аэропорта. Космос, Пчёла и Активист размеренно шагали вперед, перед ними, пребывая в возбужденном от радости настроении, летела Женька. Проходящие мимо оглядывались на них. Длинные черные пальто парней развевались как пиратские флаги, лишь белое пальтишко Филатовой призывало к миру. Валера и Саша шагали им навстречу. Чуть ли не током било даже на расстоянии от этих сильных гибких хищников. Новых хозяев большого города. Они изменились. За год так сильно изменились! Возмужали. Кажется, мягкость юношеских линий испарилась окончательно на лицах обоих, и образовался характер. Глаза налились уверенностью, стремлением к успеху, желанию уничтожить заграждающие его препятствия.       – Валерка-а-а! Женька уже бежала к Филу с широкой улыбкой на лице и счастливо размахивала руками. Задохнувшись от радости, она бросилась брату на шею, и он даже прихрюкнул от силы удара.       − Ух, привет, сестренка! – Валера подхватил ее и, закружив, услышал ее мелодичный звонкий смех. Когда он остановился и отпустил ее, девчонка отстранилась и взглянула на него своими веселыми карими глазами, глазами в точности как его собственные.       – Ну да, ну да, а Белый – нахер, – хохотнул Саня, когда Женька потянулась и к нему. – Привет, малая! А где твои локоны, Рапунцель?       – Теофила! Белый! Пацаны обменялись крепкими рукопожатиями и не преминули столь же крепко обняться. Женька вдруг на какой-то неуловимый миг ощутила себя в прошлом. Вся четверка рядом, в воздухе их громкий радостный гогот, а она рядом с ними. Просто рядом. И небо безоблачное, и ветер теплый…       – Кабан на нас надеется… Нужно пару дел перетереть… Знакомьтесь, Активист, он же Кирюха Головин… Защита что надо… Легкое и невесомое состояние радости стерлось, как мел о доску. Подул ледяной ветер, нагнал тучи. Стволы потемнели, бревна намокли, Женька героически молчала и старалась не слушать парней, но от этого становилось так грустно, как будто они все имитировали самих себя, дергали за веревочки, тащили в гору то, что вчера само летело с горы… Серое небо, бледное, синеватое от холода лицо, никчемные подвиги… В машине разговор продолжился. И через пять минут после отъезда от «Пулково» общая картина о представлении дальнейшего развития дел у пацанов стала распадаться. Удивительно непривычно рассуждал Пчёлкин, ему так же удивительно непривычно поддакивал Космос. Белый, который за полтора года оброс связями на Урале, ехал с конкретной целью и конкретным посылом от Кабана. Услышать об открытии спортклуба для него было неожиданно.       – Да и на одной ноге это не делается, братья, – подытожил Белов. – Давайте не на трезвую голову, соображается плохо.       – Ты столик заказал? – обернулся на Холмогорова Витя.       – Обижаете! Кирюх, к «гнезду» стартуем. Активист мастерски перестроился в правый ряд, подрезав исключительно в педагогических целях чайника на «жигуленке», и через двадцать минут все в полном составе оказались около ресторана. Ресторан «Дворянское гнездо» открылся буквально пару недель назад. Раньше в этом здании находился чайный домик Юсуповского дворца, который принадлежал князьям Юсуповым. Во времена коммунистического правления это здание было заброшенным и до него никому не было дела. В этом же году в нем была произведена полная реставрация и воссоздан дворцовый интерьер девятнадцатого века. Женька была восхищена. Внимание сразу же приковали белоснежная лестница и такие же колонны, поддерживающие выступ второго этажа в форме полукруглых балкончиков. Лепнины кругом. С потолка свисали роскошные хрустальные люстры с лампочками в виде свечей, многочисленные подвески которых переливались золотистым отблеском.       – Махнул, Космолет! – присвистнул Фил, ласково подталкивая сестру вперед, придерживая спину. Кто, как ни он, отчетливо чувствовал волнение Женьки от такой обстановки. Это он, Валера, уже привык за год к подобным местам, а вот сестра явно ощущала себя не в своей тарелке. Уже за столом разговоры продолжились. Все, что поняла Женька, это то, что Белый по гроб жизни обязан какому-то Кабану. Наглому как танк, но со связями среди ментов и уголовников. Полезный для парней человек.       – Кабан? – Активист был неприятно поражен. – Брать в союзники свинью… Его взгляд был воспринят Сашей как сигнал тревоги, и Пчёлкин, уловив напряжение, тоже уточнил:       – Ты уверен, что ему можно доверять?       – Он хитер, как лис, и осторожен, как кабан, – ответил за Белова Фил. – Но поддержка там нехеровая, Пчёл… Саша утвердительно кивнул.       –Так что у вас со спортклубом? Вещайте… В общих чертах было все обрисовано. Это сейчас в Ленинграде хорошо прокатит, подумал Саня, да и лишнее корыто для бабок образуется. Для отмывания, в смысле.       – Тема-тема… Ты, Активист, голова. Правда, мне что-то такое уже и представлялось, но до совместного предприятия я бы не допер. Завтра съездим на экскурсию. А вообще, пацаны, все, кто может платить реальные бабки, больше клюют на все заграничное. Курс на голландский атлетический клуб. Мужское и женское отделение. Девочки направо, мальчики налево. А всякие фитнес-бары и прочая херня – общее. Помещение для клуба «Атлетико» нашли в старом доходном доме и сейчас оно уже было готово к эксплуатации. По слухам, в подвале дома когда-то, еще до революции, располагались винные склады. На момент покупки помещения там царили исключительно мокрицы и бледные подземные грибы. К октябрю 90-го удалось полностью осушить подвалы и устроить нормальную вентиляцию. А еще через три месяца, в январе, все подземелье сияло новеньким кафелем, в бассейне плескалась голубая вода, и даже туалеты благоухали гиацинтовым дезодорантом. Женька откровенно устала. Сидела, как предмет интерьера. Зацепиться в разговоре было не за что, да и желания этого делать не было. Между ней и ребятами росла огромная пропасть, а вот общие интересы наоборот таяли. Рядом сидящий Космос покосился на подругу, когда ее рука потянулась к его пачке «Мальборо». В глазах пробежал немой вопрос, и Холмогоров просто кивнул, протягивая ей зажигалку. Филатова тихо отодвинулась на кресле и поспешила на выход. Атмосфера стала душной. Во всех смыслах. Накинула на плечи свое пальто и вышла на улицу. В очередной раз приходилось удивляться, как погода заведомо соответствует внутреннему состоянию. Слякоть под сапогами противно хлюпала, даже обрушившийся на Ленинград снегопад не мог припорошить эту противную вязкую жижу, только беспомощно тонул в серых грязных лужах. Или просто осознание происходящего на Женьку так повлияло и заставило взглянуть через призму обреченности на окружающее пространство и словно попасть в черно-белое кино. Пересохшие губы обхватили фильтр сигареты, глаза завороженно глядели на вспыхнувший от зажигалки огонек. Первая затяжка. Получше. Дверь за спиной хлопнула, послышались шаги. А затем кто-то сжал плечо Филатовой. Валера. Поравнялся с сестрой и чуть толкнул ее своим плечом.       – Бросай курить, вставай на лыжи…       – Вместо рака будет грыжа, – буркнула Женька, облизав нижнюю губу.       – Ты чего ушла?       – Не могу это все слушать… Что мне там делать? Может, я домой поеду?       – Эй, старушка, – Фил как всегда обезоруживающе улыбнулся, обхватил Женькины плечи, чуть встряхнул девчонку и прижал крепко-крепко к груди. Женька зажмурилась, уткнулась носом в его горячую от соприкосновения с кожей рубашку и шмыгнула носом, – ты чего? Мы год с тобой не виделись! Или ты не соскучилась?       – Я скучала. По всем вам скучала.       – Мы тоже. Санька про тебя, кстати, постоянно спрашивал.       – Неужели у него было на это время? Вы же такие теперь занятые кадры…       – Все, не гуди, трансформатор ты мой. Ничего страшного не происходит. Ты скажи лучше, что у тебя-то тут нового? Я так понял, ты у нас это… с Дунаевым? Женька запрокинула голову и выгнула удивленно брови.       – Что за сломанный телефон тебе это передал?       – Да я не помню уже… – Валера выгнул губы, рассеянно почесал затылок. – Так, от ребят…       – Ты все перепутал, Валерка. Андрей просто переехал следом за мной.       – Я всегда знал, что ты его недооценивала, – хохотнул брат. – Тогда кто?       – Неужели великая жужжалица не пожаловалась?       – Кались уже, мелкая. Он чувствовал, как она тянула с ответом. А Женька и правда тянула. Ее уверенно брошенная фраза Пчёлкину сегодня днем: «Они найдут общий язык» не была уж такой и утвердительной. Потому что девчонка не знала, как в действительности отреагирует Валера. С одной стороны, какая разница? Главное, она счастлива с Вадимом! Но глубокое чувство привязанности к брату заставляло всегда прислушиваться к его мнению.       – Он очень хороший, Валерка, правда. Он… Он… Как это трудно – сказать коротко и ёмко, проще исписать сто страниц рассуждениями на тему научных перспектив. Может быть, и не надо подыскивать слов о нем, ведь есть же вещи «по умолчанию»? Женька поняла, что ей не нужны ни слова, ни доказательства любви, ни одобрение окружающих, чтобы быть с тем, кого она выбрала сама.       – Познакомишь? – Валерина улыбка – это что-то. Всегда успокаивающая, убаюкивающая. Потому что родная. По всем фронтам. Женька выдохнула улыбку и кивнула.       – Ну вот и ладненько. А теперь пойдем к нашим, Пчёлкин заказал тебе твое любимое «Мукузани». Когда Филатовы вернулись в ресторан, зал наполнился незнакомой, но медленной и приятной мелодией. Несколько пар из числа гостей заведения вышли на небольшую площадку, устланной начищенным до блеска паркетом, и закружили в медленном танце. Космос расслабленно развалился в кресле, покусывая нижнюю губу. Генерация мыслей в его захмелевшей головушке работала иногда куда быстрее, чем у того же Пчёлкина. Он окинул взглядом танцующие пары, приближающуюся Женьку и стрельнул глазами на Витю. Тот схмурил брови – не понял. Холмогоров на секунду закатил глаза, выражая любимую фразу без слов, мол, ну какой же ты тупой. Вскинул руки, демонстрируя позу для танца, шевельнул ими. Пчёла устало отмахнулся. Кос вжал подбородок и пнул под столом его ногу. Сильно пнул, к слову. И одними губами произнес: «Шевелись». Надо бы. Кос абсолютно прав. Витя поднялся из-за стола, одергивая свитер. Было видно, как поднимались его плечи от тяжелого дыхания. Приблизился к Филатовой, и она опешила. Немой вопрос застыл в ее золотистых глазах, которые следили, как на его скулах двигаются желваки. Он что, злился? На нее? Или хочет что-то сказать?       – Пойдем потанцуем, Жек. Женька отвернулась от него, но только для того, чтобы увидеть реакцию своей компании. Парни, казалось, вообще не заметили в этом ничего сверхъестественного и продолжали беседу в том же ключе. А в голове набатом лето 89-го. ...Понесся мощный, изысканный рок, с потрясающим вокалом Гиллана и неповторимым органом Джона Лорда. Женька уже извивалась в ритмичном танце. Пчёлкин сел в кресло напротив и стал внимательно следить за ее движениями. Минуты через полторы быстрая мелодия кончилась и началась медленная – «Lalena». Женька любила эту грустную, пронзительную песню.       – Виктор Палыч, идите сюда, – жестом позвала парня Женька.       – Виктор Палыч сегодня не танцует.       – А если дама попросит? – девушка схватила его за запястья и потянула Витю на себя. – When the sun goes to bed, that's the time you raise your head… – подпевала она, положив ладони на плечи Пчёле. Чарующая песня текла дальше. Они танцевали, почти не сходя с места. Женька обвила руками шею Пчёлкина и плотно прижалась к нему. Ее тонкие пальцы путешествовали по его волосам, слегка задевая ноготками его кожу.       – Ты специально меня дразнишь? – шепнул ей на ухо Витя.       – Не понимаю, о чем ты, – невинно улыбнулась Женька, хотя она слышала, как учащается его дыхание… Девушка снова посмотрела на протянутую Витину ладонь, затем на него самого и поймала его несмелый взгляд. Прекрасно зная, что у Пчёлкина несмелых взглядов не бывало никогда. Резкий выдох. Вдох и снова выдох, но уже медленнее.       – Ну же, малая, идем, – чуть не добавляя «я тебя не обижу». За своими мыслями она не заметила, как он взял ее ладонь и повел на середину зала. В реальность вернул запах его парфюма. Филатова снова медленно выдохнула и вложила в его ладонь правую руку, левой обхватила крепкое плечо и опустила глаза, позволяя ему обнять свою спину. Один шаг. Второй. Третий... Пчёлкин сразу же задал такт движениям Женьки, давая ей возможность подстроиться под него.       – Расслабься, эй, – склонившись к ее уху, вкрадчиво прошептал он. Еще шаг, еще взгляд. И просторное помещение окончательно сузилось до размера радужек ее золотистых глаз, глядящих на него. Таких красивых. Огромных. Каждое движение размерено и спокойно, и его рука на спине вела Женьку плавно и медленно, словно баюкая. Она не выдерживала долгого контакта глаза в глаза и отворачивала голову, гипнотизируя свою руку на его плече. Витя медленно оглаживал взглядом ее губы и скулы.       – Жек?       – М?       – Не съезжай никуда. Женька сомкнула глаза, почти зажмуриваясь.       – Ты, вроде, сдал меня с рук на руки Валере.       – Опять ты за свое. Удержаться не можешь от шпильки, да? Она не успела ответить, только снова зажмурилась, когда Пчёлкин ловко прокрутил ее вокруг своей оси несколько раз, четко попадая в такт мелодии.       – Зачем тебе это, Вить? Пчёла нервно усмехнулся, осознавая, что Филатова просто играет на его нервах, искусно делая вид, что не понимает очевидного.       – Ты прекрасно знаешь ответ.       – Что я нужна тебе? Я помню.       – Я не попка-дурак, чтобы повторять очевидное.       – Так мы, вроде бы, обо всем договорились. Я буду рядом, если это понадобиться.       – Не будь глупой. Не нужна мне твоя дружба, Филатова, ясно?       – Пятнадцать лет нужна была, а сейчас – нет?       – Не делай вид, что ты не поняла, что я имел ввиду. Женька проделала его недавний маневр – приблизила губы к его уху и шепнула:       – Так ты скажи, – тихо. Хрипло. Тягуче. Он едва не рыкнул от ее голоса. Между ними всего несколько сантиметров. Сказать бы просто несколько слов, да что-то подсказывало, что это не поможет. Зато растопчет Пчёлкина, пригвоздит к полу – не оторвать будет. Потому что взгляд у Женьки не Женькин. Другой. Испытывающий. Ты не можешь быть жестокой, Жека. Но недоверие к твоим глазам растет пропорционально пульсу.       – Вот я богохулил.       Орал, что бога нет,       а бог такую из пекловых глубин,       что перед ней гора заволнуется и дрогнет,       вывел и велел:       люби! Признаться в стихах? Пчёлкин, ты, кажется, превзошел сам себя.       – Маяковский, серьезно? – улыбнулась, но вопрос получился… с издевкой. И дело даже не в вопросе, а в интонации.       – Хоть кто-то из нас двоих должен говорить серьезно, – что-то, отдаленно похожее на злость, начало жужжать где-то в третьем позвонке. Глаза Пчёлы сузились. Дохлый, мать его, номер! – Нравится меня мучать, да? Черт с тобой, наслаждайся! Притворяйся дальше, что ничего не поняла и ничего не чувствуешь. Продолжать не буду, можешь вынуть бананы из ушей. Я все сказал. Музыка кончилась. Витя отпустил девушку и несколько секунд стоял, не двигаясь. А затем снова вперился взглядом в лицо Филатовой.       – Уехать хочешь? Не нравятся тебе разговоры наши? Не смотри так, я это на твоем лице еще в аэропорту прочитал. Активист отвезет тебя. Приняла за всех решение? Тогда можешь прямо сейчас паковать вещи и валить к хирургу. Обидно. Неприятно. Все не так. Женька сощурилась, делая раздраженный шаг на него.       – Заела пластинка у тебя? Ты никогда не поменяешься, Пчёлкин. И да, ты прав. Я поеду. Витя сжал челюсть. Не смей поддаваться этой провакации. Не смей, понял? Кирилл увез ее. Вернулся меньше, чем через час. Как раз бригадиры успели достичь нужной кондиции. За это время Пчёлкин в одного успел высосать бутылку коньяка и сказать Космосу только одну фразу: «Эта дуреха непробиваема». И все оставшиеся два часа до приезда домой боялся только одного – что Филатова правда ушла. Когда они на пару с Филом ввалились в квартиру, Вите стоило огромных усилий не сорваться прямо с порога проверять ее комнату. Дождался, пока Валера, чуть покачиваясь, доплетется до ванной, и толкнул дверь в зал. Подмяв к груди кота, Женька мирно спала на своем диване.

***

      Высокие фонари, устремленные в небо, освещали темные улицы Ленинграда трепетным желтым светом, и яркость их казалось такой нарядной среди белой метели. Дунаев и Тоша шагали в полной тишине по пустынным тротуарам, но на удивление это молчание не напрягало. Смотрели на передвигающиеся разноцветные точки в ночном небе, жмурясь от летящего в глаза снега. Андрей украдкой переводил взгляд на блондинку. Было в ней что-то… очень тонкое и светлое. Стояла вся такая хрупкая и чистая в коротенькой синей дубленке с вышивкой и белым пушистым мехом на воротнике, на капюшоне и на рукавах. На голове ее сидела белая меховая шапочка, плечи припорошил снег, а глаза сияли, как снежинки на солнце. Снегурочка. Очень похожа. Только в отличие от нее Тоша была теплой. А еще ее походка… Дунаев увидел в ее походке – увидел и почувствовал сразу – сдержанность и целомудрие, выражающие ее суть и прекрасные своей естественностью и простотой. Такая чистота – это одна из тех немногочисленных истинных ценностей, которые никогда не подвергаются инфляции в сознании почти всех людей, даже вне зависимости от количества извилин и объема мозга. Удивительно приятно на нее было смотреть. Какая-то изюминка в ней определенно есть – и в манере держаться, и разговаривать. Даже когда чепуху говорит, у нее получается мило.       – Дошли… – Тоша остановилась около своего подъезда и задрала голову. В квартире во всех комнатах горел свет. – Все дома, значит…       – Не боишься? – уточнил Дунаев.       – Уже нет, – пожала она плечами и тихонько улыбнулась. Прядь волос отъехала в сторону, выдавая почти заживший синяк. – Потому что у меня есть ты. И теперь я знаю, к кому сбегать… – раскинула в стороны руки и шагнула на него: – Обнимашки? Обняла его за спину так, как только может обнимать человек с сердцем, переполненным нежностью и любовью.       – Знаешь, я многое говорю тебе… И, может быть, моя откровенность тебя пугает. Если так – ты только скажи, ладно?       – Твоя откровенность – лучшее, что случалось со мной за последнее время, Тошка, – он обвил руками ее плечи, прижимая крепче. Аккуратно положил подбородок на ее макушку.       – Никого у меня нет в целом свете, только ты, – ее слова рвались, обгоняя друг друга, из самого сердца, была в них только нежность. – Раньше бы я ужаснулась, осознав, что я в таком плачевном положении, а теперь понимаю, как много это на самом деле. Ты – это целое море. Она помещалась у Дунаева в руках вся – маленькое любящее человеческое существо, которое он был готов защищать. От ее искренности Андрей вдруг ощутил тоску, щемящую и странную, потому что не мог тогда знать ничего из того, что ему предстояло испытать потом.       – Только не сердись, ладно? – вдруг сказала Тоша, и Андрею пришлось чуть отстраниться от нее, с недоумевающей улыбкой глядя ей в глаза. В них светились восторг, и непередаваемая мука, и ожидание… Он увидел побелевшие кисти рук, охватившие плечи, и еще увидел ее губы. Легкий, нежный поцелуй накрыл его губы всего на пару секунд, и блондинка, улыбаясь, отстранилась совсем и, махнув закутанной в белую пуховую варежку ладошкой, побежала в подъезд. Дунаев застыл. Одни глаза провожали ее фигурку, скрывшуюся через пару секунд за железной дверью. Наконец, когда затих стук ее каблучков на лестнице, он осторожно прикоснулся подушечками пальцев к губам, будто боясь неумело и коварно смахнуть невесомую и нежную, как пыльцу, теплоту. Именно теплоту он ощущал на губах. Она впитывалась в кожу, заставляя кончики губ медленно подниматься. Это было неожиданно, но, черт возьми, прекрасно! Тоша вбежала на свой этаж, приблизилась к окну на лестничной клетке. Андрей, обхватив руками шею, улыбался. Он не мог ее видеть, но чувствовал, что она сейчас смотрела на него. Постоял еще недолго и медленно побрел по протоптанной ими же недавно дорожке. Блондинка перекатилась с пяток на носочки, зажмурилась, как котенок, и зашагала к своей квартире. Потянулась уже к звонку, когда обнаружила, что дверь не заперта. Сердце от волнения больно ударилось о ребра. Тоша шагнула за порог и сдавленно ахнула. Потертый линолеум был окроплен кровью. Девушка зажала рот ладошкой, когда увидела вылетевшую из ванной комнаты мать. Она суетилась, причитала и бросала в огромную спортивную сумку отцовские вещи. Заслышав шаги, резко повернулась к дочери.       – Явилась! Чего застыла? Помогай давай!       – Ма…ма, что произошло? – голос, который нашелся, был хриплый.       – На отца нашего прямо в подъезде напали! – запричитала Вера Александровна и тут же на ходу за секунду разразилась слезами. – Отбили все… Несколько переломов. У него голова вся в крови… Еле дополз до дома…       – Где он?..       – Увезли его на «скорой». На счастье, быстро приехали. Давай, не стой, чего ты замерла?! Документы его достань в шкафчике и поедем! Тошу трясло, пока она ловила такси. Трясло всю дорогу до больницы. Трясло, когда врач говорил о прогнозах. Трясло, когда им позволили зайти к нему в палату. Трясло в тройном размере, когда увидела Константина Марковича. Живого места на нем не было. Восемьдесят процентов тела было перебинтовано и загипсовано, поверх накрыто белой простыней. Отцу наложили на физиономию четыре шва, и он теперь напоминал не то египетскую мумию, не то человека, пытавшегося изнасиловать кошку. Лицо приобрело угрожающий кирпично-красный оттенок, но когда мужчина увидел дочь, замершую у него в ногах с зажатой в руках сумкой, на красном фоне проступили зловещие белые пятна, разрослись, сливаясь и перемещаясь.       – Чего… скалишься… тварь?.. – грудь его изнывала от нестерпимой боли, но не спросить Константин не мог. Ему казалось, что в ясно-голубых Тошиных глазах промелькнуло… удовлетворение?       – Костя, молчи… – Вера Александровна, всхлипнув, еле-еле весомо дотронулась до его ладони. – Тебе нельзя говорить и нервничать…       – Довольна, а?.. – казалось, он жену не слышал вовсе. Его ледяные глаза, заплывшие красной пеленой лопнувших капилляров, метали молнии в родную дочь. – Ты… ты посмотри на эту мразь…       – Господи, Костя, перестань! Антонина-то здесь при чем!       – Это… ее рук… дело…       – Глупости, что ты такое говоришь? Как она смогла бы!       – Подговорила кого-то… Признавайся, скотина!.. Он почти сорвался на крик, граничащий с утробным хрипом, и Тоша, широко распахнув глаза и не веря своим ушам, вжалась в стену. Рот на секунду онемел от дикости того, насколько его словами были пропитаны ненавистью, сочились смертельным ядом. Вера Александровна уже ревела навзрыд и методично наглаживала руку мужа.       – Ты запомнил их, Костенька? Запомнил? В милицию надо!..       – Я тебя убью… – прорычал Константин Маркович. И Тоша знала – эти слова адресовались ей. – Убью… Блондинка выбросила из рук сумку и попятилась спиной к выходу. Нащупав ручку дрожащими пальцами, толкнула дверь и сорвалась на бег. Страх. Заползающий в самое нутро и вытравляющий там все живое. Девушка зажмурилась, кусая до крови губы, но слезы безостановочным потоком осязаемого ужаса хлынули из глаз. Бежать… Бежать. Бежать!